Текст книги "Дом в Цибикнуре"

Автор книги: Софья Могилевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Глава 18. Тайна старших мальчиков

Вечером, как обычно, старшие мальчики дружно и почти мгновенно улеглись по кроватям.

В спальне было темно, и только неясно светлели квадраты раскрытых настежь окон. Ночной влажный воздух вместе с запахом трав и цветов вливался в комнату.

– Сегодня кому итти? – вполголоса спросил толстый Генка, приподнимаясь на локте. Кровать под ним взвизгнула и закряхтела.

– Сегодня Аркадию, – тонким голоском сказал Кузя. – Аркаша, нынче твой черёд.

– Знаю, – шопотом подтвердил Аркаша. – Сегодня моя очередь.

– Беги пораньше, – сказал Женя Воробьёв неумного начальническим тоном. Он старший и слегка верховодит мальчиками. – Пораньше несись, а то проворонишь, как вчера Генка.

– Да-а, – обиженно сказал Генка, – а чем я виноват, если Софья Николаевна с ночным обходом явилась? Мне итти, а она, как нарочно, из комнаты ни на шаг…

– Виноват, не виноват, а прозевал, – проговорил Женя. – Самое начало прозевал. Скажешь, нет?

– Прозевал, – мрачно подтвердил Генка.

– Правда, Аркадий, – послышался с дальней кровати голос Коли Бабурина, – беги лучше сейчас, а то опять дежурная нагрянет!

– Нет, – быстро проговорил Кузя, – сегодня никто не нагрянет: сегодня ночная дежурная не Софья Николаевна, а Галя. Галя в эту пору не ходит по комнатам.

– Всё равно, пусть сейчас идёт, – проговорил Женя. – Знаешь, Аркадий, лучше возьми левее, огородами: значительно безопаснее.

– Ладно, – сказал Аркадий и выскользнул из-под одеяла.

Оказывается, он и не раздевался (ох, если бы об этом знала Софья Николаевна!), а улёгся в кровать прямо в штанах и рубашке.

– Обратно скоро не ждите, – сказал он.

И, перекинувшись через подоконник, спрыгнул вниз и пропал в тёмных зарослях бузины.

Мальчики сразу, словно сговорившись, замолчали.

Тихо. Только два осенних комарика тонко и печально выводят комариный дуэт на своих свистульках.

Аркаша вылез из бузины и огляделся.

Никого.

Путь открыт и безопасен.

И такая тишина, что, кажется, упади с берёзы сухой лист – услышишь его падение…

Никаких голосов. Только перекликаются молотилки на колхозных токах. Но и этот звук не мешает тишине.

Свой золотой путь прочертила на небе лёгкая падучая звезда. Куда-то скатилась в темноту и пропала… Звёзд падает в августе великое множество. Недавно они вместе с Наташей взялись подсчитать, сколько их скатится за один вечер. Досчитали до ста сорока трёх, и надоело. Ему-то не надоело, а Наташе надоело. «Ну их, эти падучие звёзды!» воскликнула она и умчалась на поляну играть в пятнашки…

Аркаша слегка поёжился. Прохладно становится. Это вам не лето, когда всю ночь нельзя дышать от жары и духоты. И лягушки на пруду не ведут своих лягушачьих споров-разговоров. Наверное, озябли и сидят помалкивают. А летом что было! Трезвон стоял от этих лягушек. Как начнут, не могут остановиться до утра!

«Побегу!» подумал Аркадий и, как приказал ему Женя Воробьёв, взял левее, огородами.

Он бежал задами, кое-где перескакивая через канавы, кое-где пролезая между жердями плетней. Один раз на него свирепо огрызнулась собака.

– Я тебя! – шопотом прикрикнул Аркаша и на всякий случай свернул слегка в сторону.

Пробежав с полкилометра огородами, Аркадий нырнул в узкий проулок между избами и выскочил на проезжую дорогу, проходившую деревней. Дорога была мягкая и ещё не остыла от дневного солнца. Аркаша потоптался босыми ногами в тёплой дорожной пыли. После влажной травы было приятно. «Придётся сбегать в умывалку ещё разок ополоснуть ноги», подумал Аркаша и припустил дальше.

Но вместо того чтобы бежать вперёд по дороге, он помчался обратно, в сторону детдома, прячась в тени плетней. Когда он был напротив тёмных детдомовских окон, он остановился, перевёл дух и огляделся. По-прежнему кругом было тихо и пусто. Ни людей, ни света. Но в одном окне их дома горел светлый огонёк: в кабинете у Клавдии Михайловны. Это она допоздна работала у себя. Да ещё слабо-слабо переливался свет коптилки в комнате дошколят. Там дежурили воспитательница Галя и ночная няня малышей. Только они вдвоём не будут спать сегодня всю ночь, охраняя сон и покой детей.

Аркаша покосился на тёмный, вытянутый на пригорке силуэт их дома и, крадучись, подошёл к небольшому домику у дороги.

И у старших девочек в этот вечер тоже не спали.

– Есть! Опять побежал… – отскочив от окна, громким шопотом сказала Мила.

Она уже с час наблюдала за окнами мальчишек. Обе комнаты выходили в сторону дороги. Только окна девочек находились в центральной части дома, а мальчишеские окна были слева, ближе к воротам.

– Сегодня, кажется, Аркадий… Кажется, его хохол на затылке. Выпрыгнул из окошка – и в кусты. А куда дальше, не разглядела. Даже интересно, куда они носятся по ночам?

– Как хотите, девочки, – волнуясь, зашептала Наташа, – это невозможно. Неужели мы не разведаем, какие тайны завелись у наших мальчишек?

– Какие тайны? – сонным голосом протянула Нюрочка. – На колхозное поле за горохом бегают. Завтра обязательно выпрошу горошку…

– Нет! – решительно проговорила Мила. – Нет, это не горох. Не станут они за горохом бегать. Ни за что не станут. Тут другое.

– Конечно, другое! – воскликнула Наташа. – И очень стыдно тебе, Нюра, насчёт гороха подозревать. Тут обязательно другое. Может, очень, очень важное.

– У них все по очереди, – вставила Анюта. – Вчера толстый Генка. Ещё раньше Женька Воробьёв. А нынче Аркаша…

– Нет, – снова воскликнула Наташа, – нет, мы обязательно должны узнать! Обязательно должны узнать… Но каков Аркашка? Я ему сегодня говорю: «Аркадий, куда вы по ночам носитесь?» А он сделал круглые глаза: «Что ты? Что ты? Тебе померещилось!» Нет, я ему обязательно докажу, что мне ни капельки не померещилось!

– Только имей в виду, – наставительно сказала Мила, – мальчишки терпеть не могут, когда в их дела лезут. Они тебе могут такое показать! Не обрадуешься.

– Ой, Наташик, – жалобно прошептала Анюта, – зачем тебе нужно? Не лезь к ним.

– Очень я их боюсь! – гордо сказала Наташа. – Как же! Вот сегодня всё и узнаю.

Глава 19. «В последний час»

И вот Наташа на подоконнике, прислонившись к косяку окна, выжидает возвращения Аркадия. Она уже сама не рада, что взялась за такое хлопотливое дело. Так хочется спать!

Ночь тихая-претихая. Только и слышно, как перестукиваются молотилки в трёх колхозах: в их Цибикнурском, в соседнем – Куптурском и в том, что за рекой, в колхозе Уэмдеши.

«Тук-ту-ту, тук-ту-ту, – стучит молотилка в их колхозе. – Первые перемолотим, первые перемолотим…»

Из Куптурского откликается:

«Нет, нет, тук-ту, нет, нет, тук-ту! Не перегнать, тук-ту, не перегнать, тук-ту!»

А из-за реки чуть слышно, но явственно доносится голос третьей молотилки, колхоза Уэмдеши:

«Не отстанем, тук-ту-ту! Не отстанем, тук-ту-ту!»

Уж это всем известно, что все три колхоза соревнуются, кто раньше обмолотит хлеб и свезёт зерно государству.

Председатель их Цибикнурского колхоза, Пелагея Семёновна, сказала на общем собрании: «Товарищи женщины! В нас сейчас главная сила, мы должны как следует постараться, по-боевому управиться с работой и помочь нашему государству в трудные военные дни!»

И вот теперь день и ночь в колхозах идёт молотьба, чтобы пораньше сдать хлеб государству.

Они тоже ходили помогать. Всем отрядом ходили. Развязывали свясла у снопов. Оттаскивали от молотилки солому. Сгребали в кучи зерно. Председатель Пелагея Семёновна их похвалила…

…Но как хочется спать! Ресницы сами собой складываются и прилипают волосок к волоску, верхние к нижним…

Наташа трёт пальцами, кулаками и ладошками глаза. Только бы не уснуть, сидя на окошке!

«Тук-ту-тук-ту-тук-ту, – стучат молотилки. – Перегоним, перегоним, перегоним…»

Чуть слышный, влетел в окно ветерок. Поиграл прядью Наташиных волос, коснулся Наташиной щеки, пощекотал её закрытые глаза… Что с ней поделаешь? Уснула…

Вдруг тонкий, пронзительный свист раздаётся под окнами. Наташа вздрагивает и просыпается. Дремоты как не бывало.

Она осторожно выглядывает в окошко.

Из кустов вылезает тёмная фигура. По хохолку на затылке можно сразу признать Аркашу. Даже в темноте всё равно похож на самого себя…

Наташа торопливо закутывается с головой в одеяло, суёт ноги в тапочки.

– Уже? – тихо спрашивает Мила. – Вернулся?

– Уже! – отвечает Наташа и выскальзывает в коридор.

На столике у входных дверей горит дежурная коптилка, сделанная из керосиновой лампы.

Вот уж эта коптилка – действительно коптилка! Над жёлтым языком пламени – второй язычище, из чёрной густой копоти, чуть ли не до самого потолка.

Может быть, от этого чёрного языка, а может, от колеблющегося огонька коптилки по потолку ходят-бродят тени, похожие на крылья ночной птицы.

Другая половина коридора, где нет коптилки, погружена в полную темноту. От этой темноты коридор кажется необыкновенно длинным, и кажется, что он уходит прямо в лес, прямо под высокие сумрачные ели…

Закутавшись поплотнее в одеяло, Наташа бежит в тёмную часть коридора. Там комнаты мальчиков…

Аркадия с нетерпением поджидают.

Едва он свистнул, как в окне показалось толстощёкое Генкино лицо.

– Вали, вали, никого нет, всё спокойно, – шепчет Генка и спускает вниз Аркаше свёрнутое жгутом полотенце.

Ловок этот Аркашка! Настоящий бесёнок! Казалось, пальцы его рук только слегка, чуть-чуть прикоснулись к самому кончику полотенца, а он уж сидит на подоконнике, свесив ноги в комнату.

– Ну что? Какие дела? – налетают на него разом все мальчишки.

– Дела хорошие! – еле переводя дыхание, говорит Аркадий. – Сегодня был «Последний час»! Прорыв на Калининском и Западном фронтах! Фашистов погнали на пятьдесят километров… Вот какие дела!

Мальчишки мгновенно забывают, что ночь, что к ним может притти дежурная воспитательница, а то ещё, чего доброго, и сама Клавдия Михайловна.

– Вот это здорово! – в восторге кричит Шурка и выкатывается кубарем из кровати. – Вот это ты молодец! – Он хлопает Аркадия по плечу с такой силой, что тот чуть не скатывается с подоконника.

– Карту, карту доставай, Женька!

– Зажигайте коптилку, ребята!

– Такие трофеи, братцы мои, – продолжает Аркаша, – такие трофеи! Одних самолётов сбито двести девяносто штук. А сколько танков, орудий, миномётов! Мы с Алёшей прямо не успевали записывать. Особенно номера разгромленных фашистских дивизий…

У Наташи, прильнувшей к дверной щёлке, широко раскрываются глаза. Вот она, оказывается, тайна старших мальчиков! А Нюра Щёточкина ещё смела подумать про какой-то горох!..

Значит, каждую ночь они бегают к Алёше на почту слушать по радио сводку Информбюро.

Забыв про добрые советы, которые ей надавала Мила – громко не дышать, как-нибудь не кашлянуть, не скрипнуть дверью, а слушать только краем уха и носа в комнату вовсе не совать, – забыв про всё (и какие тут могут быть советы, когда главное – не пропустить ни одного слова), Наташа тянет на себя дверь.

Дверь скрипит, и Наташа прямо застывает от страха. Теперь-то ей мальчишки пропишут по первое число! Покажут, где раки зимуют! Будет она знать, как в их дела нос совать… Но мальчишки даже не обратили внимания на скрип двери. Они даже не обернулись. Они припали к столу, на котором лежала карта, и, кроме вечерней сводки Информбюро, казалось, для них ничего больше не существует.

Тогда Наташа осмелела (ведь должна она слышать, что творится на фронтах!), ещё немного потянула к себе дверь, на этот раз осторожно и без скрипа, и просунула в комнату не краешек уха, а оба уха со всей головой и двумя растрёпанными косичками. Нет, она не хочет пропустить ни одного слова, ни одного слова!

– Вот, смотрите, где произошёл прорыв, – быстро-быстро, захлёбываясь, говорит Аркадий, – в Ржевско-Гжатско-Вяземском направлении.

– Значит, вот тут, – говорит Женя Воробьёв и показывает пальцем на карту. – Вот Вязьма, вот Гжатск, а вот Ржев… Какая ширина прорыва?

– Сто пятнадцать километров по фронту, пятьдесят километров вглубь, – говорит Аркаша, заглядывая в бумажку с записью.

– Не путаешь?

– Нет. Всё точно.

Жене немного досадно: такую хорошую сводку пришлось слушать не ему, а другому мальчику. А вдруг этот другой мальчик, то-есть Аркаша, что-нибудь перепутал, недослышал?.. Плохо, что у них в доме нет собственного радио. Сколько времени хлопочет Клавдия Михайловна, а выхлопотать не может.

– Да, ребята, – торжественно повторяет Аркаша, – наши войска прорвали фронт на сто пятнадцать километров и отбросили фашистов на пятьдесят километров.

– Завтра узнаем, – говорит Коля Бабурин, – какие ребята у нас из освобождённых мест, нужно их оповестить.

Наташа навострилась. Может, и среди её девчат есть кто-нибудь из освобождённых мест? Тогда она должна оповестить, только не завтра, а сегодня.

– По двадцатое августа нашими войсками освобождено шестьсот десять населённых пунктов, – продолжает Аркаша.

– Шестьсот десять, шестьсот десять, шестьсот десять! – шепчут Наташины губы.

Только бы не забыть! Только бы запомнить! Она хочет всё-всё рассказать девочкам.

– Это точно? – опять строго и внушительно переспрашивает Женя Воробьёв.

– Конечно, точно! – слегка обижаясь, отвечает Аркаша. – Вот же запись. Я всё по записи говорю!

– Ну, ладно, – говорит Женя. – Не обижайся. Ведь знаешь, какая тут должна быть точность…

– Я и не обижаюсь. Только нельзя же так человеку не доверять! Что я, маленький, сам не понимаю, какая важная вещь сводка, особенно когда бывает «Последний час»! Ну, слушайте дальше. В числе населённых пунктов освобождены три города: Зубцов, Карманово и Погорелое-Городище.

Все мальчики наклоняются над картой. Где эти освобождённые от фашистов города? Их можно затушевать красным карандашом. Ведь эти города снова у нас. Снова советские! Снова наши!

– Одних танков мы захватили двести пятьдесят штук, – продолжает Аркадий.

Но дальше Наташа не слушает. Дальше Наташа уже не может слушать.

Погорелое-Городище… Погорелое-Городище… Кто у них из Погорелого-Городища?

Она отлично помнит, кто-то из Погорелого-Городища.

И тут в Наташиной памяти мгновенно возникает разговор с Анютой, когда она, Наташа, приехала сюда, в этот дом.

«Ты откуда?» спросила Анюта. «Из Ленинграда, – ответила Наташа. – А ты откуда?» – «Из Погорелого-Городища, – отвечала Анюта. – У вас в Ленинграде тоже фашисты?», спросила Анюта. «Нет, – сказала Наташа, – у нас в Ленинграде никаких фашистов нет и не будет. Мы никого не пустим в Ленинград». А потом Наташа спросила: «А почему твой город называется Погорелое-Городище? Разве там всё погорелое?» – «Нет, – сказала Анюта, – у нас там нет ничего погорелого. У нас там очень хорошо. И дома светлые, и сады зелёные. У меня там мама, бабушка и братик остались. А узнать про них ничего нельзя».

И вот, оказывается, Погорелое-Городище, Анютин город, наши войска освободили от фашистов. Значит, Анюта может получить весточку от мамы, бабушки и брата. И может послать им письмо про себя.

Нет, Наташа не может ждать ни одной минуты. Она должна сегодня же, сейчас же, сию же секунду сообщить Анюте про такую огромную радость.

И, забыв про тайну, про то, что от мальчишек может попасть, забыв про всё на свете, Наташа, путаясь в одеяле, летит по коридору обратно, к комнате своих девчат, и голос её звенит на весь дом:

– Девочки! Девочки! Девочки! Сегодня был «Последний час»! Анюта! Твоё Погорелое-Городище наши войска освободили от фашистов… Анюточка, поздравляю тебя!.. Поздравляю тебя, Анюточка!..

Глава 20. Сентябрь – картофельный месяц

Дни в сентябре установились погожие и тёплые. Золотое бабье лето. Точно на заказ для уборочных работ, держалась погода. Тепло было, как летом. Только деревья переменили летнюю зелень на шуршащее золото осени.

В жёлтое перекрасили клёны свои широкие лапчатые листья. Вся янтарной стала берёза.

Покраснела сквозная и трепетная осина.

Лёгкая паутинка висела на деревьях. Будто солнце, спустив до самой земли свои тонкие блестящие лучи, перекинуло их от дерева к дереву, от ветки к ветке, от листа к листу…

Было такое безветрие, что жёлтые листья медленно, по одному, слетали с деревьев и, прежде чем лечь на землю, долго плавали и ныряли в неподвижном воздухе.

Ребята торопились поскорее убрать с детдомовского участка свою картошку, чтобы итти работать в колхоз. Меньше чем за неделю вырыли и свезли в овощехранилище весь картофельный урожай. Да ещё разобрали по сортам: «лорда» к «лорду», розовую скороспелку к розовой скороспелке, лиловую крупную синюху к синюхе, а разную мелочь отдельно – корове и поросятам.

Только покончили с уборкой, и прямо на следующее же утро к директору Клавдии Михайловне явился Иван Иваныч, председатель соседнего колхоза.

– Ну, директор, – с порога сказал он Клавдии Михайловне, – раз со своей картошкой управились, пожалуйте к нам на подмогу! Завтра и мы с утра начинаем копку.

И на следующее утро все старшие девочки и все старшие мальчики отправились на работу в Куптурский колхоз.

До Куптурского колхоза недалеко – километра полтора. Сначала нужно пересечь чёрные распаханные пары. Потом пойти тропкой вдоль низкого кустарника, окаймляющего овраг. А за кустарником уже видны и длинные строения коровника, и конюшни, и светлый новый, выстроенный перед войной и не успевший потемнеть амбар, и крохотная закоптелая кузня, и все избы, полукругом карабкающиеся на пригорок, с палисадниками, перед окнами, с огородами на задах, и высокие деревья с оранжевыми кистями рябины.

Мальчики, чтобы ловчее было работать, – в старых лыжных штанах. Девочки по-бабьи повязаны тёплыми платками. Свежо. Утра уже с заморозками. Трава на затенённой стороне подёрнута инеем, будто густо посыпана мелкой белой солью. А там, куда падают солнечные лучи, там иней растаял, и влажные травинки кажутся яркозелёными, точно умыты летним дождём.

Мила шагает впереди, как командир в голове своего отряда. С сегодняшнего дня она – бригадир колхозной детдомовской бригады. В руках у неё свернутая трубкой ученическая тетрадь. В неё она будет заносить разные важные вещи: кто как работает, кто сколько сделал, у кого какая выработка и вообще всякие замечания и наблюдения.

Вот, оказывается, какой у них в этом году сентябрь. Не похожий на все остальные сентябри. Картофельный месяц!

Прежние сентябри они с самого первого числа усаживались за парты и прилежно учились. А в этом году вместо занятий идут в колхоз убирать картошку. Значит, стране очень понадобились их рабочие руки, если пришлось оторвать их всех, старших школьников Советского Союза, от учёбы на целых тридцать сентябрьских дней. И, значит, им нужно очень постараться в работе, чтобы не зря, чтобы с пользой прошли все дни, которые они проведут не за партой, а в поле, на уборке. Так им вчера на собрании говорили Клавдия Михайловна, Софья Николаевна и Марина.

– Это ничего, – вчера после собрания сказала Мила Кате, – что мы ещё месяц не будем учиться. Хорошенько приналяжем и нагоним пропущенное. Правда? А зато мы поможем колхозу поскорее убрать картошку. Знаешь, как это нужно, раз столько людей на войне…

Да, это хорошо и очень важно, что они будут работать в колхозе, думала Катя. Но всё-таки ей было жаль, что занятия отодвигаются ещё на тридцать дней. Долго не придётся бегать в школу по дорожке, что вьётся по луговине. Долго не придётся писать мелком на классной доске, отвечать уроки. Долго. Целых тридцать сентябрьских дней!

Перед избой правления Куптурского колхоза ребята останавливаются.

– Иди, – говорит Женя Миле. – Раз ты у нас бригадир, иди и договаривайся.

Мила поднимается по ступенькам высокого крылечка, входит в сени и дёргает на себя входную дверь.

Сизый махорочный дым плывёт ей в лицо. В правлении полным-полно народу. Наверное, тут всё одни бригадиры и пришли за нарядами на работу для своих бригад, как и она.

– А, подмога явилась! – встаёт ей навстречу Иван Иванович. – Видели, видели вас в окошко. Ну, как директор Клавдия Михайловна, здорова? Как ребята?

– Все здоровы, – говорит Мила. – Вот пришли к вам работать.

– Поля!

Это уже относится к счетоводу, которая сидит напротив и щёлкает на счётах.

– Пиши, Поля, им наряд на Кривой лог. Будут работать во второй бригаде, у Аксиньи Мироновой. Как, Аксинья, не против?

И Аксинья тут. Маленькая, проворная, крепкая, будто тугой вилок капусты.

– А я что ж? – говорит Аксинья, посматривая на Милу с весёлой, хорошей усмешкой. – Я что ж? Я не против. Если работать будут на совесть, я ничуть не против…

– А почему им работать плохо? Они народ сознательный, пионеры, понимают, как, люди должны работать в военное время.

– Это мы понимаем, – твёрдо говорит Мила. – Это мы очень хорошо понимаем…