Текст книги "Над Припятью"

Автор книги: Станислав Мыслиньский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Большинство партизан было с Волыни и Полесья. Они закалялись в боях под Столинем и Маневичами и пылали ненавистью к гитлеровцам за разрушенные и сожженные родные места.

В начале апреля за Буг переправилась бригада имени Ванды Василевской. Бригада «Грюнвальд», насчитывавшая пятьсот человек, которая не могла перебраться за реку, развернула свою деятельность в районе Ровне. В этом же районе действовал польско-украинский партизанский отряд Мухи – капитана Николая Куницкого, который в середине апреля вместе с несколькими советскими партизанскими отрядами перешел в парчевские леса. Капитан Шелест тоже переправил через Буг 320 человек Волынской дивизии из Любешова, Реентовки и Рафаловки, опытных партизан, закаленных в боях с немецкой полицией и бандами УПА на реках Стоход и Припять. «На своем счету эта бригада имеет более 30 пущенных под откос наших эшелонов с вооружением и войсками», – докладывал Моделю генерал Хельгерт, ответственный за охрану тылов группы армий «Северная Украина».

В район Замостья вошла 1-я Украинская партизанская дивизия под командованием полковника Вершигоры. С территории Советского Союза высадилась группа партизан из бригады имени Т. Костюшко под командованием майора Чеслава Клима, который приступил к созданию новых партизанских групп из поляков с Волыни и Полесья. Командир Люблинского округа Армии Людовой подполковник Метек приказал перебросить батальоны из парчевских в яновские леса, где должна была произойти реорганизация войск Армии Людовой.

Главное командование Армии Крайовой приказом № 8 от 26 февраля 1944 года распорядилось создать две оперативные базы для ликвидации линий, соединяющих немецкий тыл через Варшаву и Львов с группами армий «Северная Украина» и «Центральная Украина». Одна должна была обеспечить себе господство в яновских лесах, вторая – свободу действий в лесах Замостья.

Знакомясь с данными своей разведки и информацией статс-секретаря по вопросам безопасности обергруппенфюрера СС Коппе, касающимися передвижения и действий партизан, фельдмаршал Модель вынужден был признать, что партизанское движение достигло опасных размеров, а они вместе с генералом Хенике и обергруппенфюрером СС Коппе, располагая такими огромными, особенно с точки зрения технического вооружения, силами, не могли навести порядка. С первых дней апреля для борьбы с этой «армией духов» выступили фронтовые подразделения с танками, самоходными орудиями и даже авиация, но не добились никаких конкретных результатов.

Фельдмаршала уже мало радовали доклады о действиях в рамках репрессивно-карательных операций, какие повсеместно и беспощадно применяли войска охраны тылов армии вместе с оперативными батальонами полиции, жандармерии, ротами «зельбстшутца», «зондердинста»… Не ободрял фельдмаршала, как это бывало раньше, и вид представляемых ему для ознакомления тактических карт, на которых десятки деревень и поселков были перечеркнуты красным карандашом. За этими красными крестами стояли закопченные трубы новых пепелищ, колодцы и ручьи, заваленные трупами замученных, сотни изнасилованных и расстрелянных девушек и женщин, стертые с лица земли деревни и поселки…

* * *

Фельдмаршал вновь наполнил коньяком пузатую рюмку. Отхлебнул глоток, второй… Бой стенных часов прервал царящую в бункере тишину. В приоткрытой двери показалась голова адъютанта, Модель махнул рукой.

Майор Ганс Петер отодвинул портьеру, за которой стояла сложенная полевая койка. Майор разложил ее, накрыл толстым шерстяным одеялом, после чего приблизился к своему начальнику и деликатно стянул с его ног сапоги.

– Спасибо, Ганс! Спокойной ночи, – пробормотал Модель. Спустя несколько минут после ухода адъютанта он погасил лампочку. Комната погрузилась в темноту.

Однако ему не суждено было хорошо отдохнуть в эту ночь, с 26 на 27 мая 1944 года. Адъютант разбудил его в три часа с минутами.

– Господин фельдмаршал, – докладывал он, – на Припяти партизаны пробиваются через фронт на другую сторону… Русская артиллерия бьет по нашим войскам. Звонит генерал…

Модель вскочил с койки.

* * *

Светало. Над Волынью вставал день 27 мая 1944 года. Полосы густого тумана плыли над огромным пространством, перерезанным лабиринтом окопов, бугристыми утолщениями блиндажей и дотов. Вдали блестящей лентой вилась Припять, несущая свои воды к Днепру и дальше, к морю.

Среди партизан польско-советской группировки Гарды и Иванова царила напряженная тишина. Ждали сигнала.

– Вперед, братья! – Резкий голос капитана Гарды, подающего команду, разрезал утреннюю тишину.

В руке подпоручника Спокойного задрожала ракетница. Раздался сухой треск выстрела, и красная ракета – сигнал к атаке – взвилась в воздух. Жидкий туман окрасился розовым цветом.

– Напшуд!

– Вперед, на врага!

– Бей фашистов!

Эхо разнесло команды польских и советских командиров. С пистолетами в руках они указывали направление атаки.

Казавшееся до этого мертвым пространство вдруг ожило.

– Ура! Ур-ра-а-а! – загремело вокруг.

Раздался треск автоматов. Пули рассекали пелену тумана. Эхо выстрелов, пробежав по предполью гитлеровской обороны, покатилось дальше на другой берег над огневыми позициями частей советской 47-й армии, занимающей оборону в этом районе.

– Ура! Ур-ра-а!..

Спустя минуту наступавшие отчетливо увидели реку. Их отделял от нее только луг – около пятисот метров земли, начиненной бункерами, укрытиями, инженерными сооружениями… Всюду вились зигзаги окопов и соединительных ходов. Там укрывались гитлеровцы, которых необходимо было уничтожить, забросать гранатами, встретить ударами прикладов, ножей…

– Ребята! Перед нами смертельный враг. Нет ему пощады. Если ты его не убьешь, то он тебя убьет, помните об этом! – напоминал Гарда на краю леса перед самым наступлением. Партизан ждала решающая битва, борьба не на жизнь, а на смерть. Атакующие подразделения были к ней подготовлены, враг же ни о чем не подозревал. Гитлеровцы грелись в блиндажах, завернувшись в шерстяные одеяла и перины, награбленные в деревнях, спокойно спали, отгороженные от советских войск широкой полосой реки. Посты охранения, очевидно, тоже одолел утренний сон – их не было видно.

Именно в такой момент и решил командир сводного отряда ударить по врагу.

– Проедемся, ребята, по фашистам – и сразу на тот берег реки. Другого выбора у нас нет. Перед нами один выход: вперед! – приказал капитан Гарда. Майор Иванов поддержал его.

Ударили.

Бежали к Припяти. Как же близка и вместе с тем далека была эта река!

– Быстрее, хлопцы! Быстрее!..

– Скорее, ребята!

Они забыли о днях и ночах, проведенных среди болот, об изнурительном походе, который привел их к этому рубежу. Самым важным для них сейчас было время: если они максимально сократят его при броске к реке, то, возможно, останутся живы. Но стоит только замешкаться – и вражеские пули продырявят им спины.

Бегут. Каждый стремится как можно скорее проскочить окопы растерявшегося врага. Только бы скорее к реке! Только бы к тому берегу! Там ждут свои…

– Вперед!

– Ур-ра! Ур-ра-а! – раздаются прерывистые голоса, которым вторит грохот гранат, свист осколков и снарядов.

Партизаны бежали воодушевленные боевым духом сражения. Стреляли, перепрыгивали через рвы, через убитых и раненых. Они помнили только о реке, которая искрилась радугой в первых лучах восходящего солнца. «Разбушевался настоящий ад смерти», – напишет об этом бое один из самых молодых его участников партизан Завиша, которому тогда не было и двадцати лет. Каждый выскочивший из окопа гитлеровец получал смертельный удар. Раздавались пронзительные крики и стоны. Временами наступали перерывы, после которых шум нарастал с еще большей силой. Лавина обрушилась на блиндажи, окопы, ходы сообщения. Гитлеровцы выскочили из своих логовищ, прижались к стенам окопов, амбразурам блиндажей и начали вести заградительный огонь. От разрывов снарядов заметно редели партизанские ряды.

Стрелковая цепь на правом фланге попала под сильный огонь пулемета, укрывшегося где-то сбоку. Часть партизан залегла. Это заметил командир группы Гарда.

– Поручник! – крикнул он адъютанту. – Вышлите кого-нибудь к Чеславу, пусть поднимет роту. Перебьют же их…

– Волк {18}18
  Станислав Гурский, погиб 2 февраля 1945 года на Поморском валу в звании хорунжего Войска Польского в качестве заместителя командира роты по политико-воспитательной работе. – Прим. авт.


[Закрыть], ко мне! – кричит подпоручник Спокойный.

Подбежал молодой паренек, весь в грязи, запыхавшийся и вспотевший. Офицер что-то объяснил ему и показал рукой.

– Только, дорогой, мигом! – добавил он.

Партизан, поглубже натянув на голову фуражку, побежал вправо, где четко обозначился надлом в наступлении роты поручника Чеслава.

– Ну и возятся!.. Швабы могут их отрезать, – нервничает капитан. Он стоит, всматриваясь в то место, где залегла рота, не обращая внимания на пули, которые буквально свищут вокруг его головы.

– Может, прикрыть их из «Дегтяревых»? – спрашивает майор Иванов, указав на бойцов с пулеметами на спине.

– Давай! – отвечает Гарда.

Советский офицер делает рукой какие-то знаки, указывает направление огня. Из длинных стволов понеслись очереди. Со стороны гитлеровцев огонь ослаб, рота Чеслава поднялась и двинулась вперед.

– Не отставать! – кричит подпоручник Белый {19}19
  Командир взвода, фамилия не установлена, один из так называемых «тихо-темных», был заброшен из Англии. – Прим. авт.


[Закрыть]. – Чего там копаешься, ты, растяпа? – отчитывает он какого-то партизана, но в тот же самый миг, хватаясь за грудь, оседает на землю.

– Пан подпоручник! Подпоручник! – раздаются возгласы. Несколько партизан возвращаются, поднимают офицера, но тот безжизненно повис у них на руках.

Погибли многие… Лежат с поджатыми ногами, на животе и навзничь. Посиневшие лица, остекленевшие глаза… Рядом разбитые приклады винтовок, вдавленные в землю стволы советских автоматов. Слышатся крики о помощи.

Полковой врач поручник Гриф (Гжегож Федоровский) разрывается на части, но что он может сделать? Раненых трудно даже подсчитать. Некоторые, выбиваясь из последних сил, ковыляют, другие лежат, с отчаянием глядя в ясное небо. Как им помочь? Одна из санитарок осталась лежать среди блиндажей, скошенная пулеметной очередью, другой осколок попал в левое плечо… Гриф сделал ей перевязку, взял под руку. По пути они встретили Крыся, четырнадцатилетнего бойца батальона. Паренек стонал, держась за живот окровавленными руками. Два партизана подняли его с земли. Поручник Гриф забрал у одного из них пулемет, чтобы было легче тащить паренька. Они догнали поручника Чвика. Тот тоже, стиснув зубы, шатался от боли. Пуля застряла у него в руке. Другая рука тоже кровоточила. Гриф стал перевязывать его. Раненый слабо простонал:

– Ну, видишь, Гжесь? Теперь у обеих рук осталось всего лишь четыре целых пальца…

А немецкие автоматы все еще заливаются пронзительным треском. Кровь пропитывает землю. Лужи, оставшиеся после вчерашнего дождя, порозовели.

Карликовые кусты вдруг оживают. Там замаскированы блиндажи с круговым обстрелом. Партизаны врываются внутрь, очередями строчат по стенам. Продолжается лихорадочная борьба, раздаются крики тех, кого убивают, и возгласы партизан.

– Сволочи проклятые! Паразиты…

– Получай, стерва! Вот… получай…

– Герр гот… майн…

Выстрелы, скрежет штыков, сдавленный хрип…

Из окопов выскочили более десятка гитлеровцев в нижнем белье. Трясущимися руками они сжимали автоматы.

– В штыки! – Подпоручник Малый Петрусь в лихорадке боя забыл, что у него автомат. Он схватился за ствол и прикладом стал бить по шлемам.

Партизаны последовали примеру командира роты. Глухие удары. Раскалываются головы и приклады, гнутся стволы… Кто-то из немцев схватил офицера за ноги и втащил его в окоп. Партизаны бросились за своим командиром, колотят прикладами, колют штыками…

– Вперед! – опять приказывает поручник. Гитлеровцы выбежали вперед, закрывая им дорогу. Несколько очередей – и те упали как скошенные. Из-за угла окопа показалась рука, и черная лимонка описала дугу… Высокий партизан на лету схватил и отбросил ее. Они прижались к стенам окопа. Дрогнула земля, разлетелись осколки, раздались стоны…

– Браво, Лешек! – кричал кто-то охрипшим голосом.

Проклятия, призывы о помощи, крики разносились между окопами и блиндажами, а партизаны постепенно приближались к полноводной реке. Еще немного усилий, а за рекой спасение…

Вдруг перед бегущими показались заграждения из колючей проволоки. Такие уже не раз встречались партизанам, но сейчас они уже выбивались из последних сил. Вдобавок слабые остались сзади, было много раненых, лежавших неподвижно или корчившихся от боли… А тут эти заграждения! Проволока лежит у самой земли, мотки ее забаррикадировали переходы и по высоте доходят до лица человека. Ею обмотаны деревянные и железные столбы, а на этих металлических струнах – тысячи острых шипов, подстерегающих человеческие тела…

– Боже! Только этого не хватало!

– Эх, гады проклятые…

– Черт бы их побрал…

– Сукины сыны!

Проклинают, в отчаянии бросают на проволоку у кого что есть под рукой: одеяла, шинели, пиджаки. Замешательство – и вдруг глухие взрывы. Это взрываются мины-ловушки. Новые жертвы… Но живые не смотрят на тех, кто упал. Как им помочь?! Сзади напирают другие. Никто не обращает внимания, что грязь забрызгивает глаза, что рядом кого-то тяжело ранило, а кто-то хрипит, лежа на колючей проволоке.

Нашлись несколько саперов. Они прорезают проволоку стальными ножницами, проделывают проходы толом.

Солнце режет глаза, а сзади напирают другие с силой, умноженной обычным людским страхом за жизнь, с таким трудом сохраненную до сих пор. Возможно, именно здесь будет конец их партизанской судьбе. Подбегают следующие, уже непохожие на людей: черные от грязи, со стиснутыми зубами, с лицами, залитыми кровью…

Гарда с Ивановым поторапливают усталых людей. Видят, что делается около заграждений. Они не ожидали встретить такие замысловатые препятствия.

– Черт побери! – восклицает советский майор. Он без фуражки, седые пряди волос спадают на глаза. Он приглаживает их рукой. Волосы окрашиваются в красный цвет.

– Перевяжи. Из руки течет кровь. – Гарда вынимает из кармана индивидуальный пакет и подает майору.

– Э, ничего серьезного! Только царапнуло. – Иванов энергично пожал плечами. – Тебя, Ян, тоже отметили…

– Как людям выпутаться из этого ада? – думает вслух Гарда, глядя на скопище людей среди проволочных заграждений и отодвигая рукой повязку, сползающую на глаза. Тонкая струйка крови сочится из головы и стекает по шее.

– Надо организовать прикрытие, – советует майор. Гарда одобрительно кивает головой.

– Ко мне! – зовет он поручника Зайца {20}20
  Зигмунд Гурка-Грабовский, был тяжело ранен 1 августа 1944 года на берегу Вислы под г. Пулавы, на поле боя произведен в капитаны Войска Польского и награжден крестом Виртути Милитари. В настоящее время – капитан запаса. – Прим. авт.


[Закрыть]. – Выделите группы прикрытия, объедините огонь пулеметных точек… К реке будете подходить последними…

Поручник кивнул своим офицерам и связистам. Те собирали остатки батальона. Вскоре к ним присоединились более десятка бойцов из отряда Иванова, которых тот направил на усиление прикрытия. Раздались выстрелы.

– Самсон, ко мне! – опять зовет Гарда и вопросительно смотрит на партизан. – Где же он, черт побери!

– Убит… Около блиндажа, там, где вас ранило, – объясняет кто-то отсутствие командира взвода охраны.

– Подхорунжего Лешека, быстро…

– Я здесь, капитан. – Стройный паренек вытянулся и приложил пальцы к козырьку фуражки.

– Проверить, где тот мостик, о котором упоминал проводник. Я его не вижу. Может, где-то ниже по течению реки? Выполнять!

– Слушаюсь! – Подхорунжий повернулся кругом.

А тем временем были разрезаны последние, местами покрасневшие от крови куски проволоки. Перед партизанами – открытое пространство, луг, но вдоль и поперек изрезанный рвами. Словно было мало тех препятствий! Партизаны перепрыгивали, поскальзывались, падали в широкие проломы, наполненные водой, вскакивали вновь…

Последние метры перед рекой. Спасение было уже близко. Но это только казалось.

Короткие и резкие вспышки вдруг рассыпались по лугу, воздух разорвал свист осколков, над травой заклубились узкие полоски черного дыма. Мины! Гитлеровцы били из минометов. Вокруг крики:

– Нога! Помогите, братцы…

– Ой, живот…

– Друзья, товарищи…

Партизаны из последних сил пытались убежать от этих смертоносных взрывов. Только скорее бы к реке! Они уже отчетливо видели ее волны. Теперь каждый должен был рассчитывать на собственные силы и здоровье. А земля стонала и дрожала, словно от отчаяния за тех, кто должен был здесь остаться навсегда.

Лучи солнца отражались в лужах крови, скользили по посиневшим лицам и расширившимся зрачкам убитых. Мозаикой красок переливалась Припять – последнее препятствие, отделяющее их от спасения.

По болотной трясине и мокрым лугам, через вражеские блиндажи стремились партизаны к Припяти, но и здесь не было долгожданного спасения. Ад, окружавший их сзади и с боков, разгорелся еще и перед ними. Свистом и грохотом ожил и противоположный берег реки.

Высланный днем раньше отряд не выполнил задачу. Разведчики не сумели добраться до того берега, не сумели, а должны были сообщить командованию советской 47-й армии о приближении пятисот пятидесяти бойцов 23-го пехотного полка 27-й Волынской пехотной дивизии Армии Крайовой вместе с отрядом советских партизан майора Иванова, насчитывающим сто пятьдесят человек. Поэтому откуда на том берегу Припяти могли знать, что это не гитлеровцы бегут к реке? Растарахтелись советские пулеметы, раздался треск взрывающихся мин… Среди партизан началась паника.

– Братья, там тоже немцы?!

– Поворачиваем назад!

– Что вы, товарищи?

– А черт бы их побрал!..

– Товарищи! Здесь свои, свои… Прекратите огонь! – кричат советские партизаны, машут руками, словно на том берегу среди этого свиста и грохота их могли услышать и увидеть в пороховом дыму, который буквально поглотил людей, охваченных паникой и страхом.

– Перебьют нас! А чтоб…

– Вперед, это, наверное, ошибка, скорей в воду! – кричит майор Иванов. – Стреляй, Ваня, красными ракетами, – приказывает он.

– Вперед! – торопят людей командиры подразделений.

– Эх, один раз мать родила, один раз и помирать, – воскликнул тучный партизан и нырнул в воду. Его примеру последовали и другие. Это они первыми должны были дать знать советским солдатам, что здесь свои.

Между тем возвратились партизаны, высланные на поиски мостика.

– Пан капитан, мы вышли на неподходящее место. Здесь глубина. Мостик был более километра отсюда… Гитлеровцы его уничтожили. – Подхорунжий Лешек, докладывая это, смотрел на смертельно утомленного Гарду. Левая рука капитана безжизненно повисла, мундир на спине был красным, кровь текла по пальцам и каплями падала на землю.

– Что советуешь? Может, все-таки направить туда часть людей? – спросил он.

– Местность там скорее плоская, и над ней господствуют немецкие позиции, но река там мельче, – добавляет подхорунжий.

– А если послать туда тех, кто не умеет плавать? – подсказывает поручник Заремба.

– Согласен! – решил капитан. – Собирайте желающих…

– Капитан! Наши поняли ошибку… – Иванов махнул здоровой рукой, в которой продолжал судорожно сжимать маузер.

Действительно, огонь с той стороны реки прекратился. Кто-то сумел добраться до другого берега. А может, помогли ракеты, выпущенные по приказу майора? Всем стало легче. Повеселели. Последние стрелковые цепи добежали до воды.

– Поручник Чеслав, – приказал Гарда, – соберите у партизан ремни. Надо сделать канат для тех, кто плохо плавает…

Командир роты бегает между людьми, собирает ремни. Молоденький партизан Завиша с несколькими бойцами сцепляет их между собой. К сожалению, канат получился слишком коротким, его не хватит до противоположного берега. Видя это, часть партизан бросается в воду.

– Держаться вместе! Помогать друг другу! – кричит поручник Чеслав.

Некоторые дрожащими руками срывают с себя изодранную и окровавленную одежду, раскисшие сапоги, с жалостью бросают в воду каски, рюкзаки, штыки… А вода, булькая, поглощает все это партизанское снаряжение, прикрывает его волнами…

Бросился в реку капрал Волк вместе с подпоручником Петрусем, за ними ефрейторы Завита, Струсь и многие другие. В одежде и с оружием вошел в реку подпоручник Чеслав. Увы! Петрусь и Чеслав скоро пошли ко дну, несмотря на то, что умели плавать. На порыжевшей от крови речной глади их настигли осколки гитлеровских мин.

Все больше партизан бросались в водоворот реки, погружались в воду забрызганные грязью и кровью лица, отекшие ноги, покрытые ранами тела. Но гитлеровские минометы не переставали обстреливать их. Кругом взрывались мины, выбрасывая вверх фонтаны воды.

Плыли. Многих сносило течением.

– Тону… Спасите!

– Друзья! Помогите!

Отчаянные крики оставались без ответа. Как можно помочь, когда каждого втягивает в водоворот течения, а сил едва хватает?

Гарда с Ивановым и несколькими другими партизанами залегли и, стреляя, прикрывали тех, кто плыл по реке. Вскоре, однако, у них кончились боеприпасы.

– Мы здесь уже совсем не нужны, – охрипшим голосом бросил командир отряда, весь забрызганный кровью. – За мной, ребята! Кто переплывет, пусть отомстит… – Сказав это, он бросился в воду.

Поплыла плотная группа людей. Восточный берег уже приближался, когда мины опять ударили по гладкой поверхности реки. Забурлила вода, раздались сдавленные крики по-польски, по-русски, по-украински… Их заглушали новые взрывы мин. Замолкали голоса, исчезали головы, несколько рук с растопыренными пальцами еще какое-то мгновение держались над водой.

И наконец спасительный берег.

– Ложись! – Крики неслись из советских окопов. – Там мины! Подождите, сейчас вас проведем…

Первыми эти призывы услышали партизаны, но было уже поздно. В ряде мест вверх взлетели черные столбы земли, раздался гул, и берег покрылся слоем серого дыма. Увидев это, остальные пошли гуськом – один за другим. Они осторожно обходили мины, соединенные тоненькими проволочками. Еще минута, еще и… наконец!

– Товарищи! Друзья!

– Вот герои! – кричали обрадованные советские солдаты.

От речной глади рикошетом отскакивали немецкие пули. От взрывов мин поднимались фонтаны воды. Припять продолжала угрюмо шуметь.

* * *

Серый пар поднимался над водами Припяти. Вверху, на безоблачном небе, бледнели последние звезды, а ниже, над землей, алело море огня.

Над Волынью вставал день. Но это раннее утро 1944 года не всем несло радость и жизнь. Пока еще господствовали жестокие законы войны.

Треск автоматического оружия извещал, что фронт не спит. Это дежурные огневые точки вели поединок. Пучки осветительных ракет взвивались вверх, их резкий свет рассеивал остатки темноты. Дикая симфония выстрелов заполняла воздух, а с обоих берегов Припяти, словно светлячки, летели трассирующие пули. Время от времени раздавались выстрелы орудий или минометных батарей.

Подхорунжий Лешек, по грудь погрузившись в мутную воду, сидел среди затянутых илом водорослей. Тянуло холодом, но он словно не ощущал этого.

– Удалось, удалось, – шептал он радостно.

Когда ракеты опускались, он отчетливо видел темную полосу земли, а в глубине лес. Там находились позиции советских войск, там была помощь.

– Берег рядом, близко, пан поручник! Их врачи помогут, спасут… – Подхорунжий поддерживал на вытянутых руках две связанные доски, на которых лежал скорчившись человек небольшого роста, и только его стоны и шепот свидетельствовали, что он жив и находится в сознании.

– Эх, Лешек… Говорил я… вчера утром, чтобы ты меня там оставил… Теперь я… кусок мяса…

Вблизи взорвалось несколько мин, глухой гул, словно стон разбитого колокола, повис в воздухе. Огненные султаны осветили воды реки.

Раненый со стоном сказал опять:

– Если бы не этот… Там рука… Здесь грудь. Ты только измучился…

– Ногами достаю до дна. Еще немного потерпи.

– Знаешь, всю жизнь я – «железный» хорунжий {21}21
  До сентября 1939 года в польской армии хорунжим по присваивались офицерские звания, отсюда ироническое название – «железные». – Прим. авт.


[Закрыть] У нас хватало терпения…

– Наступит время, когда перестанут помыкать людьми, не жалевшими крови ради родины!

– Эх, людская память…

Из немецких окопов взвился вверх и полетел по небу сноп ракет. Яркий свет заливал восточный берег.

Гладь воды становилась то розовой, то желтой, то зеленой… Вдруг снова кровавые огни вспыхивали у берега и над рекой.

– Хотите нас в гроб вогнать? Сукины сыны!.. – шептал подхорунжий. – Чтоб вам сквозь землю провалиться… Гитлеровские стервы… – Он выискивал проклятия, толкая перед собой доски. Раненый совсем замолк. Лежал, скорчившись, головой уткнувшись в плечо.

Бежали секунды и минуты, воздух содрогался от огня и взрывов, но подхорунжий ни на что не реагировал. Помнил одно: берег принесет спасение. Толкал доски, которые становились все тяжелее, и наконец почувствовал, что вода достигает до его живота. Остановился и схватил раненого под руку. Тот повис как-то безжизненно. Положив его на прибрежный песок, Лешек лег сам. Чувство огромной усталости охватило его. Земля была влажная и холодная, развороченная снарядами. Лешек отдыхал, закрыв глаза. С трудом пересилив себя, поднял голову. Река затягивалась пеленой тумана. Медленно возвращалось сознание, уверенность, что все успокаивается, не гремят орудия, редко тарахтят станковые пулеметы…

– Слава богу! Удалось, – шепнул он и вспомнил о раненом. – Пан поручник! Все кончилось, мы на берегу… – Оборвав радостный шепот, он вскочил на колени и тронул лежащего, раз, другой. – Поручник Заремба! Что с вами? – Лешек ошеломленно смотрел на вытянувшуюся неподвижно фигуру. – Не может быть! Как же так? Сейчас? – Шепот вырывался из гортани. Ракета упала на берег, и в ее белом свете он увидел остекленевшие, широко открытые глаза лежащего.

Он все понял. Упав навзничь, он не замечал исчезающих звезд, не ощущал холода, который лениво вползал под остатки мокрой одежды. Чувствовал, как что-то теплое течет по его щекам, задерживается на кончиках губ, раздражает соленым вкусом. А в груди – тяжесть, словно там лежит огромная каменная глыба.

– Проклятые стервы… И такого человека… Чтоб вас, чтоб… – шептал он, не умея найти подходящих ругательств. Рука его по-прежнему лежала на груди поручника, словно ожидая, что его сердце внезапно дрогнет, оживет… – Прости, – шептал он дрожащими, потрескавшимися от жара губами. – Моя вина… Надо было вчера утром… несмотря ни на что. Я ошибся. Возможно, вчера утром…

* * *

…Вчера утром партизаны Гарды и Иванова входили в воду Припяти, когда их шпиговали пулями, секли осколками. Отчаявшись, они знали только одно: на этом берегу их ждет неминуемая смерть, другой берег принесет спасение.

Подхорунжий Лешек тоже это понял, однако… Он видел, как рукав поручника Зарембы все больше пропитывается кровью. Тот не обращал на это внимания.

– В воду! – кричал он. – Прыгай, Лешек… Я за тобой… Позже…

– Вы ведь ранены, поручник!

– Не рассуждать! В воду! Приказываю!

Несколько партизан, пришедших с ними сюда, бросились в поток реки, размахивая руками и ногами. Напрасно! Многих вода словно всасывала…

– В реку! – бормотал Заремба. Он еле держался на ногах, левой рукой придерживая раненое бедро.

Подхорунжий схватил его под руку и почти насильно подтянул к близлежащим кустам, где разорвал окровавленный рукав мундира и остатки рубахи и умело сделал перевязку.

– Кость, пожалуй, не затронута… Рана, по-моему, скорее поверхностная.

– Потом убедимся. Сейчас на другой берег.

– Ничего не выйдет, пан поручник! Река глубокая, течение быстрое… С этой рекой не справишься… Вы видели, как тех унесла вода?

По приказу капитана Гарды привели партизан, почти или совсем не умеющих плавать. Казалось, река здесь была спокойнее, водовороты меньше. Увы, Припять всюду была грозной.

– Мы останемся! Утонуть всегда успеем. Подождем до ночи. Может, удастся…

– Уходи, парень! Я сам справлюсь… – Поручник говорил с трудом. – Ты хорошо плаваешь. Я ночью…

Отголоски взрывов снарядов советской артиллерии перекатывались теперь над позициями гитлеровцев, гремели среди окопов и блиндажей.

Подхорунжий заколебался, он знал, что сам может рискнуть перебраться на тот берег. Советская артиллерия пригвоздила гитлеровцев к земле. Но колебался он только какое-то мгновение. Взглянув на офицера, он принял окончательное решение. Понял, что Заремба выбивается из последних сил, а форсирование реки требует большого напряжения.

– Останемся до ночи. Это единственный шанс!

– Почти никакого шанса, Лешек! – прошептал в ответ Заремба.

В глубине гитлеровских укреплений раздался свист. Немцы не остались в долгу. Начался артиллерийский поединок.

Кусты между раскисших прибрежных болот были неплохим укрытием. От гитлеровских окопов их отделял луг, хорошо просматриваемый с советской стороны. Напрашивался вопрос: возможно, немцы не будут прочесывать эти заросли? Ну, по крайней мере, в дневное время… Решили остаться здесь. Искать лучшее место было теперь рискованно, они могли себя обнаружить. Снайперы как с этой, так и с той стороны наверняка стояли на страже.

Солнце поднялось высоко над горизонтом. Артиллерийская перестрелка прекратилась, изредка трещали автоматы. Воцарилась относительная фронтовая тишина, только раздавались стоны на лугу. Вскоре и они стихли. Гитлеровцы забросали гранатами раненых польских и советских партизан… Очевидно, пожалели санитаров, у которых хватало дел и со своими ранеными…

– Усните, пан поручник. Я не буду спать. Надо отдохнуть, – шептал подхорунжий.

– Ну, конечно… Столько ночей без сна, со времени прорыва из шацких лесов. Но они будут рыскать…

– Живыми не возьмут. У нас есть оружие и боеприпасы.

Но Заремба продолжал шепотом:

– Я всегда опасался, чтобы какая-нибудь шальная пуля не лишила меня жизни во время сна, когда будет сниться, что уже кончилась война… Жена готовит обед, пахнет гороховым супом с корейкой… Внучек возится у меня на коленях…

– Я не знал! Вы дедушка?

– Что ж удивительного! Мне за пятьдесят. И одна дочь. Учительница… Скоро будет рассказывать о тех, для кого шумят вербы… Думаю, зять у Берлинга. Какой бы радостной была встреча! И разве надо умирать? Сейчас, когда свобода на пороге?

– А если суждено?

– Если даже и так, то не во сне… Не может быть! Теперь? Пойми, я пережил две войны… В двадцатом мне сильно посчастливилось – одно легкое ранение. В сентябре тридцать девятого вернулся цел и невредим, даже нигде не поцарапало. Но рана осталась. Все еще кровоточит сердце, чувствую боль и горечь поражения. Знаешь сам, ты был у Визны со мной! Скажи, разве можно это забыть? Выбросить из памяти? А теперь, когда свобода на том берегу…

Заремба поудобнее оперся о карликовый куст орешника. Замолчали. Может, он ждал каких-то слов от товарища по несчастью. Но тот погрузился в раздумья.

– У меня есть претензии! Знаешь, к нашей «верхушке», за это выжидание… Столько времени… Быть в боевой готовности! Сохранить силы! Спрашиваю: против кого? – Здоровой рукой он вытер вспотевший лоб, облизал спекшиеся губы. – Против кого? – повторил он. – Знаешь, Лешек, когда-то, во времена Пилсудского, я шел как другие легионеры… Позже понял… Но тогда разве можно было иначе? Кому мы должны были доверять? Кого считать другом? Кто с оружием в руках переступал порог родины, не мог считаться другом. Так мы понимали.