Текст книги "Над Припятью"

Автор книги: Станислав Мыслиньский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Для бойцов из отряда Гарды (а таких отрядов было тогда много) настало время выбора. Он должен был быть удачным, одобренным родными и потомками, не противоречащим их вере. Знали, речь идет о будущем: надо было выбирать между Польшей давних предков и Польшей с новым общественным, политическим и даже географическим обликом. И это последнее им было труднее всего понять… На востоке границей этой новой Польши должен стать Буг. А где-то на западе их ждут исконно польские плодородные земли. Но все это казалось непонятным, таинственным, далеким.

* * *

В тот момент, когда наконец нужно было сделать выбор, перед ними, тремя партизанами из отряда Гарды и двумя красноармейцами, поставили эту боевую задачу: отыскать остальные отряды майора Жеготы.

К передовой их подвезли на автомашине. А дальше они двинулись сами…

Ночь была мрачная, какие редко бывают в первой половине июня: дождь и резкий ветер обметывали землю, взъерошивали воды Турьи, шумели в прибрежных камышах. Ракеты, выпускаемые гитлеровцами, взвивались вверх и, смываемые сильными порывами ветра, исчезали в темноте. Глухо звучали выстрелы дежурных советских и немецких огневых средств, словно кто-то стучал палкой по глиняным горшкам. Этот грохот еще больше усиливал кошмар ночи.

Небольшая лодка скользила по реке. Бойцы усиленно работали веслами. К счастью, ветер дул в спину разведчикам и гнал лодку к берегу, на котором начинались укрепления немецкой обороны.

Спрятав в камышах лодку, они побрели по воде и сквозь густые заросли пробрались к берегу. Он выглядел таинственным и грозным.

Шли гуськом. Вел Сережа. Не впервой проходил он этот участок немецкого фронта. Несколько дней назад вместе с Алешей и двумя разведчиками ходили за «языком». Тогда они возвращались со связанным гитлеровцем. Знали об этом подвиге и три польских разведчика, поэтому чувствовали себя увереннее, хотя и понимали, что их поджидало много неожиданностей.

Земля совсем раскисла. Сапоги увязали в грязи. Ветер приглушал шаги.

Разведчики шли около вражеских блиндажей, перепрыгивая через траншеи. В одной натолкнулись на двух гитлеровцев, плотно закутанных в прорезиненные плащи. Оба мягко сползли на наполненное водой дно траншеи…

Постепенно они удалялись от передовой. Гроза продолжала бушевать, и дождь шел без перерыва. Природа была благосклонна к разведчикам. Наверняка не многие часовые бодрствовали в эту ночь на своих постах. Как знать, может это отсутствие дисциплины кое-кому спасло жизнь?

– Линия фашистской обороны осталась позади, – сообщил Сережа. – Скоро войдем в топкие болота и камыши…

– Дорога будет хуже, чем через окопы, – добавил разведчик Алеша.

– Хуже? Почему ты думаешь, что хуже? – спросил Жбик.

Остановились, чтобы немного отдохнуть. Одежда совсем промокла, в сапогах хлюпала вода. Дождь не переставал, только порывы ветра стали послабее.

– Хуже, – повторил Алеша. – Здесь, по крайней мере, нет комаров. Ты со мной согласишься, когда войдем в камыши…

– Но там не будет немецких огневых точек, а здесь на каждом шагу можно встретиться со смертью, – не сдавался Жбик.

– Эх, друг, – включился в разговор Сережа, – знаешь, что говорят об этой трясине гитлеровцы? «Это местность, по которой только черт гуляет либо ведьмы катаются на метле…» Они этих болот боятся больше смерти…

– В этом мы скоро убедимся. Идем, – приказал подхорунжий. – Скоро будет светать.

Они скрылись в камышах. А потом шли по прогнившим кочкам, продирались через карликовые кусты, пробирались через трясину и болото, иногда выходили в заросли, которые были высотой не более взрослого человека. Наконец увидели полоску настоящего леса. Она проступила на фоне низкорослого кустарника. Ольховник сплетался с ивняком. Удивительно выглядели эти сплетения не то корней, не то ветвей. Разведчики продвигались, ориентируясь по компасу. Очень труден был этот поход: они проклинали все на свете, но шли, только бы подальше от линии фронта. Все были утомлены, но довольны. Самое худшее было позади. В походе подкреплялись сухой колбасой. Из полевых сумок доставали сухари, которые, несмотря на такую погоду, не намокли. У каждого была фляжка со спиртом. Отпивали по глотку, задыхаясь, но разогревал он превосходно.

К утру дождь перестал, тучи поплыли к западу. На небо выкатился огромный огненный шар. Промокшая одежда испаряла влагу и становилась легче.

– Эй, Алеша! Где же твои комары? – смеялся Жбик. – Очевидно, утонули?

– Подожди, только потеплеет – и они заедят тебя.

– Хорошо, что нам не продырявили кожу, когда мы шли через немецкие укрепления… Комары, Алеша, не страшны…

Время от времени где-то сбоку раздавался глухой рокот моторов. Это летели немецкие самолеты.

– Высматривают, все еще обшаривают, даже эти болота… Мало им, видно, крови, – цедил сквозь зубы Рысь. Он весь был в грязи, со лба стекали капли пота.

– Выискивают, говоришь? – Младший сержант Сережа остановился, всматриваясь в небо. Лицо его почернело, глаза покраснели от бессонной ночи. – Понимаешь, – медленно сказал он, – они хотят истребить нас всех до одного… Это люди, которым с детства прививалась ненависть ко всему славянскому…

– Столько наших погибло в шацких лесах и во время этой адской переправы, – вставил Жбик.

– Эх, это капля в море крови, которую выпустила из наших народов эта гитлеровская сволочь…

Где-то сзади раздался шум моторов. Они припали к кустам. Подсохшая одежда опять пропитывалась влагой от мокрой земли и гнилого мха. Два «юнкерса» пролетели совсем низко. Послышалось резкое подвывание винтов, которое медленно утихало.

– Колотят их ваши летчики, но еще мало… Летают над болотами, высматривают одиночных людей. – Рысь оперся о куст, вытянул уставшие ноги в мокрых истрепанных сапогах.

– Надо двигаться!.. – торопил подхорунжий. Он стряхнул с брюк мокрые листья, куски грязи, поправил офицерский ремень – единственное, что у него осталось от всего партизанского обмундирования. Это была память о дяде и, хотя он был порядком потрепан, для него был дороже тех, которые выдали в лагере.

Приближался вечер. Передовые линии немецкой обороны остались далеко позади. Это заметно подняло у разведчиков настроение. Они остановились в небольшой рощице. Вынули консервы, сухари, глотнули (разок-другой из фляжек… Посыпались шутки, особенно много их было у Сергея.

У подхорунжего не было желания шутить. Он направился под развесистый куст, сел, опершись спиной о ветви. Чувствуя, что его одолевает сонливость, он вынул из сумки номер газеты «Мы победим».

Это была газета 1-й армии Войска Польского. Он взял ее с собой сознательно. Хотел показать ее тем, кого они идут разыскивать. Развернул страницу. Несмотря на то что он знал содержание статьи, он с удовольствием начал ее перечитывать. И опять почувствовал на глазах капельки влажного тумана. Какими же теплыми, душевными были эти слова:

«…Недавно мы имели возможность встретиться с воинами одного из отрядов Армии Крайовой, которые пробились через линию фронта на нашу сторону. Бойцы эти – настоящее золото. Бьется в них горячее польское сердце, уверенно и умело владеют они оружием».

На его усталом лице появилась улыбка. Ему вспомнились сражения под Холадыном, Соколовой, Водзиновом, Заслинками, Замлынем и Чмыкосом… Много было мест сражения с гитлеровцами, где «умело действовали воины винтовкой». Но только ли винтовкой? А во время боя под Штунем?

…Батальон гитлеровской горнострелковой бригады удерживал небольшой лесок севернее Штуня. Командир дивизии приказал поручнику Соколу выбить оттуда гитлеровцев. Утром 4 апреля рота поручника Мотыля поднялась и пошла врукопашную. Более 80 человек из горнострелкового батальона навсегда остались лежать на лесной траве, 30 сдались в плен. На поле боя осталось 7 ручных пулеметов, 1 станковый, 4 миномета, 60 винтовок, более десятка повозок с боеприпасами и продовольствием, полевая кухня, в которой дымился суп. Собственные потери составили 8 убитых и 6 раненых. В этом бою партизаны отбили также 6 пленных советских солдат.

Или, например, операция под Стенжажицами в конце марта, когда старший сержант Тур с саперным взводом в 35 человек разоружил гитлеровское подразделение, направлявшееся к поселку Мосур, где оно должно было разыскать сброшенных советских парашютистов. Без сопротивления были взяты в плен 2 офицера и 70 солдат вместе со всем вооружением и техникой, в частности радиостанция с тягачом-вездеходом, мотоциклы, ящики с боеприпасами и гранатами.

«…Они полны признания советскому солдату, с радостным изумлением встречают они нашу армию, о которой не имели представления»,

«Но не совсем так было, – думал подхорунжий, – кое-что мы знали о советских людях, о Берлинге, о красных, идущих на поводу у большевиков, чтобы создавать в Польше колхозы, громить костелы, а из жен сделать общих наложниц… Однако о том, что 1-я польская армия сражается за свободную и суверенную отчизну, за Польшу социальной справедливости для всех ее граждан, – этого не говорили. Лишь в лагере под Киверцами всем словно открыли глаза. Здесь мы увидели, какой в действительности является эта армия Берлинга».

«…Воины 27-й дивизии Армии Крайовой без малого полгода сражались вместе с советскими партизанами, вместе с подразделениями Советской Армии, невзирая на пропаганду некоторых санационных органов, проповедовавших враждебность к восточному соседу, не считаясь с известными инструкциями взаимодействовать с Советской Армией только для видимости. Этого требуют жизненные и национальные интересы польского государства…»

Автор этой статьи, очевидно, хорошо ориентировался в отношениях между дивизией Армии Крайовой, советским партизанским движением и регулярными фронтовыми частями Советской Армии. В период этого взаимодействия в боях с гитлеровцами проливалась братская кровь поляков и русских… Именно так выкристаллизовывались истинные интересы государства.

«…Поэтому мы не говорим о воинах Армии Крайовой так, как будто они солдаты из-под чужого знамени, а говорим твердо: это наши солдаты. Каждый борющийся поляк – это наш брат, ибо в огне совместной борьбы выковывается то, что является важнейшим для Польши сейчас и навсегда в будущем – национальное чувство…»

В небе нарастал шум моторов. Он доносился со стороны, где диск солнца немного склонился над горизонтом. Безоблачное небо окрасилось в золотисто-розовый цвет.

Подхорунжий обвел вокруг взглядом. Ничего подозрительного не приметил. Перед ним были заросшие сорняками луга, а дальше – поля. Прямо, почти на горизонте, темнела голубая полоска. Там был лес. Оттуда, казалось, прямо на рощу летели самолеты. Он различил их бесформенные силуэты, а через несколько мгновений и звездочки под крыльями. Летели звеньями, углом вперед.

– Возвращаются домой. – Младший сержант Сережа поднял вверх голову. Он был без шапки. Черные вьющиеся волосы спадали на лицо.

Несколько небольших машин сопровождали бомбардировщиков по бокам.

– Возвращаются домой! – говорил задумавшись Сережа. – А мы идем вперед, в неведомое…

– Именно вперед, но к дому, Сережа. – Лешек похлопал по плечу советского разведчика. – Куда бы мы ни пришли, будем у себя. Это наши земли. Ну, идем. Вечер приближается, до места ночлега несколько километров. В том лесу…

Вчера наметили этот маршрут. Поручник Гурка-Грабовский, как и начальник разведки советской дивизии, не возражал. Все понимали, что если отставшие не переправились через Припять, то, несомненно, они должны направиться на юг, туда, где действовали части, подчиненные командующему Люблинским округом Армии Крайовой. Эти предположения должны были сбыться.

Подхорунжий Лешек втайне был рад выбранному маршруту. Уже несколько недель он мечтал оказаться в этих краях. Он был знаком с местностью, знал, что разведчики уже обогнули Белин и Стенжажице, а прямо перед ними находятся кладневские леса, которые тянутся дальше на запад широкой полосой вдоль Буга. А там, в том лесу, было то, к чему тянулось его сердце…

– К ночи дойдем. Поищем там ночлег. В худшем случае переспим на лесной травке, – улыбнулся Сережа.

– Я отведу вас на хорошую квартиру, – сказал подхорунжий остальным разведчикам.

– Меня удивляет эта тишина вокруг… Никакого движения войск, а мы ведь в тылу немецкого фронта. Обычно в таких ситуациях полно тыловых подразделений, – нервничал Сережа. – Что-то в этом есть, друзья!

Никто из них не знал, что в соответствии с решением гитлеровской ставки этот участок фронта был значительно обнажен, отсюда вывели некоторые войска и перебросили их на юг. Именно там Гитлер ожидал главное направление удара советских армий летом этого года. Но о совещании с командующими армиями восточного фронта, проведенном в Зонтгофене 30 мая никто из разведчиков, естественно, не имел понятия. Они не знали также, что две гитлеровские дивизии, находившиеся в этой полосе, принимают участие в операции против партизан под названием «Штурмвинд» где-то в районе липских и яновских лесов. Польские и советские партизанские отряды уже несколько дней сражались там и проливали кровь.

В сумерках достигли леса. Подхорунжий вел, не пользуясь картой. Не зря он считался лучшим разведчиком. Вокруг были его родные места. Но его с ними связывало и что-то большее…

Свет в доме не горел. Лесная сторожка стояла темная, молчаливая. Не слышно было лая. А ведь собак было несколько. Лесник Тарасович любил их. Горькое предчувствие охватило подхорунжего, но он отгонял от себя навязчивые мысли.

– Там нет никого, – сказал Рысь.

– Люди наверняка ушли в деревню, – заметил Алеша. – Будем одни ночевать, а жаль.

– Это невозможно! – шептал подхорунжий. – Ведь когда я был здесь в последний раз…

– В последний раз! Теперь война. Смотри! Там что-то светится, – Алеша указал рукой. Действительно, между деревьями пробивалась светлая полоска.

– Проверьте дом, сторожку и подготовьтесь к отдыху. Приготовьте что-нибудь горячее. Сережа, выставь охрану, пусть наблюдает, я сейчас вернусь, – приказал подхорунжий.

– А ты куда? – забеспокоился тот, видя, как Лешек направляется в сторону света. – Пошли вместе, черт его знает, все может быть…

– Справлюсь. Только выясню, что с теми, – подхорунжий рукой указал на деревянный домик.

– А, понял, – шепнул советский разведчик. – Возвращайся скорее, – добавил он и махнул рукой остальным. – Идем в избу, ребята!

Подхорунжий осторожно приближался к одиноко стоящему строению. Это была убогая изба. Он знал ее владелицу-поденщицу. Она помогала семье Тарасевичей. Лешек часто видел ее у них. Это была старая бедная женщина, каких много встречалось в этой местности после первой мировой войны.

Окно было без занавесок и штор. Лешек заглянул в него. Тускло светила небольшая керосиновая лампа. В глубине, под образами, стояла на коленях женщина. Больше он никого не заметил. Он стукнул по оконному стеклу раз, другой… Женщина продолжала стоять на коленях. Постучал сильнее.

Свет погас. Подхорунжий стучал теперь еще настойчивее, сильнее.

– Кто там? – из комнаты раздался голос. Он почувствовал страх.

– Параська! Откройте, это я, – подхорунжий говорил в щель между дверным косяком и дверью.

– Не знаю. Кто ты? Чего хочешь? – Голос женщины дрожал от страха: стояла глухая ночь.

– Я к Тарасевичам. Отвори, не бойся. Параська!

Наступила тишина. Немного погодя дверь заскрипела и показалась растрепанная голова Параськи. Ее глаза уставились на фигуру мужчины.

– А, это… – прошептала она.

– Узнала?

– Пожалуйста, в избу… – шепнула Параська.

– Нет времени. Скажи, куда подевались Тарасевичи? В сторожке нет никого. Где они? – спрашивал он нетерпеливо.

Параська молчала. Она прислонилась к дверному косяку. Дверь, высвободившись из ее руки, тихо скрипнула заржавленными петлями, за ней показалось темное нутро комнатенки.

– Почему молчишь? Что здесь произошло?

Подхорунжий услышал отрывистое рыдание и почувствовал покалывание в сердце. Потряс женщину за плечо.

– Скажи же наконец!

– Боюсь, боюсь, – шептала Параська. – Они придут, убьют и меня… Это страшные люди…

– Кто они? Говори! Когда здесь были? – продолжал тормошить ее за плечо подхорунжий.

– В прошлом месяце… Может, раньше. Вечером пришло их несколько и начали бить…

– Тарасовича? Но почему?

– Кричали, что он помогает полякам и Советам, что женился на польке… Тогда он ударил одного… Господи, – рыдала Параська.

– А Оленька и мать? Говори, прошу тебя…

– Их тоже, как и отца… Мне велели смотреть на все. «Расскажешь, как мы поступаем с изменниками…» – Параська вся дрожала.

Подхорунжий молчал, чувствовал только глухие удары в висках. Мягко гладил костлявое и хрупкое плечо старушки.

– Успокойся, Параська… Значит, это были…

– Не знаю. Я старая… Велели только говорить, что так будет с каждым. Боже, как это страшно! И таких хороших людей, – всхлипывала она.

– И что с ними? – все еще допытывался он, хотя знал уже все.

– На кладбище. Пришли из села, помогли хорошие люди. Помогли, – шептала она.

Он прижал ее к груди. Из кармана вытянул сверток бумаг. Это были несколько долларов – последнее жалование, какое он получил в шацких лесах.

– Возьми это, пригодится…

Уходя, он еще слышал за спиной всхлипывания, отрывистые и бессильные. На склоне жизни эта женщина видела людей, которые были хуже волков…

Разведчики лежали на полу. Жбик стоял на страже в проеме открытой двери.

– В печи кофе, уже с сахаром, – сказал он вполголоса. – Твоя смена под утро, спи спокойно.

Подхорунжий вошел в избу. Нагретая солнцем деревянная крыша и стены дома излучали тепло. Серый свет луны пробивался в дом через отворенную дверь. Он нашел горшочек с кофе, поднес к потрескавшимся от жажды губам. Выпил залпом. Потом мимо молчавшего Жбика вышел во двор. Вокруг царила тишина. Только издалека, с восточной стороны, доносился гром. Какой-то момент прислушивался: гром или гул артиллерии? В сером лунном свете проступали очертания дома с остроконечной крышей. Высокие деревья окружали дворик, посреди которого был колодец. Он подошел и присел на пень у колодца. Все, как прежде. В голове мелькали обрывки воспоминаний: дом, деревья, лес, наполненный тишиной, и этот колодец, как прежде… А кто сидел здесь тогда? Вспомнил с трудом. Мысли путались. Конечно, Соломон. Это он в то утро с таким восторгом причмокивал толстыми губами. Все началось с того момента.

…Было это уже после сформирования дивизии. Штаб стоял в районе Жевушек, более двадцати километров северо-восточнее Владимира. Батальоны 23-го пехотного полка Гарды были расквартированы в Белине и Пузуве. Именно оттуда они двинулись на разведку местности в районе кладневских лесов. Это были крупные лесные массивы, примыкающие к Бугу. По другую сторону, в Дубенке, стоял немецкий гарнизон, который закрывал переправу через реку.

Во главе разведывательной группы он доехал до лесной сторожки, каких много в этих лесах: деревянный дом с остроконечной крышей, вокруг двора деревья, а посредине – колодец. Все еще было погружено в сон, несмотря на то что сквозь ветви голых деревьев пробивались уже первые лучи мартовского солнца. Выкатывалось оно откуда-то из-за невидимого отсюда горизонта.

Два улана из передового дозора, которых из предосторожности всегда высылали вперед, уже поили коней. Над ведром воды поднимался пар. Усталые кони по очереди погружали в ведро морды и, фыркая, приминали копытами остатки трухлявого снега.

– Докладываем, пан подхорунжий, здесь все спокойно, – доложил командир дозора. – Лесник украинец, к нам хорошо относится, сейчас где-то в лесу. В доме вся его семья. Я попросил что-нибудь на завтрак, – едва заметно улыбнулся он.

– А дивчина там – как малина… Кровь с молоком и медом, – добавил другой. Он сидел на срубе колодца и чмокал толстыми мясистыми губами.

Дальше подхорунжий уже не слушал. Не любил он подобного рода разглагольствований.

Он вошел в комнату. Но отнюдь не потому, что его заинтересовала эта «дивчина, как малина». Им руководило чувство осторожности, привитое во время обучения в школе младших командиров до войны и потом в партизанском отряде. Он предпочитал все проверить лично, независимо от степени доверия к подчиненным. Так предписывали не только уставы, но и законы войны. Он не мог вычеркнуть из памяти события, происшедшие несколько недель назад. Доверившись партизану из дозора, он чуть было не потерял отряд. Правда, они в конечном счете отразили атаку гитлеровцев, но не обошлось без потерь. В полевом суде партизан оправдывался как мог, что, мол, темнота, туман, несколько бессонных ночей, переутомлен… Из этого события подхорунжий сделал для себя вывод: надо доверять подчиненным, но и проверять их.

В избе царил полумрак. Занавески не пропускали света. Он их раздвинул.

– Осторожно. С новыми занавесками теперь нелегко, мой пан, – послышался голос.

Он быстро обернулся. За ним стояла девушка. Длинные косы спускались на ее плечи. Розовое платье облегало тонкую фигуру. Лицо девушки разрумянилось, из-под резко очерченных бровей смотрели большие черные глаза, рассвеченные лучами солнца, ворвавшегося в комнату через распахнутое окно.

Подхорунжий смотрел с нескрываемым восторгом. Такого он не ожидал. Слушая уланов, он полагал, что увидит милую девушку, такую, как и многие другие, встретившиеся во время партизанских скитаний по деревням, среди затерянных поселков, в одиноких хатах. Стоял не в силах оторвать взгляда от девушки, которая вся была залита розовым светом утреннего солнца. «Привидение или сон?» – думал он, захваченный врасплох.

– Приветствуем польских солдат, – шепнула она. – Так редко вас видим…

– Оленька, приглашай гостей на завтрак, – раздался женский голос из другого конца комнаты.

Он наконец опомнился, дотронулся пальцами до козырька фуражки.

– Лешек, – представился он, щелкнув каблуками.

На ее губах появилась улыбка. Она протянула тонкую руку. Он взял ее в свои широкие ладони и держал, чувствуя тепло пальцев. Оба стояли молча, ощущая дрожь соединенных рук.

За окном раздались голоса. Резкие и неспокойные. Кто-то стучал в дверь. Это вернуло подхорунжего к действительности. Цыганка когда-то ворожила, что, если Жизнь повелит ему выбирать между любовью и долгом, он выберет второе, – молниеносно вспомнилось ему.

– Будь здорова, Оленька! – только успел шепнуть он. Бросился к двери и выбежал во двор.

Уланы были уже на лошадях. Враг где-то близко.

– Туда, – указал он рукой в глубь леса. Пришпорив коня, оглянулся на миг. Увидел ее в распахнутой двери дома. Она стояла, прижимая руки к груди…

Скача в лес, он чувствовал еще ее близость, прерывистое дыхание, мягкое пожатие руки и что-то нежное и невысказанное, что появилось между ними двумя с первого взгляда… Ехал тогда между толстыми стволами деревьев, а перед глазами была она, стоящая на крыльце. Такой она запомнилась ему после этой первой встречи, такую позже воскрешал он в памяти среди глубоких ночей на стоянках, когда сон не приходил, и во время боев, когда был на волосок от смерти, – в каждое свободное мгновение.

Потом он делал все, чтобы хоть на миг опять ее увидеть. Перед выходом в Смоляры и шацкие леса ему удалось еще дважды быть с ней. Еще дважды!

Как же это мало, когда тебе двадцать три года и любишь первый раз в жизни. А возможно, в то время это было и много. Повсюду раздавались стоны над местами казни, дымящимися деревнями и городами, эхом боев оглашались леса… Разве в такое время можно быть по-настоящему счастливым?

Разведчики сменялись на посту. Ночь клонилась к рассвету, по лесной траве тянуло слабым холодом.

Кладневский лес был тих и таинствен. Луна спокойно наблюдала за землей, а стволы деревьев раздваивались толстыми тенями. Лес выглядел как непроходимая пуща. Ветер перестал играть листьями, только в воздухе чувствовался опьяняющий аромат, который освежал легкие.

Подхорунжий поразился, как прекрасен лес в ночное время. До сих пор он этого не замечал, хотя бессонные ночи для него не были редкостью. Уже много месяцев лес был домом и для него, и для таких, как он, «лесных людей».

Младший сержант Сережа тронул его за плечо.

– Эх, друг, вижу, что горюешь, – проговорил немного заспанным голосом. – Не надо, ничего не сделаешь. Кто это был? – спросил он после недолгого молчания.

– Кто? – оглянулся подхорунжий. – Всех троих мучили, а потом… – Лешек не мог закончить то, что не досказала ему и Параська.

– Кто-то из родных?

– Почти… Девушка и ее родители… За то, что помогали таким, как мы… Бандеровцы…

– Эх, гады, – шептал Сережа. – Видели мы таких в Ровенской области. Трудно поверить!.. Помогать гитлеровцам, палачам украинского народа! Моя мать была украинкой, от нее я перенял любовь к этим прекрасным украинским землям. А сейчас? Нашлись такие, кто предал свою родину и народ, позорит их. Но они в конце концов проиграют. Теория, что «цель оправдывает средства», уничтожила мораль этих бандитов. С кем они идут вместе, кого выбрали в этой их «борьбе» себе в сообщники?!

Они замолкли. Боль переполняла их молодые сердца.

Подхорунжий решил немного поспать. Вошел в избу, присел в углу на корточки, прислонившись к стене, и закрыл глаза. Он погрузился в полусонное оцепенение – не спал, но и не бодрствовал. В голове шумело и слышались какие-то удары. «Что это?» – думал он, прислушиваясь. Удары не прекращались, он чувствовал их совсем рядом. Ах, это часы! Соскользнув на пол, он положил руку под голову.

«Тик, тик, тик…» – стучало, словно кто-то бил молотом по наковальне.

Лешек знал, что он не в лесу. Но где же? Хотел встать, открыть глаза, но не мог двинуться, словно налитый свинцом.

* * *

– Оленька, доченька! – долетел откуда-то знакомый голос. Он похолодел. Хотел вскочить, крикнуть.

– Слушаю, мамочка! – слышал отчетливо. Это была Оленька… Сон это или видение? Он почувствовал тяжесть в сердце, тело стало тяжелым, словно одеревеневшим.

– Вернемся вечером… – со двора слышался мужской голос. Деревья во дворе украсились молодыми листьями, пахло первой зеленью, доносилось пение птиц. – Позаботься о госте, Оленька! – Голос мужчины был уже тихий, далекий.

Что это? Ах, да! Тарасовичи шли за покупками. В Устилуг, а возможно, во Владимир? Ему это было безразлично. Могли и не идти, остаться дома. Хотя нет. Он хотел побыть вдвоем с Оленькой.

Она подошла и обвила руками его шею. Волна распущенных волос закрыла их от любопытных лучей апрельского солнца. От ее волос, лица исходил тонкий аромат ветра, лесных ландышей и чего-то одурманивающего, женского – у него даже закружилось в голове.

За окнами ленивый ветер играл молодыми листьями деревьев. Шелестели занавески. Из глубины леса доносилось настойчивое кукование кукушки. Они слышали только биение собственных сердец.

«Тик-тик-тик…» – короткий, размеренный, непрерывный стук буквально ввинчивался в мозг. – «Тик-так…»

Нет!.. Они хотят слышать только биение собственных сердец, дрожь груди, разрываемой неспокойными чувствами… Зачем им напоминание о времени! Сегодняшнем! Таком жестоком для любви. Они очень долго ждали этой минуты. Жили надеждой. Теперь уже близкой, до потери дыхания, до боли… Это должно было случиться! Он обнимал ее нежно, чувствуя ее дыхание, ласкающее его щеку, и учащенное биение собственного сердца. Однако слышал и этот непрерывный звук: «тик, тик, тик»… Это часы безжалостным напоминанием о приближающемся расставании нарушали минуты счастья. Жестокая судьба, а возможно, счастливая, подарила им всего четыре часа… «Это двести сорок минут», – думал он, чувствуя ее близость. Нет, это даже не столько! Столько считалось с момента, когда он удалился из полка.

– Жаль… Так мало, – шептала она.

– Мы столько можем иметь! По крайней мере, столько имели, – шептал он. – Знаешь, для меня это огромное счастье…

– Почему? – спрашивала она доверчиво.

– Возможно, потому, что я никогда этого не испытывал, не искал постоянно, как другие. Натолкнулся на тебя в пути, а теперь боюсь, дрожу от мысли, что потеряю.

– Нас не может разлучить никто, никто… – шептала она что-то еще.

– Время! Уже время! – явно слышал он шепот. Настойчивый, словно приказывающий. Очнулся. Кто-то трогал его за плечо.

– Пан подхорунжий! Время идти на пост. Значит, все это было только сновидением, хотя еще так недавно… Воспоминание о мгновениях счастья должно было остаться навсегда в памяти!

– Скоро рассветет. Будет хороший день, – сказал Рысь.

Подхорунжий вышел во двор. Его обдало свежим, насыщенным лесным ароматом воздухом. Он подошел к высокой сосне, оперся спиной о ствол и смотрел, как рассветает. Он любил минуты, когда постепенно наступало утро. Четко вырисовывались стволы сосен, грабов, берез, массивные и коричневые. Над искрящейся от росы травой белела легкая полоска тумана. Он услышал писк белки. Она проворно сбегала по стволу сосны, задерживаясь, чтобы повернуть головку в его сторону. Ее маленькие глазки блестели, а хвост дрожал. Он улыбнулся, увидев, как, задрав, свой непропорционально большой хвост, она помчалась к другой сосне и исчезла в гуще зеленой хвои. «Счастливая, – подумал он. – Радуется жизни, не знает, что такое боль…» Он внимательно всматривался в стволы деревьев, в покрытую росой траву, искал чего-то, стараясь отвлечься от воспоминаний, которые упорно возвращались.

Вдруг он услышал далекий приглушенный конский храп и тихий топот копыт. Долетали они со стороны дороги, по которой только вчера вечером пришли разведчики. Не раздумывая, он бросился в избушку, тронул за плечи лежащих. Те, вскакивая, хватались за оружие. Крадучись, выбежали во двор. Притаились за стволами деревьев и среди зарослей орешника. Молча оттягивали затворы автоматов, проверяли магазины, вынимали из полевых сумок гранаты, готовясь к встрече. «Враг или друг?» – мысленно задавали они себе беспокойный вопрос, с напряжением всматриваясь в сторону дороги.

– Только спокойно… В случае чего дам сигнал. При вынужденном отходе пункт сбора, как установили, – отсюда прямо на запад, в прибрежных зарослях Буга… – подхорунжий отдавал последние приказания, напоминал, как поступать сейчас и в дальнейшем. Он был почти уверен, что это приближаются не друзья.

Ждали с нетерпением, и наконец показались всадники. Их было трое. Они ехали на статных, хорошо откормленных гнедых. От коней поднимался легкий пар. Ехали, очевидно, долго, а возможно, недолго, но галопом. Наездники не соблюдали особой предосторожности; это даже удивило разведчиков, привыкших к строгому соблюдению партизанского наказа: «Будь бдителен, кругом враг!»

Подхорунжий с Сережей стояли за развесистым кустом орешника. Смотрели на едущих. Молчали. Вдруг Сережа с силой схватил Лешека за плечо.

– Хорунжий! Это гитлеровцы… – шепнул он.

Становилось все светлее: восточная сторона неба розовела. Вдали, из-за кромки земли, выплывало солнце. Начинался погожий день. Но лес все еще молчал – даже птицы не щебетали. Тишину прерывали только удары конских копыт, глухо раздававшиеся на лесной дороге.