Текст книги "Звездный танец"

Автор книги: Спайдер Робинсон

Соавторы: Джинн Робинсон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

– Я уважаю ваше право задавать вопрос, – сказал я медленно. – Я сделаю то, что покажется мне правильным в тот момент. У меня нет другого ответа.

Он внимательно всмотрелся в мое лицо и кивнул.

– Теперь я хотел бы выйти наружу.

– О Господи Иисусе! – взорвался я.

Он оборвал меня:

– Да, я знаю: я только что сказал, что не способен функционировать в свободном космосе, а теперь хочу попробовать. Он взмахнул шлемом.

– Господин Армстед, я предполагаю, что могу скоро умереть. Хотя бы один раз перед этим я должен повисеть в одиночестве среди вечности, не подверженный никакому ускорению, без прямых углов в качестве точек отсчета, в свободном космосе. Я мечтал о космосе большую часть своей жизни и боялся выйти в него. Теперь я должен. Насколько я могу выразить это в вашем языке, это звучит так: «Я должен встретиться один на один со своим Богом».

Мне хотелось сказать «да».

– Знаете ли вы, насколько это похоже на сенсорное голодание? – не уступал я. – Как бы вам понравилось потерять свое эго в космическом ска– фандре? Или даже всего лишь свой завтрак?

– Мне уже случалось терять свое эго. Когда-нибудь я потеряю его навсегда. А космической болезни я не подвержен. Он начал надевать шлем.

– Нет, черт возьми, не так! Следите за загубником! Дайте я помогу.

Через пять минут он подключил радио и нетвердо сказал:

– Я возвращаюсь.

После этого он не говорил ничего, пока мы не стали снимать скафандры нa причале шатглов «Зигфрида». Тогда он сказал очень мягко:

– Это я на самом деле – Homo excastra. И остальные.

Больше я не услышал от него ни слова до самого дня начала Второго Контакта. И я ответил:

– Вы всегда желанный гость в моем доме, доктор. Но он не отозвался.

Торможение принесло уйму всяческих злоключений. Если вы поселились в маленькой комнате (и никогда оттуда не выходите), то к концу года ваши вещи будут валяться повсюду. Невесомость усиливает эту тенденцию.

Упрятать по местам все без остатка было бы невозможно, даже если бы нам предстояло справиться всего лишь с одной сотой g за двадцать пять часов. Но даже самый прямой, проверенный лазером трубопровод имеет некоторое количество изгибов; а наша траектория была одним из самых длинных трубопроводов, когда-либо проложенных человеком (больше миллиарда километров). Поле тяготения Титана представляло собой мощную маленькую мишень в конце трубопровода, в которую мы должны были угодить очень точно. Прежде чем Скайфэк стал производить микросхемы для компьютеров, такой фокус нельзя было бы проделать. А так по дороге у нас были совсем небольшие исправления траектории. Но луна плыла быстро, и мы пару раз разгоняли корабль до одного g. Эти толчки, хотя были милосердно короткими, заставили меня сильно сомневаться, что мы сможем пережить даже двухлетнее обратное путешествие. Толчки также привели к множеству мелких, преимущественно незначительных повреждений по всему кораблю:

все внутренние помещения превратились в Чулан враля Мак-Джи. Однако худшим из повреждений оказался прорыв водопровода, ведущего к бакам для душа посредине корабля, и поломка кондиционеров воздуха там же.

Даже если вас предупреждают о землетрясении заранее, это не особенно, помогает.

С другой стороны, уборка почти не составляла проблемы – опять-таки благодаря невесомости. Все, что нам нужно было сделать, – это подождать, и рано или поздно весь хлам фактически сам собой скапливался на решетках кондиционеров. Поддержание порядка в доме в условиях невесомости сво– дится преимущественно к замене изношенных липучек и фильтров.

(Мы используем сети и коконы для сна, даже если все в квартире с невесомостью действительно хорошо закреплено. Отдыхаешь при этом не так полно – но если ничем себя не стеснять, то постоянно просыпаешься от того, что снова стукнулся о решетку воздушной системы. Один придурок-ученик пожелал спать в Городском Зале, который не был оборудован для сна, а чтобы не стукаться о решетку, он выключил систему вентиляции воздуха. К счастью, кто-то пришел раньше, чем он успел задохнуться в оболочке углекислого газа, который сам же выдыхал. Я заплатил за катер вне графика и отправил его на Землю двадцатью часами позже.)

Так что практически тотчас же все до одного нашли время, чтобы повиснуть перед видеомонитором и пялиться на Титан.

Вот реферат обширной «краткой» справки, которую мы все изучили:

Титан – шестая из лун Сатурна и самая большая Я смутно ожидал увидеть что-то размером с Луну. Но у проклятой штуки диаметр почти 5 800 километров, примерно как у Меркурия или приблизительно четыре десятых диаметра Земли! При этом невероятном размере масса Титана составляет лишь около 0,02 массы Земли. Наклон орбиты незначителен, меньше одного градуса, то есть Титан движется по орбите практически точно вокруг экватора Сатурна (как и Кольцо), на среднем расстоянии чуть более десяти диаметров планеты. Титан блокирован приливами-отливами, так что он всегда обращен одной и той же стороной к своему хозяину, подобно Луне.

Ему требуется всего лишь приблизительно шестнадцать дней, чтобы облететь Сатурн – поистине быстрый спутник для своего размера. (Но Сатурн и сам имеет день продолжительностью десять с четвертью часов.) С того момента, как Титан стал размерами с глазное яблоко, он приобрел красный оттенок и теперь напоминал Марс в огне, опоясанный широким поясом облаков, отливающих кровью. Сквозь них горы и долины, напоминающие лунные, светились холодной краснотой, словно подсвеченные отражающими поверхностями красного геля – каковыми, по существу, они и являлись. Впечатление в целом было: адский огонь, проклятое место.

Этот сверхъестественный красный цвет был одной из главных причин, по которой Кокс и Сонг развили бешеную деятельность, как только мы вышли на стабильную орбиту. Мировое научное сообщество хватил удар, когда их дорогостоящий зонд для исследования Сатурна был «на гоп-стоп» захвачен военными для дипломатической миссии. Еще больший удар их хватил, когда они узнали, что научная группа этого путешествия будет состоять из одного– единственного физика из Космической Команды и инженера. Поэтому Билл и полковник Сонг провели двадцать четыре часа, которые мы оставались на этой орбите, как рыбаки, когда идет грандиозный клев. Они произвели тот минимум замеров и записей, которыми могли удовольствоваться первоначальные хозяева «Зигфрида». Во главе со Сьюзен Па Сонг они работали согласно записанным на пленку инструкциям под ядовитым руководством самых озлобленных ученых на Земле (с запаздыванием передаваемого сигнала на час с четвертью, что не улучшало ничье настроение). Билл и полковник Сонг отлично сделали свое дело. Достаточно трудно представить себе, как должен рассуждать человек, которого исследование шестой луны Сатурна волнует больше, чем общение с плазмоидами, прибывшими из-за пределов Солнечной системы, но люди с таким складом ума встречаются – и, удивительное дело, они не совсем чокнутые.

Все из-за этого красного цвета. Титан должен был быть каким-нибудь синевато-зеленым. Но даже с Земли явственно видно, что он красный.

Почему? Ну, профессоров заставлял хлопать крыльями тот факт, что атмосфера Титана (главным образом, метан) и температурные характеристики делали его чуть ли не последним местом в Солнечной системе где теория ворчливо допускала возможность существования «жизни, какой мы ее знаем». Эксперименты с камерой, в которой была воссоздана среда Титана, привели к химическим реакциям «первичной вспышки» Миллера – добрый знак. Негласной, но излюбленной всеми гипотезой было предположение о том, что, возможно, красный облачный покров представляет собой органическую материю некоего вида – или даже какую угодно разновидность загрязнения, которую может произвести существо, дышащее метаном. Я не смог понять даже популярное изложение этого спектакля, сделанное Раулем, и меня все это интересовало очень отдаленно.

Но я думаю, что к концу этих двадцати четырех часов пессимист сказал бы «нет», а оптимист – «может быть». Рауль привел много неоднозначных данных, сведений, которые казались противоречащими сами себе – что меня не удивило в свете того, как преждевременно и спешно «Зигфрид» ринулся выполнять задание.

Я делил свое собственное внимание между Титаном и Сатурном. Сатурном ученые не будут интересоваться до самого окончания конференции, когда они смогут взглянуть на него поближе. Там, где мы были, он занимал участок неба примерно в 6 или 7 градусов. (Для сравнения: Луна, видимая с Земли, противолежит углу приблизительно в половину градуса; Земля, видимая с Луны – примерно 2 градуса шириной. Ваш кулак на расстоянии вытянутой руки составляет примерно 10 градусов.) Кольцо, рe6poм к нам, прибавляло еще два диаметра планеты, или почти 14 градусов. Посчитайте, это в совокупности 20 градусов, ширина двух кулаков. Не такие уж космические масштабы; дома, в Студии, мы в перигее видели родную Землю занимаю-шей больше половины неба. Но когда Земля видна под углом 20 градусов, мы должны находиться в 22 000 километрах от ее поверхности. Сатурн же сейчас был удален на 1,2 миллиона километров.

Сатурн – чертовски большая планета, самая большая в Солнечной системе, если вы не станете звать Юпитер планетой (я бы не стал его звать никак. Вдруг Ненароком откилометрнется?) Диаметр Сатурна немногим больше 116 000 километров, примерно девять земных, а массой он в девя– носто пять Земель. И сила тяжести на его поверхности, составляющая 1,15 земной, выглядит абсурдно малой; но нужно помнить, что Сатурн имеет плотность всего 0,69 при плотности воды, равной единице (тогда как Земля более чем в пять раз плотнее воды). Даже этого небольшого тяготения было больше чем достаточно, чтобы убить Homo caelestis или Homo excastra, окажись мы столь глупы, чтобы садиться на Сатурн. И вторая космическая скорость для Сатурна больше чем втрое превышает вторую космическую скорость для Земли (слабое поле тяготения– но очень обширное).

Однако, насколько я понимаю, нельзя в полном смысле слова сказать, что Сатурн имеет поверхность. Ну, там внизу наверняка где-нибудь найдется камень. Но задолго до того, как вы спуститесь так низко, вы зависнете, плавая в метане, из которого большей частью состоит Сатурн (и его «атмосфера»).

Его величественное Кольцо напоминает о луне, которая не справилась со своими обязанностями – бесчисленные миллиарды движущихся по орбите камней размерами от песчинки до валуна, покрытых замерзшей водой.

Вместе они представляют неописуемо красивое зрелище. Сатурн – бледного коричневато-желтого цвета с широкими полосами темного, почти шоколадно-коричневого, и очень яркий. Кольцо, будучи по сути грязным льдом, включает буквально каждый цвет в видимом спектре, сверкающий и смещающийся по мере того, как независимые орбиты составляющих частей Кольца меняют взаимное расположение. Впечатление в целом – как от огромного агата или тигрового глаза, окольцованного разрушенными остатками величественной радуги. Настоящие радуги, размерами поменьше, беспорядочно вспыхивают и гаснут в пределах орбиты, подобно огонькам, которые видишь через забрызганные очки.

Это было зрелище, которое мне никогда не надоедало, которое я никогда не забуду, пока жив. Одно это уже стоило путешествия с Земли и потери «наследства». Не могу сказать, было ли это более красиво в высшей точке нашей орбиты, когда мы находились над Кольцом, или в другом конце, когда мы были на ребре – оба случая имеют свои преимущества. Рауль проводил фактически каждую минуту свободного времени, прилипнув к переборке напротив видеоэкрана, со своим «Мьюзикмастером» на коленях, наушниками на голове, с пальцами, шарящими по клавиатуре в поисках гармонии. Он не разрешил нам подключить колонки, но дал Гарри вспомогательные наушники. Я впоследствии слышал симфонию, которую он написал, пользуясь теми рабочими набросками, – и я готов был бы променять Землю на ЭТО.

Чужаки, конечно, были той основной точкой, на которой сосредоточилось внимание Билла Кокса. Их высокоэнергетическое излучение почти пере– грузило его приборы, хотя они были слишком далеко, чтобы их можно было видеть. Приблизительно в миллионе километров, плюс-минус несколько сотен тысяч, ожидающие с очевидным терпением вблизи передней лагранжевой точки Сатурн-Титан. фактическое определение этой точки было чрезвычайно усложнено присутствием восьми других лун, и мне сказали, что никакая Троянская точка не бывает стабильна длительное время – даже если движение Колонии О'Нейла когда-либо станет действовать на L-5, оно никогда не распространится на Сатурн. Но сводилось все к тому, что чужие ждали примерно в 60 градусах «ниже» орбиты Титана, во вполне разумном месте для конференции. Что лишний раз подтверждало предположение о том, что они стремились к встрече.

Так что мы должны были сделать следующий шаг и поздороваться.

Троянская точка была удалена на расстояние добрых четырех световых секунд, и опаздывать не хотелось никому.

У нас, танцоров, разумеется, тоже было чем заняться, пока Билл и полковник Сонг трудились не покладая рук. Мы отнюдь не все время проводили как зеваки-туристы.

Лимузин был полностью загружен припасами и снабжен оборудованием, проверен в полевых условиях и на борту до последней схемы, и за его работу можно было поручиться. Это было сделано давно, во время полета. Так что, естественно, первым делом мы снова взялись проверять припасы и обо– рудование и провели обширное тестирование вплоть до последней схемы.

Если у нас ничего не получится, следующая экспедиция прибудет никак не раньше чем через два или три года – и, возможно, к тому времени им настолько осточертеет сидеть в этой точке, что они отправятся домой.

Кроме того, я хотел с ними поговорить на личную тему.

Именно это было причиной последних событий, которые произошли перед тем, как дать полный ход в направлении чужих: мы провели несколько часов в споре с дипломатами по поводу хореографии; хотя практически этот спор не прекращался весь год.

Я в конце концов их бросил и отправился к себе в каюту. Пусть сами танцуют! Я потерял не терпение, потерял только желание спорить. Де Ла Торре для вежливости выждал какое-то время и позвонил ко Мне в дверь. – Войдите.

Стрижка для пребывания в невесомости испортила его внешний вид.

Раньше у него, должно быть, была прическа, как у Марка Твена. Ему также пришлось сбрить бороду – в шлеме нет места для бороды – и, поскольку он ненавидел бритье, то делал это скверно; но это как раз и пошло на пользу его внешности – щетины было почти достаточно, чтобы компенсировать огромный, покрытый пушком череп. В его теплых коричневых глазах читалась невыразимая усталость, веки из-за морщинок походили на изюм. Он прилепился к стенке, двигаясь с преувеличенной осторожностью человека, уставшего так, что не в состоянии шевельнуть пальцем, и выравнялся относительно локальной вертикали, заложенной в стенку земными проектировщиками (когда Гарри построит свой первый космический корабль ценой в миллиард долларов, он будет более изобретательным).

Де Ла Торре, в его возрасте, никогда не сможет стать Человеком Космоса.

Из уважения к нему я принял вертикальное положение относительно той же линии, что и он. Остатки раздражения ушли; решимость осталась.

– Чарльз, мы должны прийти к согласию.

– Иезекииль, только не говорите мне, что вы такой же слепой, как все остальные.

– Они только считают более соответствующим, чтобы самое первое движение было скорее уважительным, чем строгим; скорее торжественным, чем эмоциональным. Как только мы установим связь, откроем отношения с этими существами во взаимном достоинстве, тогда будет время, чтобы заявить наши жалобы. Возможно, третье или четвертое движение.

– Черт побери, это неправильно!

– Чарльз, простите меня, но, конечно, вы признаете, что эмоции могут застилать вам разум в этом вопросе? Я вздохнул.

– Иезекииль, посмотрите мне в глаза. Моя любовь с Шерой Драммон прекратилась незадолго до ее смерти. С тех пор прошло много времени. Я ис– следовал свою душу и танец, который родился из нее, и я не чувствую стремления к личной мести, у меня нет никакой жажды возмездия.

– В вашем танце нет жажды мщения, – согласился он.

– Но у меня есть жалоба – не как у обездоленного любовника, но как у обездоленного человеческого существа. Я хочу, чтобы чужие знали, чего они стоили нашей расе, когда они вызвали смерть Шеры Драммон, когда они подтолкнули ее и сделали ее Homo caelestic прежде, чем появилось хоть какое-то место и хоть какой-то способ жить для такого существа…

Я оборвал себя, сообразив, что сболтнул, но Де Ла Торре и глазом не моргнул.

– Разве она уже не была Homo caelestis, или aia anima, к тому моменту, как они прибыли, Чарльз? – спросил он так вежливо, как будто предполагалось, что он знает эти термины. – Разве она не умерла бы по возвращении на Землю в любом случае?

Хотя его вопрос и привел меня в смятение, но я распознал и принял его искренность.

– Возможно, это так, Иезекииль. Ее тело должно было быть на грани необратимой адаптации. Я лежал без сна много ночей, думая об этом, обгова– ривая это со своей женой. Я продолжаю думать так: если бы Шера представила себе, что ее «Звездный танец» будет иметь такой коммерческий успех, она бы выдержала краткое ожидание в Скайфэке, она могла бы выжить и стать гораздо более стоящим лидером для нашей Студии. Я продолжаю думать так: если бы она хорошо все обдумала, она могла бы не спешить сжечь крылья так высоко над своей потерянной планетой. Я продолжаю думать так: если бы она только знала, она могла бы жить.

Я глотнул дрянного кофе из груши и состроил мину.

– Но из нее высосали все соки. У нее не осталось духа борьбы, она вложила его весь в «Звездный танец» и из последних сил бросила в этих красных светляков. Весь ее путь, до самого Кэррингтона, медленно истощал в ней желание жить, и она бросила все, что у нее оставалось, в этих чужаков; это была цена того, чтобы оттолкнуть их обратно в межзвездное пространство, напугать их так сильно, чтобы следующая предпринятая ими попытка была не ближе, чем в миллиарде километров от нас. После этого воли к жизни в ней не осталось – во всяком случае, осталось недостаточно, чтобы ее поддержать.

Я хочу рассказать тем существам о ценности объекта, который был сокрушен их небрежным шагом, заставить их понять огромность потери, ко– торую понес народ Шеры. Если горе или раскаяние присутствуют в их эмоциональном наборе, я хочу увидеть проявление этих чувств. Больше всего, как мне кажется, я хочу их простить. Поэтому для начала я должен представить свои жалобы. Я думаю, что их реакция на это скажет нам быстрее, чем что-либо другое, сможем ли мы хоть когда-нибудь научиться общаться и мирно сосуществовать с ними.

Они по-настоящему уважают танец, Иезекииль, и они стоили нам величайшей танцовщицы нашего времени. Раса, которая может начать разговор с любого другого заявления, – это раса, которую мне не очень хочется представлять. Это опять и снова будет ошибка Монтесумы. Норри и другие согласны со мной. Иначе мы не станем работать.

Он долго молчал. Последнее, с чем согласится дипломат, – это что в конкретном случае компромисс невозможен. Но наконец он сказал:

– Я понял вашу мысль, Чарльз. И я признаю, что она приводит меня к тем же самым выводам. – Он вздохнул. – Вы правы. Я сделаю так, чтобы дру– гие приняли это. – Он оттолкнулся и подлетел ко мне, взял меня за плечи морщинистыми, испещренными пятнышками руками. – Благодарю вас, что вы мне объяснили. Давайте начинать приготовления к тому, чтобы представить нашу жалобу.

Он заперся с тремя остальными чуть больше, чем на двадцать минут, и появился с их чрезвычайно ворчливым согласием. Он был действительно лучшим человеком, которого мог выбрать Вертхеймер. Через полчаса мы уже были в пути.

Потребовалась большая часть дня и кропотливый труд, чтобы доставить «Зигфрид» с орбиты Титана в троянскую точку, не используя ускорений, которые бы убили нас всех. Титан – могущественная луна, из притяжения которой вырваться труднее, чем из притяжения Луны. К счастью, нам не надо было вырываться, из ее притяжения полностью. Мы существенно расширили круг нашей орбиты, пока она не пересекла троянскую точку – тормозя как черти всю дорогу, так, чтобы быть неподвижными относительно троянской точки к тому моменту, когда попадем туда. Это, конечно, хотя бы отчасти делалось на авось и по воле Божьей, потому что любые перемещения в системе Сатурна – задача десяти тел (о Кольце лучше вообще не думайте), и Билл был равным партнером компьютеру в этой астронавигационной работе.

Он работал на мировом уровне, как я и полагал заранее, не теряя зря топлива и, что более важно, не теряя пассажиров. Худшее, что нам пришлось вытерпеть, – это секунд пятнадцать при 0,6 g, – всего лишь агония.

Любая соответствующим образом ориентированная стенка сойдет в качестве койки при ускорении – так как все в настоящем космическом ко– рабле имеет хорошую обивку (проектировщики космического зонда стоимостью в миллиард долларов обладают не столь богатым воображением).

Не знаю, как все остальные, но Норри, я и любой, у кого есть хоть сколько– нибудь соображения, обычно переносят ускорение обнаженными. Если вам приходится лежать навзничь на спине под действием гравитации, вам ни к чему собирающаяся складками одежда и громоздкие подушечки липучек между вами и обивкой.

Когда мы свободно отплыли от стенки и прозвучал сигнал «ускорение окончено», мы оделись в те же самые р-костюмы, в которых были во время нашей «Последней прогулки» вместе, год назад. Из пяти моделей сделанных на заказ костюмов, которые мы используем, они ближе всего к полной наготе.

Они напоминают купальный костюм без верхней части, с большим воротником и колпаком. Прозрачные части подогнаны по фигуре и практи– чески незаметны; «трусы» обусловлены не приличиями, а служат для гигиенических целей; часть колпак-и-воротник в основном выполняет эстети– ческие задачи – скрывает аппаратуру, которая находится в шлеме р– костюма. Реактивные двигатели представляют собой ювелирные украшения на запястьях и щиколотках; их управление спрятано в перчатках. Группа единогласно решила, что мы будем использовать эти костюмы для нашего представления. Возможно, образом открытых нагих людей в космосе мы подсознательно пытались утвердить нашу принадлежность к человечеству, отрицать идею о нашем отличии от землян путем демонстрации до– казательств противоположного. Видите? Пуп. Видите? Соски. Видите?

Пальцы на ногах.

– Проблема с этими костюмами, моя дорогая, – сказал я, герметизируя свою одежду, – в том, что, когда я вижу тебя в твоем костюме, это всегда угрожает мне смещением трубки катетера. – Она усмехнулась и поправила левую грудь, что вовсе не требовалось.

– Спокойно, парень. Думай о делах.

– Особенно теперь, когда больше нет этого проклятого веса. Как вы, женщины, мирились с этим столько веков? Терпели, что какое-нибудь огромное тяжелое бревно ложится на вас сверху?

– Стоически, – сказала она и направила свой полет к телефону. Она набрала код и сказала: – Линда, как малыш?

На экране появились Линда и Том, помогающие друг другу одеть р– костюмы.

– Прекрасно, – весело ответила Линда. – Даже не трепыхнулся.

Том ухмыльнулся в телефон и сказал:

– Чего волноваться? Она еще влезает в свой р-костюм, если на то пошло.

Его самообладание произвело на меня впечатление и весьма обрадовало.

Когда мы покидали Скай-фэк, я был склонен считать, что в этот момент перед поднятием занавеса, с беременной женой, о которой нужно заботиться.

Том будет вне себя от волнения. Но открытый космос, как я уже говорил, является успокаивающей средой – и, что более важно. Том позволил Линде обучить его многому. Не только танцу, дыхательным и медитационным упражнениям для релаксации – мы все этому научились. Речь идет даже не об обширном духовном обучении, которому она подвергла этого экс-биз– несмена (начавшего с громких споров и утихомирившегося, когда до него наконец дошло, что у Линды нет никакой веры, которую можно атаковать, и никакого кланового лозунга, который можно дискредитировать), хотя это, конечно, помогло.

Главным была ее любовь и проявления этой любви, которые в конце концов развязали все узлы в беспокойной душе Тома. Ее любовь была настолько подлинной, от всего сердца, что Том принял ее такой, как она есть, во всей полноте. И это заставило его полюбить немного больше и себя самого, что как раз и нужно человеку для спокойной уверенности. Если открываешься другому человеку, это освобождает хотя бы временно от всей брони, которую вы на себе тащили, и ваш характер непременно улучшается.

Иногда вы решаете избавиться от брони вообще.

Мы с Норри разделили все эти мысли друг с другом улыбкой и взглядом, потом она сказала:

– Великолепно, ребята. Увидимся в Гараже, – и очистила экран.

Ее очаровательные груди были величественны в невесомости и я любовался ими, пока она проплывала мимо и разворачивалась ко мне лицом.

– Том и Линда будут нам хорошими партнерами, – сказала она и умолкла.

Мы зависли в противоположных концах комнаты на несколько секунд, заблудившись в глазах друг друга, а затем бешено оттолкнулись в один и тот же миг и встретились в центре комнаты. Мы обхватили друг друга и руками, и ногами в яростном объятии, судорожной попытке прорваться сквозь пре– грады плота, костей и пластика и соприкоснуться сердцами.

– Я не боюсь, – она сказала мне в ухо. – Я должна была бы бояться, но не боюсь. Совсем нет. Но ах, как бы я боялась, если бы должна была от– правляться на это все без тебя!

Я попытался ответить и не смог, поэтому сильнее обнял ее.

А потом мы вышли, чтобы встретиться с остальными.

Жизнь в «Зигфриде» была скорее похожа на прозябание под палубой роскошного лайнера. Шатгл больше напоминал автобус или самолет. Ряды сидений и едва достаточно места, чтобы маневрировать около них, по– настоящему большой шлюз на корме, шлюз меньшего размера в передней стенке, иллюминаторы по бокам, двигатели сзади. Но снаружи показалось бы, что автобус или самолет сжимает огромный пузырь. Нос корабля представлял собой прозрачную сферу приблизительно двадцати метров в диаметре, наблюдательный шар, из которого группа дипломатов будет следить за нашим представлением. Там было совсем немного аппаратуры, которая могла бы помешать обзору. Сам компьютер находился на борту «Зигфрида», а действующий терминал был маленький; пять видеомониторов занимали чуть больше места, а собственная система управления Лимузина обслуживалась другой частью того же самого компьютера. Так что неудоб– ных мест на этом представлении не будет.

Понятно, приходили десятки сообщений с Земли, как всегда в последнюю минуту, но даже дипломаты не обращали на них ни малейшего внимания. Не было и особенных разговоров по дороге. Мысли всех были поглощены предстоящей встречей, а наш Главный План, насколько вообще можно сказать, что у нас таковой имелся, был определен уже давно.

Мы провели год, изучая компьютерный анализ обеих сторон – участниц «Звездного танца», и верили, что извлекли из этого достаточно, чтобы за– планировать заранее жесткую хореографию, открывающую встречу, в четырех движениях. Танец длиной примерно в час, что-то вроде приветствия мандарина. После этого мы либо установим телепатическую связь, либо нет.

Если да, то мы переключим телефон на дипломатов. Они будут передавать согласованное между собой суждение через Де Ла Торре, а мы будем переводить их слова чужим так хорошо, как сумеем. Если по какой-либо причине дипломаты не придут к согласию по некоему вопросу, мы протанцуем и это тоже. Если мы не сможем установить телепатическую связь, мы будем наблюдать ответ чужих на наше утверждение, открывающее встречу, и вместе с компьютером будем пробовать найти перевод. Тогда дипломаты скажут свое слово, компьютер выдаст нам его хореографическое решение, и мы попробуем таким образом ответить. Если мы не получим никаких результатов к концу девяти часов – две смены запаса воздуха, – мы прервемся, отправимся на Лимузине обратно домой на «Зигфрид» и попытаемся продолжить на следующий день. Если мы получим хорошие или обнадеживающие результаты, то у нас имеется достаточно баллонов с воздухом, чтобы оставаться снаружи в течение недели – а «кубик» битком набит пищей, водой и снабжен туалетом.

Конечно, мы знали, что будем, как говорят музыканты, играть по слуху.

Наше невежество было достаточно полным, и мы это прекрасно понимали, чтобы любой намек на установление связи считать крупным достижением.

Был только один видеоэкран в пассажирском салоне, и во время короткого путешествия его заполняло лицо Кокса. Он держал нас в курсе относительно положения в пространстве чужих, но оно оставалось неизменным. Наконец торможение закончилось, на краткий миг нас прижало к сиденьям; Лимузин развернулся, чтобы обратиться обсервационной сферой к чужим, и тогда мы наконец оказались там, на месте – на перекрестке. Дипломаты отстегнулись и направились вперед к шлюзу сферы; Звездные танцоры пошли на корму к большому шлюзу. К тому шлюзу, над которым зажегся индикатор «ВЫХОД».

Мы зависли там все вместе на миг, по молчаливому согласию, и оглядели друг друга. Ни у кого не было проникновенной речи, чтобы произнести ее перед остальными, никаких шуточек или последних сантиментов, чтобы ими обменяться. Последний год сплотил нас в настоящую семью; мы уже начинали обладать чем-то вроде взаимной телепатии. Мы были за пределами слов. Мы были готовы.

Но вот что мы сделали на самом деле: улыбнулись широкими идиотскими улыбками и соединили руки, образовав снежинку вокруг шлюза.

Потом Гарри и Рауль отпустили руки, поцеловались, загерметизировали шлемы и вошли в шлюз, чтобы отправиться устанавливать наши декорации.

В шлюзе было место для четверых; Том и Линда втиснулись вместе с ними.

Им нужно будет развернуть «кубик» и дождаться нас.

Когда дверь скользнула и закрылась за ними, у нас с Норри осталось время для последнего поцелуя.

– Слов нет, – сказал я, и она слегка кивнула.

– Господин Армстед? – раздалось у меня из-за спины.

– Да, доктор Чен?

Он высунулся по пояс из второго шлюза. Он был один. Без всякого выражения на лице или в голосе он сказал:

– Чтоб вам взорваться!

Я улыбнулся.

– Спасибо, сэр.

И мы вошли в шлюз.

Есть разновидность ощущения, что тебе это уже знакомо, лежащая за пределами deja vu: вспомнить больше, чем все. Это происходит так, как будто у вас с глаз спала пелена. Например, вы давно не пробовали ЛСД, но искренне полагаете, будто помните свои ощущения. Затем вы его принимаете и, когда наркотик начинает действовать, просто говорите: