Текст книги "Чувство правого колеса"

Автор книги: Станислав Панкратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Вот такой крестник был у Мокеева, и он рассказал Булыгину на следующем дежурстве про этот вечер, про эту бутылку и про недокуренную «беломорину». И Булыгин сказал: никогда не пей с водителями, забудь это дело раз и навсегда. Мокеев сказал тогда, что тут ведь случай особый. И Булыгин согласился: тут – да, особый случай. Но больше не пей.

После того случая тезка куда-то пропал – то ли уехал, то ли в район перевелся, Мокеев точно не знал, знал только, что Николай бросил курить.

«Надо бы спросить – курит ли теперь», – подумал Мокеев и вошел в дежурку.

Динамик будто ждал его – тут же захрипел и произнес что-то невразумительное.

– Это пятьдесят третий, – сказал Олег и нажал тангенту. – Пятьдесят третий, заглушите мотор, вас не понять.

Пятьдесят третий заглушил мотор, и стало чуть внятнее:

– Шестой, шестой, я пятьдесят третий, как слышите?

– Слышу, разбираю вас, – сказал Олег, – прием.

– Шестой, тут на Зареке «Жигули» опрокинулись, без жертв, крыша, стекло, фары и еще по мелочи наберется рублей на триста, машина на ходу – можно пригнать в ГАИ? Прием.

– Давай, пятьдесят третий, гони, – сказал Олег глянув на Мокеева. Тот кивнул. – Гони, прием.

– Слушаю, будем минут через двадцать, – сказал пятьдесят третий – парень он опытный, ничего не пропустит, пусть сам и пригонит. Мокеев погрел руки у батареи, покрутил телефонный диск, набрал бюро погоды. Обещал ему механический голос дождь и минус три градуса.

«Первая ласточка уже есть», – подумал Мокеев про неведомые «Жигули» и приготовил бумагу и авторучки.

Взглянул на часы – они показывали два. Через два часа нужно бы проехаться по Урицкого, Валя должна идти с работы. Через два часа, повторил для себя Мокееа, и тут вошел лейтенант из ВАИ – военной автоинспекции.

– Привет, коллеги! – сказал лейтенант. – Что ж вы заставляете нас вашу работу ломить? Принимайте обормота, он по вашей части, вот... – За лейтенантом вошел мальчишка лет пятнадцати, усики уже пробиваются, глаза бегают, морда растерянная, а перчатками-крагами хлопает себя по ноге, будто не терпится ему.

– Вот, гражданин обормот, – снова представил его лейтенант, – ехал на мопеде и еще на багажнике пацана вез. Как под «КРАЗ» не угодил – чудо какое-то, наверное бог все-таки есть, не попустил, в полуметре колесо прошло...

Булыгин говаривал: земля размокла, колеса асфальт наматывают... или: проси, Мокеев, песок, нету трения... Булыгин любил высказываться. И таким вот соплякам бездумным, как этот мопедист, говорил Булыгин то, что сейчас повторит Мокеев, слово в слово:

– Сколько вам лет, молодой человек? Фамилия, имя, отчество?

– Пятнадцать. Будет в декабре. Санин, Женя.

– Со скольких лет можно ездить на мопеде по городу? А, Санин?

– С... четырнадцати... – как можно уверенней ответил пацан.

– А в чем ваше нарушение, вы поняли, Санин Женя?

– Понял, я больше не буду.

– Заверения – потом, когда разберемся. Меня интересует, что вы поняли, Санин Женя. В чем ваше нарушение, Женя Санин?

– Ну... ехал я... ну, это... скользко, ну, приятеля вез...

– Ну-ну. Теперь слушайте меня внимательно, Санин Женя. Но сначала пойдемте посмотрим ваше средство...

Мопед стоял в коридоре. Посмотрели, вернулись в дежурку.

– Так вот, Санин Женя. На таком мопеде ездить разрешается с шестнадцати лет. Так что это первое ваше нарушение. Кто купил вам мопед? Папа? Так, спросим с папы. Где папа? В командировке папа. Так, это мы сейчас проверим, Санин Женя. Второе – вопрос: когда вы получите паспорт? В шестнадцать лет, правильно. Паспорт закрепит за вами, Санин Женя, гражданские права и даст вам право, относительное пока, распоряжаться собственной жизнью. Так? Я понятно говорю? Понятно, хорошо. Право распоряжаться собственной жизнью что означает? Ну, можно пойти работать, можно прописаться – дома или в общежитии, так? Так. Я рад, что вы согласны. Но запомните, Санин Женя, что даже паспорт, который вы получите через год, не даст вам права распоряжаться жизнью других людей. Вот здесь главное ваше нарушение, Санин Женя, – вы посадили на багажник пацана, посадили на багажник собственного мопеда и, стало быть, рисковали не только своей головой, но и головой приятеля. Какое вы имеете право рисковать чужой головой, Евгений Санин, если вы даже собственной еще не распоряжаетесь?

– Почему ж собственной не...

– А потому, что мопед вам купил папа, на папины деньги, вот почему, – отрезал Мокеев, уже начиная сердиться на этого пацана, привыкшего задираться и стоять на своем. Он и дома, наверное, настоял на своем, и любящий папа выдал ему мопед за двести рублей – то ли на радость, то ль на погибель...

– Вот что, Санин Евгений, поскольку я вам говорю одно, а вы там про себя мните нечто совершенно другое, приходите-ка за мопедом с папой...

– В командировке он.

– Тогда с матерью.

– Она с ним уехала.

– Так. Вместе, значит, уехали.

– Вместе.

– У вас что, большая семья? Кто из детей, кроме вас, Женя?

– Сестра еще, в первом классе.

– Так. Ну что ж, мне торопиться некуда – мопед арестован, вы можете быть свободны. Приедет отец – милости прошу за мопедом и на душеспасительную беседу. Желательно в мое дежурство, после праздников, ясно?

– Да.

– Иди, Женя, корми сестренку.

Санин Женя потоптался и ушел. «До свиданья» не сказал – не до того Жене Санину.

– Расстроил человека, – сказал Мокееву Олег.

– Кто его знает! У меня впечатление, что я сам больше расстроился, – сказал Мокеев. – Веришь, я как вижу – пацан на улице падает или просто спотыкается, у меня в паху холодит, будто сам валюсь... Раньше не было, а как сына вырастил – холодит. Своему я мопеда не куплю, это уж будьте покойны...

– Что так?

– А так, баловство... Денег не жалко, но ведь дорого, по нашим-то прибылям. Но не только в том, а как бы сказать... вот, видишь, этот Женька крутит, чтоб дело без отца обошлось... а понятия у него нет – что мопед денег стоит. Он сам копейки не заработал. Он об этом просто не мыслит. Это ж видно, чистенький паренек, как носовой платочек... Я, понимаешь, боюсь своего парня испортить. Вольной валюты ему не даю. Валя в школе тоже не ах какие тыщи зашибает, очень не разойдешься... А сам я в четырнадцать лет шестьсот рублей домой приносил, копейка в копейку. Семь классов кончил – и работать. В совхозе мать счетоводом, она рублей семьсот приносила – деньги еще старые были, да я шестьсот. А работы были – воду возил от речки, бочка круглая, лошадь старая, подъем крутой. В речку загонишь телегу задним ходом, да черпаком, черпаком, а черпак ведерный – наломаешься, пока бочку нацедишь... А в гору заскрипит телега да вода из горловины побежит – веришь, так бы ладонями и собрал обратно, да. А ты говоришь – мопед... Самое выгодное дело было, но это через год меня допустили – камень ломать. Бригада была, мы этот камень там же, у речки, ломали – на берегу, из обрыва. Потом известь из него производили... Он такими плитами ломался, так мы, пацаны, эти плиты на телегу по двое, по трое кидали, враскачку. Поворочал я всласть. И про мопеды – знаешь, Олег, – не было про мопеды разговору...

Мокеев поводил пальцем по стеклу на столе. Под стеклом лежала телеграмма отца.

– Теперь время другое, – сказал Ростислав Яковлевич. – Благо, понимаешь, состояние растет...

– Другое, – согласился Мокеев, – кто спорит! Но я так понимаю, Яклич, что для всякого состояния у нас должен быть один закон: удовольствие пусть вперед работы не забегает. Иначе мы себя испортим.

– Это так, – сказал Яклич.

Вошел Суржин, или, как в ГАИ все его звали, лейтенант Володя! Было три Володи, все Андреевичи. Этот был лейтенант Володя, в отличие от двух капитанов.

Лейтенант Володя был старым приятелем Мокеева, занимался он дорогами, строителями, неурядицами и непрерывным улучшением организации движения. Улучшение это всегда во что-нибудь упиралось, часто в непредвиденное. Лейтенант Володя каждый раз, встречая административное препятствие, удивлялся, искренне, по-детски горячо доказывал «смысловую сторону вопроса», смешно разводил руками, когда его не понимали или делали вид, что не понимают. Потом, немного остыв, лейтенант Володя приступал к длительной осаде, готовил убедительные письма в инстанции – о «смысловой стороне проблемы», подшивал ответы, составлял графики, вычерчивал схемы, словом, как он выражался, «развивал и двигал». Наверняка и теперь лейтенант Володя развивает и двигает какое-нибудь очередное и очевидное дело и сейчас просто зашел поплакаться старому приятелю в жилетку.

– Привет, – сказал лейтенант Володя, – привет дежурной службе. Как несете?

– Хорошо несем, – ответил Олег.

– Пока тихо, – сказал Мокеев. – Привет, смысловая сторона....

Этого оказалось достаточно, чтоб лейтенант Володя завелся.

– Да какая смысловая!.. – Он отмахнулся. – На стыке проспекта Свободы и Калинина эти кусты идиотские никак не вырублю... и не могу сообразить, где смысл... тьфу!

– Во-первых, не кусты, а яблони, – поправил Мокеев.

– Кусты! – с нажимом сказал лейтенант Володя. – Кусты! Потому что яблони обязаны давать яблоки. А на этих кустах никто отродясь яблок не видал...

– Зато как по весне цветут! – возразил Мокеев, слегка подражая зампреду горисполкома – его манере говорить, повышая голос к концу фразы. – Как цветут! Какая россыпь белизны! Сколько радости доставляют задерганным горожанам – в вегетативный период...

– Тебе смешно... вот именно, вегетативный... На этом стыке все время что-то зреет... четвертое происшествие за полтора месяца...

– Пустяки не аргументы, – продолжал Мокеев поддразнивать приятеля. – Там даже не столкновения, а так – касания. Ни одного покойника, даже выбитого стекла еще не было...

– Стекла-то были. А покойника мы дождемся. Как аргумента... Слушай, Николай, а ведь кроме шуток, а? Непонятно и стыдно, если из-за двух паршивых кустов появится в сводке лишний покойник!

– Не кустов, а яблонь. И спроси что-нибудь полегче.

– Вот и он говорит – яблонь. Вегетативный период... россыпь белизны... ты что, за дверью подслушивал?

– Зачем за дверью? Про эти яблони мы лет десять долбим, еще до твоего появления на гаишном горизонте начали. Все аргументы наизусть. И на этом стыке не только касания случались – и сотрясение мозга было, и переломы, и материальный убыток свыше ста рублей... только покойника не было.

– Тогда я тем более не могу понять, где ж смысловая сторона... почему зампред так уперся в эти кусты!

– А ты со старыми кадрами посоветовался? Ты, прежде чем зампреда атаковать, пришел к старикам с поклоном?

– Вот видишь, пришел же...

– Не финти, лейтенант Володя, ты просто так пришел, попутно. А прямого вопроса ты не ставил...

– Ладно, Мокеев, ставлю прямой вопрос: почему?

Мокеев повернулся к старшине Ростиславу Яковлевичу – тот восемнадцать лет крутил милицейскую баранку и все здесь в городе знает.

– Яклич, ну-ка просвети молодого, необученного, в чем россыпь проблемы?

Яклич снял фуражку, покрутил в руках – тоже старая привычка, будто на митинге слово держит. Если, конечно, не с нарушителем толкует.

– Да как сказать, Николай Савельевич, дело известное...

– Яклич, не финти, не рви ты душу лейтенанту Володе – парень извелся весь...

– Одно скажу: Иван тут Трофимыч замешан.

– Какой Иван Трофимыч? – спросил лейтенант Володя недоуменно.

Ростислав Яковлевич не ответил, только посмотрел на Мокеева. Мокеев насмешливо сказал:

– Ну, лейтенант Володя, если ты не помнишь Ивана Трофимовича, то я уж не знаю, где твоя смысловая сторона... Напрягитесь, лейтенант, ну-ка... соберитесь с памятью... Иван Трофимович!

– Ну да! Неужели... сам?

– Видишь, пошарил в памяти и нашел. Да, сам.

– А при чем тут он? – снова спросил лейтенант Володя – он ужасно бывал недогадлив, когда застанут его врасплох или огорошат вот так, как сейчас.

– Твое счастье, Володя, что ты в ГАИ попал. В угрозыске ты бы неделю не продержался. Лет двадцать тому случился в городе воскресник, и на том воскреснике Иван Трофимыч посадил яблоню, первую в городе. Теперь их, как говорится, несколько штук, и все на месте – кроме этой, первой. Она в цвету перекрывает видимость на перекрестке, и кто-то когда-то поплатится за эту россыпь белизны.

– Здоровьем или жизнью.

– Может случиться...

Возникла пауза. Мокеев с интересом рассматривал расстроенное лицо лейтенанта Володи, старшина Ростислав Яковлевич крутил в руках форменную фуражку, смущенный своим знанием городских тонкостей, а Олег, усмехаясь, читал Тургенева – Олег учился на заочном отделении, свободную минуту на дежурстве он отдавал знакомству с классикой.

Подал голос городской телефон.

– Дежурный ГАИ старший лейтенант Мокеев слушает.

Некоторое время Мокеев держал трубку, одна бровь его поднялась, подергалась, выражение иронии скользнуло по лицу и пропало. Отвечал он вполне серьезно:

– Нет, этого мы не можем сделать. Если считаете нужным – сообщайте нам, мы разберемся, а таких сведений не даем. Нет, дорогой товарищ, давайте без самодеятельности.

– Вот, – повернулся он к остальным, – кому принадлежит машина номер такая-то, она меня на улице обрызгала? Так что же, товарищ лейтенант, будем делать с плодовыми деревьями, с украшением города?..

– Кусты, – буркнул лейтенант Володя и вышел.

– Расстроили человека, – сказал Яклич и надел фуражку. В дверь коротко стукнули, и вошел сержант с пятьдесят третьей машины, а за ним еще двое – один ничего, другой какой-то влажный: глаза блестят, лицо потное, справа, у виска, Мокеев заметил слипшуюся прядь волос, подозрительно черную.

– Прибыли! – объявил сержант. – «Жигули» у парадного подъезда, хозяин вот он, собственной персоной.

Хозяин держался прямо, но дышал в сторону.

– Ростислав Яковлевич, вызови-ка «скорую», гражданин голову, кажется, разбил, – четко сказал Мокеев, и все его слышали.

– Не надо «скорой», товарищ дежурный, – сказал хозяин «Жигулей». – Дешево отделались, пустяками обошлось.

– Отставить «скорую», старшина, – сказал Мокеев. – Пошли посмотрим, что там за пустяки у парадного подъезда...

Все вышли на крыльцо. Сверху сыпал снег, настоящий, крупный, холодный. «Не миновать гололеда к вечеру!» – еще подумал Мокеев. «Жигули» стояли понурившись, машина словно чувствовала себя виноватой здесь, у дверей ГАИ. Лобовое стекло, сплошь молочно-белое, в трещинах, выдвинулось из рамы, крыша вмялась внутрь кузова и нависала спереди козырьком, левая фара превратилась в аккуратный эллипс, багажник перекосило, и крышка не отпиралась.

Мокеев взглянул на спидометр: машина прошла... сто пятьдесят километров...

– Н-да, хозяин... не много ты проехал за пять с лишним тыщ... – сказал Мокеев, искренне расстраиваясь за порченое добро.

– Н-ничего, – сказал хозяин, – дело-то пустое, рублей на пятьдесят ремонта, ерунда.

Мокеев коротко взглянул на хозяина, поморщился. Держался хозяин преувеличенно прямо, то и дело расправлял плечи, но познабливало его от пережитого, передергивало, и тут уж он ничего не мог с собой поделать – психика!

– Ну, хозяин, крупно живешь, – сказал Мокеев, открыл дверцу, попробовал тормоза – исправны. – Что делать теперь, а?

– Поправим, – выдохнул хозяин, и по тому, как он сказал одно это слово, Мокеев решил, что выпили они с дружком порядочно, никак не меньше бутылки на нос: хозяин старался говорить покороче и на выдохе, так ему было легче. Длинной фразы хозяин избегал, чтоб не запутаться.

– Сначала давайте протокольчик составим, – сказал Мокеев. – Чтоб разговоров не было. А потом уж насчет ремонта похлопочем.

– Согласен, – выдохнул хозяин, – только...

– И никаких условий. – Мокеев вдруг почувствовал глухое и сильное раздражение. – Если уж водительскую карьеру начинаете пьяным, то...

– Я что? Я ничего, – сказал хозяин. – Жить так жить...

– Жить, так вверх колесами, – сказал Мокеев и пошел обратно в дежурку. И пока шел, думал, что легко, видать, деньги достаются хозяину, если после бутылки водки он садится в машину покататься по молодому льду на мостовых...

Ко всему прочему, у хозяина еще и прав не оказалось. Мокеев отправил хозяина на экспертизу, чтоб официально засвидетельствовать опьянение, а дружка, с которым тот катался, посадил за стол:

– Вот бумага, ручка, пишите.

– Чего писать?

– Пишите, как все было. Куда ехали, где перевернулись, сколько выпили, где, когда, – все.

Дружок загоревал.

– Да чего там выпили, разговелись только... Он говорит, пойдем, покатаю на «Жигулях» на новых...

– Вот-вот и пишите, нам все интересно.

В дверь постучали. Олег сказал, не отрываясь от Тургенева: «Да!» – но невнятно, видать, сказал, потому что постучали снова.

Олег отложил книжку.

– Ну кто там у нас такой робкий! – И распахнул дверь. За дверью стоял давешний подросток, у которого арестовали мопед. И женщина рядом. Мать, конечно. Столько в глазах этой женщины было тревоги, недоумения, смутного вопроса – всего вместе!

– Что случилось, товарищ... милиционер? – не спросила, а выдохнула она, обращаясь к Мокееву прямо из коридора. Нужно было дать ей успокоиться и «пропитаться» атмосферой. Поэтому Мокеев извинился:

– Минуточку, пожалуйста, подождите. Вот здесь, за столом. Садитесь, пожалуйста. Сейчас я товарищам дам задания, потом мы с вами поговорим. – Он усадил женщину за стол. Заглянул через плечо дружка, который скрипел пером, старался.

– Как дела?

– Да вот, сочиняю...

– Ну-ну, правду только сочиняй, чтоб не запутаться...

– Так чего там... выпили-то по капельке...

– Укажите, сколько капелек...

Вернулся хозяин «Жигулей» после экспертизы. Ростислав Яковлевич, который хозяина сопровождал, незаметно кивнул Мокееву: порядок. Они давно дежурили вместе, и давно разработана была беззвучная система сигналов: вошел, кивнул – значит, хозяин опьянение признал, протокол подписан врачом, теперь осталось взять у хозяина письменное объяснение. Чтобы они с дружком не сговаривались в деталях, Мокеев провел хозяина в соседнюю комнату, где стоял свободный стол:

– Сюда, пожалуйста. Садитесь, вот бумага, пишите все как было: откуда ехали, куда, с какой скоростью, где перевернулись, где и с кем и сколько пили перед поездкой – словом, все. И подробно. Административная комиссия будет разбираться, ей нужны серьезные и честные сведения.

– Понятно, – сказал хозяин. – Мне скрывать нечего...

– Ну-ну, – подбодрил Мокеев и вышел к родительнице. Женщина встала ему навстречу – он не стал ее снова усаживать. Разговор официальный, можно и стоя, решил Мокеев.

Прежде чем начать, он секунду-две всматривался в лицо женщины, пытаясь представить на ее месте свою Валю. Что-то не получалось – представить. Потому хотя бы, что сына своего Мокеев сызмала научил не врать. Вот с этого и начать нужно.

– Что ж вы, молодой человек... – начал Мокеев. – Вы ж сказали мне, что мать вместе с отцом в командировку уехала. Что-то быстро она вернулась, а? Неожиданное возвращение? Сюрприз?

Паренек отвернулся и молчал.

– Ну так как? – Мокеев обратился к мамаше. – Вы что, только вернулись в город?

– Да никуда я не ездила.

– Понятно, – сказал Мокеев. – Понятно. Будем считать этот момент третьей ошибкой: ложь представителю закона... Так что, Женя Санин, будем продолжать разговор или подождем, когда отец из командировки вернется?

Мокеев уже понял кое-что из отношений в этой неведомой ему Семье. Перед матерью сын не боится показаться и лгуном – видимо, простит. А до отца, который купил ему мопед, дело доводить не хочет. У всех свои сложности...

– И не отдавайте ему эту заразу, – близкая к слезам, заговорила мать. – И оштрафуйте подороже, а мопед в счет штрафа продайте – и черт с ним, с мопедом!

– Ну ты! – вдруг прикрикнул сын. – Чего мелешь!..

– Ты как, щенок, с матерью разговариваешь! – Старшина Яклич вскочил вдруг, вырос перед Женей Саниным. – Ты как, подлец, с матерью говоришь!

Мокеев даже растерялся от такого взрыва Яклича... А Женя Санин отшатнулся от старшины, который, казалось, сейчас сомнет этого лживого щенка.

– Спокойно, старшина. Пусть мамаша сделает вывод сама, а сейчас мы так порешим это дело. Поскольку Евгений Санин оказался человеком ненадежным, мы официально задерживаем его средство передвижения – мопед – и подождем, когда приедет из командировки глава семьи. Вот тогда, Женя Санин, милости просим за мопедом. Заодно и поговорим.

– Так я же пришел с матерью, – сказал Женя Санин, на что-то еще надеясь.

– Видишь ли, Женя Санин, ты даже здесь, в милиции, позволяешь себе покрикивать на маму. Боюсь, мало будет проку от нашей беседы... Подождем отца. Думаю, это надежнее...

– Подождите-подождите, – сказала мать. – Пусть сам и разбирается... сам купил, пусть сам и расхлебывает...

– Договорились, – подвел итог Мокеев. – Кстати, Женя, у крыльца «Жигули» стоят, ты подойди, полюбуйся. Между прочим, эта машина на четырех колесах, а твоя – только на двух...

Санины ушли. Мокеев отобрал объяснения у хозяина «Жигулей» и его дружка. Молча прочитал, усмехнулся, протянул Олегу. Тот прочитал, невозмутимо положил на стол.

– Так сколько выпили, друзья? По сто пятьдесят, как пишет один, или по двести-триста, как сообщает другой? – Мокеев смотрел на хозяина.

– Какая разница, старшой, так и так – сплошные убытки...

– Разница в правде. Только что тут Женя Санин завирался, пятнадцати лет от роду, теперь вы тут путаете, взрослые дяди... Договориться не успели, что ли?

– Так когда ж договариваться! – сказал дружок. – Только на голову стали – тут и гаишники...

– Будем считать, что вам повезло, – сказал Мокеев и отпустил гуляк, предупредив хозяина: – Во вторник на комиссию.

– Можно и во вторник, – махнул рукой хозяин «Жигулей», уже заметно протрезвевший. – Где машину искать?

– На платной стоянке искать, – сказал Мокеев.

Ушли.

Мокеев вздохнул. Яклич снял фуражку, собираясь что-то сказать, но раздумал, достал платок, вытер лицо, маленькую лысину, шею. Вывернул платок, вытер фуражку изнутри, по ободку.

Олег постучал пальцами по столу, вопросительно посмотрел на телефон, потом на радио, раскрыл книжку. Начал читать, оторвался, спросил Яклича:

– Как последнюю сыграли Корчной – Карпов, не слыхал?

– Вничью сыграли, – сказал Яклич, тоже болельщик. – Как думаешь, кто одолеет?

– Сильнейший, – сказал Олег и углубился в Тургенева.

– Кончишь заочный, будешь таких вот обормотов учить, – задумчиво сказал Яклич, имея в виду Женю Санина.

– Буду, – сказал Олег.

– Ты их совести учи, прежде всего совести, понял?

– Угу, – согласился Олег автоматически и продолжал читать.

Телефон заурчал. Мокеев снял трубку. Лейтенант Володя спрашивал, как насчет обеда. Договорились пообедать вместе, время еще позволяло.

Лейтенант Володя забежал в дежурную часть уже одетый. Мокеев влез в свою черную форменную куртку. Вышли.

С неба сыпала холодная крупа, ветер леденил, грязь уже начало прихватывать.

– Хороший хозяин собаку не выпустит, – сказал лейтенант Володя и поежился. – Куда двинем?

– А что, появился выбор? – удивился Мокеев. Обычно, когда срывался домашний обед, Мокеев и лейтенант Володя ходили вместе в «Листик», ближайшую столовку. Размещалась она в новом доме, в плане дом походил на трилистник.

– В «Листике» народу сейчас... – сказал лейтенант Володя. – Двинем давай в ресторан...

– Ого! Наследство получил?

– Съедим хорошую отбивную. Наследства пока нет, но повод к отбивной имеется. Позвонил я Ивану Трофимовичу...

– Да ну! Самому?

– Самому. Секретарша пытала, кто и зачем. Я объяснил, что из ГАИ, по личному делу, очень срочно. Она там посовещалась и соединила.

– У Ивана Трофимовича сын на «Запорожце» ездит, может, подумал чего... Ну и?..

– Ну, извинился я, сказал, что через голову начальства звоню, так и так, вопрос серьезный и щекотливый...

– А он?

– А он говорит: «Да, пожалуйста, я слушаю вас».

– А ты?

– А я излагаю все как есть. Так и так, вы принимали личное участие в воскреснике, сколько-то лет тому... посадили собственноручно яблоню на углу Свободы и Калинина. Теперь мы эту яблоню никак не пересадим – разрослась, закрывает обзор водителям, создает...

– Да не тяни ты! Знаю я всю правду про эти кусты!

– Яблони... Иван Трофимыч говорит, что, мол, он ни при чем, нужно – согласовывайте с исполкомом, решайте сами... Я говорю, что как раз согласование не выходит никак, вот уже который год бьемся, ссылаются на красоту – и никак. Он говорит: так почему ж вы ко мне звоните, я-то чем могу... Я ему объясняю: мол, посоветовался с мудрым старшиной, который служит двадцать лет, он и подсказал, почему зампред в исполкоме никак не сдвинется – потому, что Иван Трофимыч сажал яблоню... Он говорит: вот как? Я говорю: да, так, извините, но другого выхода не вижу, только к вам обратиться, еще раз прошу прощения. Он помолчал, говорит: и сколько вы согласовывали эту яблоню? Я говорю: я занимаюсь года три, да до меня мусолили сколько-то лет. Думаю, говорю, что лет восемь, не меньше. Он еще помолчал, а потом – спасибо, говорит, что позвонили, я, говорит, это дело сдвину. Вот так.

– Да-а, – искренне удивился Мокеев. – Это, брат, событие – эх, жаль, время служебное, это дело отметить бы надо...

– Ты ж трезвенник, Мокеев!

– Ну, по такому случаю... Но, считай, выговор у тебя уже есть, лейтенант Володя... через голову действуешь, субординацию нарушаешь...

– Уже получил – устный, правда.

– Когда успел?

– А сразу и получил. Пошел к полковнику, так и так – доложил. Прошу извинить, действовал через голову, нарушил субординацию, но другого решения проблемы не видел, больше не буду, считайте этот случай исключением...

– И – воткнул?

– Устный.

– Значит, доволен. Инициатива все-таки.

– Да, пожалуй. Чего будешь есть?

Они уже сидели за белым столиком, такие странные здесь в рабочее время; зал был полупустой, и все, кто в зале, смотрели на них, неожиданных милиционеров, – в ресторане, средь бела дня. Впрочем, подумалось Мокееву, вечером они выглядели бы еще страннее.

Заказали, закурили, пооглядывались, помолчали.

– Я уж сколько лет в ресторан не наведывался! – сказал Мокеев.

– Что так? – на всякий случай спросил лейтенант Володя, хотя признание это для него не новость. Все в ГАИ знали, что любит Мокеев домашние обеды, и ужинает дома, и вообще – парень не гулена, тянет его к своему гнезду, непонятно даже, почему. Видел лейтенант Володя жену Мокеева – Валю: не сказать чтобы красавица, не сказать чтоб сильно некрасивая – так, нечто среднее.

Лейтенант Володя был еще очень молод, и не утряслось в нем настоящее понимание подруги жизни, холостой еще был взгляд на эти вопросы.

Мокеев думал как раз об этом – о Вале, о том, что не помнит, когда они вместе были в последний раз в ресторане, о том, что и вправду стоило бы заказать столик, да посидеть с Валей вместе, да потанцевать вечерком... Да, пожалуй, скоро не раскачаешься – нужно еще костюм посмотреть свой штатский. Сколько уж не надевал, еще неизвестно, налезет ли... Что-то в плечах пошире стал, вот и привычный китель тянет, как руку подымешь. И еще думал Мокеев, как незаметны они будут с Валей в ресторане, если придут сюда вечером.

Кто-то когда-то спросил Мокеева – за что, мол, ты такую учительницу выбрал себе, мол, ничего такого выдающегося, мол, на парней спрос повышенный, мог бы повременить, поприкинуть... Так, по молодости, кто-то ляпнул. И Мокеев теперь уж не помнит, что дураку ответил, но задумался, для себя задумался. И решил, что самое главное в Валином лице – самостоятельность и доброта. Простое у Вали лицо, доброе – и свое. Вот что самое важное – свое лицо. Смотри-ка, стоило прийти в ресторан, в непривычную, так сказать, обстановку, чтоб понять, какое лицо у жены. Мокеев довольно резко повернулся в сторону подходящей официантки – та даже испугалась слегка.

– Вам что, товарищ? – спросила, опешив.

– Нет-нет, ничего, это так, – извинился Мокеев – не скажешь ведь, что повернулся сравнить ее с Валей. Официантка еще покосилась на Мокеева, пододвигая ему тарелку и чувствуя какую-то неясную вину перед этим милицейским. Похожа она была в профиль на какую-то киноартистку, Мокеев не помнил фамилии, в кино видел и еще в кабине «МАЗа» – помнится, задержал водителя за превышение скорости.

А у Вали свое лицо, очень простое, доброе, очень русское – свое.

С тем и принялся Мокеев за солянку.

Перед бифштексом получилась вполне ресторанная пауза, лейтенант Володя заметил даже:

– Смотри-ка, не хочет девочка с нами расставаться, вон от кухни любуется. Ты, брат, так на нее взглянул – теперь до вечера продержит...

– А ты посигналь ей.

Володя посигналил.

– Ты как отдыхал, ездил куда или дома? – спросил Володя Мокеева – тот днями только из отпуска вернулся.

– В Питер ездил, к сестренке, потом в степи летал, в Казахстан.

– К отцу?

– К нему.

– Ты рассказал бы, а то бормочут всякие чудеса... Расскажи! Если хочешь, конечно, – добавил лейтенант Володя – деликатности у него не отнимешь. Мокеев и сошелся с ним из-за этой деликатности. Мокееву вообще деликатные люди нравились, и сам он, как Валя однажды выразилась, страдал деликатностью.

Страдал... А как иначе? Страдал, конечно. Если Валя такое ему сказала – считай, выругала. Она и не прибавила больше ничего, а Мокеев так и считал: выругала.

И правильно, сколько ж можно! Работал он в ГАИ уже пятнадцать лет, не меньше. Да, Витальке скоро пятнадцать, за год до его рождения он и поступил сюда. И с тех пор квартиры получить не сумел. Год назад пришел подполковник из Управления обследовать условия на предмет очередности квартирной, спрашивает: «Товарищ старший лейтенант, что у вас здесь?» Это он про их комнату. «А все здесь, товарищ подполковник, – сказал Мокеев. – Спальня, столовая, библиотека, детская – все». В своей комнате мог он себе позволить чуточку юмора – на такой, тем более, юмористический вопрос.

«Как? – спросил подполковник. – А сын где спит? Вы ж говорили, что сын у вас». «Так точно, сын Виталька, четырнадцати годов, вот на этом диване спит сын, – сказал Мокеев и показал на диван. – А мы с женой вот здесь», – показал он на кровать, от которой до дивана было ровно метр и десять сантиметров. Еще в комнате помещался стол, на котором ели и Виталька готовил уроки, еще этажерка с учебниками Витальки и будильником, и у самой двери – вешалка на четыре крючка. «Восемь метров ровно, – сказал еще Мокеев подполковнику, когда тот зачем-то повернул голову. Мокеев подумал, что начальство прикидывает метраж. – Можно не мерить, недавно обои клеили, сосчитано...»

Подполковник как-то странно посмотрел на Мокеева и сказал только: «Я доложу, старший лейтенант, о ваших условиях».

Теперь вот Мокеев ждет квартиру в новом доме, строители ели землю, что к ноябрьским сдадут, но что-то заело у них, теперь к новогодью сулят. Улита едет... Валя говорит: «Ничего, товарищ старший лейтенант, столько ждали, еще погодим, вот майора получишь – и вселимся...» Валя шутит.