Текст книги "Кривая линия (СИ)"

Автор книги: Софья Рыбкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

  – Не дочитала, не понравилось, – бросает Славка в сторону Миши.

  – Я твоему вкусу не доверяю, – смеётся он. – Скучная?

  – Очень.

  – Язык хороший?

  – Хороший.

  – Тогда возьму. Буду на ночь читать вместо колыбельной.

  Славка улыбается. Цепляет большую книгу Пратчетта с серой полки. Меня снова подхватывает и уносит в другое время. Теперь мне шестнадцать. Матери рядом нет, только Гоша. Мы снова идём в книжный. Гоша смотрит на меня покровительственно – он уже взрослый, у него есть девица и далеко идущие планы на жизнь. Как странно, что люди, которые боятся умереть завтра, не успеть сказать, не успеть сделать, прочувствовать или прожить, обычно всё успевают. А те, кому несвойственны всякие суеверия, в один миг способны по доброй воле улететь в никуда.

  Гоша советует мне какой-то роман, супер-серьёзный, вымученный и скорбный. Я скольжу взглядом по полкам и думаю, когда мы сумели отдалиться друг от друга? Когда общество девиц и пьяненьких дружков стало для него важнее? Ещё недавно он выгораживал меня перед матерью, а сегодня сам готов навалиться с нравоучениями. Вырастешь – поймёшь, я лучше знаю. Конечно, Гоша. Только ты так и не успел ничему меня научить.

  – На кассу? – спрашивает Славка.

  Миша кивает. Славка приобнимает меня и быстро целует в губы. Наверное, поняла, опять заметила мой стеклянный, ничего не выражающий видок. Миша деланно отворачивается.

  – Всё нормально?

  – Ещё бы.

  Я хватаю на ходу какую-то тоненькую книжку на английском. Читать вряд ли стану, но пустым из магазина выходить не хочется. Славка многозначительно хмыкает, зная эту мою привычку. На кассе хватаю ещё леденцы и длинные кокосовые батончики. В детстве меня обычно били за это по рукам со словами: «Тебе что, мало?» А я к следующему разу забывал и лез снова. Дурачком был.

  Протягиваю по одному Славке и Мише. Упаковка хлюпает и нехотя раскрывается. На улице похолодало – приятный контраст. Славка держит меня за руку, Миша идёт сбоку от неё. Я хочу спросить у него ещё что-нибудь про стихи или музыку, но в голову лезет одна дурь.

  – Почему именно фортепиано? – наконец выдаю я.

  – Само получилось. Подошёл дома к инструменту в четыре года, потыкал клавиши и сказал: «Хочу!» – он слегка усмехается. – Если б знал, что эта мутотень так затянется и потом бросать жалко будет, наверное, не стал бы.

  Я не отвечаю. Мне незнакомы всякие «хочу», моя жизнь пестрит чужим выбором. Я смотрю на Мишу – у него открытое, чистое лицо. Хочет ли он казаться таким или является на самом деле, мне неведомо. Но теперь, глядя на него, я вдруг осознаю, что испытываю к нему ненавязчивую симпатию. В первую очередь, потому, что он совершенно непохож на меня.

  У Славки привычно разоряется телефон. Я снова вздрагиваю от режущей уши мелодии.

  – Да, мам, – устало отвечает Славка. – Всё в порядке, гуляем. Ты же знаешь, я не люблю, когда меня отвлекают.

  Это не совсем правда. Во время пар Славка обожает отвлекаться.

  – А заранее нельзя было предупредить? У меня планы были, кажется. Ладно, приеду. Эдичку задушу при встрече, так и передай. Он уже у нас?

  Мама что-то ей отвечает.

  – Вот и отлично. Да рядом я, рядом с метро. Пока.

  – Что там? – интересуется Миша, комкая в руке упаковку от батончика.

  – Семейная буча намечается, – недовольно говорит Славка. – Решили забабахать вечеринку, даже гостей пригласили. Вчера всё окончательно определилось, а мне не сказали.

  – Сволочи, – закатывается от смеха Миша.

  – Помолчал бы лучше, – Славка укоризненно смотрит на него.

  Он пытается сделать серьёзное лицо.

  – Пойду я тогда. Спасибо вам, хорошо посидели.

  Миша обнимает её крепко-крепко. Будто назло. Я легонько её целую.

  – До завтра?

  – Не напоминай, – Славка делает страшные глаза. – У меня точно будет передоз Эдички.

  Она разворачивается и уходит, скрываясь за голубой стеной.

  – Пройдёмся по Невскому? – предлагает Миша.

  Я вдруг вспоминаю роман Лимонова.

  ~ Глава 4. ~

  Мы с Мишей идём по Невскому. Канал Грибоедова с его пепельными волнами остаётся позади. Тёплый ветер дует в лицо, обволакивает, обнимает. Хорошо! Иногда я забываю, что вокруг меня – жизнь, и она совершенно другая, прекрасная и не очень, красивая и безобразная. Не моя, но происходящая рядом со мной, параллельно мне, и иногда с моей жизнью перекликающаяся... Пафос. Сплошной пафос. Периодически на меня накатывает желание изобразить из себя поэта. Получается довольно бездарно.

  – Ты чего завис? – спрашивает Миша.

  Я смотрю на него, будто выныривая на поверхность.

  – Задумался.

  Сейчас ведь поинтересуется, о чём. Зачем я это сказал?

  – Жалко, что Славку вытащили посередине процесса, – говорит Миша.

  Подходит к ближайшей мусорке и выбрасывает упаковку от батончика.

  Я делаю то же самое, хотя каждый раз становится неприятно, будто это элементарное действие кощунственно по своей природе.

  – Жалко, – соглашаюсь я.

  Мне всегда неуютно было с чужими одному. Сначала – без брата, потом – без Славки. А с Мишей вроде нормально, никакой пустоты или желания сбежать в любой неподходящий момент.

  – Вы с ней в универе познакомились?

  Я киваю.

  – Такое ощущение, что успели врасти друг в друга.

  «Успели врасти» – как поэтично сказал. Нехилая доля правды в этом есть, трудно представить моё существование без Славки. Одинокие посиделки на задних рядах. Мотание с наушниками в перерыве, потому что никто с тобой не заговорит. Никто не захочет. Да ну, ерунда. Не бывает такого.

  – Наверное, – вздыхаю я.

  Только постоянно возникает ощущение, что наша дружба – лишь малая часть Славкиной жизни. Что у неё есть нечто другое, большое и важное, и она постоянно туда сбегает. Не может быть, чтобы её мир зациклился на мне.

  – А вы вместе с первого класса учились? – спрашиваю, чтобы поддержать разговор.

  С Мишей нормально, да, но пока я понятия не имею, о чём с ним болтать.

  – С третьего. Я сначала в другой гимназии учился, долгая история.

  – Неужели выгнали? – ехидничаю.

  – Одноклассник, как же его звали... – Миша морщит лоб. – Петя, что ли. Ляпнул то, что мне совсем не понравилось, я ему и вдарил как следует. Чтобы неповадно было. Скандал раздули ужасный, его мамаша прибежала с диким ором и криками о том, какой я ненормальный. Требовала, чтобы меня, так сказать, ликвидировали, – он усмехается. – Вот и пришлось перевестись, хотя я не жалею. В первой школе учиться было – пытка раскалёнными углями.

  Не такой уж чистый мальчик. А взгляд – сама невинность. Лгунишка.

  – А ты знаешь, что Славка тоже пишет? – вдруг спрашивает Миша.

  – Кто сейчас не пишет! Даже я стихами баловался.

  – Нет, я серьёзно. Она пишет под псевдонимом и даже печатается. Скрывает тщательно от семьи. Я думал, она тебе рассказала. У неё бешеная популярность на одном писательском сайте!

  Я чувствую себя немного обманутым.

  – Что пишет-то?

  – Ой, я тебе даже рассказывать не буду, у неё поинтересуйся. Зря, наверное, вообще это упомянул.

  Врёт или правда? Неужели Славка и впрямь что-то недоговорила? Да и какая к чёрту разница. Развлекается человек, как хочет. Может, боится чего. Или стесняется. Хотя стеснение – не про Славку.

  – Ты чего, расстроился? Прости, я не знал, что... – Миша делает виноватое лицо.

  Моя симпатия к нему начинает медленно испаряться. Странно, не повод же.

  – Просто подумал, что там скрывать, – я даже улыбаюсь.

  Внутреннее состояние колеблется между «очень обидно» и «как-то пофиг». Типичненько. Я привык, что люди вечно недоговаривают, умалчивают, скрытничают – и до конца никому не доверяют. Похоже, кредит Славкиного доверия оказался не настолько велик. Помню, как сам скрывал от семьи всякие мелочи – проблемы в школе, первую влюблённость (от неё осталась только записка на День святого Валентина, которую мне вернули за ненадобностью, и я с какого-то хрена храню её до сих пор), первые звоночки тревожного состояния брата. Выдавать его родителям казалось тогда нечестным, но потом я страшно жалел об этом. Хотя, чем они могли ему помочь? Скорее, сами довели бы до полёта.

  – Славка рассказывала о твоём брате, – неожиданно говорит Миша.

  Тихо и робко. У меня на секунду будто сердце останавливается. Не то чтобы я запрещал Славке это распространять, но слышать подобное от Миши вот так вдруг – удар под дых. Видимо, она решила с ним поделиться, чтобы как-то оправдать мои резкие приступы грубости и уныния. Молодец, ничего не скажешь.

  – И что? – звучит грубо, как всегда.

  Я не готов сейчас к разговору по душам с человеком, которого вижу второй раз в жизни. И который, похоже, знает обо мне больше, чем я о нём. Я ни с кем особенно не люблю откровенничать, разве что, Гоше доверился как-то – и Славке. Но с ней отдельная история. В конце концов, я почти сирота, и она – единственная, кому не лень регулярно вытаскивать меня из боли и приобщать к миру.

  Миша кладёт руку мне на плечо и слегка сжимает. Я вздрагиваю от его прикосновения. И почему-то всё становится понятно без слов. Напротив нас – Гостинка и оголтелые туристы с огромными рюкзаками, в кепках и с селфи-палками. Американцы, наверное. Хотя почему именно они, что за тупые стереотипы?

  – Дорогу перейдём? – предлагает Миша.

  Его рука незаметно уходит с моего плеча.

  – Там обычно знакомая мне компашка собирается, стихи читают, – он показывает пальцем на небольшую группку молодёжи у алого здания с надписью «Сбербанк». Красивое здание с красивой башенкой – помню, фотографировал его как-то под Новый год. Давно было – тогда ещё с Гошей гуляли.

  – Давай, – соглашаюсь я.

  Мне всё равно, куда идти. И отчего-то становится спокойно.

  Солнце бликует в стеклянных дверях зданий. Мы спускаемся в переход – грязные стены, искусственный жёлтый свет, ларьки с газетами и противной тёткой у прилавка. Переходы напоминают маленький подземный мир, лайтовую версию ада перед апгрейдом. Дёшево и сердито. Скачать полную версию по ссылке в описании. Такое ощущение, что я постоянно живу в этом переходе, а наверх, в лучшую жизнь, выныриваю лишь изредка и там щурюсь от нежданного солнца. Мы поднимаемся, и Миша машет компании рукой. Улыбчивая девушка в шароварах и рубашке подходит к нам.

  – Мишка, привет! Познакомишь?

  У неё длинные косы, чёрные стрелки на веках и помада в блёстках.

  – Паша. Учится на лингвистике. Аня, дизайнер.

  Я пожимаю Ане руку. Миша на фоне Аниной разношёрстной компании выглядит абсурдно.

  – Пишет? – спрашивает Аня.

  – Да вроде нет. Просто я хотел, чтобы он вас послушал. Если можно.

  – Конечно, – Аня продолжает лучезарить.

  Есть в ней что-то неприятное.

  – А сам почитать не хочешь?

  Миша пожимает плечами.

  – Давай! Ты вчера классно читал.

  Тут я вспоминаю, что видел Аню вчера в библиотеке. Она сидела где-то сбоку, и до выступления Миши листала телефон. Что у них за мания такая с этими телефонами?

  Миша смущается. Я ни на йоту не верю в его смущение. Артист. Наверное, привык давно к горам внимания в свой адрес, но всё строит из себя овечку. Синдром самозванца у него, что ли?

  – Ладно, – когда он улыбается, моё раздражение уходит.

  Слишком честная у него улыбка.

  – Прочту что-нибудь из нового, что вчера не успел.

  Миша обнимается ещё с парой девчонок, парни хлопают его по спине. Душа компании, ни много ни мало. Видно, частенько здесь собираются. Помню, в детстве я мечтал о такой, но мне не позволяли даже пойти с ночёвкой к однокласснику. А после знакомства со Славкой в универе нужда в компании вроде бы отпала. И ночёвки мне перестали запрещать, потому что наплевали.

  Миша подходит к микрофону. В свободной худи и чёрных джинсах он умудряется выглядеть художественно. Эстетично, что ли. Как ни странно, его облик гармонирует со стихами.

  – Я бы сошёл с ума, – читает Миша первую строчку.

  Как удивительно преображается его лицо, когда он начинает читать. Будто всё вокруг перестаёт существовать. Будто Миша оказывается там, куда лишь он способен проникнуть. Какой одухотворённый вид! Или притворство?

   – Если бы ты, как сейчас, не держала меня за руку, – продолжает он, закрывая глаза.

  Нежно и мягко. Мягко и нежно. Я смотрю на него – он сейчас другой. Вчера Миша был увлечённым школьником, сегодня он творец слова. Откуда во мне эти изящные формулировки, одному Богу известно. Но теперь мне кажется, что я начинаю его понимать. И что он не артист и не притворщик, а просто разный. Всякий.

  Аня смотрит на него во все глаза. Влюблена, наверное, проносится у меня в голове. Люди, проходящие мимо, останавливаются послушать Мишу. Я перевожу взгляд на его руки, сжимающие микрофон. По три кольца на каждой, и в его случае это не выглядит безвкусным. Миша заканчивает один стих, раздаются хлопки. Начинает другой. Я думаю о том, что он может стоять вот так и час, и два – не замечая времени. Одно перетекает в другое. Миша открывает глаза и смотрит на меня, но я не знаю, что он видит. Возможно, некий видеоряд, проносящийся перед ним и соответствующий его стиху. Пошёл бы я на режиссёрский, снял бы теперь что-нибудь эдакое, в тон Мише. А так я бесполезен.

  Он читает стихов пять и благодарит публику.

  – Ещё! – нетерпеливо требует Аня.

  Миша что-то тихо ей говорит.

  Я молчу.

  – Понравилось? – спрашивает Миша, подходя ко мне. – Опять застыл, – сокрушается он.

  – Очень. Правда, – я ободряюще улыбаюсь.

  Но ободрять, скорее, нужно меня. Я вдруг не вовремя вспоминаю, что Славка сейчас едет домой. Тусоваться. Наслаждаться жизнью. Вот напьётся сегодня в компании своего нерадивого дядюшки – и не явится завтра на пару. Хотя Славка не пьёт. А вот если Эдичка не припрётся с утра, я буду ему благодарен. У Миши жужжит в кармане.

  – Тебе звонят, кажется, – говорю я.

  Сегодня слишком часто звонят. Я даже рад, не придётся неумело петь Мише дифирамбы.

  – Это Славка. Да, алло. Всё окей?

  Всё окей. Почему она не набрала мне?

  – Славка ругается, что у тебя звук опять выключен, – говорит Миша.

  – Сейчас посмотрю.

  Мне даже немного стыдно.

  – На, держи. Хочет что-то сказать.

  Я беру у Миши телефон, и он почти выскальзывает из рук. Кошмар.

  – Веснушкин, сделай милость, напиши в беседу, что первой пары не будет. Не хочу, чтобы от меня инфа шла. Эдичка разошёлся. У метро меня сейчас встретил в полной прострации. Устал с дороги якобы, – ухахатывается Славка. – По-моему, у него просто вечеринка раньше началась.

  – Второй пары тоже не будет? – спрашиваю с надеждой.

  Оставь надежду, всяк связавшийся с Эдичкой.

  – А на вторую я его уломаю, иначе нечестно. Погуляли – и хватит.

  Я вздыхаю.

  – Напишу. А зачем он тебя встретил?

  – Мама послала. Видимо, боится, что я в другую сторону уйду, – в трубке слышится смешок. – Эдичка ведь такой солидный кадр, ржу просто.

  – Хоть посплю нормально, – говорю я, никак не комментируя её слова.

  Настроение падает по непонятной причине. По идее, должно быть наоборот.

  – Уж я-то как посплю! Надеюсь, гости не до утра сидеть будут. Ладно, пока. Надеюсь, вы там развлекаетесь.

  Всё, гудки. Возвращаю Мише телефон.

  – У нас завтра первой пары не будет, – зачем-то говорю я.

  – Повезло, – улыбается Миша. – У меня с самого утра канитель.

  Я вдруг понимаю, что хочу домой. Хочу упасть на кровать лицом вниз – и чтобы никто меня не трогал.

  – Ты куда сейчас? – спрашивает Миша.

  Аня, стоящая в стороне, внимательно нас изучает.

  – Домой, наверное. А ты?

  – А я тебя провожу тогда. Всё равно нечего делать.

  Просто ему скучно, поэтому он меня провожает. Может быть, ждал другой реакции на свои стихи, но я не умею как следует восторгаться и сыпать комплиментами. Не моё.

  Мы прощаемся с Аней и идём обратно к метро. Сегодня хороший день, однозначно, хороший. Утренние перипетии с матерью не смогли его осквернить. Только побег Славки неприятно давит. Как будто в моё отсутствие происходит что-то важное. После кино мне хотелось поехать к ней, остаться с ней, но теперь мне пусто. Я не злюсь на Мишу за то, что он перервал нашу, так скажем, идиллию – мы неплохо провели время втроём. Но Славкины родители – странные люди. Приезжай – и всё. Конечно, она не могла им отказать. Конечно, там же Эдичка. Прилетел со своей конференции, чтоб его. Такое событие, аж вечеринку решили устроить.

  – Почему ты выбрал лингвистику? – неожиданно спрашивает Миша.

  Он здорово умеет выбивать из колеи.

  – А я не выбирал, тебе Славка разве не говорила? Родители с братом настояли, а я послушался. На режиссёрское хотел.

  – Круто. Ты вообще внешне на лингвиста слабо похож, я поэтому спросил.

  – Это ещё что за новости? – усмехаюсь я. – Что же во мне такого нелингвистического?

  – Ты какой-то слишком творческий. Художника напоминаешь. Музыканта. Ну, или режиссёра.

  Никогда этого не замечал. Интересно, как чужие люди могут открыть тебя тебе.

  – Спасибо, что ли. А ты как раз соответствуешь своим занятиям.

  – Да, скукота. Интеллигентный мальчик из хорошей семьи – так про меня сказала одна мамина подруга.

  – Ох уж эти мамины подруги! – деланно сокрушаюсь я. – И дочь, поди, у неё имеется?

  – Имеется. Они всё свести нас пытались, но я ни в какую. Ты бы видел ту дочь...

  – Только не рассказывай, – поспешно прошу я. – Приснится ещё потом.

  Миша смеётся.

  – Внешне она как раз ничего, но дура редкая. Бывают же такие.

  Я согласно киваю. На Невском толпень. Как всегда, не протолкнуться.

  Эти безвкусные люди – кто в шортах с футболками, кто в татуировках с ирокезами, кто в чёрных плащёвках. К дождю вечно готовятся, Питер же. Главная улица города? Тошнотина.

  – Проедешься со мной? – спрашиваю у Миши.

  Снова спускаться одному в общество тётенек за пятьдесят и мужиков с читалками – избавьте.

  – Давай, – соглашается он.

  Бесконфликтный паренёк, ничего не скажешь. Уступчивый. На эскалаторе Миша стоит на ступеньку ниже, развернувшись ко мне лицом.

  – Что слушал последнее? – любопытничает.

  – Фортепианную сонату Вайнберга.

  Миша кривит губы. Неужели, как Славка, ненавидит такую музыку?

  – Специфический у тебя вкус.

  Осторожничает. Я же говорю, бесконфликтный.

  – На самом деле, я редко такое слушаю. Подходящее настроение нужно. Сегодня утром как раз было.

  – Кто же тебе так не угодил? – Миша слегка улыбается.

  В его лучезарной жизни, я просто уверен, не бывает моментов, когда хочется запрыгнуть на облако, сбежать за тридевять земель – или, на худой конец, послушать Вайнберга.

  – Мать.

  Мог не говорить ему этого, но сказал. Врать не хочется.

  – Извини.

  – Не ты же её такой сделал, не волнуйся. Я почти привык.

  – С отцом живёшь?

  – Ага. С отцом и его бабочками-однодневками.

  – Наверное, мне лучше помолчать, – тихо говорит Миша.

  – Почему?

  – Не хочу бередить в тебе всё это...

  – Да ладно, что же нам теперь, всегда молчать? Я же говорю, привык почти. А ты с родителями живёшь?

  Мой вопрос утопает в гуле подходящего поезда. Мы заходим и притыкиваемся на места в углу.

  – Да.

  – Встречаешься с кем-нибудь? – кричу ему в ухо.

  Шум в метро всегда страшный.

  Миша неопределённо машет рукой.

  – Ты видел вообще девиц вокруг? Рвать тянет, простите за откровенность. Тебе ещё фортануло.

  – Мы со Славой друзья.

  Это действительно так. Миша закатывает глаза.

  – Всё равно фортануло. Хочешь что-нибудь послушать? – он достаёт наушники. – Я вот Синатру слушал по дороге к вам. И Ночных снайперов.

  – Хорошее сочетание, – ехидничаю.

  В итоге Миша ставит Мари Лафоре.

  – У неё милые песни, – говорю я.

  – Знаешь французский?

  – Не очень. Он никогда не был моей сильной стороной. А ты?

  – Чтобы хорошо говорить на языке, нужно его любить. И получать удовольствие от того, как звучит каждое слово, каждый слог. Кайф ловить, понимаешь? – Миша делает неопределённый жест рукой.

  – Понимаю.

  – Тебе скоро выходить?

  – На Московской.

  До Московской ещё три станции. Тётка напротив по непонятной причине косится на нас с отвращением. Полный неадекват царит кругом. По сторонам лучше не смотреть. Противная парочка, школьники на вид, сосётся у дверей. Да, мы со Славкой тоже можем чмокнуться в метро, но всему же есть мера. Кажется, внутри меня сидит столетняя бабка – и временами невольно вылезает наружу. Вот когда видит таких сосунов, например. Или всё дело в беспробудном снобизме?

  «Парк Победы», – объявляет автомат.

  – В кино часто ходишь? – спрашивает Миша.

  – Да вот только сегодня со Славкой ходили на авторское.

  – Как впечатление?

  – Слабенько.

  Фильм слабенький, а вот Славкины губы на моей шее – очешуительны.

  Выхожу на Московской, Миша остаётся в вагоне. Ему выходить, конечно, нецелесообразно. И вообще, по-моему, Лафоре вернула Мишу в его привычное состояние, отгородила от внешнего мира и, в том числе, от меня. Он снова нырнул в свою среду обитания и даже записал пару строк в заметках. Попрощался со мной рассеянно: «Увидимся». У него, наверное, перед глазами уже слова бегали. Такой человек. Такие привычки. Всё равно. От метро до дома ещё минут десять на маршрутке. Узкие проходики, узкие сидения и духота. Сзади сцепились две фифы, одной дует, другой жарко. Девица на переднем ревёт в трубку: «Он меня брооосил!» Над головой надоедливо жужжит муха. Затычки в ушах – постоянное спасение. От шума метро, от разговоров в маршрутке, от мух, фиф и шершней – достаточно просто включить самое громкое, что имеется в плейлисте. Громкое, тупое и отключающее мозг, чтобы даже на нытьё сил не осталось.

  Отец дома не один. А когда он вообще один? Кажется, я не вовремя, судя по хихиканью с кухни.

  – Ты чё, сдурел? – дикий ржач поражает пространство.

  Голос незнакомый. Хамоватый. Я разуваюсь и прохожу на кухню. Девица, загорелая, в теле, лет двадцати пяти и топлесс, сидит на табуретке с бокалом в руке. И откуда у нас эта табуретка?

  – Явился, – отец сидит напротив неё.

  Ему пофиг. Я наблюдаю такие сценки с завидной регулярностью.

  – Мать звонила. Опять до истерики её довёл?

  Я хмыкаю.

  – Она же заводится с пол-оборота. Надумает себе...

  – Дура старая, – отец берёт со стола стакан с желтоватой жидкостью и залпом опрокидывает содержимое.

  Не хватало только, чтобы спился. Хотя, нет, такие не спиваются, а живут до ста лет и мучают окружающих.

  Девица молчит и смотрит на меня чуть испуганно. Лучше бы смылась, честное слово.

  – Ты где пропадал? Опять прогуливал?

  – Не опять, а снова. А ты где её откопал? – показываю пальцем на девицу.

  – Не хами мне тут. Щенок, – отец кривится.

  – Диву даюсь, где ты их каждый раз цепляешь, – меня несёт.

  И это прекрасное чувство. Тормозов нет. Границ нет. На всё глубоко плевать.

  – Не провоцируй.

  – Не доводи меня.

  Отец усмехается.

  – Чем же, интересно, я тебя довожу? Ты на мои деньги жрёшь, живёшь в моём доме, имеешь лучшие шмотки и все условия. Что тебе ещё нужно?

  – ****ей приводишь. Мать добил окончательно.

  Отец багровеет.

  – От Гоши ты уже откупился. Папаша, – я тянусь к столу, чтобы взять воды – жарко же. Отец поднимается и хватает меня за шиворот.

  – Как ты смеешь, отродье!

  Кровь шумит в ушах.

  – Гоша был – мой сын. Мой. А ты весь в эту ведьму психованную – волосы, глаза. Манерный, как баба, смотреть на тебя тошно! Патлы висят. И якшаешься с этой девкой – мода сейчас, что ли, такая? Наоборот всё, да?

  Он отпускает руки.

  – Думаешь, деньгами заплатил – и уже отец года? Дешёвка, – я беру бутылку с водой, ухожу к себе и хлопаю дверью.

  Девица, кажется, так и застывает с поражённым видом. Я падаю на кровать лицом в подушку, как и мечтал. Сейчас я хочу к Славке. Или обратно, к Мише. Да что там, я даже Эдичку сейчас был бы рад увидеть. Мерзко, мерзко от самого себя, от отца, от его очередной проститутки. Зачем я ему нахамил? Только сам в его грязи искупался. Телефон выдаёт сообщение.

  «Мы тут обсуждаем папину статью. Ничего в этом не понимаю. Скукотища», – сердечко в конце.

  Отец у Славки – математик. Через две минуты приходит: «Веснушкин, ответь». Ещё через две: «Ты что там, уснул?» И сразу же: «Василиса Прекрасная, соблаговолите порадовать ответом бедного раба вашего», – и смайлик с высунутым язычком.

  Я даже улыбаюсь. Вдруг становится очень легко.

  «Василиса в печали. В пух и прах с отцом разругалась. Позвони, как гости уйдут», – поцелуйчик.

  Славка пишет незамедлительно: «Представь, что я рядом. Как сегодня в три часа ночи. Представил?»

  «Сволочь ты. Теперь мне ещё хуже».

  Славка молчит. Наверное, больше отвечать неудобно. Я отбрасываю телефон и беру планшет со стола. Посмотреть ролики в Ютюбе? Или сериал? Как вариант, можно ещё почитать что-нибудь. Кажется, неделю назад я попробовал Пруста – голова разболелась на второй странице. Ощущение, что автор сам запутался в своих философских умозаключениях. Хотя, конечно же, автор – гений. Это я просто жутко туп и примитивен. В итоге врубаю Джимми Фэллона. Сугубо чтобы отвлечься. Половины не слышу, половину не слушаю. Тыкаю всё подряд. Ближе к одиннадцати хлопают двери в ванную и спальню – девица остаётся на ночь. Шаги отца раздаются рядом с моей комнатой, но он не стучит и не заходит. Пусть так.

  Славка звонит в начале первого.

  – Ты как там?

  – В норме. Вы только закончили?

  – Да, – говорит она шёпотом. – Гости ушли, родители отдыхают, Митя режется в приставку, Эдичка курит на кухне. А я вот, с тобой разговариваю, – слышно, как она улыбается.

  Митя – это младший брат. Мы с ним друг к другу относимся скептически.

  Как же я хочу сейчас её губы. Те самые, которые улыбаются.

  – Что у вас с отцом произошло?

  – Как всегда. Он привёл деваху, я разозлился. Не хочу всё это рассусоливать, ладно?

  – Конечно, – Славка вздыхает. – Веснушкин. Я так соскучилась.

  Мы расстались днём, но я тоже ужасно по ней скучаю.

  – Я разговариваю, ты что, не видишь? Дверь закрой! – это уже не мне. – Паш, извини, Эдичка отвлёк. Вечно ему внимание нужно.

  И признание собственного превосходства.

  – Спать собираешься?

  – Если получится.

  – Я хотела тебе кое-что сказать... – она замолкает.

  – Что?

  – Ne r;veillez pas Dieu, il dort profond;ment, c"est moi son r;ve, – говорит Славка.

  Я чувствую, что она совсем не это хотела сказать.

  – Le r;veiller serait ma mort. Не троньте Бога, он заснул, а я живу в том сне. Проснётся он – и жизнь умрёт во мне, – здесь же переводит Славка.

  – Красиво. Кто это?

  – Кокто. А перевод – мой.

  – Любишь Кокто, – замечаю я.

  – Очень. Кстати, ты его «Красавицу и чудовище» смотрел?

  – Нет, а ты?

  – Тоже нет. Тогда вместе посмотрим.

  – Я хочу, чтобы ты сейчас была здесь, – говорю тихо.

  – Я уже завтра буду с тобой. Слушай, а давай одинаковые придём?

  – В тех алых рубашках?

  – Ну да, – Славка смеётся.

  Она однажды подарила мне алую шёлковую рубашку с голубым узором – просто так. К веснушкам подходит якобы. Я хохотал тогда. Потом оказалось, что у неё есть такая же.

  – Давай.

  – До завтра? – говорю и вдруг понимаю, как устал.

  День был слишком насыщенный.

  – До завтра, царевна, – я снова слышу её улыбку. – Держись там.

  ~ Глава 5. ~

  В университет я припираюсь в восемь утра. Выспался, называется. Первой пары нет. Проснулся в половине пятого, залил йогуртом хлопья, схомячил, помаялся ещё пару часов – и вышел из дома раньше, чем проснулся отец. Не хотелось с ним сталкиваться. Девица только один раз прошмыгнула мимо моей комнаты – туда и обратно. Как мышка. В семь позвонил Славке, чтобы она раньше приехала. Не сказать, чтобы она прыгала до потолка от моей идеи, но согласилась. Вот теперь я сижу у аудитории, жду её и размышляю, как быть с отцом. Уходить из дома невыгодно – работу придётся искать. Хотя и назвал отца дешёвкой, но свободные деньги ещё никому не мешали. С моей-то меркантильностью. Пару дней можно у Славки перекантоваться, а потом всё равно придётся идти на мировую. Задница, господа. Иногда противно даже в глаза отцу смотреть, а ведь умом я понимаю, что без него пропал бы.

  Славка приходит через полчаса сонная, зевает и смотрит недовольно. Но ластится.

  – Разбудил ни свет ни заря, – буркает она. – Эдичка ещё, наверное, десятый сон видит. Между прочим, я хотела с ним ехать. На машине.

  – Ну и оставалась бы дома, – язвлю.

  – Как бы ты здесь один... Всё-таки надел ту рубашку.

  – И ты.

  Славка улыбается.

  – С отцом больше не разговаривал?

  – Сбежал.

  – Трусиха, – перебирает пальцами по моей шее. – Что делать будешь?

  – Можно у тебя несколько дней побыть?

  В глазах у Славки загораются лукавые огоньки.

  – Думаю, можно. Только у нас пока Эдичка живёт, придётся тебе с этим смирится.

  – И что он у вас забыл, – вздыхаю я.

   – Он папин брат, – укоряет меня Славка. – И тусуется у нас, сколько хочет.

  В универе ранним утром – благодать. Никакой тебе толкучки, никакого гама и визга, никаких криков восторженных студенточек и тупого гогота. Пустые коридоры. Я лениво доковыриваю пальцем облупившуюся на стене краску, и ошмёток падает на пол. Помню, на первом курсе мы так расковыряли полстены в одной аудитории. Пятилетние. Славка прижимается ко мне, и моя рука ложится в её руку. Скоро здесь будет галдёж и проходной двор, но до этого ещё есть немного времени.

  – Работу, я так понимаю, ты не сделал, – тихо говорит Слава.

  Персональное задание Эдички, как я мог забыть!

  – И не собирался, – хмыкаю я.

  – Тебе невыгодно с ним конфликтовать, – Славка смотрит на меня серьёзно-серьёзно.

  А у меня ветер в голове, честное слово.

  – Не допустит тебя к сессии, и что тогда?

  – Ты за меня попросишь.

  – Разгонись да не убейся, – усмехается Славка. – Не хочу портить из-за тебя отношения с дядей.

  – Ты прямо так о них печёшься...

  – Пекусь.

  – А я больше никогда тебя не поцелую. И не приду к тебе. А то, хорош друг, даже пальцем пошевелить не может.

  – Это шантаж, – смеётся Славка и мягко целует меня в подбородок. – Значит, не придёшь?

  – Нет!

  – Ну и ладно, – она встаёт со скамейки. – Я пойду тогда, прогуляюсь до пар.

  – Слав! Славочка! Я же пошутил.

  Она грозит мне указательным и хохочет. Садится обратно.

  – Я попрошу Эдичку дать тебе ещё неделю. Потом пеняй на себя, если не выполнишь.

  – Ты лучшая.

  – Просто благородные витязи должны защищать глупеньких царевен, – Славка хитренько подмигивает.

  – Я не глупенький, – возмущаюсь.

  – Но ленивенький.

  – Согласен.

  Народ постепенно начинает подтягиваться. Блондинистая Уля со своими подругами (все равны, как на подбор, с ними дядька Черномор) косится на нас с презрением. Всё ещё не переросла. Всё ещё не пережила мой отказ на первом курсе. Тогда я мог похвастаться вниманием, но желание ввязываться отсутствовало. С такой девицей – себе дороже. Конечно, я потерял вес в коллективе (что за канцелярит!) и, к тому же, предпочёл Славку. Такую подставу Уля простить не смогла. Однако она быстро нашла отдушину – втюрилась в Эдичку, и теперь готова возвести его чуть ли не на божницу. Кстати говоря, Эдичка опаздывает. Он всегда опаздывает, и никто не уходит, не жалуется. Никто не смеет свалить с его пар. Вот и сейчас – мы сидим, у двери уже набились добровольцы, жаждущие знаний, а Эдички нет.