Текст книги "Над Припятью"

Автор книги: Станислав Мыслиньский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

А теперь? Опять одни, как в сентябре? Те, на Западе, все не торопятся. Даже открыть этот второй фронт… Так как же? Загородить дорогу тем, с кем судьба связала нас одним несчастьем?.. А гитлеровцы ведь не щадят…

Подхорунжий слушал шепот, полный горечи и скорби. Через просветы в кустах он наблюдал за местностью. На лугу совсем успокоилось. Создавалось впечатление, что фронт погрузился в сон.

– Этот враг не щепетилен, Лешек! Помнишь позиции Гелчин? Уже после боя?

Тот не ответил, замолчал и Заремба. При воспоминании о тех днях волнение сжимает у них горло. Не так давно они пережили ад, на их глазах разыгралась драма сотен отчаявшихся польских и советских партизан. Сейчас они сами оказались в положении, достойном сострадания. Однако при мысли о тех переживаниях сжималось сердце.

…Тогда они оба были в специальной группе «Нарев». Их разделяла только разница в возрасте и воинском звании. Трагедию пережили вместе.

Оперативная сводка о тяжелых боях в районе Визны с просьбой о помощи поступила в штаб группировки «Нарев» 7 сентября. Спустя два дня в район лесов, прилегающих к Визне, прибыл 2-й уланский полк. Но здесь их ожидали гренадеры 10-й танковой дивизии генерала Гудериана. Разгорелся бой. Для поляков опорой был лес, а полковник Флисовский был опытным офицером…

«Визна держится и борется» – такое донесение пришло вскоре в штаб группы. Там тоже приняли решение выслать подкрепление.

Хорунжий Заремба и командир взвода Лешек Жалиньский в то время были в первом эскадроне 135-го полка, получившего приказ помочь сражающимся. Пустились вскачь! До Чарна-Бжезины, в девяти километрах от Стренкова, добрались к утру 11 сентября. Эскадрон остановился в лесу. Непрерывно и довольно низко летали самолеты. Но, к сожалению, с черными крестами на крыльях и фюзеляжах. Несколько взводов должны были детально изучить обстановку на местности. Одним из них командовал хорунжий Заремба, заместителем был подхорунжий Жалиньский. Двинулись быстро, насколько хватало сил. Кони мчались, хотя тоже сильно устали. Ехали в полной тишине: слышался только стук копыт о твердую проселочную дорогу, иногда звяканье сабель о шпоры и ржание жеребца… Тишина, пустота и тишина… А ведь в этом районе должен был проходить один из участков фронта – оборонительные позиции Гелчин. Наконец остановились. Кони как-то понуро фыркали. Уланы протирали запылившиеся глаза, оглядывались вокруг и сильно, до боли, сжимали эфесы сабель. Картина была страшной! Земля вокруг вздыблена – воронки от бомб и снарядов тяжелой артиллерии, все буквально перепахано, раздроблено и завалено трупами в зеленых, окрашенных кровью мундирах… Своих немцы забрали. Кто-то из уланов вслух подсчитывал подбитые танки и поврежденные гитлеровские автомобили. Подхорунжий пришпорил лошадь. Проехал между разбитыми окопами, блиндажами и траншеями. Всюду разбитое оружие, раздавленные трупы солдат-защитников. Многие из них были ранены в голову, другие – в спину… Это зависело от того, в каком положении застали раненых гитлеровцы.

Убитых похоронить не успели. Гул бронетанковых колонн вырвал всех из оцепенения. Уехали в спешке. А потом хорунжий докладывал подполковнику Табачиньскому о результатах разведки. Бледное лицо, остекленевшие глаза, губы, стиснутые в бессильном гневе и отчаянии, нельзя было забыть. А между тем мост на Нарве под Стренковой-Гурой был уже взорван, и в направлении Ежува двигалась танковая колонна. Не было сомнений, чьи это части. Отступили в сторону Гродно. Покинули Визну, потом остальные районы польской земли…

* * *

Спекшиеся от жары губы Зарембы произносили тихие обрывистые фразы, понять которые было невозможно. Он сполз с куста, голову положил на влажный мох, закрыл глаза. Лежал без движения. Небольшой, скорчившийся, с бледным лицом, он выглядел как труп, выброшенный водой. Проходили минуты – он спал, не реагируя на взрывы снарядов советской артиллерии, которая опять продолжала свой фронтовой концерт. К счастью, снаряды взрывались где-то в глубине гитлеровских окопов.

Подхорунжий лег навзничь. Через просветы между ветвями он смотрел на безоблачное небо и мысленно перебирал близкие и далекие события, столь трагические для многих. Ему вспомнились последние партизанские бои под Водзинувом, Ягодзином, Соколом и Холадыном, а потом дни и ночи во время прорыва из шацких лесов вместе с советскими партизанами. Он хотел вспомнить начало боевых действий своей дивизии, но не это было сейчас самым главным. Его судьба была лишь эпизодом общенациональной польской трагедии.

* * *

Ему даже к лицу был полевой мундир подхорунжего. Он стоял в первом ряду и отчетливо видел худощавого мужчину, который объезжал ряды построенных солдат. Ему казалось, что генеральный инспектор вооруженных сил на мгновение задержал взгляд и на нем, его сердце охватили гордость и радость. Молодым и наивным было это сердце. Вспомнил крупные волынские маневры. Шел 1938 год. Ему, подхорунжему, было немногим больше лет, чем насчитывала его страна после вновь обретенной независимости, находясь до этого полтора века под гнетом. «Независимость» – великое слово! Увы, пустым звуком разочарования было оно для свободной страны. Возвратились прежние времена: одним – положение и почет, другим – унижения и тюрьмы, сытость и благополучие для немногих, заботы и нищета для большинства… Такой была эта панская отчизна, взлелеянная в мечтах Жеромского Польша «стеклянных домов»…

Чтобы продемонстрировать силу и готовность сражаться в защиту этой независимости, Рыдз-Смиглы устроил крупные маневры в районе Дубно, Ровно, Луцк, у восточной границы. Именно у восточной! В течение нескольких дней проходили упорные «фронтовые бои», побеждали попеременно то «синие», то «красные». Не было сомнений, кто «победит» на этой медленной реке Иква, в районе современных укреплений, постоянно расширяемых на деньги Фонда национальной обороны, поступающие за счет взносов самоотверженной общественности.

После окончания маневров состоялся парад. Превосходное зрелище: пехотные дивизии, кавалерийские бригады, колонны артиллерии двигались в строю в пыли луцкой мостовой. В окружении генералов стоял маршал. Он жезлом приветствовал войска. А в это время германский генеральный штаб разрабатывал «фаль вейсс» – директивы Гитлера к войне с Польшей.

Что-то хрустнуло. Подхорунжий вздрогнул и вернулся к действительности. Сел, схватившись за пистолет. Огляделся вокруг. Но ничего подозрительного не заметил, только поручник, тяжело вздохнув, медленно переворачивался на спину. Лицо и лоб у него были желто-синие.

– Майский день, а так холодно. Дай я немного тебя прикрою… – Подхорунжий снял изодранный суконный мундир и положил на грудь раненого.

В кустах они пролежали до сумерек. На красном от отблесков заката небе замерцали печальные звезды. Ночь опускалась вместе с легким туманом. Оба берега озарились разноцветными ракетами. И снова началось! Растарахтелись пулеметы, и трассирующие пули длинными черточками, словно мостом, соединили берега реки.

Несколько гитлеровцев начали обследовать берег. Чувствовали они себя в безопасности, с советских позиций их не могли заметить. Гитлеровцы громко разговаривали, смеялись, их не волновал вид трупов. Они переворачивали их, обыскивали карманы, вынимая из них скудные партизанские пожитки, и сталкивали тела в воду. Очевидно, это были солдаты из санитарного подразделения, очищавшего сейчас берег реки от молчаливых свидетелей утреннего боя.

Лешек и Заремба облегченно вздохнули, когда гитлеровцы исчезли во мгле, расслабили пальцы, сжимавшие пистолеты, вытерли вспотевшие лбы.

– На этот раз пронесло, – шепнул Заремба. – А я уже боялся, что кто-нибудь из них заденет нас.

– Еще ничего не известно! Подождем, пан поручник, туман осядет, и тогда мы попытаемся переправиться.

– При такой иллюминации на реке это нелегко сделать. Они следят. Этот утренний визит дал фрицам неплохой урок. Они убедились, что значит иметь дело с отчаянными…

– Мы тоже не в лучшем положении!

– Не послушался, Лешек! Был бы ты уже на том берегу. А теперь еще забота, где выйти, где безопаснее…

– Доплывем. Я думаю, пан поручник, что… – Подхорунжий неожиданно замолчал.

Со стороны окопов вновь донеслись голоса, они становились все отчетливее. Немного погодя появились два гитлеровца. Они шли медленно, винтовки небрежно висели через плечо дулами к земле.

Заремба левой рукой вынул из кобуры пистолет, отвел предохранитель. Подхорунжий успокаивающе похлопал его по плечу и глубже влез в кусты.

Один из гитлеровцев двинулся прямо на партизан и на ходу начал расстегивать пуговицы мундира.

Подхорунжий чувствовал, как у него на лбу выступает пот, но обрадовался, увидев, что второй солдат удаляется вдоль берега, и решил тогда действовать, не прибегая к пистолету. Рукой дотянулся до голенища сапога, за которым был заткнут большой охотничий нож.

Гитлеровец, подойдя к кустам, снял с плеча винтовку и прислонил ее к ветке. Устремив взгляд на кусты, он вдруг словно оцепенел. Однако это продолжалось недолго; подхорунжему хватило времени, чтобы воспользоваться ножом. Получив удар в грудь, немец захрипел; его тучное тело задрожало и осело на землю.

– Хорошо, Лешек! – шепнул Заремба.

– Этот был у меня в руках. С тем будет труднее, – шепотом ответил подхорунжий. Схватив убитого за ноги, он оттащил труп в кусты.

– Того надо будет тоже без выстрела, – тихо проговорил Заремба, держа в руках винтовку гитлеровца. – Я его заманю, а ты прикончишь, как того…

Ждали с большим напряжением. Небо совсем посерело. Взлетающие ракеты озаряли воды Припяти. От берега послышался крик:

– Ганс! Ганс!

Гитлеровец шел в их направлении. В свете опускающейся ракеты видна была его фигура, высокая и широкоплечая. Винтовка продолжала висеть через плечо дулом вниз, руки он держал в карманах.

– Комм! Комм хир, – раздался из кустов приглушенный голос – это Заремба осуществлял свой план.

– Вас ист лос, Ганс? – спрашивал гитлеровец.

Он был вблизи кустов, но, словно что-то предчувствуя, а возможно, из врожденной осторожности, вынул руки из карманов и взялся за ремень, поддерживающий винтовку. Теперь все решали секунды. Подхорунжий со всей силой ударил гитлеровца, но промахнулся. Тяжелый нож задел ему лишь плечо. Винтовка упала на землю. Однако немец и не думал отказываться от борьбы. Выдернув нож из плеча, он держал его в руке на высоте груди. Немец понимал, что произошло с его товарищем и кто сейчас перед ним. В свете ракет дико блестели его глаза. Подхорунжий знал, что его шансы могут оказаться ничтожными, но воспользоваться пистолетом, заткнутым за ремень брюк, он не хотел. Выстрел мог стать сигналом тревоги. Он согнулся и прыгнул, словно рысь, со всей силой ударив того в колени. Нож выпал из руки гитлеровца, но он удержался на ногах, схватив подхорунжего за плечи, швырнул его на землю, но просчитался. Партизанская гимнастерка разорвалась у него в руках. Подхорунжий ловко вывернулся. Крепко обхватив друг друга, они катались по земле, натыкались на кусты; слышны были только возня, треск веток, стоны, хрипение и приглушенные проклятия. Подхорунжий почувствовал, что теряет силы и не может справиться с великаном, который, очевидно, хотел взять его живым. Но зная, что он превосходит противника ловкостью, решил это использовать. Он напрягся и вырвался из железных объятий немца. Его правая рука была свободна. «Сейчас я тебе, шваб, покажу», – подумал он. Подняв руку, он растопырил пальцы и ударил ими по глазам гитлеровца. Немец взвыл от боли, прикрыл руками лицо. Подхорунжий поднялся на колени и дрожащей рукой стал искать пистолет. Его не было, очевидно, выпал во время борьбы. Вдруг кто-то стал над ними, закачался. Это Заремба дождался подходящего момента.

– Пропади ты, собачий сын, – проговорил сквозь стиснутые зубы офицер, ударяя гитлеровца прикладом винтовки.

Подхорунжий дышал тяжело, его легкие работали словно кузнечные мехи. Постепенно он успокоился. Чувствовал, что в висках перестало ломить, а глаза, в которых еще минуту назад мелькали какие-то цветные круги, теперь уже различают кусты, стоящего рядом поручника, вытянувшийся у ног труп врага.

– Если бы не вы, поручник… – шепнул он. Хотел сказать еще какие-то слова благодарности, но у него пересохло в горле, а во рту на зубах хрустел песок.

– Пей! – Заремба что-то подал ему. – Сейчас у тебя пройдет… Ну, глотай. Чай с ромом. Я попробовал. Забрал у фрица, ему уже не нужен…

Фляжка дрожала в руке. Жидкость была терпкой. Отпив глоток, он почувствовал блаженное тепло.

– Сильный ты парень, Лешек!

Тот оторвал фляжку от губ. Было желание потянуть еще, но он овладел собой и закрутил металлическую пробку. Знал, эта жидкость им еще пригодится.

– Держался молодцом, – добавил Заремба.

– Должен был, ведь иначе… – Лешек все еще с трудом подбирал слова. Он чувствовал дрожь в коленях.

Заремба понимал состояние молодого человека. Здоровой рукой он взял его за плечо, потянул на землю, прижал к себе. Сидели молча, прислушиваясь к залпам орудий, которые разносились эхом, ветерок, шелестевший в листьях кустов, освежал их вспотевшие лица.

– Пойду за досками.

– Хорошо, Лешек!

Днем они заметили несколько досок, лежащих на берегу реки. У него уже был план, как их использовать. Выбрав две широкие, в рост человека доски, он связал их поясами гитлеровцев.

– Русские дадут нам все, что нужно солдату, – сказал Заремба, оставляя в кустах обмундирование и оружие, чтобы не мешали при переправе.

Ракеты, опускаясь вниз, играли цветами радуги на глади реки, куда направились Лешек и Заремба. Подхорунжий нес доски. Вошли в реку, вода была холодная.

– Эх, если бы только… – Заремба не докончил. Подхорунжий обхватил его за талию. Вместе с досками опять укрылись в кустах. Острый партизанский слух и на этот раз не обманул их.

Четыре человека приближались со стороны реки, громко разговаривая. Прошли мимо, но примерно через полтора десятка метров остановились, немного постояли, о чем-то споря, и легли на землю.

– Холера! – забеспокоился Заремба. – Вдруг они захотят здесь лежать до утра?

– Подождем. Другого выбора нет, – наклоняясь к уху офицера, прошептал подхорунжий. – Эх, если бы была граната… Один бросок – и…

Сидели неподвижно. Им оставалось только пассивно ждать и надеяться, что гитлеровцы долго лежать не будут. Пригодился им теперь чай с ромом. Лешек и Заремба внимательно следили друг за другом, чтобы неосмотрительным движением не выдать себя.

От земли тянуло холодом. В районе Волыни и Полесья даже летней ночью можно замерзнуть. Здесь каждое утро все вокруг покрывает холодный туман. Партизаны сидели почти голые, скорчившись, стуча зубами. Колени дрожали. И когда им уже казалось, что они не вынесут дольше этого пронизывающего холода и бросятся на гитлеровцев, те встали, медленно отряхивая мундиры и брюки, размахивая руками, наконец забросили за плечи автоматы, пошли куда-то вниз к реке и исчезли во мраке.

Времени им хватило только на то, чтобы глубоко вздохнуть. Когда вода стала им выше пояса, подхорунжий помог Зарембе лечь на доски, привязал его своим ремнем и толкнул… Вода была почти теплая. А возможно, им так только показалось после многочасового ожидания на земле, пронизанной утренним холодом. Плыли. Течение относило их вниз, чего они больше всего опасались. Там, ниже, были поймы, полные тины, корневищ и водорослей. Это они успели заметить еще днем. Наконец минули опасные водовороты, относить стало меньше, как вдруг…

По гулу взрывающихся мин они поняли, что их заметили. Над ними повис холодный свет белых ракет. Теперь уже пришлось плыть в свете, режущем глаза, по воде, над которой проносились мелкие осколки.

Подхорунжий был хорошим пловцом. Детские и юношеские годы он провел на Турье и Припяти. Воды этих рек ему не были страшны. Но теперь… К счастью, течение опять стало сносить их вниз, что сейчас оказалось спасением. Вскоре они очутились среди водорослей и камыша, высоко поднимающегося над водой. Стрельба утихла. Уже не взрывались мины, не летели трассирующие пули, только ракеты по-прежнему освещали поверхность воды.

– Однако им не удалось нас зацепить, – радовался подхорунжий, толкая вперед доски, на которых лежал Заремба. Разве мог он знать, что радоваться рано, когда земля была под ногами, когда он положил на нее своего боевого товарища и сам прильнул к влажному песку…

* * *

– Поручник Заремба! Поручник… – Рыдания подступали к горлу подхорунжего. Он потерял сознание. Когда его подняли советские солдаты, он не мог понять, о чем они говорили, о чем его спрашивали… В ушах, в голове стоял неописуемый шум. Он не смог отвечать солдатам, только дрожащей рукой показывал на неподвижно лежащего офицера. Те поняли и склонились над ним…

* * *

Близился вечер.

Лес острым мысом старых деревьев примыкал к саду. Развесистые кроны яблонь, черешен и вишен маскировали скрытый в земле блиндаж командующего группой армий «Северная Украина».

Фельдмаршал Модель только что вернулся после инспектирования 4-й танковой армии, где провел несколько часов. Он чувствовал себя уставшим, но не хотел входить в блиндаж, чтобы хоть какое-то время не слышать треска полевых телефонов. Вечер обещал быть превосходным, хотелось провести его на воздухе.

Майор Ганс Петер словно читал мысли своего начальника. Когда Модель, выйдя из автомобиля, разминал уставшие ноги, Петер поставил под развесистой яблоней кресло и столик, принес рюмку и стакан, бутылку коньяка, минеральную воду.

Модель одобрительно кивнул адъютанту головой, развалился в кресле и взялся за бутылку…

На горизонте горел огромный солнечный шар. Откуда-то с северо-востока доносилось эхо артиллерийских выстрелов. Фельдмаршал, наслаждаясь французским коньяком, угрюмо смотрел перед собой. Он не восхищался красотой чудесного волынского вечера. Казалось, он заслушался этим артиллерийским грохотом. Он понимал, кто стреляет. Несколько дней назад отголоски канонады радовали его. А сейчас…

Тогда еще успешно выполнялась воля командующих группами армий «Центр» и «Северная Украина». И наконец, после упорных боев, удалось прорвать кольцо окруженных войск и соединить их с гарнизоном в Ковеле. Фельдмаршалы Буш и Модель могли быть довольны. Оперативный приказ № 7, подписанный Гитлером, возлагающий на них обязанность сконцентрировать главные силы обороны на участке фронта в районе Бреста и подчеркивающий необходимость овладеть Ковелём, выполнен. Сегодня на рассвете фельдмаршал Кейтель передал за это благодарность от Гитлера. Такой успех заслонил собой и потери в боях и неудачи в операциях против партизан, в том числе прорыв партизанской группировки Гарды и Иванова через Припять к русским. Самое важное, Гитлер был доволен. А ведь о Ковеле он упоминал 31 марта в Бергхофе. Модель хорошо это помнил…

Начальник штаба ставки верховного командования вермахта передал слова признательности Гитлера, но сам был сдержан. Сверх этого ничего не сказал. Неужели Кейтель еще ничего не знал? Моделей овладели противоречивые мысли. Может быть, наверху на какое-то время хотели скрыть это событие от командующего восточным фронтом?

На рассвете Модель выехал на передовую. Он осматривал места последних боев, разговаривал с их участниками. Солдаты потрепанных русскими дивизий постоянно задавали один и тот же вопрос: когда их отошлют в Германию для переформирования?

– Наивные они, что ли, или притворяются? – удивлялся фельдмаршал. – В Германию! Сейчас!

– У них хорошая память, господин фельдмаршал, вы им это обещали перед последними боями, – сказал в ответ сопровождавший его командующий 4-й танковой армией генерал Гот.

– Это было перед боями!..

Больше генерал-полковник Гот к этой теме не возвращался. Не поднимали этот вопрос и командир 342-й дивизии, бывшей в окруженном Ковеле, и командиры 130, 131 и 253-й пехотных дивизий, переброшенных в этот район в соответствии с приказом ставки, молчали, хотя хорошо знали, что от этих дивизий остались только названия. А возможно, отдавали себе отчет в том, что ставка все равно не даст согласия ехать на переформирование в Германию.

– В районах, расположенных дальше от фронта, тоже можно пополнить наши дивизии, господин фельдмаршал! – уверял или успокаивал фельдмаршала командир танковой дивизии группенфюрер СС Гилле. – Здесь бои – это игра… Иначе было в корсунь-шевченковском котле…

Группенфюреру СС и генералу Либе вместе с несколькими тысячами солдат удалось вырваться из окружения. За это генералы получили высшую гитлеровскую награду, а якобы погибший в этом котле генерал Штеммерман даже посмертно ничего не получил. Группенфюрер СС Гилле предпочитал молчать об этом факте. Ибо именно он, узнав, что генерал Штеммерман хочет капитулировать перед русскими, приказал его просто арестовать и расстрелять…

– Извините! Ваше сравнение, генерал, я не считаю уместным. Прошу не преувеличивать, – со злостью ответил Модель на слова группенфюрера. – Трагедия с Корсунем {22}22
  Под Корсунь-Шевченковским гитлеровцы потеряли 55 тыс. убитыми и ранеными и 18 тыс. пленными. – Великая Отечественная война Советского Союза 1941–1945. Краткая история. М. 1970, с. 330. – Прим. авт.


[Закрыть] тоже произошла не без причины… Но, господа, вернемся к нашим вопросам! – Фельдмаршал знал, что этот пятидесятилетний группенфюрер СС является доверенным лицом Гиммлера и Розенберга, и предпочитал не вести с ним разговоры на щекотливые темы.

– Я считаю, предложение группенфюрера стоит принять во внимание, – отозвался начальник штаба дивизии полковник Вессель. – Перегруппировка в тылу даже желательна…

– Что вы под этим подразумеваете? – Генерал Гот задержал взгляд на тучной фигуре офицера.

– Я полагаю, что выражаюсь ясно, господин генерал! – Вессель сделал вид, что не замечает взгляда командующего армией. – Во время переформирования на территории Польши можно хорошо поразвлечься.

– Сейчас не время развлекаться, – буркнул Модель. – Вы меня удивляете!

– Я думаю о полезном развлечении, господин фельдмаршал! С теми, кого мы с господином генералом Готом щадили… Теперь они отплатят нам за наше рыцарство… Хотелось бы встретиться с теми партизанами.

– Понимаю, – коротко ответил Модель. – Господин генерал, – обратился он к Готу, – решение оставляю за вами. Полагаю, полковник Вессель и теперь, – фельдмаршал сделал упор на последние слова, – имел бы там широкое поле деятельности для реализации приказа нашего фюрера. Вы его помните, полковник?

– «Я выслал на запад свои соединения СС с приказом убивать без жалости и пощады всех мужчин, женщин и детей польской национальности… Наша задача заключается в уничтожении живой силы противника, а не в достижении определенных рубежей… Не имейте жалости, будьте жестокими… Сильнейший всегда прав…» – Полковник Вессель без запинки цитировал слова Гитлера, произнесенные им на совещании генералов и высших офицеров в Оберзальцберге 22 августа 1939 года, за несколько дней до нападения на Польшу. Эти слова должен был знать каждый солдат СС и вермахта. Но только ли знать?

…8 сентября 1939 года в лесу вблизи Зволена батальон майора Пельца занял оборону, на которую натолкнулся немецкий моторизованный отряд. Сзади по немцам ударили подразделения Варшавской мотоциклетной бригады. Командир гитлеровского батальона полковник Вессель, находившийся в передовом отряде, вызвал подкрепление. В борьбу включились танки. В конце концов у польских солдат были израсходованы все боеприпасы, они были вынуждены сдаться в плен… Подполковник приказал подсчитать собственные потери. Когда ему доложили о 14 убитых и множестве раненых, он вскричал:

– Коварная ловушка! Нанести мне такие потери! На такое продолжительное время задержали наш марш. И кто? Партизаны! Бандиты!

– Господин полковник! Они носят военную форму. Из их документов видно, что это солдаты 7-й Ченстоховской дивизии. Командир батальона убит, а его заместитель капитан Цырулиньский перед сдачей в плен покончил с собой. Но есть пленные… – Докладывая, адъютант командира батальона обер-лейтенант Латте вопросительно смотрел на своего командира.

– Собрать всех, снять с них мундиры, отобрать документы, – приказал Вессель.

Спустя несколько минут лес огласился эхом выстрелов, и кровь 250 польских солдат впиталась в твердую землю. Остальных пленных гнали под конвоем броневиков, которые сильно уменьшили эту колонну, насчитывавшую 200 человек… Раненых немцы добивали по пути.

Так в сентябре 1939 года сражался полковник Вессель и его батальон 15-го моторизованного полка 15-го корпуса, которым командовал тогда генерал Гот. Но это не все «геройские подвиги» войск этого офицера.

Модель хорошо помнил это событие, после которого Вессель, вместо того чтобы быть осужденным за позор, каким он покрыл германский офицерский корпус, снискал славу усердного служаки, верного солдата фюрера…

– Как вы оцениваете предложения полковника, касающиеся переформирования дивизии на территории генерал-губернаторства, и его личные пожелания? – спросил фельдмаршал, прощаясь с Готом.

– С первым я согласен, поскольку время и ситуация этого требуют. Второе хвалю. Дай бог нам побольше таких самоотверженных офицеров…

В районе командного пункта фельдмаршала волновали уже другие вопросы. У него было плохое предчувствие, несмотря на то что ковельский котел был ликвидирован, Ковель взят и дорога в сторону Польши на этом участке фронта русским была закрыта. Успех, признательность Гитлера! Можно бы радоваться, если бы не это последнее событие…

Кофе и французский коньяк действовали отвлекающе, но даже они не могли полностью успокоить разволновавшегося фельдмаршала. А еще вчера вечером он не унывал, когда читал донесения о том, что советские войска переходят к обороне. Это вызывало оптимистическое настроение…

* * *

В ставке Гитлера тоже не предполагали, что проигрыш в Корсунь-Шевченковской операции – это только начало дальнейших поражений в 1944 году. Советские войска в районе Ковеля своими действиями вынудили гитлеровское командование перебросить на это направление значительные силы, что способствовало в результате успехам 1, 2 и 3-го Украинских фронтов, которые смогли с меньшими усилиями и жертвами достичь рубежей восточнее Ковеля через Торчин и Коломыю до границ Румынии и далее рубежа Рэдэуци, Дибоссы, Днестровский лиман. Теперь войска этих, как и остальных, фронтов действительно перешли к обороне, чтобы одновременно начать подготовку к летнему наступлению. Это соответствовало директиве Ставки Верховного Главнокомандования Советской Армии. Но об этом в Берлине не знали. Не знал и Модель.

* * *

Сырость постепенно окутывала землю. Над лесом поднимались струйки дыма: это готовили ужин для штабных работников, подразделений охраны и войск. Гром орудий не прекращался, а даже казался еще сильнее. Дивизионы немецкой артиллерии не сидели сложа руки.

Фельдмаршал все еще был погружен в мрачные мысли. Уже не действовал коньяк, который заметно убывал в бутылке. Когда Рита принесла суконную шинель и набросила ему на плечи, он кивнул ей головой, ничего не сказав. В другой ситуации она получила бы несколько ласковых слов. Сейчас же он был поглощен мыслями о другом.

…Это началось в блиндаже группенфюрера СС Гилле, который растерянным полушепотом сообщил:

– На рассвете англичане и американцы высадились в Нормандии! Что скажет на это ставка?

Что Модель должен был ему ответить? Кейтель ничего об этом не говорил. После того короткого телефонного разговора он немедленно выехал. «А, черт побери!» – мысленно ругал самого себя Модель. Знал, что должно было быть какое-нибудь упоминание об этом в сообщениях Би-Би-Си, и был зол, что именно сегодня пренебрег перехватом. Когда адъютант подал ему материалы, он спрятал их в папку. Модель все еще вспоминал переданную Кейтелем благодарность Гитлера. Но фельдмаршал был хитер. Какое-то мгновение он вглядывался в обеспокоенное лицо группенфюрера СС и… сделал вид, что знает обо всем. Усмехнулся и сообщил об известии полувопросительно:

– Высадились?! Ну конечно! И что из этого?

– Как что? Вы, господин фельдмаршал, пренебрегаете этим событием? – Группенфюрер был удивлен.

Модель знал, что каждая высказанная сейчас фраза неизбежно будет передана самому Гиммлеру. Продолжая улыбаться, хотя ему было не до смеха, он сказал с ноткой беззаботности в голосе:

– Господин группенфюрер! Ведь они 19 августа 1942 года тоже осуществили «Юбилей» {23}23
  «Юбилей» – условное название британско-канадского десанта в районе Дьеппа. – Прим. авт.


[Закрыть] и тоже во Франции… – Недоговорив, Модель окинул взглядом сопровождавших его лиц. Все стояли неподвижно, уставившись на него. – Да, под Дьеппом, господа, – продолжал Модель. – А результат? Ведь знаете! Тогдашний командующий 7-й армией фельдмаршал Герд фон Рундштедт, – он улыбнулся, – во времена польской кампании командующий группой армий «Юг», а немного позже группой армий «А», в составе которой я прошел через Бельгию и Францию, так вот Рундштедт дал тогда хорошенько по заднице этим «вторженцам»… Они сами признались, что их потери составили почти четыре тысячи человек. Мы сбили у них сто шесть самолетов, на берегу моря они оставили тридцать танков типа «Черчилль» – новейшую модель… Свыше двух тысяч двухсот офицеров и солдат сдались в плен. Наши войска потопили один эсминец и тридцать три десантных корабля, а два эсминца и много лодок повредили. И что тогда, по-вашему, сделали «вторженцы»? Взорвали одну прибрежную батарею и уничтожили несколько пулеметных гнезд!

– У нас тоже были потери, – вмешался генерал Гот.

– Потери? Вы причисляете к потерям двести девяносто убитых солдат или тридцать пять уничтоженных самолетов? {24}24
  Потери гитлеровцев фактически были больше и достигали 600 убитых и раненых и 48 сбитых самолетов. – Прим. авт.


[Закрыть] Конечно, жаль эти машины. Тогда они были очень нужны здесь, в России.

– Опасаюсь, что теперь в Нормандии положение серьезное. – Группенфюрер СС говорил обеспокоенным голосом. – Под Дьеппом они, возможно, рассматривали высадку как разведку боем. У них было почти два года, чтобы проанализировать поражение и сделать выводы. Я полагаю, что…

– Господа! – раздраженный Модель оборвал группенфюрера. – Высказывать суждение о ситуации, сложившейся в Нормандии, никто из нас не уполномочен. Фюрер следит за этим и, несомненно, принял соответствующие решения. Уже то, что войсками во Франции командует тот же Рундштедт, указывает на гениальную прозорливость нашего вождя. Рундштедт, как я знаю, был всегда сторонником того, чтобы впустить союзнические войска на сушу и провести там мощное контрнаступление, прежде чем те успеют укрепиться. О, Рундштедт – это опытный командир и стратег.

– Однако не получилось же у него с Ростовом и выполнением плана по овладению Кавказом, – вставил группенфюрер.

– Это еще ничего не доказывает… Вы под Корсуней имели возможность убедиться, как сражаются коммунисты! А кроме того, фюрер часто бывает нетерпеливым… – Модель, поняв, что сказал слишком много, махнул рукой. Он решил прекратить разговор, боясь оскандалиться незнанием более точных данных о событии, несомненно, большого значения. – Я полагаю, господа, – закончил он, – что наши вопросы не менее важны… Фельдмаршал Кейтель передал мне благодарность от фюрера всем солдатам группы армий за геройское взаимодействие с войсками фельдмаршала Буша. Снята блокада с ковельского узла и самого города Ковеля. Мы опять перекрыли большевикам дорогу на Польшу. Наш фюрер благодарит вас за это.