Текст книги "Попытка к бегству"

Автор книги: Станислав Кулиш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

ГЛАВА 5
НА ПЕРВОЙ СТУПЕНЬКЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ

А где же находился в это время сам виновник катаклизмов в Калачевске? Что сталось с Егором Гавриловичем?

Трезвому уму беспристрастного историка ничего не составляет мысленно перенестись назад на несколько сот, а то и тысяч лет. И если бы такой беспристрастный историк направил бы свой взор в последний год первой трети очень давно прошедшего столетия, то он увидел бы множество любопытнейших и чрезвычайно поучительных для потомства фактов. Жизнь на планете показалась бы позорно неорганизованной. Огромные стада буйволов и мамонтов бродили по земному шару, совершенно не учтенные никаким статуправлением, без плана привеса и роста молодняка. Бродили без чабанов, отчего хищники, которых следовало бы безжалостно истреблять, сами истребляли большой процент поголовья. А уж о зимней заготовке кормов вопроса, разумеется, не ставил никто, поэтому в зимние периоды хозяйствования, если бы они были, пришлось бы подписывать акты на списание с астрономическими цифрами падежа.

В непроходимых чащах гнили многие тысячи кубометров бесхозного леса. Членам общества рыбаков и охотников можно было производить отстрел и отлов без всяких ограничений, настолько много было дичи и рыбы.

Не было асфальтовых дорог между городами, не было, если уж быть более точным, и самих городов. Не было автомобилей, фототелеграфа, Аэрофлота, пляжей с полосатыми зонтиками, путевок в дома отдыха, не существовало понятия об академиках, растратчиках, шоферах и автоинспекторах, не прослеживалось никаких следов общественной и культурной жизни.

И трезвый историк должен был бы воскликнуть возмущенно:

– Да что у них там делается? Хозяина нет, что ли?

Но если бы он внимательнее всмотрелся, он бы увидел, что хозяин на планете Земля существовал. Этот хозяин был – человек.

Правда, недостатки можно найти во все времена. В том веке, например, наблюдался катастрофический кризис с жильем. На жилплощадь не выписывали ордеров, ибо квартирами служили обыкновенные малогабаритные пещерки, а о водопроводе и канализации вообще речи никто не заводил. Но наши далекие предки были оптимистами и верили, что эти бытовые неувязки разрешатся скоро.

Одевались они явно не в ателье мод и не в цумах: кусок звериной шкуры заменял им весь гардероб.

Никто не занимался вопросами общественного порядка, не собирал взносов среди членов всевозможных обществ, не читал лекций о вреде алкоголя. Представители фауны еще не дрались за место в зоопарке, не желая быть занесенными в Красную книгу.

Но, как уже сказано выше, все эти трудности были временные. Человек бодро шагал по первым ступеням эволюции с каменным топором в одной руке и с дубинкой в другой, закладывая великие основы истории человечества. Он, первый человек, еще ужасно мерз зимой, не зная элементарных правил пользования нагревательными приборами, но свои задачи понимал хорошо и выполнял их перед скрытыми в грядущем потомками добросовестно, без приписок и очковтирательства.

Все еще предстояло человечеству: и рабство, и инквизиция, и война Белой и Алой Розы, и открытие Америки, и гонка вооружения, и демократия, но, счастью, люди того времени и не подозревали об этом.

И вот именно на этом отрезке времени по каменистой пустыне медленно тащился в направлении далекой реки человек. Вид его казался немного странным для каменного века. Одет он был в полосатую пижаму, поверх которой наброшен однобортный пиджак. В нагрудном кармане виднелась авторучка. На голове шляпа из рисовой соломы. Под рукой он держал большой портфель с медными застежками, в другой нес грелку из красной резины. На одной ноге комнатная туфля, вторая нога босая. Человек при каждом шаге босой ногой вскрикивал от боли.

И трезвый историк сразу признал бы в нем Егора Гавриловича Бобылева, который, охая и стеная, присел отдохнуть. В его глазах стояла тоска. Он не мог себе представить, куда он попал, как, что с ним происходит вообще. Он помнил всю свою прошлую жизнь, помнил, сколько должен принести ему за последние вагоны с хлопком Людовик Монета, а вот как он попал сюда, не помнил совсем.

Очнулся Бобылев под большой скалой. Ему было холодно и жестко. Он еще и сейчас содрогался, вспоминая страшилище, которое увидел, придя в себя. Это был огромный летающий зверюга с перепончатыми крыльями и головой дракона.

Зверь страшно щелкал зубами, громко и протяжно кричал, и этот зловещий крик долго царствовал над землей. Ничего подобного Егор Гаврилович не видел ни в одном зоопарке.

А полчаса назад Егор Гаврилович встретил вообще что-то невообразимое. Зверь, отдаленно похожий на слона, но несравненно больший, с длинной бурой шерстью и страшными бивнями, прошел мимо, как многоэтажный крупнопанельный дом. Когда прошло первое потрясение от этой встречи, Бобылев сообразил, что встретился с мамонтом: когда-то в школе он листал книжку по зоологии.

Вечер у реки Егор Гаврилович встретил грустно. Ему было одиноко. Напившись из реки, не замутненной отбросами производства, он с тоской вспомнил буфетчика Рачека и его постоянно свежее пиво. С обидой думал Егор Гаврилович, наблюдая каменновековый закат, что вот уже кончается рабочий день, а он еще не ел. Потом вспомнил свою белотелую Агнессу Гарасимовну и загрустил еще больше. Что за глупая история с ним происходит? Где он оказался?

Устроился он на ночлег на своем пиджаке, подумав при этом, что потом придется отдавать его в химчистку. Егор Гаврилович провел свою первую ночь в каменном веке, совершенно не догадываясь, где он, хотя все время думал об этом. Он и не подозревал, что от свежего пива Рачека, от вкусных обедов, от химчистки и от пышной Агнессы его отделяют целые тысячелетия, что их еще вообще нет в природе.

И хорошо, что не знал. Иначе бы он совсем не уснул в эту ночь.

ГЛАВА 6
ЖИЗНЬ И ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЗЛОГО ГЕНИЯ

Мы непростительно долго обходим вниманием личность во всех отношениях примечательную и необыкновенную. Читатель, конечно, догадался, что речь идет о Людовике Аванесовиче Монете, злом гении семьи Бобылевых, правой руке Егора Гавриловича, заведующем лабораторией на хлопкозаводе, который возглавлял его всесильный шеф.

Жизнь Людовика Аванесовича настолько богата событиями и фактами, что просто удивляешься, как он до сих пор не заслужил пристального внимания талантливого романиста, который написал бы о нем толстенный роман и издал бы тиражом в 300 000 экземпляров. Почему же здесь ему посвящается только несколько слов, хотя он по-настоящему заслуживает много большего?

Людовику Аванесовичу всю жизнь не везло. Фатально не везло, как он сам выражался. Вот и эта повесть написана не о Людовике Аванесовиче, а о везучем Егоре Гавриловиче с его несимпатичным животиком и незапоминающимся расплывшимся лицом.

А ведь смуглый, необыкновенно подвижный – скажем в скобках – даже немного суетливый, невысокого роста и слегка кривоногий, но тем не менее очень похожий на гасконца, Монета больше подходит на роль героя книги. Опять не повезло, как не везло с самого рождения. При заполнении метрик на младенца Монету никак не могли решить, что же записать в графу «национальность». Украинские, французские и армянские корни его родословной не могли прийти к разумному компромиссу, и его записали… норманном. Что за национальность? Почему? Фатум. Судьба. И только спустя шестнадцать лет Людовик сам исправил эту историческую ошибку, записавшись русским.

Не повезло Людовику и с образованием. Он толком не учился ни на русском, ни на украинском, ни на армянском языках. Это вовсе не значит, что он получил французское образование или учился в медресе. Просто его беспокойные родители так часто переезжали, что маленькому Людовику не приходилось учиться в одной школе более полугода, зато он сидел в каждом классе по три года.

Монета сменил за свою бурную жизнь великое множество профессий. Работал шофером, кондитером, спекулировал, трудился звонарем в православной церкви, писал книги, торговал газводой, рвал зубы, водил пароход, даже секретарем-машинисткой работал и стал, наконец, помощником Егора Гавриловича на хлопкозаводе, хотя толком не представлял, как растет этот самый хлопок.

Все жители города были его родственниками. Если не родственниками, то друзьями. Если не друзьями, то товарищами, а уж если не товарищами, то земляками наверняка. И ведь нельзя было не поддаться обаянию этого в высшей степени приятного человека, когда он чуть не лобызает тебя, встретив на улице, и трогательно-подробно расспрашивает о здоровье, о здоровье супруги, родителей супруги и даже о здоровье первого мужа вашей супруги. А как он волнуется за здоровье ваших детей! Дети – страсть Людовика Аванесовича. О детях он мог говорить часами.

Но в его жилах текла, наверное, изрядная доля и цыганской крови, потому что он не мог равнодушно смотреть на то, что можно перекупить, перепродать, обменять. Особенно обменять. Везде, где бы он ни работал, с кем бы ни разговаривал, он комбинировал. Комбинации Монета проводил с наполеоновским размахом, но почти все они заканчивались крахом.

Есть такие поэты. Они могут писать много и обо всем, пишут всегда и везде, в любом возрасте. И хотя стихи их корявы и несовершенны, порою просто безграмотны, они, не желая трезво взглянуть на свое творчество, постепенно теряют веру в удачу и потихоньку старятся. И до самой смерти человек не поймет, что жизнь прошла в тумане сладкого обмана, что прожита она просто зря.

Вот таким поэтом в своем деле был и Людовик Аванесович Монета. Да вот, например.

Однажды, отчаявшись от длительных неудач, он выгодно обменял на Заалайском рынке магнитофон на годовалого бычка. И все-таки при всей очевидной выгоде этой сделки, он прогорел. Монета не учел, что именно в эти дни на бойне большая очередь частников на убой скотины. А попробуй прокорми этого бычка два-три дня, пока дойдет твоя очередь, если ты живешь в центре города и, кроме коридора в квартире на третьем этаже, нет другого хлева? Наутро почерневший от горя Людовик Аванесович пинками выгнал на улицу ни в чем не повинное животное. И долго бродил по улицам беспризорный бычок, пугая своим видом прохожих.

Еще хуже обстояло дело у Монеты с женами. Людовик обладал несомненным даром с одного взгляда разбивать сердца буфетчиц, продавщиц и официанток. Но все они вскоре убеждались, что вместе с сердцем он им разбивает и жизнь. Ни с одной из жен он не жил более трех месяцев. После свадьбы томился от прозы жизни, затем следовал развод. Его не раз жестоко били, ему приходилось отпускать бороду для конспирации, он вступал в секту. Чего только не пережил Монета из-за женщин! Одно оставалось непонятным: как ему удавалось ускользать от алиментов? Ведь он не платил ни первой жене, ни второй, ни третьей, не говоря уже обо всех последующих. Более того, при всей трогательной любви к чужим детям, своих детей он никогда не видел и панически боялся встречи с ними.

И, как результат всех жизненных неудач, у Людовика Аванесовича случались жестокие запои. Да, Людовик Аванесович Монета – человек необычайной судьбы.

В ту злосчастную ночь, когда Егор Гаврилович так неосмотрительно покинул свою опочивальню, Монета спешил к дверям своего начальника.

На этот раз он не был в запое. Просто только что закончил в ресторане «Жучок» дела с клиентами по оформлению вагонов с хлопком, которые пошли пустыми в текстильный край, и спешил доложить своему начальнику об исполнении, а заодно отдать деньги. Он еще ничего не знал о трагедии. На душе у него было легко и радостно. Денежки грели его любвеобильное сердце.

ГЛАВА 7
ДЕРЗКИЙ ПЛАН

Яша Антимиров что-то колдовал у своей МВ, когда вернулся расстроенный лейтенант Нурматов.

Яша насвистывал, ужасно перевирая мелодию. Все горести и заботы оставляли его, когда он работал. И независимо от того, получалось у него или нет, настроение у Яши в это время всегда было неизменно хорошим.

– Ну, что нового? – с тайной надеждой спросил лейтенант.

– Да вот, закончил настройку модуляции киберлингвиста, – ответил Яша с оттенком гордости. – Теперь наш беглец хоть разговаривать сможет на любом языке любого времени.

– А разве такое возможно? – удивился лейтенант, хотя уже окончательно уверовал в могучий талант Яши, даже немного робел перед ним и порывался несколько раз назвать его на «вы».

Яша покопался в медных кишках отдельно стоящего аппарата с широким экраном, что-то подкрутил, подпаял и сказал:

– Сейчас мы установим видеосвязь с пропавшим. Нам очень важно увидеть, в каком именно времени он оказался, на какой отрезок истории его занесло. Вы садитесь вот сюда, будем наблюдать.

Экран засветился.

Очертания на экране были смутными, расплывчатыми. Изображение оказалось не лучше, чем иной раз с ташкентской студии телевидения во время трансляции хоккейного матча. Чудилось, что сейчас покажется Галочка и, смущенно улыбаясь, объявит перерыв по техническим причинам. Но перед ними стоял не телевизор, а ЭСДВ – Экран Связи с Другими Веками и поэтому никакой Галочки не появлялось. Сквозь полосы, будто сквозь сетку дождя, виднелись волосатые, могучего сложения люди в звериных шкурах. В руках у них огромные дубины и каменные топоры. А в правом углу экрана виднелся кто-то в полосатой пижаме. Он что-то говорил, оживленно жестикулируя.

– Яша! – простонал лейтенант. – Звук! На каком языке они говорят?

– Звука пока не будет, – помрачнел Яша.

Оба с тревогой смотрели на экран, пока изображение не заколебалось и не исчезло совсем за помехами из глубины веков.

– Это куда же его занесло? – тихо спросил лейтенант. – Неужели в Африку?

А Яша шептал огорченно:

– Из-за проклятых конденсаторов звука нет… Где достать несчастные пятнадцать рублей?

Изобретатель и лейтенант сели на диван и стали совещаться, как вернуть беглеца.

А с Егором Гавриловичем происходило вот что. Проснувшись, он увидел вокруг себя дикарей, одетых в звериные шкуры со страшным оружием в руках. Дикари безмолвно смотрели на пришельца, пугаясь каждого его движения. Полосатая пижама напоминала племени о саблезубом тигре, который имел обыкновение завтракать их соплеменниками.

Егор Гаврилович осторожно поднялся со своего ложа и сначала проверил, не украли ли чего эти люди. Все оказалось на месте. Когда же он открыл портфель, дикари в страхе попадали на землю, и только наиболее смелые нашли в себе силы спастись бегством.

Егор Гаврилович хмуро посмотрел на людей: «Что они, портфеля не видели, что ли?»

От вполне понятного волнения он взмок и хотел снять шляпу, чтобы вытереть выступившую испарину. Ужас охватил все племя. От жуткого воя, издаваемого людьми, убежали пещерный лев и динозавр, которые оказались поблизости. Люди племени впервые видели, как человек снял с себя часть головы.

Так состоялось их первое знакомство. Вскоре Егор Гаврилович сидел в пещере племени и благодушно разглагольствовал:

– Нет, ребята, странный вы народ. Не умеете жить. Из каменного века, что ли? У вас такие возможности, а вы как нищие. Вот я видел, в речке рыбы у вас – сколько душа пожелает, ведь это живые деньги. Да рванули бы динамитом или аммоналом, и вы боги. И приоделись бы сразу, и на табачок останется, а то и сто граммов перепадет. Ну ладно. Благодарите бога, что судьба меня с вами свела. Егор Гаврилович дело туго знает, он не даст вам пропасть от голода. Только не робейте. Держитесь за меня, деньги сами в карман ваш потекут. Вот только знать бы, к кому вы административно относитесь.

Племя, куда Бобылев попал, называло себя кхолгами. Жили они в большой пещере на берегу реки, которую именовали Большой Водой. На ночь устраивались в глубине пещеры, со страхом ожидая наступления темноты. Егор Гаврилович с удивлением заметил, что кхолги не умеют применять огонь. Женщины уходили в глубь пещеры, уводя с собой детей. Воины располагались у входа: при нападении врага или хищника на пещеру первыми их встретят вооруженные мужчины.

«Научу их днем разводить костер», – решил Егор Гаврилович, а пока убрался подальше от входа. Воины посмотрели на тигроподобного человека удивленно, но ничего не сказали об этом немужском поступке из чувства деликатности.

В пещере оказалось просторно и сравнительно тепло, но Бобылев долго не мог уснуть. Он обдумывал одно дело, которое помогло бы ему наладить отношения с властями, да еще дать немалые проценты. Уснул Егор Гаврилович, преисполненный самых радужных надежд.

Утром он кое-как объяснился с вождем племени кхолгов. Могучий вождь носил имя, повергавшее врагов в ужас, – Ноауэм. Егор Гаврилович, стал называть его фамильярно Наумкой.

Уведя недоумевающего вождя подальше от посторонних ушей, Егор Гаврилович сказал:

– Слушай сюда, Наумка. Есть дело. Ничего уголовного тут нет. В такие дела ОБХСС не вмешивается, так что ничего не бойся. Надо заарканить мамонта, понимаешь?

– Мамонт? Мамонт – это много мяса, племя много лун будет сытым, – с готовностью отозвался могучий вождь.

– Да нет, Наумка, ты не понял. Мы должны взять его живым. Для научных целей. В благодарность научу тебя пользоваться огнем, а? Идет? Ну ладно, столик в ресторане за мной.

Важный и могучий, сплошной узел железных мышц, вождь соображал туго, но при слове огонь вскочил:

– Враги убили огонь моего племени! Теперь кхолги несчастны и слабы, как рыбы! Я убью их вождя и съем его печень!

Он страшно размахивал своей дубинкой в сторону леса, но Егор Гаврилович успокоил его, показав зажигалку «рони»:

– Вот тут огонь, я тебе его подарю. А ты мне – мамонта.

Он похлопывал вождя по плечу, по колену, глыбообразному и железному, и говорил. Вождь почти ничего не понял, но согласие на поимку мамонта дал.

Замысел Бобылева был прост. Дело том, что те люди, хозяева, как он их называл, с которыми он делился доходами от махинаций с хлопком, все имели ученые степени. Кто кандидата наук, а кто и доктора. Кто по экономике, кто даже по философии. У них, правда, было достоинство: они умели долго и складно говорить. А Егор Гаврилович не умел. А вот если он добудет для науки живого мамонта, который считается вымершим, – а это-то он все же знал, – то станет кандидатом мамонтовых наук. Если приручит мамонта, то только он один сможет с ним общаться, кормить его. Тогда он будет недоступен для милиции.

Он догадывался, что хлопковыми делами уже стали интересоваться и беды не избежать. Его хозяева вывернутся, а что делать ему? Но разве посмеет милиция изобличать профессора, доставившего из экспедиции живого мамонта? Он же станет всемирно известным, а всемирно известных в уголовку не таскают. Ну, а если в ловушку заскочит еще и буйвол, то Монета живо его реализует на Заалайском базаре по четыре с полтиной, как кооперативное мясо. Лишний навар и профессору не мешает.

Чутье подсказывало опытнейшему Егору Гавриловичу, что дело с хлопком уже «пахнет керосином». И он решил осчастливить науку.

ГЛАВА 8
О ГЛУПЫХ РОМАНТИКАХ, О СКРОМНОЙ МЕЧТЕ И О ДОВЕРИИ

Нам, дорогой читатель, предстоит углубиться в сферы, не всегда приятные, даже грязные. Конечно, лучше бы нам с вами читать о чем-нибудь очень чистом, сказочном, вроде пресловутой Анжелики и ее похождениях. И в самом деле! Пиши о красивых женщинах, потрясающих мужчинах, о шпагах, о фрегатах, о сказочных кладах или о добрых волшебницах. А тут придется заниматься анатомией. Это вызывает брезгливость, это недостойно искусства.

Понять сущность Егора Гавриловича невозможно, если не заглянуть в его душу. И не вина автора, если потянет мерзостью помойки или гнилым тленом городской свалки. Однако в жизни приходится иметь дело не только с героями космоса, но и с самыми презренными подонками, поэтому заткните нос, дорогой читатель, и следуйте дальше.

Розовая пора детства Егорки проходила в том же Калачевске, в большом общем дворе, очень плодовитом на детей. С утра до вечера во дворе стоял невообразимый гвалт. И среди этого столпотворения разнокалиберной детворы Егорка был недосягаемым идеалом, эталоном послушного, хорошего и умного мальчика, но только почему-то для мамаш и бабушек. Даже учителя, ставя ему примерные баллы, не очень жаловали этого ябедника и нытика.

Примерно через каждые семь-восемь минут то в одной, то в другой квартире раздавались, ставшие заклинанием, слова: «Посмотри на Егорку Бобылева!»

Но неразумное подрастающее поколение почему-то не хотело смотреть на Егорку. Более того, его всячески преследовали.

А посмотреть пристальнее на него стоило еще тогда.

Этот мальчик не свистел, засунув в рот пальцы, не гонял по крышам голубей. Не играл в футбол. Никогда не дрался с мальчишками. Не дергал девчонок за косы. Не приносил никогда двоек, никому не грубил, не рвал штанов и рубах. Ведь не так уж плохо, если вдуматься? Он не купался в водах горных речек, не бегал смотреть на проходящих строем бойцов, не пытался строить вечный двигатель. Не… не… не.

Все мальчишки в определенный период своей жизни заболевают морем, зачитываются книгами о нем, о грандиозных морских сражениях, о потрясающих открытиях.

Кто из нас в пору приближающейся юности не вдыхал крепких запахов моря, не подставлял лицо свежему бризу, дующему со страниц захватывающих книг! Над твоей головой – белоснежные паруса, как трепетные птицы, поскрипывают мачты, а твой бриг несется навстречу удивительным приключениям. Ах, море, море! Что сталось бы с нами, если бы не было тебя! Научились бы мы так сильно и чисто мечтать? Кем бы мы стали, если бы где-то в невозвратной юности не было у нас этой прекрасной мечты о море? Конечно, не все мы стали моряками и отважными капитанами, но если мы чего-то добились в жизни, помогла нам в этом огромная мечта о море. И неважно, где живут эти конопатые мечтатели-мальчишки, в самой ли середине России, где только речка Пустозвонка олицетворяет всеобъятную водную стихию, или среди океана казахстанских степей, где от колодца до колодца десяток, а иногда вся сотня километров, везде мальчишки болеют морем.

А вот Егорка не… Он хорошо знал, что море – это только много воды, к тому же соленой. О чем тут мечтать? Да и около Калачевска морю взяться неоткуда. Не то, что эти глупые мальчишки, его сверстники, эти одержимые, эти неисправимые чудаки, которые, до одури начитавшись книг о море, целый год бредят штормами, бригантинами, капитанами, необитаемыми островами.

В годы Егоркиного детства в Испании шла война. Егорку это нимало не трогало. А эти чудаки, по-Егоркиному глупцы, просто уверены были, что без их личного участия республика не победит. И один из них, Генка Красин, из соседнего подъезда, поехал прямо в Испанию. Его вскоре вернули и выпороли. Генка потом целую неделю обедал стоя, а Егорка посмеивался: «Вот тебе и Испания!»

Другой такой же чудак, Марат Ахмедов, за каким-то чертом полез в горящий дом и вытащил совсем чужую старуху, а домой вернулся с клочьями рубахи и прожженными штанами. А так как Ахмедовы жили бедно, детей у них было много, то Марат все лето пробегал без рубашки. А ведь Егорка стоял в тот день рядом, но в огонь не…

И до чего довела их глупая романтика? Ничего путного им не принесла. В прошлую войну Генка Красин стал летчиком, в сорок пятом направил свой горящий истребитель на миноносец врага. Конечно, он поджег его, но сам, понятно, домой не вернулся. Наградили его только посмертно. А Егорка оставался смирным, не совался, куда не следует. Правда, у него нет наград за войну, но и без них он не остался. Его шефы позаботились о нем, так что и он при орденах, без всякого удальства полученных.

Правду говорят, яблоко от яблони далеко не падает. Сына этого Генки Красина, Сашку, безотцовщину голоштанную, во время кубинской революции сняли с поезда где-то под Арысью. Егор Гаврилович с чувством удовлетворения и тайной мести к давно погибшему сверстнику слушал звуки порки из соседнего дома. Чего-то он не мог простить этим чудакам.

А чудаки так и не изменились. Недавно профессор Марат Ахмедов передал в дар школе, в которой все они когда-то учились, в том числе и Егорка, библиотеку из тысячи томов. А что толку? Только и всего, что в газете напечатали три строчки.

Двое других чудаков из двора, Раим и Федька, из первого подъезда, больше других болевшие морем, строили вначале всякие там моря-водохранилища, потом, спохватившись, стали спасать Арал, который и погиб-то из-за того, что вода, его питавшая, задерживалась в искусственных морях. Суетятся! А чего суетятся?

Самое смешное, что все они еще в детстве были страшно доверчивыми, Егорке ничего не стоило их надуть. Например, Генке Красину он всучил за два рубля подбитого кем-то из рогатки сизаря, который все равно должен был подохнуть. Но Генка ходил за голубем целый месяц, а потом отпустил на волю. Плакали его денежки! У тех же Раима и Федьки Егорка выменял за сломанный кораблик вместительную шкатулку.

Вот и сейчас он один из тех, кто умеет жить. Его не заманишь никакими пряниками на новые земли, куда уехал Сережка Птенцов, поэт из пятого подъезда. Его уже признали подающим надежду поэтом, уже обещали печатать в журнале, а он взял и уехал писать о каких-то зимовщиках.

Нет, Егор Гаврилович живет солидно. Эти глупые романтики лопнули бы от зависти, если бы увидели, как он живет.

Если о жилье других обычно говорят «квартира Киселевых» или «секция Муминовых», то о пятикомнатной квартире Егора Гавриловича в узком кругу говорили «дом Бобылевых», хотя в общей громаде пятиэтажного дома, он составлял только малую толику. Но говорить так, – дом Бобылевых, – казалось утонченно-аристократическим. В сочетании этих слов слышалось нечто благозвучное, вроде «особняк Кшесинской», «дворец Воронцовой».

Дом Бобылевых! Нет, это в самом деле звучало! Но, несмотря на такое благополучие, Егор Гаврилович был крайне недоволен своей судьбой, хотя громко об этом не говорил. У каждого человека есть своя слабинка, была она и у железного Егора Гавриловича. Это больное место умел посыпать порошком сочувствия только Людовик Монета, если он не был в запое. За это многое прощалось буйному Монете.

Но и кроме Монеты, кое-кто из близких знакомых имел возможность увидеть душу Егора Гавриловича, когда он ее приоткрывал, но только чуть-чуть. Разве можно полностью доверять людям? И Егор Гаврилович немало страдал от того, что по-настоящему нельзя довериться никому. Но в минуту сентиментальной размягченности он водил гостя из числа узких знакомых и прочувствованно, со слезой в голосе, говорил:

– Эх, брат! Это что? Ну ладно, приобрел, нажил. А дальше что? Это еще не жизнь. Вот ты посмотри. Хорошо, а? Это тебе не ширпотреб, это оттуда.

И приближенный гость вертел в руках пустячок оттуда, а Егор Гаврилович наслаждался эффектом.

– А посмотри на Агнессу, а? Вещь? Оттуда, брат. Да такие и носили-то Жаклин Кеннеди да Мерелин Монро. Ну и моя Агнесса здесь носит… Нет, ты не думай, я не преклоняюсь, нет. Но неужели ты ничего не чувствуешь, а?

Приближенный гость с восторгом смотрел и действительно начинал что-то такое чувствовать. А Егор уже строго продолжал:

– Я никогда не преклоняюсь, ну что эти шмотки? Так, фу и нету. Но для души… символ. Напоминает. Понимаешь, там умному человеку простор. Если можешь развернуться, действуй.

И, доверительно нагнувшись к уху гостя, шептал:

– Там, брат, сво-бо-да. Свобода личности настоящая. И права человека. Да-да, права. Человека.

На Монету дорогостоящие вещи на Агнессе не производили никакого впечатления. Он смотрел не на них, а на полную ножку Агнессы и проводил кончиком языка по внезапно пересохшим губам. Но Монета знал толк и в другом: как угодить Егору Гавриловичу. Он купил большой атлас мира, и они вдвоем открывали его иногда, мусолили глянцевые страницы вспотевшими от волнения пальцами.

– Сан-Франциско, – читали они.

Монета смотрел восторженно на Бобылева, а Бобылев смотрел восторженно на Монету.

– А знаешь, Гаврилыч, его там называют просто Фриско. Э-эх! Этим тут не понять!

– Не понять, – отзывался Бобылев.

– А вот смотри, Женева, – продолжал травить душу Монета, – там – самый надежный в мире банк. Полная тайна вкладов. Пусть следователь умрет на пороге, а ему все равно ничего не скажут.

И оба с тоской смотрели на ярко разрисованные карты и вздыхали:

– Да, живут же люди!

Но если Монета довольствовался мечтой о контрабанде, то желания Егора Гавриловича были более притязательными. Он хотел видеть себя хозяином.

В своем директорском кабинете он чувствовал себя, конечно, в какой-то степени хозяином. Да и шофер на вопрос: «Кого возишь?» – полууважительно-полунасмешливо отвечал: «Хозяина!»

Но Егору Гавриловичу этого было мало. Он мечтал стать хозяином другого типа. Свое дело, частное предпринимательство, свой доход, свой счет в банке. И никого не надо бояться. Поэтому те огромные суммы, которые он извлекал из кармана государства, не очень радовали его. Во-первых, надо делиться с теми, кто даже руки не испачкал о хлопковое волокно, а сидит себе в высоком кабинете и снимает сливки в виде чистеньких купюр. А во-вторых, могут и вовсе отобрать нажитое и спросить – на какие деньги? Там бы не спросили, а тут могут.

– Да, брат Монета. Только и в Сан-Франциско, и в Женеве нас не ждут. Я даже бы на маленький городок в какой-нибудь Гваделупе согласился, но чтобы свое дело, чтобы – хозяин! А тут что? Фикция, мираж.

– Да, вот, например, – загорался Монета, – Монако. Меньше Калачевска, а государство. И опять же свобода.

– Вот-вот. Сво-бо-да! Солидные, честные люди, доверие в делах.

Последнее слово они произносили со стоном. Им очень хотелось полного доверия. Главное – доверие, а уж там бы они развернулись.

А ведь и мы с вами, дорогой читатель, доверяли им. Какие посты доверяли! Иногда свое доверие даже письменно подтверждали. Вот, например:

ДОВЕРЕННОСТЬ

Выдана тов. Бобылеву Е. Г. в том, что ему доверяется произвести получение и отгрузку стройматериалов для строительства хлопкозавода по прилагаемым заявкам.

Подписи: (разборчиво)

Печать: (очень разборчиво)

А вот другая форма доверия.

УДОСТОВЕРЕНИЕ

Выдано гр. Бобылеву Е. Г. в том, что он действительно является доверенным лицом кандидата в депутаты Ибрагимова З., что и удостоверяется.

Подписи и печать разборчивы.

Егор Гаврилович тихо ругался, а Монета до слез смеялся. Ведь этому самому «кандидату в депутаты» Монета сам по поручению Егора Гавриловича отвозил конвертики с отчислениями за невмешательство. От такого доверия в кармане не прибавлялось, а убавлялось.

Да разве только в этом им верили? И, наконец, не к нашему ли опять доверию будет скоро апеллировать Монета в черновике своего «Чистосердечного признания», которое он так напишет: «…особенно прошу, учитывая мое чистосердечное признание, отдать меня кому-нибудь на поруки, и я обещаю оправдать ДОВЕРИЕ широкой общественности…»