Текст книги "В краю танцующих хариусов. Роска"

Автор книги: Станислав Олефир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

Вскоре из вездехода выбрались и Сергеевы попутчики – Демьяныч и Степаныч. Это так кличет их Сергей. Демьяныч старше всех. Он уже давно на пенсии. Голова у Демьяныча совсем седая, усы же черные как смоль. Я даже присматривался, не крашеные ли? Он в этой троице за повара. Степаныч – водитель вездехода и главный охотник. Цепляясь патронташами и ружьями, он долго протискивался в узкую дверцу, а, спустившись, принялся всматриваться в меня, словно я мог быть объектом его охоты. Перед тем как подать руку, Степаныч достал очки, тщательно протер и, только нацепив их на нос, поздоровался.

Когда-то мне нравилась поговорка «Мясо недожарь, рыбу пережарь». Поскитавшись по северу, я заменил ее более удобной: «Горячее сырым не бывает». А сейчас сижу и спокойнехонько употребляю совершенно сырую рыбу. Дело в том, что мои гости не сумели добыть лося, зато хорошо порыбачили. Отыскали яму, куда собрались на зимовку хариусы, и наловили их полный ящик.

Демьяныч выпросил у меня томатной пасты, уксусу, красного перцу, перемешал все это с какими-то едучими корешками и крепко посолил. Получилось такое блюдо, что его забоялись бы и мексиканцы. Затем он достал из ящика несколько замороженных хариусов, настрогал из них холмик тонких пластинок и пригласил нас к столу.

Я выбрал самый маленький ломтик, макнул его в экзотический соус и не без опаски отправил в рот… Эту еду нельзя сравнить ни с чем! Прохладная, нежная, ароматная! К тому же из знакомых мне рыб только хариус да еще корюшка пахнут свежим огурцом.

После ужина все вместе отправились смотреть Роску. Заслышав приближение людей, она заметалась в своей загородке, раз за разом ударяясь о низ кровати. Я подал голос, Роска остановилась и принялась тихо рычать. Освещенные лучом фонарика, ее глаза мерцали в темноте избушки, как два огонька. Степаныч с Сережкой присели у порога и уставились на диковинного зверя. Демьяныч подошел к самой сетке, провел по ней ладонью и спросил:

– Слушай, а это не медвежонок? Я думал, росомаха как хорь или соболь, только покрупнее. А это настоящий медвежонок. И цвет, и морда, и уши.

Роска метнулась к сетке и царапнула по ней зубами.

– Ты чего? – наклонился к ней Демьяныч. – Я тебя чем-то обидел, да? Как тебе не стыдно? Разве вот так гостей встречают?!

В голосе этого черноусого деда звучало такое неподдельное огорчение, словно его и на самом деле очень крепко обидели.

– Да разве мы тебе враги? Погляди-ка, руки у нас пустые, и ничего плохого мы тебе не сделаем. Ну, что здесь у тебя случилось, приболела, что ли? Чего там у нас болит? Этот дурак теплую шапку иметь пожелал. Вот мы ему зададим! Да разве можно из-за какой-то шапки лишать жизни такую умную зверину? Ведь сообразила же ты, к кому идти за помощью. И правильно сделала. Ты хорошая-хорошая, славная-славная, и мы тебя очень любим. Ну ложись, ложись. Тебе же больно стоять. Ложись, а?

Он разговаривал с Роской так, будто она могла понять каждое его слово. Голос Демьяныча то тишился до шепота, то звучал довольно громко. И странное дело, Роска вдруг широко зевнула и принялась укладываться возле сетки.

– Вот и ладненько, вот и хорошо! – не прекращая увещевать зверя, Демьяныч сдвинул в сторону лиственничные чурки и приподнял сетку. – Сейчас мы тебя посмотрим, где оно у нас болит? Лежи, лежи! Ты же самая сладкая, самая красивая, самая умная. И шерстка гладкая, и ушки круглые…

Рука Демьяныча коснулась загривка росомахи и заскользила вдоль спины:

– Ой, милая ты моя, до чего же худющая! Он тебя не кормит, что ли? Как же можно обижать такую славную киску?

Росомаха несколько раз вздрагивала, тихонько рычала, но никакой попытки освободиться от руки человека не делала.

Наконец Демьяныч поставил сетку на место и кивком головы показал на дверь. За порогом он захватил в руку горсть снега, растер между ладонями, потом сказал:

– Пусть отдыхает. Завтра по солнышку что-нибудь придумаем. А зверина она славная. Ты ее и на самом деле корми получше.

…Проснулся я поздно. Солнце успело подняться над сопками, и в избушке было донельзя светло и уютно. Мои гости уже поднялись и успели убрать за собою постели. С улицы доносилось звяканье металла о металл. Наверное, там ладили вездеход.

Скрипнула дверь, в избушку вошел Демьяныч. Он поставил у порога какую-то коробку и принялся мыть руки. Мылся он тщательно. Неторопливо тер ладонь о ладонь, до тех пор пока на кистях рук не повисли гроздья пены. Демьяныч сбивал их водой и снова брался за мыло. Наконец он отошел от умывальника, поискал, чем бы вытереть руки, и только теперь заметил, что я лежу с открытыми глазами.

– А, хозяин! Не дали тебе гости поспать. Прими-ка на память. – Он стряхнул с пальцев капельки воды, взял из стоящей у порога коробки свернутый из газеты фунтик и подал мне. – Если этот придурок еще раз заявится к тебе с ружьем, побей ему его пукалку на голове. Моей рукой побей!

В фунтике лежали три темные дробинки. Одна из них сплющена. Я непонимающе уставился на Демьяныча:

– Так вы…

– Да-да, конечно, – улыбнулся в усы Демьяныч. – Она у тебя молодец. Правда, пришлось надеть ошейник, если надумаешь ее отпустить, не забудь снять. В лесу зверю эта цацка ни к чему. Давай, поднимайся, а то хлопцы скоро завтрак потребуют. Да и ее покормить не помешало бы. Я ей обещал, еще обидится…

Сосед

Как только вездеход скрылся за поворотом, я прихватил лопату и отправился расчищать снег у мастерской. Настроение отвратительное. Виновата, конечно, Роска.

Если Демьяныч принял в ее судьбе полное участие, то Сергей и Степаныч отнеслись к моей возне с росомахой довольно прохладно. Все куньи не отличаются приятным запахом, а росомахи в особенности. Больше всего выделяется его, когда зверь волнуется. А моя Роска ранена да к тому же живет под кроватью самого страшного своего врага – человека. И, конечно же, ничего удивительного в том, что моя избушка, да, наверное, и я сам, основательно пропитались этим ароматом. Мне показалось, что приехавшие с Буюнды охотники все время старались держаться подальше от меня, а Сергей, так тот даже спросил, не кормлю ли я росомаху из той же посуды, которую выставил на стол.

Но это не особо меня волнует. Приехали и уехали. А вот когда явится Шурига – сразу же поднимет крик, что я превратил в конюшню все Лиственничное, и выставит меня вместе с росомахой за порог.

Возле мастерской я еще с осени видел большой кусок проволочной сетки. Если обтянуть ею часть площадки под навесом, можно поселить там Роску. Под навесом, конечно, холоднее, но я набросаю туда сена или сооружу какую-нибудь берлогу, и тогда никакой мороз ей не страшен. К тому же дело к весне и Роска чувствует себя намного лучше.

С полчаса ковырял землю возле мастерской, но ничего не вышло. Трактора вдавили своими гусеницами сетку в грязь, та замерзла, и выручить ее не было никакой возможности. Все кончилось тем, что я махнул на свою затею рукой и решил обшить навес досками. То, что загородка получится не очень надежной, не страшно. Если у Роски хватит силы разрушить ее – пусть убегает на здоровье. Значит, сумеет отстоять себя и на воле.

Одно плохо – слишком рано уехали вездеходчики. С Демьянычем мы спокойно переправили бы Роску под навес, одному же мне с этим делом справиться куда труднее. Хоть снова надевай на себя кафтан из матрацев.

К обеду обшил навес досками и даже сделал небольшую калитку. Сначала доски подгонял плотно, потом решил, что между ними обязательно нужно оставлять просветы. Роска наверняка соскучилась по тайге, а из-за моей загородки она только небо и увидит. Конечно, через щели будет дуть ветер, но это даже хорошо. По нему ведь тоже можно соскучиться. Помню, я четыре месяца пролежал в больнице и впервые вышел на прогулку. Больше всего я обрадовался тогда не солнцу, траве или там птицам, а ветру. Расстегнул все пуговицы, подставляю лицо, ловлю его ртом и никак не могу натешиться.

Под жилье Роске я решил соорудить что-то наподобие собачьей конуры. Утеплю изнутри матрацами, вход оставлю самый маленький, лишь бы она могла протиснуться.

Я уже успел прибить к доскам две рейки, на которые должна была лечь крыша Роскиной конуры, как вдруг вспомнил о ящике из-под механической косилки. В прошлом году нам привезли косилку, предназначенную для работы на кочкарнике. На ящик употребили тщательно проструганные дубовые доски, саму же косилку даже смазать толком не смогли, и совершенно новая машина покрылась слоем ржавчины. Шурига распорядился привести косилку в божеский вид, я вытащил ее из ящика да так и оставил среди мастерской. Там работы не на один час, а в мастерской нет печки и все время стоит такой холод, что пальцы прикипают к железу.

А что, если устроить жилье для Роски из этого ящика? В нем же переправлю ее под навес. Главное, чтобы ящик протиснулся в мою избушку, иначе мне Роску в него не заманить.

Недолго думая, пристроил ящик на лыжи и потащил к избушке. Все нормально. Если поставить боком, проходит даже с небольшим запасом. Здесь же, у порога, выпилил в ящике окошко и обшил все изнутри вырезанными из матрацев кусками. Бедный Шурига, видел бы он, что я делаю с его имуществом! Но зато получилась замечательная конура. Ни ветер, ни холод в нее не заберутся, лежи себе да выглядывай весну.

Пока возился с ящиком, несколько раз обращал внимание, до чего же тяжелый дух стоит в моем жилье. Неудивительно, что Сергей и дед Степаныч крутили носами. Но ничего, переселю Роску, все отскребу, отмою и следа не останется. А потом выстелю пол лиственничными веточками, будет здесь аромат, как в весеннем лесу. Главное, заманить Роску в эту конуру и перетащить под навес.

Пока я возился с ящиком, росомаха лежала в своем углу и внимательно следила за каждым моим движением. Когда я слишком уж громко стучал молотком или ронял на пол доску, она вздрагивала и предостерегающе ворчала. Что-то незаметно, чтобы она хоть как-то ко мне привыкла. С самого начала жизни в моей избушке она ни разу не то что не вильнула хвостом, а даже не отнеслась более или менее терпимо к моему присутствию. Ухаживаю за ней, кормлю чуть ли не из рук, а она, вместо того чтобы приласкаться, лишь подойду к сетке, бросается на нее и так цапает зубами, что того и гляди перекусит проволоку.

Подтянул ящик к кровати и убрал часть лиственничных чурок, чтобы Роска могла забраться в новое жилище. Для приманки положил туда кусок щуки. Кормить сегодня Роску больше не буду. Есть захочет – полезет в ящик.

Пока Роска привыкает к новому жилью, можно успеть до вечера на вырубку, что километрах в пяти от Лиственничного. Демьяныч советовал поискать для Роски шиповника. Росомаха никогда не пройдет мимо этих ягод. Наверняка моей Роске в ее положении они будут очень полезны. У нас здесь сплошные вырубки. На недавних кроме пней и пустых железных бочек ничего нет, зато на старых всякой ягоды видимо-невидимо. Косари каждый год набирают там целые ведра жимолости и красной смородины. На тех, что у реки, целые заросли шиповника. Некоторые кусты растут прямо из полусгнивших пней, и плоды на них особенно крупные.

Осенью я любил бывать там. Бродишь себе между почерневших от времени пней и общипываешь ягоды. В одном месте наскочишь на синий от перезревших ягод куст жимолости, в другом – сорвешь кисть красной смородины, в третьем – прижухлую ягоду малины или морошки. Но главное, конечно, шиповник. Тронутые морозом плоды потемнели и стали до того мягкими, что их можно было давить губами. Я наедался их до тяжести в животе, а вот набрать про запас не дошли руки.

Интересно все-таки, какую-то неделю тому назад по дороге от избушки до верхнего переката я старался рассмотреть каждый следок, пусть бы это пробежала всего лишь маленькая полевка или присела общипать колосок вейника птичка-чечетка. Чуть что, остановлюсь и начинаю прикидывать, откуда след здесь взялся? Ведь как раз в этом месте я выкладывал кашу для Роски, здесь же она проложила ту памятную мне первую тропу. Сейчас же я шлепаю себе на лыжах и все внимание не под ноги, а на темнеющее узкими проталинами русло Фатумы. Лишь потеплело, на реке появилось множество проталин и уже несколько раз между ними прогулялась выдра. Выберется из воды и вихляет по снегу до новой промоины. А вчера она побывала даже в Лиственничном. Бежала себе по льду, потом вдруг напротив избушки повернула к берегу и, пробив в снегу длинный тоннель, вынырнула чуть ли не у стоящей за избушкой поленницы дров. То ли ее привлекли мои дрова, то ли она учуяла Роску и захотела на нее посмотреть. Росомаха и выдра относятся к семейству куньих. Так что, что там ни говори, а все-таки родственники.

Почти не отрывая глаз от реки, я минул камень, на котором раньше оставлял угощение для Роски, и уже заворачивал к перекату, когда вдруг совершенно неожиданно увидел свежий росомаший след. Сегодня ночью, а может и позже, здесь побывала росомаха. Отпечатки лап крупнее Роскиных, и расстояние между ними шире.

Зверь перешел Фатуму немного выше переката и, хотя все оставленные и мной, и Роской следы давно задула метель, сразу же направился к кострищу. Там он чуть повертелся и начал раскапывать снег как раз в том месте, где я подкармливал Роску. То ли его привлек запах рыбьего жира, которым пропиталась почва рядом с кострищем, то ли он учуял оставленные Роской отметины.

Не отыскав никакой ноживы, росомаха оставила на покопке желтое пятнышко и направилась в тальниковые заросли. Пятнышко у кострища было заметно издали. Оно-то и выдало забредшую сюда росомаху с головой. Правильно говорит Шурига: «Свято место пусто не бывает». Нет, не в том смысле, что он запросто может обойтись без меня и легко найдет мне замену. А в том, что отныне этот зверь является новым хозяином Роскиных владений. Наверное, раньше его охотничий участок граничил с участком моей Роски. Может, они даже как-то там дружили: ходили в гости, ухаживали друг за дружкой и по-своему, по-росомашьи, заверяли один другого во взаимной симпатии. Но стоило моей Роске отлучиться на время, как сосед решил, что ее уже нет в живых, и поторопился захватить ее территорию. Кулак какой-то! Я его сразу же невзлюбил. Да и за что его любить? Моя-то Роска возилась с хромой росомахой, делилась с нею добычей, а этот, вместо того чтобы хотя бы попытаться как-то помочь соседке, спешит извлечь из ее несчастья выгоду. Хорошо еще, что она спряталась в мою избушку, не то, глядишь, и горло перехватил бы.

Переселение

Снега в этом году очень много, к тому же все время держатся морозы и ходить очень бродно. Порой лыжи проваливаются чуть ли не до самой земли. К счастью, у первой же вырубки наткнулся на оленью тропу, и хотя она скоро отвернула в сторону, оставить ее не хватило решимости. Здесь вырубки тянутся одна за другой, и вполне возможно, на какой-то из них тоже растет хороший шиповник. К тому же я люблю ходить по незнакомым местам. Чаще всего всякие неожиданные встречи случаются как раз во время таких путешествий.

Вдоль вырубки и по раскинувшемуся за нею болоту олени передвигались шагом, и набитая ими тропа до того плотная, что по ней можно идти без лыж. Но вот долина стала уже, сопки подступили к самой Фатуме и олени то и дело переходили на прыжки. Прыгая, они выбивали в снегу глубокие ямы, и в таких местах мне приходится сворачивать в сторону, иначе рискуешь поломать лыжи.

Обогнул заросший лиственницами невысокий холм и увидел самих оленей. Их не меньше полусотни. Среди высоких и поджарых дикарей легко угадываются домашние олени. Эти ниже ростом, и шерсть на них светлее. Один олень так вообще рябый, как холмогорская корова.

Наверное, домашние олени убежали из совхозного стада и пристали к диким. Сергей говорил, в этом году их потеряли несколько тысяч. Целый месяц искали вертолетами, гоняли на вездеходах, но разве в тайге найдешь? Это тебе не тундра, где на сто километров ни одного бугорка.

Олени увидели меня, заволновались и, выстраиваясь на ходу в длинную цепочку, побежали в темнеющий слева от долины распадок. По дороге они подняли стаю куропаток. Словно белый вихрь, замельтешили птицы на фоне заиндевевших тальников и скрылись за ними.

Прохожу совсем немного и опять замечаю оленей. Этот табун совсем маленький. Четыре важенки и два довольно рослых олененка. Эти учуяли меня загодя, бросились наутек, и я увидел их уже на склоне сопки. Здесь одни дикари. Бегут легко, словно играючись, вскидывают высоко вверх светлые крупы.

В долине настоящее оленье засилье. Везде глубокие ямы-копанки, усыпанные крошевом сорванного ягеля или стеблями пожелтевшей пушицы. От каждой копанки во все стороны расходятся лучи оленьих троп. У подножий сопок – кучи сорвавшегося с крутых склонов снега. Олени карабкаются туда за ягелем и несмотря на то, что промороженный снег держится на склонах вполне надежно, почти с каждого крутого выступа умудрились столкнуть лавину. Местами эти лавины обнажили сопки сверху донизу.

Непривычно и как-то по-особому неуютно смотреть на открытые морозу и ветру куртинки брусники, зеленые лапы кедрового стланика, широкие листья золотистого рододендрона. Лишь сейчас по-настоящему начинаю понимать выражение «снежное одеяло».

В оттепель, когда снег станет скользким, здесь будет опасно даже хлопнуть в ладоши. Загремит так, только держись.

На лавине, что скатилась с ощерившейся скалистыми останцами сопки, прохаживаются четыре ворона. Осторожные птицы услышали скрип снега под моими лыжами и полетели посмотреть, кого это несет. Удостоверившись, что идет человек, перекликнулись между собой и расселись на лиственнице, что стоит у самой оленьей тропы.

Стараясь не вспугнуть воронов резким движением, искоса наблюдаю за ними и прохожу под самым деревом. Все птицы очень крупные, большеклювые и черные от головы до когтей.

Грудь и крылья отливают металлической синевой. Мне приятно, что птицы не боятся меня, и сердце полнится нежностью к ним. Нужно было прихватить из дому кусок щуки. Сейчас мое угощение было бы воронам как нельзя кстати.

Меня давно интересует один вопрос. С виду все вороны походят друг на дружку и оперением, и статью, да и повадки у них одинаковы. Но почему в нашем поселке возле ящиков с мусором всю зиму держится всего лишь две-три птицы? Еды там сколько угодно, никто на них не охотится, никто не обижает, они же лишь такой маленькой компанией и летают. Остальные же вороны маются здесь, в тайге, и к дармовой еде не торопятся. Не дураки же они в конце концов.

Недалеко от лиственницы с сидящими на ней воронами тропа уходит в сторону от сопки, я останавливаюсь полюбоваться птицами в последний раз, но те уже оставили дерево и вернулись на сброшенную лавиной кучу снега. Что они там нашли? Просто так вороны на одном и том же месте вертеться не станут. Разворачиваю лыжи и направляюсь к подножью сопки. Один из воронов предупреждающе произносит «Крум!» и, описав круг, опускается на склон сопки метрах в двадцати от лавины. Скоро туда же перелетают и остальные птицы.

Сброшенный лавиной снег непривычно грязный. Из серого месива выглядывают камни, ветки кедрового стланика, небольшие вырванные с корнями лиственнички. Ничего такого, что могло бы привлечь внимание воронов, не видно. Я уже хотел было возвращаться к лыжне, но вдруг заметил, что один из торчащих из снега сучьев несколько отличается от остальных. Сначала мне показалось, что это отколовшийся от скалы продолговатый камушек с сильно обкатанными гранями. Похожий голыш можно найти на берегу реки или моря. Но как он оказался здесь? Я ковырнул камушек лыжей, он не шелохнулся, хотя снег подо мною сравнительно рыхлый. Ничего не пойму. Снимаю лыжи и приседаю над непонятной находкой. Вороны заволновались и, сторожко ступая по склону сопки, подошли совсем близко. Сейчас их поведение напоминает игру «Холодно-теплее-горячо!». Чем ближе я к этому «камушку», тем они волнуются сильнее и тем смелее подступают ко мне.

Кажется, это олений рог. Боясь поверить в осенившую меня догадку, торопливо достаю нож, опускаюсь на колени и начинаю раскапывать снег. Скоро из лавины показывается ухо, затем открылась и вся голова оленя. Мне уже понятно, что здесь закопано все животное. Один из бродивших здесь оленей забрался на сопку, стронул лавину, а убежать не смог.

Рассматриваю склон сопки, пытаясь определить, где это случилось, но там целое переплетенье оленьих троп и понять, какой из проложивших их оленей спокойно спустился вниз, а какой попал в лавину – нет никакой возможности. А может, их было здесь целое стадо. Те олени, что паслись выше по склону, толкнули лавину, а этот копался себе внизу и не заметил. Я сам несколько раз натыкался на забравшихся в копанки оленей. Сунет морду в снег, лакомится ягелем и ничего не видит и не слышит, хоть бери его голыми руками.

Голова оленя качается от малейшего моего усилия, значит, погиб он не так давно. Будет мясо мне, будет и Роске. Конечно же, оставлю немного и воронам. Без их помощи мне этого оленя не найти ни за что.

Прежде всего развожу костер, заваливаю его сучьями, вывернутыми из земли полусгнившими пнями, кусками коры. Затем отрываю от сломленной ветром лиственницы широкую щепку и принимаюсь раскапывать снег вокруг оленя. Костер разгорелся, дышит теплом, так что можно работать в одном свитере. Настроение чудесное. В такие минуты работа прямо кипит в руках, и я нравлюсь сам себе. Все делаю легко и без всяких сомнений. Подправил в яме снежную стенку, сделал удобную полочку, чтоб можно было стать ногой, сгонял к ближней сухостоине и принес большую охапку сучьев. Попутно наметил куст кедрового стланика, ветками которого можно будет прикрыть мясо.

Пока то да се, решил сварить чай, но вытопленная из снега вода не так вкусна, надеваю лыжи и с котелком в руке бегу к Фатуме. Там же, на берегу, подобрал плоский голыш, пригодится точить нож.

Вот уж везет, так везет! Есть у меня одна привычка: как бы занят ни был, а всегда хоть на минуту задержусь у воды. Откуда это у меня – не знаю. Ни отец, ни дед рыбаками не были, а я лишь на воду гляну и уже не оторвусь.

Так и в этот раз. Стою с полным котелком в одной руке и с камнем в другой, гляжу на воду и вдруг замечаю трех хариусов. Выплыли на чистое место, чуть постояли и ушли под лед. Значит, где-то рядом у них зимовальная яма и можно будет порыбачить. А мне-то говорили, что вся рыба скатывается на зиму аж за Скалистые плеса.

Наконец снег отброшен в сторону, яма очищена от веток и олень лежит у моих ног. Это довольно крупная важенка со светлыми до белизны ногами. Несколько отростков на рогах сломлено, на морде застыл сгусток крови. Глаза оленухи открыты. Мне почему-то неприятно смотреть на них, и я накрываю голову животного курткой.

…Домой отправился уже в сумерках. До Лиственничного километра четыре, по готовой лыжне да еще вниз по реке это совсем близко. В рюкзак положил немного мяса и голову оленухи. Рога выглядывают наружу и все время спихивают шапку мне на лоб. Все остальное сложил там же, в яме, и прикрыл сверху ветками стланика. На всякий случай повесил над тайником мою майку. Звери боятся запаха человеческого пота и будут обходить яму стороной.

Прибежал в Лиственничное и сразу же в избушку. Роска по-прежнему лежит в углу, но рыба из будки исчезла. Бросаю туда еще небольшой кусок щуки и осторожно устанавливаю будку на прежнее место. Нужно было бы угостить Роску олениной, но я решил до переселения подержать ее на голодном пайке.

Пока выбирал из печки золу, ходил за дровами, Роска учуяла рыбу, вытащила ее из будки и принялась, есть. Ура! Все отлично. Завтра с утра приделаю к ящику дверцу, чтобы можно было захлопнуть, когда Роска полезет за мясом, и можно переселяться. Главное, чтобы к этому времени не явился Шурига, а то и на самом деле устроит скандал.

Поужинал, забрался в постель, немного поворочался и понял, что уснуть не смогу. Обычно, намаявшись, проваливаюсь в сон, едва коснусь головой подушки, здесь же будто меня подменили. Весь какой-то возбужденный, аж тело зудит. Мысли скачут одна за другой. Думается то о Роске, то об олене, то о Шуриге. Потом вдруг начинаешь перебирать папу, маму, братьев, сестер. Но в то же время мысли какие-то рваные, появляются и исчезают, словно в калейдоскопе. Нет, так нельзя. Зажег лампу, оделся и принялся хозяйничать. Прежде всего растопил баню и натаскал две бочки воды, затем с кастрюлей, в которой лежала нарезанная оленина, в одной руке и с зажженной лампой – в другой отправился к Роске. В кармане три свечи и длинная веревка. Устрою в избушке настоящую иллюминацию, приделаю к ящику дверцу, а потом этой веревкой попытаюсь захлопнуть в нем Роску.

Обычно при моем появлении она забивается в дальний угол, сейчас не стоит возле сетки и, чуть наклонив голову, смотрит на дверь.

– Ну как дела? – спрашиваю ее. – Понимаешь, нужно переселяться. Я там тебе новую квартиру организовал. Да и вообще, что это за жизнь под кроватью? Я бы на твоем месте давно возмутился.

Роска переступила с ноги на ногу и снова замерла, а я, все еще продолжая расхваливать удобства жизни под навесом, отодвигаю ящик и принимаюсь ладить к нему дверцу. Щуки там уже нет. Если бы она так же смело полезла и за олениной. Словно угадывая мою мысль, Роска нетерпеливо рыкнула и царапнула когтями по сетке.

– А, голубушка, так ты оголодала, поэтому-то такая и доверчивая. Да и здоровье тоже, по всему видно, пошло на поправку. Ничего удивительного, что появился и аппетит. Сейчас мы угостим тебя оленинкой, только будь, пожалуйста, умницей.

Роска чуть слышно ворчит и укладывается возле сетки. Я работаю пилой, стучу молотком, Роска лежит в каком-то метре от меня и время от времени рычит, приподнимая при этом верхнюю губу и обнажая острые клыки.

– Ничего, Росочка, можешь оскалиться, я-то все равно тебя не боюсь, тем более что улыбка у человека произошла как раз от такого приема. Встретятся два первобытных человека, неандертальцы или питекантропы, и показывают друг дружке! зубы. Мол, ты не очень-то выступай, прежде посмотри, какие у меня зубы. Цапну так, только держись! Потом, конечно, люди кусаться перестали, но зубы на всякий случай при встрече показывают по-прежнему.

Наконец закрепил дверцу, протянул через скобу бельевую веревку и, установив ящик со спрятанным в него куском оленины на прежнее место, бегу в баню подложить в печку дров.

На улице настоящая оттепель. Даже пахнет по-весеннему. Виноват тальник. У него этих ароматов сколько угодно. Один на мороз, другой на оттепель, третий на осень, четвертый на лето. Сегодня он пахнет весной.

Луна спряталась за облака, но ее свет все же пробивается на укрытую снегом землю и никакой фонарик мне не нужен. Я вижу отсюда даже дорогу до самого поворота.

От Фатумы доносится шум воды. Значит, перекат совсем открылся и завтра, когда отправлюсь за мясом, нужно будет прихватить с собою и удочку. Может, удастся хорошо порыбачить. Интересно, что сейчас делает выдра? Может, сидит где-нибудь у промоины и наблюдает за мной. В тайге одному всегда скучно, а увидишь рядом живую душу – уже и легче. Нужно будет угостить ее щукой. Прикармливать не буду, а просто брошу рыбину на перекате, пусть думает, что плыла и зацепилась за камни. Нам с Роской пока что хватит и оленины.

Подложил дров, проверил, как греется вода, и даже почувствовал приятный озноб от предстоящего купанья. Но рассиживаться некогда. Прикрыл поплотнее дверь и бегом в избушку, мяса в ящике, конечно, нет. Роска спокойно лежит возле сетки, словно она здесь ни при чем. Бросаю кусок побольше, поправляю протянутую к дверце веревку и отступаю за порог. Там затаиваюсь и в приоткрытую дверь наблюдаю за Роской.

Она с минуту лежала без движения, затем поднялась, облизала себе бок и, прихрамывая, направилась к ящику. Чуть постояла у входа, наклонилась и исчезла в нем. Дергаю за веревку и, услышав, как сработала защелка, бегу в избушку. Росомаха рычит, бьется о стенки, но ничего страшного. Ящик изнутри обшит матрацем, поранить себя она не сможет. На всякий случай обвязываю новое Роскино жилище веревкой, затем вытаскиваю его за порог.

В калитку, которую я проделал в загородке, ящик, конечно, не прошел. Пришлось отрывать доски. Потом попробовал установить их на место, но в потемках чуть не отшиб пальцы и решил оставить это занятие до утра. Пусть Роска посидит пока что в ящике. Так она лучше пообвыкнет на новом месте, а то начнет носиться по загородке и разбередит себе рану.

Даже в предбаннике стоит такая жара, что сразу же по спине, побежали струйки пота. В самой же бане даже дышать горячо. Забираюсь на полок, но долго выдержать не могу. Хватаю ковшик, сую его в бочку с холодной водой и обнаруживаю, что она пустая. Косари пробили в дне дырку, чтобы сливать остатки воды, я поленился проверить заглушку, и теперь вся вода ушла в камни.

Отыскиваю ведра и совсем раздетый, проваливаясь глубоко в снег, бреду к Фатуме. Можно было бы идти тропинкой, но напрямик гораздо ближе. К тому же раскаленное тело почти не чувствует холода, стынут лишь подошвы да еще почти мгновенно смерзлись волосы на голове. Бедная выдра, если она все еще наблюдала за мной из своей промоины, наверное, с перепугу пошла на дно.

Утром, лишь подхватился, сразу к навесу. Там уже сидят два ворона. Не из той ли компании, у которой я вчера отобрал оленя? Хотя вряд ли. Тем я оставил еды на всю неделю.

Из ящика доносится недовольное рычание. Но толчков или там ударов не слышно. Значит, немного пообвыклась, и вообще в темноте звери ведут себя спокойнее.

– Доброе утро, Роска! Как спалось? – говорю росомахе, какое-то время стою у ящика, словно ожидаю ответа, затем начинаю приколачивать оторванные ночью доски. Все росомахи хорошо лазают по деревьям, поэтому мне пришлось устроить вдоль загородки козырек из широких досок. Вчера в потемках я все сломал, теперь приходится устанавливать на прежнее место.

Наконец все готово. Рядом с ящиком куча сена и две миски. В одной рыба и мясо, в другой теплая вода. В дальнем от ящика углу за ночь надуло целый сугроб снега, но я не стал его убирать. Со снегом все выглядит более естественно. Закрываю поплотнее калитку, тяну за веревку, и дверца открывается. С минуту Роски не было видно, я уже хотел окликнуть ее, но тут она высунула голову, затем медленно, готовая в любое мгновенье нырнуть обратно, ступила на припорошенные снегом доски. Я думал, сейчас Роска начнет метаться в поисках выхода, она же немного постояла и, прихрамывая, направилась к сугробу. Подошла, обнюхала, хапнула снег ртом и вдруг принялась кататься по нему. Она то ложилась на спину и возилась так, часто загребая в воздухе лапами, то переворачивалась на бок и извивалась, словно хотела втереть весь снег в свою шерсть, то терлась о сугроб затылком или шеей.