Текст книги "Попытка к бегству"

Автор книги: Станислав Кулиш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

ГЛАВА 13
МОНЕТА ПУТАЕТ СЛЕД

Мы уже говорили, что, счастливый после удачной сделки, Монета, еще ничего не знавший об участи Бобылева, спешил к дверям квартиры начальника. На звонок Монеты дверь открыла совершенно растерянная от несчастья Агнесса Гарасимовна. По ее лицу он сразу понял, что произошло нечто страшное.

– Что случилось, Агнесса? – спросил встревоженный Монета.

– Приходили, – шепотом сообщила Агнесса, делая страшные глаза.

– Оттуда? – показывая глазами куда-то вверх и в сторону, также шепотом спросил Монета.

– Оттуда, – подтвердила Агнесса.

– Ну? – во рту Монеты почему-то пересохло.

– Не знаю. Ушел. Туда, – Агнесса указала пышной рукой на окно. Людовик посмотрел на эту руку, что-то соображая.

– Я сейчас, – сказал он все так же шепотом и сразу исчез за дверью. Агнесса, помня наказ мужа, хотела забрать у Монеты деньги, а того и след простыл.

Но Людовик Аванесович не был тем типом негодяя, который пользуется несчастьем напарника, чтобы завладеть его долей. Он очень скоро вернулся, но уже в дымину пьяный, с порога потребовал коньяк и минеральную и вскоре воинственно кричал:

– Плевал я на них! Да облокотился я на них! Они еще не знают Монету! Монета никого не боится!

А потом долго и жарко целовал и тискал Агнессу, спутав, очевидно, ее с кем-нибудь другим, а может быть и не спутав.

Агнесса, выпив с ним на брудершафт для усыпления бдительности, выудила у него из кармана деньги, и теперь деловито спаивала шумного друга семьи. А когда Монета уснул на диване, поправила на себе халат, и унесла деньги в какой-то ведомый ей одной тайник. Потом с сожалением посмотрела на спящего Монету и сказала:

– Дурачок ты, Людовик…

Рано утром Монета поднялся совершенно разбитый и больной. Агнесса уже стояла перед ним в другом халате и со стопкой в руке:

– Опохмелись, Людовик Аванесович. Голова-то болит?

– Чего уж похмеляться, пойду я, – махнул рукой Монета, но стопку выпил.

Домой он добирался с великим трудом. Считая себя только соучастником махинаций, Людовик предпринял все же необходимые меры предосторожности, чтобы незаметно добраться до своей квартиры. Он поднял воротник плаща, а измятую за ночь шляпу надвинул на самые глаза.

Пробираясь по тротуару, настороженно осматривался по сторонам. Чтобы сбить с толку возможную слежку, Монета проехал на автобусе одну остановку, потом со встречным автобусом вернулся обратно. При этом устрашающе всматривался в лица пассажиров, стараясь узнать среди них возможного преследователя. Но спешащие на работу люди не обращали внимания на его взгляды.

Вернувшись на прежнюю остановку, он подошел к стоянке такси, где сиротливо стояла всего одна машина. Людовик забрался на заднее сиденье, а потом, кряхтя от головной боли, открыл дверцу на другую сторону и вылез из машины, чтобы уехать на другой. Но с такси в Калачевске было не густо, и он долго стоял у обочины, потом вынужден был вернуться к той же машине, снова сел, только теперь рядом с шофером. Водитель спросил участливо:

– Что, браток? С перебора?

Монета ничего не ответил и, чтобы сбить его с толку, попросил отвезти на Заалайский базар. А сам не вынимал руку из кармана плаща, крепко сжимал портсигар, давая этим понять шоферу, что он вооружен и очень опасен. Но тот вел машину спокойно, не обращая внимания на угрожающие действия пассажира. Людовик все время оглядывался через заднее стекло, чтобы вовремя заметить настигающую его машину. Но увидеть погоню не удавалось.

Около ворот Заалайского базара он вышел, взял сдачу и смещался с толпой.

Вначале Монета зашел в телефонную будку и внимательно осмотрелся. Ничего подозрительного пока не было. Он ходил по торговым рядам, приценивался к зеленому луку и помидорам, а сам настороженно прислушивался, присматривался.

Одна женщина с хозяйственной сумкой на руке и в стоптанных туфлях показалась ему очень подозрительной, – по всем статьям агент уголовки, – и он стал петлять между рядами, заходил в магазины, а потом, резко повернувшись, выходил ей навстречу, чтобы она как-то выдала себя. Но ее лицо выражало только озабоченность в связи с предстоящими базарными покупками.

Крепкие у тебя нервы, но посмотрим кто кого, думал Монета и продолжал опасную игру. Он даже размял в кармане сигарету, чтобы швырнуть ей табак в глаза, когда она решит задержать его.

Женщина же, заметив фигуру Монеты, все время мелькавшую перед глазами, судорожно зажала в кулаке кошелек и ушла с базара, испуганно оглядываясь.

Покинул базар и Монета. Он шел в сторону памятника Жертве, иногда забегая в чужие подъезды и пережидая там. Заговаривал с прохожими, таинственно понизив голос, чтобы сбить с толку своих преследователей. Пусть они думают, что люди, отвечающие на вопросы, как пройти к памятнику, его сообщники, и пустятся по ложному следу. Табак в потной руке Монеты уже давно размок и слипся, но Монета не выбрасывал его, чувствуя себя с ним уверенней.

В одиннадцать часов Людовик Аванесович Монета зашел в автомат-закусочную, что напротив магазина спорттоваров, и, уютно расположившись за крайним столиком, почувствовал себя в относительной безопасности. Утомленный, он выпил с подошедшим «подстаканником» два стакана бормотухи, уплатив по три рубля за каждый, потом с аппетитом съел манты и салат из овощных отходов.

Почувствовав прилив новых сил для дальнейшей борьбы, Людовик Аванесович выбрался из закусочной около часа дня. Он долго бродил по улицам, раздумывая, на чем же погорел Егор. Может, на институте? Монета лично всегда был против всяких отношений с учеными. Попомни меня, Егор Гаврилович, говорил он тогда своему шефу, пока мы не повязаны, развяжись с этими учеными, не про нас это. Но не смог переубедить шефа, хотя все время твердил, что ученые «и сами сгорят, и нам гореть вместе с ними».

А может, на хлопке? Но в это ему не верилось. Монета знал тех, кому отвозил деньги: это были всесильные люди, с которыми никто связаться не посмеет.

Только после полудня он решился идти домой. Постояв минут двадцать в подъезде и не заметив ничего подозрительного, Людовик поднялся, наконец, на свой этаж и, еще раз послушав тишину пустой лестницы, открыл дверь ключом и вошел в квартиру, где еще стоял густой запах от пребывания злополучного бычка.

Дома он переоделся в пижаму, стараясь успокоиться, и решил трезво обдумать положение. Измученный пережитыми волнениями, он незаметно уснул, но тревога не покидала его, и через два часа Монета проснулся.

Людовик Аванесович понимал, что от правосудия ему не уйти, что его обложили со всех сторон, что он зажат в железных тисках. И Людовик, решив, что так просто он не дастся, открыл ящик письменного стола. Достал несколько листов чистой бумаги. Авторучку. Стараясь сохранить спокойствие, опробовал, пишет ли она. А потом сел за стол и начал писать… черновик чистосердечного признания.

– Куда же девался Бобылев? – беспокоились изобретатель и лейтенант Нурматов, которые провели бессонную ночь у МВ.

Утром лейтенант ушел в отделение и вернулся совсем расстроенный.

– Что случилось? – спросил участливо Яша. Они за эту тревожную ночь так сдружились, что перешли на «ты». – Ты, Карим, чем-то расстроен?

– Вот это тебе, Яша. Купил по пути, – вместо ответа Карим выложил на стол сверток со столь необходимыми для Яши деталями.

Яша захлопотал, включил паяльник, приступил к монтажу. Но, взглянув на Нурматова, все отложил, потребовал:

– Ты определенно расстроен чем-то, рассказывай.

– Ладно. На, читай. – Лейтенант протянул своему новому другу бумажку, в которой значилось:

«…данное лейтенанту Нурматову К. задание задержать подлежащего задержанию гр. Бобылева Е. Г., который задания не выполнил по причине бегства которого, как указал который „в неизвестный век“, которому объявлю строгий выговор, которого он безусловно заслуживает».

Этот блестящий по форме и содержанию документ был реакцией начальства на бегство гр. Бобылева. Оно, начальство, знает, как поступить в любом случае. Даже бегство с помощью МВ было для него делом обычным: убежал – виноватому строгача.

– Не расстраивайся, Карим. Через несколько часов мы вернем этого пройдоху, все уладится.

Яша занялся перепайкой схемы, а лейтенант сел за стол, раскрыл папку с бумагами и углубился в чтение.

– Вот тебе, Яша, еще документик, – через некоторое время сказал Карим и протянул ему лист бумаги. Это была производственная характеристика на тов. Бобылева Е. Г., в которой значилось: «…добросовестный… исключительно честный… трудолюбивый… преданный делу… человек, который всем друг, товарищ и брат».

Под характеристикой стояла размашистая подпись начальника управления. На недоуменный взгляд изобретателя, который явно не понимал, как можно преследовать такого кристального честного человека, лейтенант только засмеялся и махнул рукой:

– Эх, Яша! Мы требуем характеристики, но уже не верим им. Ты только посмотри. Состав преступления: дача взяток, махинации с хлопком, приписки. А по этой характеристике ему орден давать, а не срок.

Приступили к очередному сеансу. Яша все сокрушался, что первым человеком, запущенным Машиной Времени, оказался не лучший из людей. И теперь Яша должен был искать этого «исключительно честного и трудолюбивого».

– Знаешь, Карим, у меня есть идея. Мощности МВ не хватает, чтобы поднять над нуль-пространством «друга и товарища». Его забросило слишком далеко. Я хочу подействовать на его отрезок времени, в котором он сейчас, пучком энергии, отраженной от поверхности Марса. Вот расчеты, посмотри.

Карим в расчетах не понял ничего, но спорить не стал.

Яша принялся подготавливать МВ к пробному сеансу наведения луча на Марс. Этот пучок энергии должен был отразиться под углом от поверхности соседней планеты и попасть именно в тот век, куда угодил Егор Гаврилович. Яша заложил в Блок Приема Программ задание, зашифрованное на перфокарте. В ней содержалось указание гр. Бобылеву вернуться в исходное положение нуль-пространства. Все подготовив, Яша включил Машину на режим накопления энергии.

– Ничего, Карим, мы сейчас немного пошевелим твоего мелкого жулика и, если все пройдет удачно, то вторым сеансом вернем его, – успокаивал друга Яша.

– Был бы он мелким, – сокрушенно вздохнул Карим.

И вот приборы показали, что МВ готова к пробному сеансу, что энергия накоплена. Яша сел за пульт управления:

– Начинаю!

Резким движением он включил реостат, и Машина Времени отправила со световой скоростью в направлении далекой планеты мощный импульс энергии. Теперь осталось только ждать отраженный сигнал. Друзья молчали. Но вот загорелась красная лампочка генератора обратной связи, и на ленту стал записываться ответ. Лейтенант увидел, что лицо изобретателя удивленно вытянулось. Произошло что-то непредвиденное.

– Что это? – растерянно шептал Яша. – Это поступает не наш сигнал! Неужели его так изменило в пространстве?

Как только сигнал был полностью принят на ленту, Яша сел за расшифровку, и вдруг заорал:

– Это не искажение, Карим! Это нам отвечает Разум! Это ответили обитатели других миров!

А вскоре перед людьми Земли лежал полностью расшифрованный ответ Братьев по Разуму.

На Ваш вход. № 0432/ 32аг Наш исх. № 9426/ 001.

Настоящим сообщаем, что проверкой, произведенной в соответствии с поступившим запросом от 14.27.6784 марсианского года, установлено, что означенного в Вашем № 0432/ 32аг Бобылева Е. Г. на планете не обнаружено. Письменно подтвердите получение нашего № 9426/ 001 и сообщите Ваши реквизиты на предмет выставления Вам счета для оплаты за почтово-телеграфные расходы.

Директор марсианского

Бюро по туризму: (Ткрветтпролффксор)

Главный бухгалтер: (Ааакррробдукпос)

Земляне с тоской смотрели на первую межпланетную телеграмму, от которой веяло знакомой земной канцелярщиной.

Микробы бюрократизма поразили и далеких Братьев по Разуму.

У Яши выступили слезы на глазах. Лейтенант отвернулся, он даже потерял интерес к поимке преступника.

Микробы бюрократизма, как считает Яша, разносились по планетам солнечной системы метеоритами и космической пылью.

ГЛАВА 14
ТАРАКАНЫ

Считая себя если не инженером человеческих душ, то хотя бы техником, автор так и не смог понять психологии жуликов. Откуда у них такая уверенность в своей полной безнаказанности? Неужели не знают, что всему на свете приходит конец? Разве уж так глуп народ, сказавший: «Сколько веревочке ни виться?»

Ан нет, крадут и тянут, воруют и жульничают, и при этом говорят очень правильные слова о честности, совести, о порядочности!

Возвращаясь к событиям в Калачевске, хотелось прибегнуть бы к образу крыс, бегущих с тонущего корабля. Но Калачевск испокон веков был сухопутным городом, а вот тараканы в нем водились. А что? Наши деды говорили, что из хаты, которая должна сгореть, уходят тараканы. Тараканы…

Монета дописал свое «Чистосердечное признание», а заодно набросал тезисы «Последнего слова», где опять уповал на общественность, которая возьмет его, Монету, на поруки. Закончив эти литературные опусы, он почувствовал себя в полной безопасности. Ему уже не нужно скрываться, не нужно бояться. Его творения служили гарантией, что дальше все уже обойдется.

Он смело вышел из дому. И тут же неподалеку встретил Олега Борисовича Бильялова.

Тот шел важный, степенный, и совсем не хотел узнавать Монету. Людовику Аванесовичу это показалось странным. Ведь они вместе проворачивали совсем неплохие дела.

– Что-то ты не узнаешь старикашку Монету, Олег Борисович! Что новенького в твоей лаборатории?

– Товарищ Монета, – прочувственно сказал директор Института кибернетики, – вы ошибаетесь. Во-первых, я с вами даже не знаком, и во-вторых, никаких дел с вами не имел. – Монета вначале подумал, что Олег острит, но тот не шутил. Он продолжал абсолютно серьезно:

– И про лабораторию, где гонят самогон, о которой вы спрашиваете, я тоже ничего не знаю.

И, гордый, уверенный в безнаказанности, он важно прошествовал дальше, добавив:

– И вообще, я вас всех не знаю!

Монета долго в глубокой задумчивости смотрел ему вслед, а потом выкрикнул:

– А мне наплевать! Я уж чистосердечно письменно признался!

Первым почувствовал, что горит, Кеша Баобабник. Как только Бобылев исчез куда-то, он понял, что дело плохо. У Кеши всегда было обостренное чувство опасности. Быстро собрав имеющуюся в доме наличность и кое-что из вещичек малого габарита, но большой ценности, он направил свои стопы вон из сразу опыстылевшего Калачевска. При этом захватил с собой любовницу, оставив на произвол судьбы жену. Он спешил к утреннему поезду, когда ему повстречался еще ничего не подозревавший Бильялов.

Баобабник считался начальником Олега Борисовича, а отношение к начальству у него всегда было особенно теплое. Увидев Баобабника, Олег Борисович прижимал левую руку к груди, а правую еще издали тянул к ручке начальника. При этом его тумбообразная фигура почтительно сгибалась в поклоне.

И в этот раз он остался верен своим чувствам.

– Как ваше здоровьичко? – певуче спрашивал он. – Как настроение? Как деточки?

Но товарищ Баобабник, всегда такой корректный, повел себя крайне странно. Он резко сказал Бильялову: «Иди ты… Идиот!» Схватил какую-то девчонку за руку и рванул к вокзалу.

Олег Борисович долго смотрел ему вслед. А потом до него дошла странная фраза Монеты насчет чистосердечного признания. И тогда он начал кое-что соображать. И, вконец обеспокоенный, кинулся к Кляузевицу, хотя этого делать ему не следовало.

Заглянув в дом Кляузевица, он с ужасом увидел, что тот лежит, уже холодный, лицом в куче золотых монет и цепочек. А в углу комнаты сидят понятые…

Тараканы, чувствуя, что изба должна сгореть, бегут, каждый как может.

Бильялов после всех событий все-таки забрал из института документы и в тот же день устроился заведующим музеем. В полутемной комнатушке музея в самодельных рамках висели репродукции из старых журналов, а в углу на отдельном столике стояла банка с заспиртованной лягушкой. Впрочем, спирт из банки был давно выпит и заменен водой.

В тот же день Бильялов встречал первого посетителя:

– Наш историко-художественный краеведческий музей призван развивать чувство прекрасного у людей как школьного, так и послешкольного возраста. Обратите сюда ваш взор…

Олег Борисович бы уверен, что надежно укрылся, что стеклянная банка с распотрошенной лягушкой – хороший щит, и был доволен собой.

Тараканы…

ГЛАВА 15
КРАХ

Людовик Аванесович Монета страшно разочаровался в человечестве после разговора с Бильяловым, а кроме того, он испытывал нечто похожее на угрызения совести. Ведь в своем рукописном труде он ничего не утаил из деяний шефа и всей его компании. Это походило на предательство, хотя он понимал, что Егор Гаврилович, если случится, тоже не пожалеет его, Монету. Людовик испытывал острое желание выпить.

Он вышел на главную улицу Калачевска. Дядя Сако удивился, увидев Монету, свободно разгуливающего по городу:

– Э, дарагой, ты еще на свободе?

– А где же мне быть? – храбрился Монета.

– Разве, дарагой, ты ничего не знаешь?

То, что услышал Монета от дяди Сако, привело его в ужас. Все было разрушено, исковеркано, сметено, как ураганом, носящим нежное женское имя Флора. Прикрыли лжеартель «Юный инвалид» и начали следствие. Рухнул горделивый Институт кибернетики, родственное артели предприятие. Ищут Кешу Баобабника, ищут Бобылева, без почестей похоронили Кляузевица, забрали директора музея Бильялова. Не ищут только почему-то самого Монету.

– Я никому, никому не желаю зла, – пылко уверял дядя Сако, – но за мою работу надо платить, а этот паразит ни разу мне не платил. Обидно мне или нет, а?

Авторитетная комиссия из ученых, на этот раз настоящих, отказалась признать работу института хоть в какой-то степени научной.

– Вы еще пригласите нас проверять постановку научной работы в предбаннике! – оскорбленно говорили светила науки. Все рухнуло, все погибло. Людовик Аванесович застонал и, не дослушав дядю Сако, направился в заветный уголок: «Пойду, выпью последний раз. Там уже не придется».

Людовик Аванесович никогда не ставил перед собой цели напиться до потери чувства гражданского равновесия. Он входил в заведение, настраивая себя только на один стакан хорошего вина. И точка. И ни-ни. Неторопливо, словно бы нехотя, брался за стакан, выпивал подчеркнуто равнодушно.

Но бес искушения прекрасно знал слабое место Монеты. И за первым стаканом следовал второй, да с чем-нибудь покрепче, а там и еще.

А сегодня его еще гложет обида. Почему всех ищут, и Егора, и Кешку, вон взяли Бильялова, и никто не ловит его, Монету, который даже раскаяться успел?

Он, без обычного внутреннего сопротивления, выпил второй стакан и только без конца повторял: «За что обижаешь, начальник? Почему не ловишь Монету? Что я тебе такого сделал?»

Долго бродил Людовик по Калачевску от одного ресторана к другому, выжидая, как всегда, своего часа, чтобы идти звонить у двери Бобылевых. Себя он уверял, что просто не по-товарищески бросать в беде Агнессу в такие тяжелые минуты.

В это время через Калачевск газовики тянули нитку в Центр, и глубокая траншея пересекла весь город. Уже уложили трубы, облили их битумом, осталось только наутро засыпать траншею с помощью бульдозеров и заасфальтировать.

Монета, наткнувшись на траншею, долго и громко ругал городские власти за такую халатность. Ведь траншею не всякий перепрыгнет, а мостиков никто не догадался перекинуть.

Не найдя обходного пути, он решил перепрыгнуть траншею с разбегу. Не рассмотрев в наступающей темноте края, Монета рухнул прямо на трубу, больно ушибся, но успел обнять ее, чтобы удержаться и не свалиться дальше. Он пытался встать, но битум был горячим, не застыл, и пьяный Монета оказался наклеенным на газовую магистраль, как муха на клейкую бумагу. Трепыхался он недолго, улегся поудобнее и сладко уснул.

В кинотеатре закончился последний сеанс, и из распахнутых дверей повалил сонный народ: шла комедия. Народ молча растекался, даже не пытаясь обмениваться мнениями.

Те, кому траншея пересекала путь, добрым словом помянули монтажника, который на этот раз сообразил соорудить примитивный настильчик. Все-таки не по трубе балансировать. Мужчины галантно помогали пройти по этому настилу женщинам, которые и на земле с трудом сохраняли равновесие в туфлях на шпильках. Двое парней сумели даже перетащить по настилу мотоцикл.

Город опустел. Позже всех прошла бессонная тетя Паша, которая опять ходила в аптеку. Она нашла неподалеку камышовый мат и набросила его сверху на настил, чтобы еще удобнее пройти.

Утром могучие бульдозеры рьяно и весело накинулись на горы земли и стали засыпать газопровод. И обидчивый Монета навсегда исчез не только из Калаче века, но и с лика земли.