Текст книги "Попытка к бегству"
Автор книги: Станислав Кулиш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
Станислав Кулиш
Попытка к бегству
«Каждому свое, а некоторым еще и чужое».
Эмиль Кроткий
САТИРИЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ
ГЛАВА 1
ПОВЕСТВУЮЩАЯ ОБ ИСЧЕЗНОВЕНИИ ГЛАВНОГО ГЕРОЯ
Ночь опустилась на Калачевск. Но можно ли было утверждать, что в эту ночь в городе спали абсолютно все его граждане? Нет, этого со всей смелостью и ответственностью утверждать было нельзя.
Не спал, например, шестидесятилетний регулировщик уличного движения сержант Джумакарасев. Не спало подавляющее большинство калачевских влюбленных. Не спала чья-то соседка тетя Паша. Не спал калачевский изобретатель Яша Антимиров, не спал средней руки номенклатурный работник, директор местного хлопкоочистительного завода гражданин Бобылев. Многие не спали. Уж такова жизнь, и изменить тут ничего нельзя.
Не спалось влюбленным, которые обязаны были выполнить программу по количеству вздохов при луне, а также выслушать соловья.
Чья-то соседка тетя Паша страдала ревматизмом и бессонницей, вспоминала свою бурную молодость и думала о смысле жизни.
Яша Антимиров не спал потому, что изобретал Машину Времени – МВ-1. Сейчас Яша сидел в одном из залов Института кибернетики и теребил свою шевелюру. У всех перечисленных были веские и уважительные причины не спать.
Но почему не спал в эту ночь товарищ Бобылев? Почему всесильный сон не хотел склоняться к его изголовью?
Егора Гавриловича Бобылева считали железным человеком, человеком что надо, душой-человеком. Он мог пробить, провернуть, оформить, и вообще раскрутиться. У него были такие связи, что местные власти его просто боялись. Он возглавлял как бы государство в государстве. Его хлопкозавод обходили комиссии, избегали ревизоры, контролеры и прочие проверяющие. Тут было все железно, все в ажуре, и никому не позволялось совать туда свой нос. Многое мог Егор Гаврилович. Но одного он не мог – спать с чистой совестью.
Да, Егор Гаврилович не спал потому, что у него была нечистой совесть, хотя он уверял, что это от переутомления на работе.
Уже давно спит на соседней кровати его супруга Агнесса Гарасимовна, а он все еще таращит глаза в темноту и что-то шепчет потихоньку про себя.
Правда, в своей спальне, обставленной с королевской роскошью, он чувствовал себя в относительной безопасности, считая почти по-английски: «Моя спальня – моя крепость», но заснуть не мог.
Из памяти не уходило видение. Видение смутное, мимолетное, но тревожное. Ему все видится один и тот же симпатичный молодой человек, который задает такие, например, вопросы:
– Егор Гаврилович, а откуда у вас это? Ведь при вашей зарплате?..
А Егор Гаврилович объясняет, как бы оправдываясь:
– Все своими руками заработано. Понимаете, с раннего детства приучен к труду.
На лице собеседника искреннее восхищение трудолюбием Егора Гавриловича:
– Скажите! Никогда б не подумал! А вот вы ездите в круизы. И ведь каждый же год. Вместе с женой вокруг Европы, и даже дальше. Да знай об этом Юрий Сенкевич, умер бы от зависти. Самому Туру Хейердалу до вас далеко.
– Врачи! – быстро находится Егор Гаврилович. – Они, они во всем виноваты. Заставляют. Просто вот так силой и заставляют! Очень их мое здоровье беспокоит. Шумы, говорят… И пульс. Очень, очень я слаб здоровьем, – горестно сообщает Егор Гаврилович.
Молодой человек сочувственно качает головой: да, со здоровьем не шутят.
– А вот скажите, есть ли у вас сберегательная книжка?
– Книжечка? Сберегательная? Так это же пустяки! На ней у меня всего триста два рубля. Показать могу, – голос Егора Гавриловича крепнет, становится уверенным, тут он совсем не врет.
– А в тайничках? В схоронках? Ну-ка, Егор Гаврилович!
Егор Бобылев молчит, а молодой человек задает новые вопросы:
– А кому вы регулярно отправляли суммы, – и немалые суммы! – в таких вот конвертах? – И показывает ему размер конверта.
– Это заработанные, понимаете? Так ими поделиться надо… Вмазать, так сказать, подмазать.
– И кому же вы вмазывали и кого подмазывали?
– Ну, это вы слишком! Я такие имена и называть не смею!
– А вы посмейте, посмейте, Егор Гаврилович.
– Да вы что? На кого замахиваетесь? Да они и меня, и вас!.. Да я лучше один сидеть буду… Это же такие люди! Что вы!
Симпатичный молодой человек все понимает и принимается объяснять, что за такие действия Уголовным кодексом предусмотрены наказания.
– Да что вы говорите! – поражается Егор Гаврилович. – Предусмотрены? Но, думаю, знать мне это ни к чему.
– Вы полагаете, что они вас вытащат? – сомневается молодой человек. – Ну те, кого вы не можете назвать? Не надейтесь, они сами… того.
Но Егора Гавриловича убедить невозможно. Те наказанию не подлежат, и Уголовный кодекс им нипочем. И спокойствие нисходит на Егора Гавриловича. Зря старается этот юноша.
Егор Гаврилович успокаивается в своей спальне, душная дремота подкралась к нему, но это блаженное состояние прерывает резкий звонок.
– Иди, открывай, – приподнялась на локте Агнесса Гарасимовна, – опять твой ирод нализался!
– Не может быть, – удивляется Егор Гаврилович. – Он был трезвый, когда мы с ним расстались.
Дело в том, что у семьи Бобылевых был свой злой гений, заведующий лабораторией завода, правая рука Егора Гавриловича – Людовик Аванесович Монета.
В родословной этого человека сплелись украинские, армянские и французские корни, в которых он и сам не мог разобраться. У Людовика Аванесовича была неизлечимая страсть: когда у него случался запой, он обязательно звонил в дверь квартиры своего шефа после двенадцати часов. Где бы ни находился, сколько бы ни выпил, он все равно тащился к двери Бобылевых, и если приходил раньше двенадцати, то терпеливо ждал своего часа, сидя на холодных ступеньках, а потом начинал шуметь. Если Бобылевы не пускали его, он кричал на лестничной клетке:
– А шшшто? Монету пускать не желаишшшь? А кто отправил шшшесть пустых вагонов с хлопком, а? Не знаишшш? А вот Монета все знает!
Бобылевы смертельно боялись, что соседи услышат буйного Монету, впускали его, потом торопливо допаивали коньяком, после чего тот спокойно засыпал на диване.
На этот раз в душе Егора Гавриловича, когда он шел к двери, шевельнулось некоторое подозрение. Что-то не совсем такой звонок. Он уже хорошо изучил спотыкающийся звонок Монеты. Но Егор Гаврилович подумал, что, может, Монета еще не настолько пьян. Одной рукой придерживая пижаму, другой взявшись за щеколду, чтоб открыть, он спросил:
– Кто там?
– Простите, пожалуйста, Егор Гаврилович дома или он в отъезде? – спросили из-за двери.
Бобылев насторожился и глянул в «глазок».
То, что он увидел, привело его в ужас. Егор Гаврилович упал на четвереньки, по-щенячьи взвизгнул и, не поднимаясь, юркнул обратно в комнату. Там он накинул на себя пиджак, схватил портфель, зачем-то грелку и, вспрыгнув на подоконник, распахнул окно.
Двадцать лет подспудно в нем жил страх перед этой минутой.
И вот она наступила.
На пороге спальни, запахивая длинный халат, появилась Агнесса Гарасимовна с бутылками коньяка и минеральной, предназначенными для Монеты. Увидев мужа на подоконнике у распахнутого окна, испуганно спросила:
– Гошенька?! Что с тобой?
– Тттам, – прошептал Егор Гаврилович, показывая пальцем на дверь, потом проговорил на одном дыхании: —ЯисчезаюпрощайвозьмиденьгиуМонеты.
Вздохнул и исчез за окном.
ГЛАВА 2
СЛАВНЫЙ ГОРОД КАЛАЧЕВСК
Город, в котором до последней ночи жил и творил Егор Гаврилович, имел историю славную и необычную.
Давным-давно, когда тщеславные царские генералы и полковники присваивали свои имена городам Средней Азии, к начальству с рапортом обратился прапорщик Калачевский, офицер для особых поручений при генерал-губернаторе. Он нижайше просил позволения дать свое имя захудалому кишлачку, проскользнувшему сквозь пальцы начальства рангом повыше.
– Да зачем это вам? – удивилось начальство.
– Увековечиться желаю, – скромно потупил глаза прапор.
Начальство подумало и дало разрешение. Так был заложен город Калачевск. Город рос и строился слишком стихийно, слишком безалаберно. Его главная улица, которая раньше называлась несколько высокопарно Ново-Мало-Невским проспектом, была похожа на цифру восемь. В Калачевске селились отставные лихоимцы и казнокрады, которые страшно враждовали между собой. Они-то и искривили улицу, застраивая ее каждый по своему разумению. Вокруг особняков возводили высоченные заборы, во дворах держали громадных псов, какой-то особой, калачевской, породы, отличавшихся немыслимой свирепостью. В Калачевске же впервые было введено архитектурное новшество – решетки на окнах жилых домов: калачевцы не доверяли друг другу.
После революции жители тщетно добивались перемены названия города. Их оскорбляла мысль, что назван он в честь никому не известного, да к тому же, по слухам, недостойного, прапорщика. Город переименовать оказалось делом трудным. А вот Ново-Мало-Невский проспект переименовывался множество раз – Антидюринговский, Ликбезовский, Облсовпрофсоюзный. Но в обиходе его по-прежнему называли просто Шаталовкой.
В Калачевске было все, что положено иметь всякому уважающему себя городу. В центре стоял аляповатый памятник Жертве, хотя никто определенно не знал, кто именно там похоронен, и только когда памятник был сооружен, выяснилось, что это древняя могила какого-то восточного святого. Был в городе свой сумасшедший, который знал слабости своих сограждан и, умело используя их, жил припеваючи. Был свой вор. Днем калачевцы чинно с ним раскланивались, а ночами кричали истошными голосами: «Караул! Грабят!»
Этот сумбурный городишко был в некоторой степени загадочным. Так, жители Калаче века до сих пор точно не знают, сколько километров от них до столицы. Одни говорят – три тысячи, другие – три семьсот, а кое-кто – четыре тысячи семь километров.
Было также неизвестно, к какой республике он относится. Три братские республики дружно отказывались от этого кляузного города. На этом основании калачевцы требовали финансирования от всех трех республик, что им нередко удавалось.
Были в Калачевске и солидные учреждения; строительное управление, комбинат бытового обслуживания и даже артель «Юный инвалид», хотя артели в других городах давно уже ликвидированы. Был и Институт кибернетики, гордость всех без исключения калачевцев, историю которого мы расскажем несколько позже. Был чистильщик дядя Сако, и еще множество других средних и мелких предприятий и учреждений, как производственных, научных, так и чисто бюрократических.
Один из именитых граждан города, председатель артели «Юный инвалид» товарищ Кляузевиц, так говорил о своем родном городе: «На первый взгляд, наш город производит вполне приличное впечатление». Он был глубоко прав, этот гражданин Кляузевиц.
И вот в этом городе произошло необычайное событие: исчез один из самых известных калачевцев, Егор Гаврилович Бобылев.
ГЛАВА 3
ПРЫЖОК В НЕИЗВЕСТНОСТЬ
Темнота охватила жилые массивы и зеленые насаждения Калачевска. Свет лампочек уличного освещения бесполезно пытался пробиться сквозь густую листву деревьев. И по такому затененному тротуару смутным пятном несся Егор Гаврилович Бобылев. Он не помнил, как спустился по водосточной трубе, и не знал, куда бежит. Страх гнал его.
Лейтенант Нурматов и сержант Мелехин, которым было поручено доставить в отделение гражданина Бобылева, пришли, в нарушение инструкции, ночью потому, что третий день пытались настигнуть его в светлое время суток, но он был неуловим, везде – «только что был», даже как в дом попал – непонятно, ведь они весь вечер дежурили у его подъезда.
Когда дозвонились, наконец, им открыла дверь его жена, со светской улыбкой, за которой прятался откровенный страх…
– Я очень рада… Милости прошу…
– Где гражданин Бобылев? – не очень любезно прервал ее лейтенант.
– Он… он срочно вылетел… – запинаясь, проговорила Агнесса Гарасимовна.
Лейтенант осмотрелся, покачал головой, показывая рукой на распахнутое окно.
– В окно? Ай-ай-ай, какое легкомыслие. Пошли, Мелехин. Делать тут нечего.
Спешащих по улице работников милиции не могли не заметить. К оперативникам сразу присоединился скучавший регулировщик, потом двое дружинников, которые не хотели идти домой, когда срок дежурства истек. А за ними, нарушая маскировку, выходили влюбленные пары и тоже шли за преследователями. Зажигались окна в домах, люди выходили на балконы. Слухи, кривотолки росли. Улица наполнялась шумом. И всему виной был Егор Гаврилович, который не учел, что его бегство пагубно отразится не только на работе его ожиревшего сердца, но и отягчит вину перед правосудием, всполошит славный город Калачевск.
Обыватели гадали:
– Сумасшедший сбежал! В одном нижнем белье! – радостно сообщал кто-то.
– Какой сумасшедший? – возражал юный баритон. – Сумасшедшие ночью спят.
– А что? Что за человек сбежал? – тревожилась какая-то женщина с балкона третьего этажа.
– Снежный! – выкрикнул из толпы юный озорник.
– Катя, закрой немедленно окно! – раздался бас из самой глубины квартиры. – Ты же слышишь, снежный человек в городе объявился.
А Егор Гаврилович изнемогал. Он еще бежал, но скорость его угасала. Он слышал на параллельной улице шум погони. Справа от него темнел широкой пастью какой-то подъезд. Егор Гаврилович хотел пронестись мимо, но нервы его сдали. Навстречу двигалась какая-то ветхая старуха с суковатой палкой в руке. Егор Гаврилович не узнал чью-то соседку, которая в этот поздний час ходила в аптеку за люминалом. Он рассмотрел в темноте только палку и, справедливо рассудив, что бить его есть за что, возомнил, что эта палка предназначена для него. Ойкнув, кинулся в подъезд.
Тому, кто хоть раз побывал в научно-исследовательских институтах, других научных учреждениях, навсегда запомнится та особая тишина, та неповторимая обстановка, где сам кондиционированный воздух пропитан идеями, а открытия висят в воздухе вместо сигаретного дыма, только успевай их хватать. Невольно проникаешься священным трепетом, входя в такой храм науки, и испытываешь острейшее желание самому немедленно положить живот свой на алтарь знаний.
Егор Гаврилович же забежал в подъезд калачевского Кибернетического института спасти этот самый живот. Он заметался по пустым комнатам, тяжело и надрывно дыша. В одном просторном светлом зале он увидел диковинную и очень уродливую машину, которая была опутана проводами, как Егор Гаврилович – грехами. Внутри машины что-то мощно и ровно гудело. Белая и толстая, как у холодильника, дверца вела в кабину этой машины. Чутким ухом Егор Гаврилович уже слышал на лестничном марше шаги погони. Раздумывать было некогда. Он взялся за ручку дверцы…
…В этот поздний час в Институте кибернетики сидел лишь один младший научный сотрудник Яша Антимиров и безжалостно теребил шевелюру. Горестные мысли одолевали умельца и изобретателя. Что-то не ладилось в Машине Времени, не хватало запчастей для монтажа дополнительных блоков. И Яша ломал голову над тем, как ухитриться выкроить из своего скромного бюджета младшего научного сотрудника немного денег на покупку десятка конденсаторов, индикатора и парочки трансформаторов. Но сложнейшие вычисления показали, что у него нет ни малейшей возможности найти каких-то пятнадцать рублей. Неотложные расходы на оплату частной квартиры, квитанций горгаза и электросети, а также покупка новых брюк (старые окончательно износились) и обеды в столовой пожирали всю его зарплату. Бедный Яша чуть не плакал от досады. Что-нибудь продать! – мелькнула мысль. Но после долгих размышлений Яша пришел к выводу, что продавать ему абсолютно нечего, и он ругательски ругал себя за то, что никогда не стремился к приобретению.
Его горестные сетования прервала звуковая сирена, взревевшая над ухом. Яша подскочил, как ужаленный. Тревожно замигали разноцветные индикаторы на пульте управления. Неизвестно отчего сработала Машина Времени.
А в следующий момент в зал вбежал молодой лейтенант милиции и, увидев Яшу, кинулся к нему. Яша выключил цепь звукового сигнала, сирена смолкла.
– Товарищ, сбежал преступник. Он укрылся здесь, в этом здании. Где он может спрятаться? – лицо лейтенанта горело возбуждением.
Перепуганный изобретатель смотрел на Машину Времени. Приборы показали, что она набирает мощность…
…Егор Гаврилович, заскочив в эту чудную кабину, почувствовал, как его обхватили мягкие, но сильные рычаги, усадили в удобное кресло в полулежачем положении, пристегнули к сиденью. Егор Гаврилович уронил на колени портфель и грелку, замахал перед собой руками, захрипел что-то неразборчиво. На маленькой приборной доске перед ним все ярче разгоралась зеленая лампочка, потом металлический голос размеренно произнес:
– К старту все готово. Мощность двигателей – сто. Приборы в норме. Время – ноль. Старт!
– Не хочу! Не хочу! Пустите меня! – в ужасе кричал Егор Гаврилович, судорожно хватаясь за рычаги, ручки и кнопки перед собой. Вот он тронул какую-то кнопку, и тут словно тысячи иголок вонзились в него. Мир перестал существовать, он падал в небытие.
– Что вы со мной сделали! – чуть не плакал лейтенант, когда Яша втолковал, наконец, ему, что его подопечный улетел в какой-то неизвестный пока век.
– Ну так скажите, где его искать? Я найду. – Лейтенант уже взялся было за ручку дверцы машины.
Яша отвел его в сторону и стал объяснять:
– Я сам пока не знаю, в какой век он направился. Одно только могу сказать: он где-то в прошлом. Моя машина очень разборчива. В будущее она кого попало не отправит.
И видя, что лейтенант внимательно слушает, заговорил увлеченно:
– Полной мощностью иск-генератора его выбросило в нуль-пространство, из которого он попадет в какой-нибудь из прошлых веков. Но в какой именно – не могу сказать даже предположительно. Тем более, что транскоординаторный рефлектор у меня эксполяризован, что, как вы сами прекрасно понимаете, снижает остроту настройки мю-мезонного блок-гетеродина, да и пушпульная схема мной не апробирована, а это, как вам хорошо известно…
Яшу понесло, а глаза лейтенанта округлились от изумления. Чтобы как-то остановить Яшу, он спросил:
– А что с ним там будет? Он должен остаться невредимым, ведь я надеюсь с ним здесь встретиться.
– Хорошо, я с помощью мультивибратора установлю связь с объектом, что, как вы сами понимаете…
Яшу опять понесло. Лейтенант с тоской слушал эту совершенно непонятную для него речь. Все сложно, все страшно загадочно, интересно и… абсолютно непонятно. Лейтенант даже обиделся на авторов любимых научно-фантастических романов.
У них так говорили только люди будущего, а тут перед ним стоит его современник и чешет прямо по тексту этих романов.
– Скажите, а мне можно остаться и хоть чем-нибудь помочь вам? – робко попросил лейтенант, словно он был не грозным представителем закона, а сгорающим от любопытства мальчишкой.
– Да, конечно! – обрадовался Яша. – Нам вдвоем будет даже веселее.
А утром лейтенант получил жесточайший разнос от своего прямого и непосредственного начальника капитана Шахиншахова.
– Что вы мне тут чушь несете?! – гремел капитан. – И как это я не понял, что мои подчиненные – просто мальчишки? Мне стыдно за наше отделение! Кто вам позволил звонить гражданам по ночам? А, вы думали? Вы даже не можете теперь установить, в каком именно времени укрылся Бобылев. Это же позор! У хорошего оперативника он не скрылся бы ни в каком прошедшем времени. Я уже не говорю о будущем: наша задача вообще не пускать их туда!
– Но, товарищ капитан! Ученый только работает над машиной! – пытался оправдаться лейтенант Нурматов. – Он еще сам не знает, куда забросило гражданина Бобылева. Ведь это же Машина Времени! Величайшее изобретение! О ней мечтало человечество во все времена!
– И прекрасно, что машина, – невозмутимо отвечал капитан. – И чудесно, что времени. И замечательно, что мечтало. Но дело ученых делать открытия, а наше – задерживать правонарушителей. А по ночам наш город должен спать, и тревожить его звонками у дверей я не позволю. Вам что, ясного дня не хватает? Идите, – прочувствованно завершил монолог капитан, – идите и подумайте. И сделайте соответствующие выводы!
ГЛАВА 4
РОКОВЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ
Трудно себе представить, даже обладая самой богатой фантазией, какой бы переполох поднялся в мире, если бы факт исчезновения Егора Гавриловича с помощью Машины Времени стал достоянием гласности.
Вышли бы внеочередные выпуски газет желтой прессы с сенсационными заголовками:
– В Красной России – экономические репрессии!
– Честный предприниматель бежит от большевиков в прошлое!
– Лучше каменный век, чем Советы!
– На Машине Времени – от ига коммунистов!
– Тони считает Эдгара Бобылева гангстером номер один!
Прервав обычные передачи, радиостанции и телецентры оповестили бы миллионы радиослушателей и телезрителей: «Русский ученый Йаша Антимирофф использует самое сенсационное изобретение века для физической расправы с противниками режима, именно поэтому свободный мир должен увеличить расходы на вооружение, усилить борьбу за права человека, а вторжение в Никарагуа начать немедленно».
Франция под шумок взорвала бы еще одно ядерное устройство на атолле.
В пивном баре Мюнхена реваншисты, громко бряцая пивными кружками, орали бы с вытаращенными глазами, требуя пересмотра послевоенного мира.
Компания по производству дисков выпустила бы первый миллион пластинок модного шлягера «Милашка, сними тигровые шкуры, мы в пещере одни» и рок «Эдгар, возьми меня с собой к неандертальцам».
Да мало ли каких великих и малых событий произошло бы в мире! Но в этом бурном, изменяющемся мире Калачевск был неизмеримо малой величиной, и в нем не было аккредитовано ни одного иностранного корреспондента, да и советского тоже. Поэтому в мире пока было спокойно.
Но нетрудно представить, даже при полном отсутствии фантазии, что происходило в самом Калачевске.
Впрочем, с утра в Калачевске ничего не происходило. Улыбающееся, как розовый младенец, утро вставало над этим славным городом. А каждое утро в Калачевске начиналось с веселой песни дяди Сако, который усаживался в свою зеленую будку, напоминающую конуру, начинал выбивать своими щетками по ящичку с деревянной подметочкой на крышке аккомпанемент своей песенке:
– Я чистильщик самый лучший!
Знает весь Кавказ —
Я могу почистить туфли,
Дарагой, для вас…
Необычайная доброжелательность и любовь к своим согражданам сквозили в каждом движении дяди Сако:
Ни соринки, ни пылинки
Не оставим вам.
Будут чистые ботинки
Зеркало для дам!
Он горделиво расправлял свои усы и призывал калачевцев привести в порядок свою обувь. И вот на деревянную подошвочку легла уже знакомая ему растоптанная туфля. Дядя Сако неторопливо поднял глаза, поздравляя себя с почином, без которого, как известно, немыслима никакая удача. Перед ним стоял Олег Борисович Бильялов, местный идейный товарищ.
Дядя Сако помрачнел: от этого типа добра не жди. Он всегда старается забыть заплатить.
– А ты слышал, дядя Сако, что у нас случилось? – сказал Олег Борисович, не замечая нахмуренных кавказских бровей. – Ночью сбежал неизвестно куда товарищ Бобылев. От милиции бежал, говорят. Доворовался, голубчик!
Дядя Сако неохотно водил щетками по туфле Бильялова. Только вчера он слышал от этого самого человека совсем другое: «Вот сила человек! Все, понимаешь, может. И со мной за руку поздоровался. А голова! Какая у него голова!».
Но дядя Сако прожил на свете много, в людях разбирался неплохо, хотя имел дело в основном с обувью. Поэтому он никак не отреагировал на слова Бильялова. А тот продолжал:
– Видно, показательный будет. А еще говорят, что у него машина не «Волга» была, а какая-то импортная, марки «Время». И убежал он на тот свет, но жив. Хочет пересидеть, пока все уляжется. Только смотри, дядя Сако, никому. Это я только тебе…
И местный идейный товарищ, опять ухитрившись не заплатить, пошел дальше. Дядя Сако зло плюнул ему вслед и только схватился за то место, где у него должен висеть на поясе кинжал.
А Бильялов, шествуя по Шаталовке, ненадолго останавливался с каждым встречным. Заканчивал разговор он одними и теми же словами: «Смотри, только никому». Это вызывало панику.
А к десяти часам в городе происходило невероятное. У магазинов забурлили дикие очереди. Прилавки брались с бою. Очереди сотрясались противоречивыми слухами. Кто-то подлил масла в огонь, рассказав о погоне за снежным человеком.
– Снежный? Все ясно, война будет! – ахнула очередь и еще сильнее заработала локтями.
Скупали все: хлеб, муку, сахар, концентраты, ржавую селедку. И только рыбные консервы почему-то не брал никто. В промтоварных магазинах исчезли не только холодильники «Баку», но даже унитазы и шпагат, расхватали детские пинетки и слесарный инструмент. Поговаривали о предстоящем землетрясении. Кто-то сам слышал предупреждение по радио об этом стихийном бедствии, хотя все знали, что предсказывать землетрясения еще не научились. Баптисты толковали о скором конце света, что не мешало им брать по двадцать кусков мыла, словно хозяйственное мыло могло помочь им пролезть в царствие небесное.
Растерзали не только магазины, но также аптеку, детскую кухню при поликлинике, ателье по ремонту телевизоров. Только поздней ночью калачевцы, измученные своими деяниями, разошлись по домам. Продавцы, измочаленные за день, так и ничего не понявшие, едва дотащились домой и уснули, как сраженные.
Дядя Сако в этот день не почистил ни одной пары обуви. Он на чем свет ругал Олега Борисовича, виновного в неудаче. Дядя Сако был единственным калачевцем, который в этот день не купил ничего.
Идейный товарищ Бильялов носился по городу, уверяя всех, что для паники нет никаких оснований, а к вечеру сам не заметил, как у него дома оказалось двадцать килограммов риса, полмешка сахара, двенадцать кило селедки. Теперь он сидел перед громадным ляганом с пловом и распространялся о том, какие вздорные люди эти калачевцы.
– Интересно бы знать, кто это устроил? – задумчиво спрашивал он жену. – Надо наметить воспитательное мероприятие.
