Текст книги "Чувство правого колеса"
Автор книги: Станислав Панкратов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
Станислав Панкратов
Чувство правого колеса
Повесть
Петру Борискову
С утра было настроение, какое принято называть хорошим. И теперь еще приятно было Мокееву катить по чистому утреннему городу, поглядывать на первых прохожих, на груды палого листа, собранные дворниками у тротуаров. По Урицкого, прижимаясь к бровке, шла уборочная машина, вращала щетками, втягивала в глухое нутро долгую осень этого года. Мокеев притормозил, вытащил из кармана и еще раз прочитал телеграмму. Отец приезжал завтра утром, ленинградским поездом.
Настроение не пропадало, но Мокеев привычно ожидал, кто первый начнет это настроение разрушать.
Так всегда – сначала у тебя настроение, потом от этого настроения по кусочку отщипывают, отщипывают, отщипывают, и от душевной радуги остается одна только краска – рабочая. Ждать долго не пришлось. На перекрестке (светофоры еще не включили) мелькнул длинный автобусный кузов, и по тому, как высоко взлетел он на выбоине (сколько долбили дорожникам, чтоб засыпали!), по высоте подскока Мокеев привычно определил: километров восемьдесят.
«Куда ему торопиться, пустому!» – подумал Мокеев, а нога уже сама утопила акселератор, «Москвич» рванулся вперед за автобусом. Мокеев свернул на улицу Правды и начал догонять.
«Моторы у теперешних автобусов – не вдруг достанешь лихача!» – привычно думал Мокеев и скосил глаз на спидометр: шестьдесят... пять... семьдесят... пять... восемьдесят... «Москвич» поровнялся с кабиной водителя, но тот увлекся, не видит милицию рядом. Мокеев взял микрофон: «Водитель автобуса четырнадцать – пятьдесят два, остановитесь!» – и обогнал, и обернулся, и сам начал притормаживать, следя в зеркальце, как сзади тормозит, повинуясь, львовский автобус с табличкой «экскурсионный».
Пока тормозили, Мокеев со старой досадой подумал: «И куда спешим? Ставим моторы с таким запасом мощности, будто на этом автобусе по вертикальной стене гонять... да что там машины – вон сахар стали делать быстрорастворимый. Чаю стакан выпить – и то норовим секунду сберечь, на растворимости натягиваем. Куда торопимся? Да ложечкой помешать – тоже ведь удовольствие». – Мокеев додумывал про странную эту спешку и смотрел на водителя, который вылез из своего экспресса и шел к нему, к Мокееву, вытягивая из кармана свои затертые права и сосредоточиваясь на выражении виноватости и покорности следовать указаниям.
А Мокеев прикладывал руку к козырьку, приветствуя гражданина и одновременно вопрошая:
– Что ж нарушаете с раннего ранья, товарищ водитель? – И протянул руку за правами.
– Так, товарищ инспектор, – начал водитель, – сколько долдоню механику, и начальнику, и кому там еще – не дают резины: нет, говорят, хоп што...
По правам выходило, что водитель первого класса и ездит пятнадцать лет. И должен, стало быть, чувствовать скорость.
– Резина само собой, – сказал Мокеев, исподлобья глянув на автобусные скаты. – Резина – да, но почему гоняете по городу непозволенно?
– То есть, товарищ инспектор...
– То есть, товарищ водитель, восемьдесят километров – не городская скорость. А сколько можно в городе?
– Шестьдесят можно.
– Так почему ж восемьдесят?
– Так, товарищ инспектор, спидометр не работает! Сколько долдоню и механику, и начальнику за спидометр, толку – чуть...
– Сколько за рулем?
– Шестнадцатый годик пошел.
– Ну вот, шестнадцатый... первый класс... за пятнадцать лет не умеете определить: шестьдесят или восемьдесят?
– Товарищ инспектор, да не было ж восемьдесят... не может быть...
– А зачем мне вас обманывать? У меня спидометр в порядке, я по прибору следил...
– Ну, прошу извинить, если такое дело. С утра всегда занижаешь, силы много, все прибавить хочется...
У водителя, значит, тоже утренний подъем.
– Права красивые, дырок делать не будем, – сказал Мокеев и вернул права. – А рубль в казну взыщем за превышение.
– Это пожалуйста, – обрадовался водитель, – рубль не потеря, но механику я плешь протру насчет спидометра...
– Во-во, протри ему, – сказал Мокеев, выдавая квитанцию. – Только не говори мне больше, что не знаешь разницы – шестьдесят или восемьдесят. А то я краснею, когда мне врут. Лады?
– А как же! – Водитель протянул рублевку, все еще улыбаясь и радуясь, что легко отделался.
Мокеев сел за руль, свернул к заводу и немного постоял у павильона. Торговля уже шла, мужики табунились у окошечка и чей-то трактор стоял у проходной. Мокееву интересно было – не в пивной ли очереди выстаивал тракторист? По виду вроде не было его там, но кто его знает – нынче по виду можно и ошибиться. Пока стоял да рассматривал, вспомнилось, как водитель автобуса легко рублевку отдал – прямо с радостью. У него там, похоже, еще наготовлены были, чтоб без сдачи. А ведь если сообразить, то кило сахару отдал, даже с лишком. За погонялки. Обычного сахару, рафинадного, который ложечкой в стакане помешать – одно удовольствие... чтоб засластило... Легко он сахаром кидается, этот парень, легко. Хотя, если прикинуть, рублей триста пятьдесят он в месяц выколачивает. Десятка на день выходит, ничего.
Тракторист вышел из проходной, завел свою «Беларусь», и Мокеев вздохнул: слава богу, не в пивной очереди водитель, хоть тут пронесло. Но утреннее легкое настроение проходило, таяло. На улице Ленина, около университета, светофор уже включили, но красный свет не помешал какой-то блондинке сунуться под самые колеса. Пришлось снова взяться за микрофон: «Гражданка в светлом плаще! Что вы там забыли под колесами? Вернитесь на тротуар. Пожалуйста!»
Прохожих прибавилось, а тут студентов полно. Мокеев не без злорадства увидел, как блондинка вспыхнула, вернулась на тротуар и приняла независимую позу. На нее смотрели, но в данную минуту ей эти взгляды, кажется, не импонировали...
Тут уж Мокеев ничего не мог с собой поделать. И в ГАИ, случалось, его поругивали за отступления от официальности, и звонил какой-то обиженный полковник и высоким тоном выговаривал, будто ему не только сделали замечание из милицейской машины, но еще и поиздевались и выставили на смех прилюдно. Начальник обиженному ответил, что рад слышать его живой голос в телефоне, что, конечно, самолюбие товарища пострадало, но сам-то он жив, с чем его горячо поздравляет весь личный состав областной автоинспекции. Но Мокееву на утренней летучке все-таки мягко поставил на вид – попросил поменьше отсебятины, поближе к официальности.
Мокеев несколько дней честно держался, но потом снова перешел на вольный разговор с нарушителями через динамик.
Город небольшой, Мокееву приходилось встречать знакомые лица, и он с удовольствием замечал, как такие вот обиженные, завидев милицейский фургончик с рупорами, почти молитвенно всматривались в светофор, выжидая зеленый. Самолюбие, оказывается, – фактор... Лучше уж словом по самолюбию, чем колесом по голове, окончательно решил Мокеев.
Начался «пик», троллейбусы отходили с полуприкрытыми дверьми, из которых торчали чья-нибудь спина или плечо: народ густо пошел, светофоры мерцали через правильные интервалы – Мокеев выверил по часам, и он, старший инспектор ГАИ, повернул «Москвич» носом к службе. Через десять минут начиналась планерка – полковник не признает опозданий.
Со своего стула в кабинете начальника Мокееву виден был угол за гаражной стеной, где все еще лежал смятый кузовок булыгинской «Победы».
Виден был изуродованный багажник – ударили сзади, на большой скорости, Булыгин руля не выпустил, а шейные позвонки не выдержали. Говорили вроде – полковник просил завгара обождать, не сдавать булыгинский кузовок в лом. Для наглядности, что ли?..
Булыгин, до своего случая, сидел на планерках вот на этом самом стуле, на котором теперь место Мокеева. У полковника издавна такой порядок – каждый сидит на строго своем месте.
Кстати, Булыгин видел тот же самый угол за гаражной стеной, и там, еще до прихода Мокеева, тоже лежал чей-то кузовок – от «виллиса», кажется. Была какая-то старая история, сразу после войны, когда автоинспекция в области только начинала складываться в службу.
Булыгин и был одним из первых в области гаишников, из самых известных. Легенды и теперь рассказывают новичкам. Как, например, остановил Булыгин одного злостного угонщика, голыми руками остановил. Началась вдруг серия угонов, частники-любители чуть не в машинах ночевали, и все же каждую ночь пропадала машина из гаража или с улицы. Угонщик точно выбирал – катался сколько мог по окрестным дорогам, потом бросал машину, да злобно бросал: то в кювете, то поперек дороги развернет, за крутым поворотом, чтоб другая машина стукнула. На ноги подняли всех, долго поймать не могли. Затаится, несколько ночей не слышно – потом опять... Булыгин поймал. Как он разглядел ночью в старом «ЗИСе» угонщика – кто его знает, он и сам толком сказать не мог. Но увидел, что не та рука машину ведет, какую-то неточность заметил – глаз-то набит! И дело было на окраине, под тусклой лампочкой «ЗИС» выворачивал из переулка – его там хозяин на ночь оставил, чтоб поутру в гараж не бежать. Булыгин руку поднял – стой, мол. Тот газанул мимо, и тут Булыгин руку в карман сунул и швырнул в боковое стекло. А чем швырнул, только потом выяснилось. Угонщик пригнулся, с управлением не совладал и воткнулся в забор. Ну, остальное – дело техники. Потом оказалось, что он ключами от квартиры запустил в угонщика. Наутро приехал на место – искали, еле нашли. Смеялись еще тогда...
А теперь вот Мокеев сидит на планерках на булыгинском месте. И должность от Булыгина перешла – старший инспектор дорожного надзора. А Булыгина нет.
Полковник в это время зачитывал суточную сводку областных происшествий, выбирая оттуда, что касалось службы ГАИ.
«В поселке Талка у гражданина Васильева из сарая похищен мотороллер «Вятка», новый, машина найдена на седьмом километре дороги, в лесу, разобранная, сняты колеса и карбюратор. Ведется расследование...»
«В 20 часов 44 минуты в дежурную часть поступил сигнал: на улице Маршала Мерецкова неизвестной машиной сбит гражданин Собин Н. Я., водитель с места происшествия скрылся. Машина, предположительно «ГАЗ-69», разыскивается...»
Полковник поднял голову:
– Дежурный, что со вчерашним темным наездом? Нашли?
Встал Виктор Куль, который сдавал дежурство за прошедшие сутки.
– Сам пришел, товарищ полковник. Утром сегодня, часов в восемь пришел. Меня, говорит, вроде разыскивают – вот он я...
– Смотри-ка! – удивился полковник. – Так что он говорит?
– Говорит, прохожий сам сунулся, пьяный. Но он успел остановиться – удара, говорит, не было, только коснулся. Там очередь стояла у ларька, все видели, могут подтвердить. Я поручил районному инспектору проверить...
– Ясно. Теперь, значит, еще один темный наезд, на гражданина Собина? Что-то у нас много стало темных... Будем ждать, когда водитель сам придет, или поищем?
Виктор Куль, минуя иронические интонации, отвечал вполне серьезно полковнику:
– Ищем, товарищ полковник. Там, мы узнавали, неподалеку живет один водитель, на «козлике» работает, в экспедиции. Проверяем его на всякий случай. Патрули предупреждены, в экспедицию запрос уже сделали, сейчас должны позвонить оттуда...
– Смотри, как у нас служба поставлена! – вроде как удивился полковник. – Садитесь, лейтенант Куль.
«В новом районе, на пересечении улиц Строительной и Социалистической, мотоциклист не увидел открытого люка на проезжей части... с тяжелыми ушибами доставлен в областную больницу...»
– Товарищи, я не для развлечения читаю сводку – делайте сразу пометки, кого это касается. Что за люк, кто виноват? Тотчас разберитесь, накажите виновных. Может, там работы кто-то вел, проверить – кто, найти прораба. Люди перестают думать и подставляют подножку ближнему...
«Во дворе дома номер восемь по улице Чкалова водитель мебельного автофургона, разворачиваясь, задел правым передним колесом мальчика, Борю Стафеева, четырех лет...»
«В поселке...»
– Что с мальчиком, товарищ полковник? – вдруг спросил Мокеев.
Полковник поднял голову: «С каким мальчиком?»
– С Борей этим, Стафеевым?
– А, с Борей... – Полковник оторвался от сводки. – Дежурный, что с мальчиком?
Снова встал Виктор Куль, сказал, заглядывая в журнал:
– В травматологию отправили Борю. Мать там была рядом, во дворе – с соседкой, что ли, заболталась... Я еще не узнавал, что с мальчиком.
– Ну-ка быстренько, – попросил полковник, – позвоните.
Виктор вышел звонить.
Полковник секунду смотрел на Мокеева, снова углубился в сводку:
«В поселке лесопильно-мебельного комбината водитель «ЗИЛа-130» на повороте не справился с управлением и произвел опрокидывание. В кабине, кроме водителя, ехал гражданин С. В. Колосов с сыном. Отец получил перелом позвоночника, сын в тяжелом состоянии доставлен в железнодорожную больницу. Водитель в нетрезвом состоянии...»
– В нетрезвом состоянии, – задумчиво повторил полковник. – Дело произошло в одиннадцать двадцать утра, а водитель грузовой машины уже в нетрезвом состоянии... Где ж он умудрился так рано набраться?
– На старые дрожжи, наверное, – предположил кто-то от двери.
– На старые, – повторил полковник. – Господи, как мы хорошо подготовлены, товарищи, просто холод по сердцу, до чего хорошо мы с вами подготовлены: заочно знаем, что на старые дрожжи... а двух человек можем недосчитаться... Проверьте на лесопильно-мебельном, кто там набалбесил, здесь почему-то нет фамилии водителя. Проверьте механика, всех, кто имеет отношение к случаю, и как из гаража ушла машина с пьяным водителем, почему в кабине оказался отец с сыном? Все срочно узнать и доложить. Недавно, помнится, мы имели удовольствие считать убытки на том же комбинате – проверьте-ка, может, у них там от начальника гаража до вахтера все в отпуск ушли?.. Проверить!
Виктор Куль вернулся, доложил:
– Домой отпустили Борю, к маме: ушиб у него, возможно легкое сотрясение – мать предупредили, чтоб последила; на голове ссадина, небольшая.
– Так, товарищи. – Полковник взглядом перебрал всех поочередно. – Через день праздники, в этом году три дня подряд празднуем – нагрузка будет предельной. Снег не выпадает, частник колеса в гаражи не прячет, следовательно, будет движение, будут и происшествия. У меня просьба: вы, Мокеев, примите-ка сегодня дежурство у Виктора, чтобы вас в праздничные дни не тревожить. Не возражаете?
Мокеев не возражал. Полковник, как всегда, помнил самое главное. А главное в предстоящий праздник для самого Мокеева было – приезд отца. Все знали, и никто, пожалуй, не станет ворчать на такую замену.
Внизу, в комнате дежурного, Мокеев расписался в книге, проверил несгораемый с оружием, надел повязку, загнал ее повыше локтя и положил под стекло утреннюю телеграмму, от которой и пошло настроение сегодня и с которой начался день. Отец обещал быть на праздники, сообщал поезд и номер вагона.
Пошел народ через дежурку, забухтел телефон, задвигались фишки на карте города и окрестностей, но память еще некоторое время сохраняла утро и утреннее ощущение жизни. Булыгин, бывало, приходил в философское расположение и рассуждал: «Настроение всякое – от ума...»
Это Мокеев как-то пришел на работу, улыбка от уха до уха – никак с лицом совладать не мог. От молодости, наверное.
Тогда он у Булыгина помощником был. Как теперь у него Олег – заместитель.
Булыгин тогда и рассудил: если от ума – то настроение, а если от молодых лет и от здоровья – значит, тонус.
Но сегодня, пожалуй, было именно настроение – так Мокеев определил для себя. Странно, но последнее время все чаще чувствовал он, будто от старика Булыгина получил наследство. Другими словами это ощущение и не передать – именно наследство. Хотя и не скажешь точно, в чем именно оно заключается...
Или потому о Булыгине подумалось, что отец вдруг сыскался? Мокеев не успел окончательно решить вопрос – пришел старшина Ростислав Яковлевич («Яклич») с площадки, попросил помощи:
– Товарищ старший лейтенант, сил нет – прорва машин, зашиваюсь, честное слово...
Если Яклич обращался так официально, значит помощь требовалась всерьез. И просил Яклич именно его помощи, самого Мокеева. Олег – заместитель – готовился к сессии, по возможности его старались не трогать. Не сговаривались, но не трогали без крайней нужды.
Как доказательство, выглядывали из-за старшинской спины три-четыре физиономии с выражением святого нетерпения и праведного гнева: привереды, задерживаете рабочий класс...
– Если что – зови, – сказал Мокеев Олегу, заместителю. – От телефона не отходи, я на площадке.
Давно ли он сам, Мокеев, с такой же одинокой звездочкой на погоне, был помощником у Булыгина? Время-то идет, время...
На площадке было не продохнуть от машин и водителей, и Мокеев сразу включился, оставив все прочие мысли на потом.
Не так давно установили новые правила перевозки людей, и ГАИ должна теперь перед каждым праздником и просто перед каждой субботой проверять готовность городских машин нормально везти людей. В основном, конечно, ехали на рыбалку или по грибы-ягоды. И каждую пятницу перед зданием ГАИ на асфальтированной площадке собиралась толпа. И каждый спешит, и стучат по часам, и приводят доводы. А людей в ГАИ мало, а машин в городе все больше и больше. И учреждений, кажется, прибавляется, и рыбаков не убывает. И всем надо быстро.
Новые правила должны обеспечить безопасность или хотя бы какой-то минимум безопасности. И пока эти самые правила не войдут в кровь водителей, придется гаишникам по пятницам топтаться на площадке, заглядывать в кузова и вертеть рули, убивая по полдня и больше.
Площадка сдержанно загудела навстречу Мокееву, а один, молодой, призывно крикнул:
– Товарищ капитан! Сколько ж торчать тут – заждались!..
– Ты чего это, не замуж ли за меня собрался? – спросил Мокеев и постучал по своему погону. – Льстишь...
Вокруг засмеялись, и Мокеев понял, что скучно на площадке не будет. Вот теплее – не мешало бы... Хотя было и от чего заскучать: с серого неба сыпало мелко, как из пульверизатора в парикмахерской, а с близкого озера толчками наносило холод, от которого хотелось спрятать руки в карманы.
– Товарищи водители, – сказал Мокеев, – госавтоинспекция просит извинить задержку с осмотром техники: нет людей, штаты не укомплектованы...
– Нам-то какое дело!.. – заворчал кто-то поблизости. – На всё причины...
– Желающие работать в ГАИ пройдите в отдел кадров, второй этаж, слева пятая дверь, – сказал Мокеев. – Гарантируем общагу и целых сто четыре рубля в месяц.
– А премия? А прогрессивка? – посыпалось со всех сторон.
– Обойдетесь, – сказал Мокеев улыбаясь и подступая к синему автобусу.
– Неужто сто четыре? – спросил чей-то сипловатый басок, но Мокеев не ответил и постучал по крылу:
– Чье средство?
Осмотр средств передвижения, которым предстояло вывозить людей на праздничную рыбалку, начался.
Вторым за автобусом стоял старый трепаный «газик», из первых выпусков, с фанерной еще кабинкой.
– Чей конь? – спросил Мокеев и, выделив водителя, остановил его рукой – тот готов был залезть в кабину. – Что за контора?
Водитель ответил: сноп... снаб... сбытперегрузка...
– У вас что, ничего поприличнее не нашлось? Ты ж повезешь не макулатуру, не мусор – людей...
– Есть «ЗИЛ» новый, но он задействован сегодня...
– Задействован... Вот давай, друг, на новом «ЗИЛе» и приезжай. А этот рыдван чтоб я тут больше не видел – его и на кладбище не примут. Гляди, кузов прогнил, колеса хлюпают, поржавела тележка – куда ж вы уедете на такой? – Мокеев заглянул в кузов. – А это что за тросы? Да смотри, пол всюду пробит, щепки торчат. Нет, не разрешаю на такой. День рыбу ловить, два дня занозы дергать. Нет, и не проси. Завтра с утра покажешь «ЗИЛ», а этот гроб чтоб тут больше не стоял – все!
Водитель не шибко и возражал. Кажется, он даже доволен был, что все так быстро уладилось, молча свернул путевочку и уехал. Мокеев посмотрел ему вслед, подумал про себя: а может, ему, водителю, вовсе до лампочки та рыбалка, на которую его тащат? Может, он и не рыбак вовсе и у него другие планы?.. Тоже ведь проблема... Может, просто начальство настаивает?..
Мокеев повернулся к шоферам – они ходили за ним гурьбой.
– У кого есть похожее средство, лучше не ждите. Мы тут не лицензии выдаем на людей, имейте в виду...
Мокеев быстро заглядывал в кузова, перебирал обязательное снабжение, заставлял показать знак аварийной остановки, откручивал вентили огнетушителей, проверяя, заряжены ли, требовал кошму, песок, лопату. Водители крутили руль, зажигали огни поворотов, совали путевки и справки ОСВОДа, что умеют оказать первую помощь утопающему и знают правила на льду и на воде.
Как сложно стало ловить рыбу!..
Все шло своим чередом – таким привычным, обыкновенным. И между делом вспомнил Мокеев, что слова про лицензию – опять же булыгинские слова. Это Булыгин задумался на одном дежурстве, как бы пораньше человека раскусить, прежде чем ему права водительские вручать. А то у нас получается – не права, а лицензию на человека вручаем, а то и на десятерых... Когда захочешь – воспользуешься. Вот, говорят, автомобиль – средство повышенной опасности. А ведь, если по-честному, никто всерьез людей не отбирает в шоферы. Хочешь иметь права – валяй, имей. И выходит, вручаем иной раз такому, которому и вожжи-то в колхозе доверить страшно. В космонавты, чтоб одного отобрать, сотню перетрясут – и анкета, и рефлексы. А тут зауряд – носятся десятки тысяч, а ты, гаишник, лови, которые пьяней... И выходит, пока он свою лицензию не использует со страшной силой, есть у него права на чью-то жизнь...
Тут думать нужно и ограничения какие-то определить. Не может быть такого, чтобы всякий и каждый садился за руль и жертву себе выискивал на улице... Ведь за год получается только в одной нашей области: ГАИ тыщи полторы человек лишает прав, а то и больше. И готовится в области за год, – Мокеев специально узнавал, – столько же. Топчемся, стало быть. Из автоколонны начальник звонит, плачет: «Не лишайте вы моих, которые полегче, не лишайте прав... машины простаивают... план горит, про премиальные уж молчу...» А как не лишать, если, бывает, сядешь в кабину тормоза проверить – и дух сивушный с чесночком, и шофер в сторону дышит, чтоб не наносило...
Мокеев думал обо всем этом и не сразу понял, что за человек стоит перед ним и какое отношение он имеет к машине. Исцарапанная рожа возникла откуда-то сбоку, симпатичная рожа, – парнишка был явно молод, заносчив, ему так хотелось обратить на себя внимание – верный признак того, что все у этого парнишки в ажуре и молодого водителя просто распирает от уверенности. Мокеев любил таких парнишек: наверняка только что из армии, получает первые свои зарплаты, и очень ему нравится рабочая самостоятельность и финансовая независимость от папы-мамы.
Мокеев по себе помнил это чувство независимости, это ощущение хозяина своего положения – такое дорогое в двадцать лет.
– Адский водитель, – сказал Мокеев, глядя на парнишку. – Кошки об тебя когти точили?
– Было маленько, – ответил парнишка не смущаясь, не чувствуя себя виноватым, из чего Мокеев сделал вывод, что царапины водителя к безопасности движения отношения не имеют.
Но все-таки, по старой привычке, насторожился.
– Показывай средство, – сказал Мокеев, и парнишка забрался в кабину. – Левый поворот... правый... колеса... – Водитель вращал руль, зажигал фары, подфарники, подвинулся на сиденье, уступая место Мокееву; тот попробовал тормоз, вылез, перебрал в кузове снабжение, взялся за путевку.
– Где подпись механика? – спросил Мокеев.
Водитель вытянул шею – очень смешно это у него получилось.
– Нету? Так давайте, щас будет. – Он протянул руку за путевкой.
– Откуда будет? – спросил Мокеев.
– Да я распишусь за него, делов-то...
– Постой, ты кто? Водитель или механик?
– Шофер.
– А мне подпись механика вашего нужна. Механика! Он отвечает за свое, ты – за свое. Ишь как легко у тебя – давай распишусь...
– Ага, усек, – согласился водитель, но Мокеев потребовал:
– Права, пожалуйста.
Взглянул, нашел дату.
– Трех лет нету? А сколько есть? Два года и два месяца есть. Маловато, чтоб людей возить в кузове, адский водитель.
Мокеев вернул права и хотел уже двинуться дальше.
– Минутку, – сказал парнишка.
Он вытер пальцы и откуда-то из-под мышки достал целлофановый пакетик, сунул Мокееву.
– Второй класс... скажи, пожалуйста! Где получил? В армии получил... Когда демобилизовался? Полгода назад? – уточнил Мокеев. – Ладно, разрешаю движение с людьми, но имею просьбу: переоденься и лицо приведи в порядок – людей повезешь! Если есть галстук – накинь, не повредит. А то, брат, что-то масло с тебя капает... в мазуте тебя купали, что ли? Вместе с редуктором? Переоденься, золотко...
Мокеев двигался от машины к машине, шутил или сердился, смотря по обстоятельствам, пальцы уже заледенели, но попросить кого-нибудь сходить в дежурку за перчатками он совестился, а отлучиться самому тоже вроде нельзя – работа наладилась, осмотр шел быстро, люди вокруг прониклись тем же рабочим настроем, какой владел теперь старшим лейтенантом Мокеевым, и он боялся нечаянно разрушить это ладное взаимопонимание.
Ветер задувал и дождь все сыпал, и Мокеев подумал, что, пожалуй, к вечеру похолодает, и не миновать гололеда, и спокойного дежурства не жди.
Песок... огнетушитель... лопата... кошма... это разве кошма? Это кошмар, ее моль съела... не знаю, не знаю, хотите ехать – найдете... А это что? Почему фургон не привинчен к кузову? Так было?.. Вот именно – было... больше не будет... не знаю, хотите ехать – привинтите, полчаса делов...
– А это чей броневичок? – На площадке, с самого краю, остался один водитель и одна машина, странная помесь из трех-четырех машин сразу, марку не определить. Какая-нибудь несчастная контора, которой по штату положена машина и которой без конца дают что-нибудь списанное. Утильные средства, из которых кто-то должен сделать конфетку, чтоб ГАИ не липло.
– Мой броневичок, – сказал водитель. Он оказался плотным, степенным, каким-то очень основательным, даже на взгляд. И все у него – как ни придирался Мокеев – все оказалось безукоризненным. Все в этой сборной солянке было с бору по сосенке, но все отлажено, удобно, все с руки. Есть такие водители, для которых машина – на первом месте. А потом уж – жена, дети, квартира и всякие удобства. Впрочем, наблюдения показывали, что у такого шофера и жена в порядке, и дети не лоботрясы, и одно оставалось непостижимым – как. Откуда у одного человека столько времени берется, что все он успевает – и машину, и квартиру, и пятое-десятое! А у другого – сплошной дефицит. Мокеев уверен был, что в той конторе, где этот водитель служит, и гаражик неважный, и условий нет, и запчасти со слезами, а вот – порядок полный...
– Какая организация? – спросил Мокеев, принимая путевку. Что-то в усатом лице водителя мелькнуло отдаленно знакомое, однако не вспомнилось.
– Не узнаешь меня, старшой? – спросил водитель.
Мокеев всмотрелся:
– Нет, брат, прости, не узнаю.
– Крестник твой... помнишь?.. Вниз головой... Не узнал? Запамятовал, старшой... Вот тут у меня, – водитель провел пальцем над верхней губой, – вот тут метка у меня – заросла, вишь, волосом...
– Да ну! – радостно удивился Мокеев. – Если метка, то помню. Николай?
– Как же, Николай! – расцвел водитель, и теперь, когда он улыбнулся, Мокеев окончательно узнал. И вправду крестник...
– Где ж ты теперь? – еще спросил Мокеев, держа путевку развернутой – можно было прочитать контору по штампу.
– У художников я, при ихнем союзе, – сказал Николай, – вот на этой старушке служу, можно сказать, сам собрал...
– Да уж вижу, что сам, – сказал Мокеев и расписался в путевом. – Заходи, Николай, как время будет, я тут через два на третий дежурю...
– Спасибо, зайду.
На Николаевой машине осмотр закончился. Мокеев сунул вконец застывшие руки в карманы шинели, пошел к зданию, в дежурку, и ясно вспомнил встречу с Николаем – ту, первую...
Он тогда еще старшиной был, Мокеев, у Булыгина помощником – это ему позже звездочку на погон посадили, месяца через три, когда он остановил пьяного, вспрыгнул на капот и закрыл собой ветровое стекло; как под колеса не свалился – до сих пор чудно и страшно! А тогда Мокеев на дежурство шел, вечером, поздно было, темно и скользко, как сегодня вечером будет. Он шел на дежурство после ужина – темнота, но фонарь у Мокеева был с собой, аккумуляторный был фонарь, с автомобильной фарой, метров на сто брал – прожектор. Через переезд прошел, слышит, машина сзади уркнула, осветила. Мокеев посторонился пропустить, свет скользнул еще вбок и погас. И мотора вдруг слышно не стало. Мокеев обернулся – темень. Включил свой прожектор, посветил на дорогу – нет никого. Что за черт, пригрезилось, что ли?.. Посветил на обочины – опять нет никого. И не слышно ничего, вот беда. Ну, думает, чудиться начинает, на пенсию пора... Помнится, засмеялся еще – на пенсию... Только армию отслужил, двадцать три годика огурчику, только-только сынишку запланировал – и на пенсию...
Повернулся дальше идти, потом решил-таки проверить себя, еще посветил, сбоку от дороги, справа, по ходу. Чертовщина... Нет ничего. Слева посветил – хорошо, догадался слева посветить. Скользко было – машину влево занесло, на чужую сторону дороги, и опрокинуло там, слева, задом наперед поставило и опрокинуло. А к дороге в том месте болотце подступает, и легла трехтонка мягко, как на поролоновый диван завалилась, без звука. Подошел Мокеев тогда к машине, посветил – колеса еще качались. Кабина крышей в грунт ушла – и ни звука оттуда. Покрутил Мокеев фонарем, шофера думал увидеть: выскочил на ходу или вылезть успел... Не видать. Посветил в кабину – там он, голуба, глаза налились и горло, видать, схватило у него – ни крикнуть, ни позвать... «Живой?» – спросил Мокеев. А тот: «Чего вылупился? Тащи меня отсюда, и фонарь сунь подальше, а то...»
Чего «а то», Мокеев понял сразу – сильно пахло бензином: то ли пробки у бака не было, то ли сорвало – думать некогда, схватил он шофера, начал тащить. А тому рукав ватника прищемило, да крепко так – пришлось без рукава вытащить. А сам он и шевельнуться не мог, прижало, да еще вверх ногами – не распрыгаешься...
Вытащил Николая, от того бензином разит, а в те годы еще на этилированном ездили – до тошноты. Вылезли они на дорогу, а за спиной такой фонтан вспыхнул – никакого фонаря не нужно, все болото засветилось. Отошли подальше, повернулся Николай, смотрит на костер и молчит. Из-под шапки у него пот льет, лицо дергается, и весь он вздрагивает, будто озябшая лошадь. Ну там акт, протокол – как полагается, все оформили. Отогрелся Николай, на следующий день (Мокеев отдыхал после дежурства) пришел домой к Мокееву: «Ты, браток, извини, но я тебя как человек прошу – выпей со мной». Мокеев отказывался, ссылался, что не пьет, он и вправду не пил совсем. Но Николай сказал: «Я тебя вот как прошу, я тебя нижайше прошу, очень». И Мокеев сдался. И они выпили по стакану и поцеловались. И посейчас Мокеев помнит тот вечер, и ту бутылку водки, и то ощущение жизни, которое исходило в тот вечер от тезки. Мокеев так проникся тогда этим ощущением, что будто не он Николая, а Николай его вытащил из опрокинутой кабины за минуту до замыкания аккумулятора, и будто не Николай ему, а он Николаю взахлеб рассказывал, как перед самым переездом почему-то выбросил недокуренную «беломорину», – случая такого не было, чтоб недокуренную выбрасывать, а тут – выбросил...
