Текст книги "Красный чех (Ярослав Гашек в России)"

Автор книги: Станислав Антонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Неоценимую роль в дальнейшем развитии политической работы среди иностранцев сыграли тезисы, изданные отдельной брошюрой. Они назывались «К ближайшей политической работе среди интернационалистов в Советской Сибири». В их разработке принимал непосредственное участие и Гашек. От имени Реввоенсовета и политотдела Пятой армии, а также Енисейского губкома РКП(б) этот документ широко распространялся среди политработников «к сведению и руководству», как говорилось в брошюре.

Много, очень много работы было у Гашека. А он, точно боясь упустить еще что-то важное, интересное, брал на себя новые и новые заботы. В начале апреля его избрали председателем районного комитета РКП(б) штаба Пятой армии.

И на этом посту, как и везде, проявляет себя инициативным, энергичным коммунистом. Но ему все кажется мало.

…В один из мартовских вечеров в зале городского театра собралось множество людей самых разных национальностей. Они пришли сюда, чтобы отметить годовщину провозглашения Венгерской Советской республики. Закончились речи, загремели аплодисменты. Раскрылся занавес – и зрители перенеслись в далекую Венгрию. До чего же близко и понятно то, что происходило на сцене!

Бывший военнопленный венгр Лайош, тупой и отсталый, так ничему и не научившийся в Советской России, ничего не понявший, возвращается домой, в Будапешт. Одна мечта, одна надежда: зажить в кругу семьи спокойной, сытой жизнью, расширить торговлю в своей бакалейной лавке. Но… буржуазная Венгрия – подготовила ему иное: жена расстреляна, дети умерли от голода, а лавка разгромлена.

Кажется, все кончено, нет жизни дальше. Вскоре Лайош встречается со своим родным братом – рабочим Ференцем. Не узнать его нынче, совершенно изменился за годы разлуки. Теперь он – сознательный революционер, коммунист-подпольщик, ведет трудную борьбу за власть пролетариата. Вот Лайошу и встать бы рядом с ним, а он не сделал этого.

Спектакль заканчивался трагически. Полиция арестовала Ференца. А вместе с ним и Лайоша.

– За что? – спрашивает он.

– Не рассуждать, – обрывают его. – Сразу видно, из зараженной большевизмом России вернулся.

Измученный, подавленный всем происшедшим, Лайош в порыве гнева убивает старого буржуя, оскорбившего его.

Зрители взволнованно аплодировали венгерским артистам, хорошо понимая, что речь идет не только о Венгрии, а о любой буржуазной стране. «Это может случиться с каждым, кто захочет спрятаться в своей скорлупе», – утверждал спектакль. Автором пьесы был Ярослав Гашек. Он умел найти время и на драматургию, на любимое им театральное искусство.

И, конечно, оставался верен журналистике. Живым, достоверным встает со страниц написанного по-немецки фельетона «Жертва немецкой контрреволюции в Сибири» его «герой».

…Немецкий майор Лаузитц, мужественный и неутомимый спекулянт, находясь в лагере военнопленных, мечтал о возрождении Германии и Австрии. И не только мечтал, а даже готовился к этому историческому моменту, записывал в дневник свои наблюдения за инакомыслящими. Жилось ему вольготно. Даже имел денщика. Однако настроение солдат, их поведение ему явно не нравилось: «Порядочность и лояльность становятся все хуже и хуже», – размышляет он. И тут же берет на заметку тех, кто вступил в 1-ю интернациональную бригаду.

«Сегодня я слышал, – записывает майор, – как Карл Проссек (Вена, Мариахильферштрассе, 12, 21 полк) сказал Яношу Кочи (8 полк, Шопронь, пивовар): „Мы рабочие, и никакая сила не сможет остановить эту революцию, если все будем заодно. Лишь пролетарская коммунистическая революция в состоянии помочь нам, рабочим. Поэтому мы должны не околачиваться в лагере, а вместе работать для революции“».

И далее майор раздраженно добавляет: «Здесь много таких негодяев». А несколько позднее: «На виселицы красных дьяволов!»

А какое волнение охватывает его, когда узнает, что «в Германии совершен монархический переворот». Захлебываясь от восторга, майор только и восклицает: «Да здравствует кайзер Вильгельм! Да здравствует кайзер Карл!.. Началось! Сохрани нам, господь, императоров и нашу землю! Ура!»

Но… на самом деле оказалось все не так, как рисовалось Лаузитцу. «В рабочих кварталах гремело могучее „Да здравствует большевизм!“ Рабочие со штыками изгнали новую монархию из Берлина, и Германия оказалась накануне пролетарской революции».

Страшно это огорчило майора. Он мучительно раздумывал: как быть дальше? А вечером пришел из города с двумя банками желтой и черной (цвета австрийской монархии) масляной краски и кистями.

– Я им покажу, – сказал он, и в голосе послышались властные нотки. – Австрию мы должны заново покрасить!

Друзья поняли все: они уложили его в постель, приложили к голове холодный компресс. Он притих, успокоился.

И, как всегда, у Гашека остроумная, оригинальная и смешная концовка.

Ночью, когда все уснули, майор исчез, прихватив с собой краски и кисти.

«В четвертом часу утра патруль интернационального отделения задержал в городе голого мужчину, разукрашенного черной и желтой краской. Он орал песню, славящую покойную австро-венгерскую монархию.

Несчастным черно-желтым певцом был господин майор фон Лаузитц».

Немного позднее Ярослав выступил со статьей «Чешский вопрос», где дал глубокий анализ положения с чехословацкими войсками в России. Бешеная агитация против Советской власти среди чешских солдат, пишет он, потерпела поражение. «Судно чешской контрреволюции село на мель… Обманутые союзниками, …они очутились в огненном кольце революционного пожара. Напрасно французский генерал Жанен грозил им, что в случае их отказа идти на фронт против большевиков Франция не даст больше ни франка Чехословацкой республике.

Солдаты встретили офицеров, которые делали им это любезное предложение, лозунгом „добот“, что в переводе значит „наплевать“».

С радостью и гордостью рассказывает Гашек о «сдвиге солдатских масс влево», о классовой солидарности и братской дружбе между пролетариями Чехословакии и советскими рабочими и крестьянами, героически защищавшими завоевания Октября.

О чем бы ни писал, что бы ни делал, Гашек ни на минуту не забывал о своей Родине. Особенно часто стал говорить о ней в Красноярске. Бывало, придет домой уставший, измученный, набьет свою длинную трубку и запоет чешские народные песни, или вспоминает о своей любимой Праге, ее Градчанах, узких средневековых улочках…

Друзья частенько добродушно подтрунивали над его «штатской» выправкой, над тем, что он никак не мог приучиться застегивать шинель на все пуговицы и потому порой получал замечания по этому поводу.

– У меня нет времени следить за тем, как я выгляжу, – отшучивался Ярослав. – У вас одна родина, а у меня две. Я все время теперь особенно много думаю, что будет с моей родной Чехословакией.

Богата была событиями и делами жизнь Гашека в Красноярске. Но памятным для него этого город остался и еще одним, сугубо личным обстоятельством.

На вопросы многих анкет приходилось отвечать Ярославу за несколько лет пребывания в России. Но та была совсем необычной. Да и отвечать на нее пришлось не одному…

Первый вопрос: «Имена, фамилии и род занятий жениха и невесты».

«Ярослав Романович Гашек, – ложатся строчки. – Начальник Интернационального отделения Политотдела 5-й армии».

А рядом: «Александра Гавриловна Львова, печатница типографии „Красный стрелок“».

«Местожительство жениха и невесты».

«Красноярск, Лубянский пер. д. № 10».

«Год, месяц и число рождения жениха и невесты».

«1883 г. 30 апреля».

«1894 г.»

«Семейное положение жениха и невесты (холосты, вдовы, разведены)».

«Холост».

«Девица».

«Фамилия, которой брачующиеся желают именоваться».

«Гашек-Львова».

В конце анкеты: «Заявляем о добровольном вступлении в брак» и подписи.

Это происходило 15 мая 1920 года во Втором отделе записи актов гражданского состояния.

Стояла самая середина весны!

Много пришло гостей на свадьбу. Немало и подарков получили молодожены. Шумно, весело отпраздновали знаменательное событие. Русские, чешские народные песни сменяли одна другую. То и дело хозяева и гости лихо пускались в пляс. И все это было окрашено неподдельным ликованием, радостью за Ярослава, которого всегда окружали большие, искренние друзья.

– Я хочу открыть тебе одну очень страшную тайну, – сказал как-то вскоре после свадьбы Ярослав Шуре.

– Не пугай, пожалуйста.

– Я серьезно. И об этом никто не должен знать. Понимаешь, никто.

Гашек сделал паузу и потом тихо, но четко выговаривая слова, произнес:

– В Праге меня ждет одна пара.

– Какая пара? – испуганно проговорила Шура. – Ты прежде не говорил об этом.

– А теперь скажу. Только ни-ко-му.

И снова после паузы в том же тоне:

– Меня ждет костюмная пара. А здесь, со мной, жилетка. Вот и жду того момента, когда, наконец, смогу эту тройку натянуть на себя.

– Причем же здесь тайна?

– А если узнают, о чем мечтаю? Скандал, – улыбнулся Гашек.

Шура рассмеялась:

– Фу-у, туману сколько напустил.

– Право, это будет исторический момент. Натяну костюм и начнется штатская жизнь. И ты первая увидишь меня в этом облачении. Скорей бы. Мы пойдем по улицам Праги рано-рано. Придем на Карлов мост. Потом поднимемся на Петршин. С ее вершины видна вся Злата Прага. Знаешь, Петршин – это место первых свиданий всех пражан. И мы с тобой там повстречаемся. Помолчим на виду у всей красавицы Праги.

Потом пойдем по улицам, нам будут встречаться старые друзья, знакомые. Много. И я буду знакомить с тобой так: «Перед вами собственной персоной княгиня Львова».

– Будет тебе, – запротестовала Шура. – Что еще выдумал!

– Ты слушай дальше. «Княгиня Львова, выходец из старинной русской семьи князей Львовых…»

– Я рассержусь, наконец, – сердито проговорила Шура. Но Ярослава уже трудно было остановить. Он фантазировал:

– Все это скажу громко, а затем таинственно, на ухо: «И еще племянница бывшего премьера-министра Временного правительства Львова». Представляешь, какой эффект?

– Зачем? – недоумевала Шура.

– Чтоб полопались от зависти. Вой поднимут.

– Лишнее это, – проговорила Шура. – От главного тебя это будет отвлекать.

– Отвлекать? – горячо отвечал Гашек. – А ты думаешь, жизнь наша будет спокойной? Ого, столько глупостей начнут писать, говорить, кричать. Успевай только отбиваться.

– Тогда, может, не стоит пока туда ехать? – тихо сказала Шура.

– Я готов ко всему. Только бы здесь отпустили. Хочется поработать для революции дома. Мы будем с тобой много ездить. Я покажу тебе красивейшие места. Мне так хочется, чтобы ты полюбила мою родину, как я – Россию. Сердцем.

Он помолчал немного, а потом задумчиво сказал:

– Не знаю, что бы я без нее делал, как жил, кем был… И на моей родине тоже наступит свобода. Мы будем счастливы. Будем!

Через некоторое время политотдел переехал в Иркутск – последний для Гашека город в России.

Высоко вырос авторитет Гашека. Его политическая зрелость, принципиальность, непримиримость к недостаткам вызывали глубокое уважение у всех, кто знал его, сталкивался по работе. И поэтому ни для кого не стало неожиданностью новая должность Гашека.

Сосредоточенно слушал Ярослав начальника организационной части политотдела Андрея Кучкина. Тот подробно рассказывал о делах, знакомил с инструкциями, показывал множество различных деловых бумаг.

А в заключение Гашек написал: «Начальнику Поарма 5. Рапорт. Доношу, что дела и обязанности Начоргчасти Поарма 5 от тов. Кучкина принял 13 сентября 1920 г».

Хлопот прибавилось еще больше. Теперь уж не только в интернациональных частях придется работать, а занижаться организацией политической деятельности во всей армии. И Гашек с огромным увлечением берется за новые дела.

Борьба с хозяйственной разрухой на территории Восточной Сибири, спекуляцией, проведение уборки урожая и продразверстки, разоблачение контрреволюционной деятельности классовых врагов, пресечение бандитизма, работа среди сельского населения… Разве можно перечислить все вопросы, которыми пришлось заниматься Гашеку. И это кроме непосредственной работы в воинских подразделениях.

Гашек пристально изучает опыт партийного и советского строительства, положение дел на промышленных предприятиях, в деревне. Он то и дело обращается в губком партии, в совнархоз, другие организации с просьбами кому-то помочь, кого-то наказать, на что-то обратить внимание.

От имени политотдела он обращается в Лиственичный волостной ревком с просьбой оказать помощь «семействам, пострадавшим от контрреволюции», просит губком РКП(б) послать в Нижне-Илимск агитатора, который бы помог в проведении выборов в Советы, и инструктора-женщину для участия в уездной конференции крестьянок. А в губсовнархоз сообщает о фактах неправильного отношения к рабочим со стороны инженеров и техников на Николаевском металлургическом заводе.

Тревожит его положение в Братской волости, где плохо выполняется продразверстка, в Коноваловской волости Балаганского уезда, в котором «культурно-просветительная работа за недостатком культработников ведется слабо». Резко ставит вопрос о «пресечении в корне спекуляции служащими парохода „Спартак“».

Но особенно нетерпим он к саботажникам, скрытым врагам Советской власти. В записке в губком, губвоенкомат и губчека отмечает засоренность аппарата Балаганского уездного военкомата, в котором на службе находится …36 бывших колчаковских офицеров. Кроме того, обращает внимание соответствующих органов на то, что заведующим регистрацией военнопленных Иркутского отдела управления по эвакуации населения является бывших австрийский офицер, аристократ из Галиции, человек, не внушающий политического доверия и злоупотребляющий служебным положением.

Как-то в отделе стало известно, что в некоторых волостях скрываются дезертиры, белогвардейцы, которые ведут усиленную агитацию против Советской власти, распускают панические слухи. И Гашек немедленно сообщает об этих фактах в особый отдел, губчека, просит принять самые срочные меры.

– Что ты, Ярослав, так увлекся этими делами, – спрашивают друзья, – уж не собираешься ли написать что-нибудь об этом фундаментальное?

– Там, – он многозначительно кивает головой в сторону, – все пригодится. Очень хочется поработать для революции дома.

Неспроста так отвечал Ярослав. Еще в начале сентября в Иркутский губком партии поступила телеграмма из ЦК РКП(б): «Предлагаем оказать содействие Чехословбюро отправке чехословацких коммунистов для партийной работы в Чехословакии, где теперь политическая амнистия».

Как радовался Гашек этому, сколько самых необыкновенных планов рождалось в его голове! Но потом подумал: «Рано уезжать отсюда. Надо здесь еще поучиться строить социализм». В местных партийных организациях не хотели расставаться с таким энергичным и очень нужным работником. Да и друзья не советовали.

День 17 сентября был, как обычно, заполнен делами до отказа. С утра работа над сводкой за прошедший день, составление отчетов, других документов. Он сообщает, например, в губернский совнархоз о том, что в 16 верстах от Усть-Кутского государственного солеваренного завода, вверх по Лене, расхищается соляной источник. Там бесконтрольно варят соль сотнями пудов, процветает спекуляция.

В губком РКП(б) Гашек с удовлетворением докладывает о том, что в Подкаменной волости Киренского уезда «разверстка проводится спокойно и правильно». Был там, правда, небольшой конфликт, когда крестьяне выразили недовольство. Оказывается, агенты уездных продовольственных органов, не поставив в известность местные ревкомы, начали было производить разверстку самостоятельно, не считаясь с местными условиями жизни…

Раздался стук в дверь.

– Доставлены три арестованных. Чехи. Разрешите ввести, – доложил красноармеец.

– Давайте, – сказал Гашек и отодвинул бумаги на край стола.

Когда в кабинет ввели пленных, Гашек встретил их сухо, официально.

– Кто такие? Откуда? Как попали сюда?

Пришедшие наперебой стали рассказывать о своих злоключениях, странствиях, о том, что хотят вступить в Красную Армию.

– Поздновато вы, братья, опомнились, – сказал Гашек, укоризненно покачав головой.

Чехи обиделись и снова стали торопливо объяснять, что они давно пробираются в Иркутск, но путь их так извилист, сложен…

– Да и зачем нам, музыкантам, война? – возмущенно говорит один. – Мы хотим играть для людей, а не убивать их.

– Музыканты? – переспросил Ярослав. – Вы – музыканты? – И лицо его расплылось в широкой улыбке. – С этого и надо было начинать.

Порывисто встал из-за стола.

– Посидите-ка минутку, покурите. – Он отдал им кисет, а сам вышел.

Чехи удивленно переглянулись: «ничего не понятно».

– И сам какой-то странный, – тихо проговорил один.

– Не русский, кажется, – добавил другой, – с акцентом разговаривает.

– Где-то я его видел, – мучительно размышлял вслух третий. – Но где?..

Двое тоже согласились, что лицо вроде знакомое.

В этот момент стремительно вошел Гашек. То ли он слышал конец разговора, то ли по выражениям лиц догадался, что речь шла о нем, но только сразу вынул из ящика книгу и с нарочитой небрежностью бросил ее на стол. Обложка открылась и чехи увидели фотографию автора.

– Гашек?..

Он, довольный произведенным эффектом, широко улыбался.

– Ну, как, узнали, наконец?

Все разом заговорили по-чешски.

– Как же так? – изумился один. – Ведь вы давным-давно расстреляны. Об этом же в газетах чешских писали. Я хорошо помню: расстреляли в Будейовицах за дезертирство, совершенное в припадке белой горячки.

– Да ты что, – возразил другой, – я сам читал, что легионеры за измену повесили на телеграфном столбе.

– Все вы ошибаетесь, – спокойно и убежденно заметил третий. – Гашек за измену большевиками заживо погребен и проклят.

– Напрасно, друзья, спорите, – вмешался Ярослав, – все вы правы. Но не все знаете. Я еще и убит в пьяной драке с моряками то ли в Одессе, то ли во Владивостоке, где, кстати, я никогда не был. Как только наши газеты за два-три года не именовали меня: и пьяница, и акробат в жизни, и Гашек-шашек[8]8
  Шашек – по-чешски «шут».


[Закрыть], и даже австрийский шпион. А я вот здесь, перед вами, жив-здоров и умирать скоро не собираюсь.

Он улыбнулся и затем больше себе, чем им, тихо добавил:

– Наверное, после всего, когда я и в самом деле умру, никто в это не поверит.

Потом помолчал и решительно сказал:

– А теперь валяйте в шестой полк и беритесь за дело. Чтобы через две недели был в полку оркестр.

Гашек остался один. Задумчиво постоял у окна, затем снова сел за стол, стал просматривать бумаги, но мысли были далеко, там, в родной, такой близкой и такой далекой Чехии…

Днем Ярослав участвовал в заседании президиума чехословацкого бюро агитации и пропаганды при губкоме РКП(б). Знаменательным оно было. Шел вдумчивый разговор о том, чтобы как можно лучше использовать пребывание чехов и словаков в России для изучения опыта политической работы. Впереди – родина. К будущей работе, борьбе надо готовиться сейчас, здесь.

Именно эту задачу поставило бюро в центр своей работы, именно так оно сформулировало ее в решении от 17 сентября.

Много еще встреч, бесед было у Гашека в этот день. А когда наступил вечер, оставшись один, он вынул из кармана письмо и снова начал его перечитывать. То улыбка появлялась на его лице, то вдруг плотно сжимались губы…

Затем вынул листки бумаги, на минуту задумался и вывел:

«Дорогой товарищ Салат!

Только что приехал товарищ Фриш и привез мне Ваше письмо и литературу: все я принял с огромной радостью. Особенно вовремя пришла Богданова „Философия опыта“, нужная мне как материал для лекции, которую должен сделать в понедельник в школе пехотинцев-курсантов».

Ярослав посмотрел на письмо, лежавшее рядом, и с удовольствием дописал: «Ваше письмо меня порадовало: оно говорит о том, что на меня не смотрят больше как на человека легкомысленного. Легкомыслие свое я утратил в течение тридцати месяцев непрерывной работы в Коммунистической партии и на фронте, кроме небольшой авантюры в 18-м году, после того как „братья“ штурмовали Самару. Тогда мне пришлось, прежде чем я пробрался к Симбирску, два месяца разыгрывать в Самарской губернии печальную роль слабоумного от рождения сына немецкого колониста из Туркестана, который в молодости скрылся из дому и бродит по белу свету, чему верили даже хитрые патрули чешских войск, проходившие по окрестностям».

Остановился. О чем же еще писать? Что сказать? И разве можно вместить в скупые строчки то, что пережито, переделано за такой короткий срок!

Гашек вздыхает и пишет: «Путь от Симбирска до Иркутска, который я прошел с армией, где на мне лежало множество различных серьезных обязанностей – партийных и административных, был бы наилучшим материалом к полемике с чешской буржуазией, которая, как ты сообщаешь, твердит, что я „примазался“ к большевикам. Она сама не может обойтись без идеологии, заключенной в слове „примазаться“. Она пыталась примазаться к Австрии, потом к царю, затем примазалась к французскому и английскому капиталу и к „товарищу Тусару“[9]9
  Властимил Тусар – Премьер-министр Чехословакии (1919–1920), правый оппортунист.


[Закрыть]. Что касается последнего, то здесь очень трудно судить, кто к кому „примазался“. Да здравствуют политические спекулянты!»

Снова остановился. Подумал: «Может, не стоит писать об этом, выбросить… Впрочем, пусть знают, что я думаю на самом деле». И он продолжает: «Если бы я захотел рассказать и написать, какие я занимал должности и что вообще делал, не хватило бы всего имеющегося у нас в Иркутске небольшого запаса бумаги. Сейчас я, например, начальник организационно-осведомительного отделения 5-й армии, поскольку все командированы в Политическое управление Сибири в Омске, а я остался здесь, на Востоке.

Кроме того, я редактор и издатель трех газет: немецкой „Штурм“, в которую сам пишу статьи; венгерской „Рогам“, где у меня есть сотрудники, и бурят-монгольской „Заря“, в которую пишу все статьи (не пугайся: не по-монгольски, а по-русски: у меня есть свои переводчики)».

Гашек усмехнулся. Вспомнил, как из-за отсутствия переводчиков, которым мог бы довериться, привлек бурятов-монахов. Но как довериться таким «сотрудникам»? Решил напугать: один и тот же текст давал двум монахам, разводил их по разным комнатам, а потом сравнивал написанное ими. Все это делал нарочито серьезно, обставляя «спектакль» всякими строгостями. Но разве разберешься в иероглифах? Только и обнадеживало, что они сами страшно боялись этой проверки.

Потом, правда, дело пошло лучше. Отвоевали-таки учителя-бурята из Ангарского аймака Тунуханова Иннокентия Ивановича. Местные власти ни в какую не хотели отпускать. Пришлось у губревкома просить помощи. За учителем посылал инструктора Валоушека, чтобы доставил в целости и сохранности.

Очень гордился Гашек газетой, когда вышел ее первый номер в сентябре.

– Это первая советская газета для бурятов, – радостно говорил он. – И первая газета в мире на бурятском языке.

Потом были изданы букварь и грамматика бурятского языка.

Посмотрел опять на написанное, перечитал о «Штурме», «Рогам»… Только-только появился в Иркутске, а уж в газеты дал сначала передовую, потом фельетон о Каутском. А передовая тогда многим понравилась. И называлась необычно: «Болван его величества». О кадете, который, спустя два года, после падения Австрийской империи, продолжал подписываться: «кадет 7-й артиллерийской его величества дивизии». Как хотел Гашек, чтобы не было таких среди военнопленных, чтобы каждый из них не оставался равнодушным к революции, к битвам за дело народное!

Впрочем, и потом удавалось, хотя и не так часто, как в Уфе, писать статьи. С удовольствием дал заметку в «Красный стрелок» в связи с вручением Пятой армии почетного революционного Красного знамени ВЦИКа.

С удовольствием писал он и большую статью ко 2-й годовщине создания Пятой армии.

Гашек вздохнул, подумал: «Стоит ли писать еще о своих обязанностях? Впрочем, надо, чтобы они знали, чем я тут занимаюсь». И написал: «Сейчас на мне еще сидит РВС армии, требуя, чтобы я издавал китайско-корейскую газету. Тут уж в самим деле не знаю, что буду делать. Китайцев я организовал, но по-китайски понимаю очень мало и из восьмидесяти шести тысяч китайских иероглифов знаю всего-навсего восемьдесят».

Невольно вспомнился Чжан Чжин-хай, их совместные выступления на митингах, в воинских частях.

«Писать или не писать, – думает Ярослав, – что зачислен на курсы восточных языков университета? Неизвестно еще, как сложится учеба, получится ли. Работы полон рот».

И он добавляет к написанному: «В довершение всего со вчерашнего дня я еще состою в редколлегии „Бюллетеня политработника“. Мне всегда дают очень много работы, и когда мне кажется, что уже больше никто ничего не сможет изобрести, что бы я мог еще сделать, появляются обстоятельства, которые опять принуждают работать еще и еще. Но я вообще не ропщу, потому что все это нужно для революции».

А ведь 7 августа Гашек был избран еще и в депутаты Иркутского городского Совета рабочих и красноармейских депутатов. Кстати, именно в тот день вышла однодневная газета «Совет», приуроченная к выборам. Она носила необычный характер. Это был подлинно интернациональный выпуск: в нем напечатаны статьи на немецком, чешском, корейском, венгерском, китайском языках…

Гашек обратился с открытым письмом к чешским рабочим и бойцам Красной Армии. Оно выделялось широтой взглядов на предстоящие выборы, которые, по его мнению, должны явиться еще одним доказательством братской дружбы между пролетариатом Чехословакии и России.

Многое вспомнилось еще Гашеку, когда писал письмо, но разве возможно все описать. И так получилось не очень вроде скромно. Но ведь «там», канальи, считают, что он просто приспособился к обстановке.

«Извини, что я обо всем этом пишу. Я не хочу хвастаться, хочу лишь разъяснить, как я „примазался“ к коммунизму».

Буря гнева, горькая обида охватывают Гашека, когда он вспоминает о том, что и как пишут, говорят о нем на родине. И на бумагу выливается острая злость, смешанная с сарказмом:

«Если я поеду в Чехию, то не для того, чтобы любоваться чистыми улицами Праги или проверять, пишут ли еще газеты, что я примазался к коммунизму. Поеду туда, чтобы намылить зад славному чешскому правительству с такой же энергией, какую я привык проявлять и наблюдать в борьбе нашей 5-й армии с сибирской реакцией покойного адмирала».

Да, решение принято! Окончательное. Он едет, чего бы это ему ни стоило, чем бы ни угрожало. «Это письмо передаст тебе товарищ Валоушек, которого я командирую в ПУР, чтобы оттуда его послали к вам. Он также из нашей славной 5-й армии».

Кажется, все. Гашек прошелся по комнате, пытаясь хоть немного успокоиться. Снова – у стола. Перечитывает. Действительно, обо всем, вроде, сказал. Можно ставить точку. И вдруг мелькнуло: «О самом главном-то и ни слова». И быстро добавляет:

«Я буду стараться отсюда освободиться, но знаю, что сам ничего не смогу сделать, потому что здесь никого нет и я должен подписывать все бумаги в качестве заместителя начальника политического отдела армии. Поэтому не думайте, что я нарушаю партийную дисциплину, если ничего у меня не выйдет. Вы должны проталкивать это дело, об этом я вас и прошу».

И размашисто подписался: «Ваш Ярослав Гашек».

Облегченно вздохнул. Задумался. Представил себе, как Алексей Валоушек, инструктор отделения, поедет в Москву, передаст письмо Салату, как тот будет читать внимательно, серьезно…

Иркутск давно уже окутала ночь, темная, непроглядная. И только где-то там, далеко-далеко, уже начинал брезжить рассвет.

На следующий день (совпадение!) пришла телеграмма Центрального чехословацкого бюро агитации и пропаганды при ЦК РКП (б). «На Западе нужны работники, – говорилось в ней. – Мы уже несколько раз требовали… Гашека через ЦК и Реввоенсовет… Нужно за границей, в Чехословакии, доказать преданность революции и коммунизму. Это верно именно для тов. Гашека, которого требуют делегаты II Конгресса[10]10
  Конгресса Коминтерна.


[Закрыть] на партработу в Чехословакию».

И в самом деле, Ярослава высоко ценили чехословацкие коммунисты, получая о нем великолепные отзывы. Весной в Москву приезжал тогдашний лидер чешской социал-демократической левицы, а впоследствии один из организаторов Коммунистической партии Чехословакии Богумир Шмераль. Он участвовал в работе IX съезда РКП(б) и III Всероссийского съезда профсоюзов. Вернувшись на родину в том же двадцатом году, писал о том, что о Гашеке ему рассказывала делегатка из Сибири. Говорила необычайно дружески, отмечала, что «он очень добросовестный, трудолюбивый, хороший товарищ. И все товарищи, работающие с ним, сердечно его любят».

Даже те, кто прежде хорошо знал Ярослава, удивлялись происшедшим в нем переменам. Выдающийся чехословацкий писатель Иван Ольбрахт тоже приехал в Россию. Его очень заинтересовала судьба своего знаменитого земляка. Он стал расспрашивать тех, кто работал, жил вместе с ним, делил невзгоды военной поры.

– Это один из лучших людей, которые есть у нас, – услыхал в ответ.

Ольбрахт слушал и недоверчиво усмехался: он-то хорошо знал о богемной жизни Гашека в Чехии, о его эксцентрических выходках, анархизме, легкомыслии…

– Не пьет? – спросил Ольбрахт.

– Что вы говорите, товарищ! – несколько даже возмутились собеседники. – Разве можно о нем такое…

И один за другим стали рассказывать о героизме Гашека, который он доказал в боях, о его мудрости, организаторских способностях, исключительном трудолюбии и услугах, которые он оказал России.

– Ярослав говорит, что будь у него десять жизней, а не одна, он бы их с радостью пожертвовал ради власти пролетариата, – сказала Софья Гончарская, сотрудница политотдела. И добавила убежденно: – И я ему безусловно верю. Он это доказал не раз.

«Да, – подумал Ольбрахт, – и в самом деле круто переменился. Такие слова в России зря не говорят. Много у него здесь больших и верных товарищей».

Гашек находил все новых и новых друзей. С одним из них сошелся довольно близко. Это – Владимир Зубцов[11]11
  Владимир Яковлевич Зубцов (литературный псевдоним – Зазубрин) – зачинатель советского романа. Его книга «Два мира», вышедшая в 1921 г., получила высокую оценку В. И. Ленина, А. В. Луначарского, А. М. Горького.


[Закрыть], сотрудник политотдела.

Даже странно, на первый взгляд, что у них оказалось общего? Тому всего 25 лет, а Гашек уже подбирался к сорока. Наверное, своей простотой, непосредственностью, необыкновенной общительностью, а главное, искренней влюбленностью в журналистику, в литературу. Владимир часто рассказывал другу о своих похождениях, о том, как в тюрьме, куда его посадили за участие в революционном движении, вел дневник, мечтал написать роман…

Однажды Гашек познакомил с ним Степана Ганцерова. На молодого наборщика произвела впечатление внешность Зубцова: высокий, широкоплечий, открытый лоб, черные волнистые волосы, зачесанные назад.

Особенно поразило его бледное юношеское лицо и черная, как смоль, борода.

– Сколько же ему лет? – спросил Степан.

– Твой ровесник. А что?

– Настоящий кержак. Чалдон таежный.

Гашек громко расхохотался, затем, хитро улыбнувшись, погрозил пальцем:

– Смотри, когда-нибудь подведешь сам себя этими прозвищами.