Текст книги "Марка страны Гонделупы (иллюстрации Клементьевой К.А.)"
Автор книги: Софья Могилевская
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Глава пятая. Рыженький мальчик
Петрик даже представить себе не мог, как интересно учиться в школе. Все, решительно все было так важно и полно значения!
Например, тетради. Каждому первокласснику полагалось пять тетрадок. Не больше и не меньше, а именно пять. На каждой было написано имя ученика, фамилия ученика, в каком он классе и даже в какой школе. Одним словом, полная биография.
Затем – при каждой тетрадке полагалась своя собственная промокашка. Розовая, или бежевая, или обыкновенная серенькая. Причем эта промокашка не просто лежала между листами тетради – она держалась на какой-нибудь превосходной цветной ленточке.
Уже через несколько дней Опанас и Петрик получили важную общественную нагрузку. Они должны были вырезать из разноцветной бумаги множество кружков величиной с двухкопеечную монету. Этими кружками все ребята приклеивали ленточки к промокашкам.
Теперь все ленточки от конфетных коробок Петрик брал себе. Он их хорошенько слюнявил, разглаживал на карандаше и только тогда отдавал одной девочке из их класса, Вале Петровой. Эта Валя Петрова считалась ответственной по ленточкам и тетрадкам в первом класс. А». И если кому-нибудь из ребят нужно было приклеить ленточку к новой промокашке, следовало обращаться именно к Вале Петровой, а не к кому-нибудь другому.
А как интересно было на уроках! Скажем, на уроке письма.
Во-первых, писать приходилось чернилами.
Во-вторых, нужно было очень следить, чтобы с пера на тетрадку не шлепнулась клякса.
В-третьих, писать необходимо было не как-нибудь, а очень аккуратно, по косым линеечкам, и чтоб каждая буква стояла навытяжку, руки по швам, как на параде.
И, наконец, самое главное и что было труднее всего – писать полагалось с нажимом.
Ого, этот нажим! Прямо удивительные вещи делал этот нажим.
Например, кружок. Без нажима – никакого вида. Просто кружок, как кружок. Но стоит только сделать крепкий нажим на одной стороне этого кружка – и сразу получается великолепнейшая буква «о»!
Даже самая простая палочка с нажимом получала вид.
А на уроках чтения!
Петрик и раньше умел читать. Просто научился сам по себе и читал даже целые книги. Но в классе это же было совсем другое дело!
Ведь подумать только, как мало на свете букв, а сколько из них разных слов может получиться.
Ма-ма. Ра-ма.
Па-па. Ла-па.
Лам-па.
На уроках арифметики Клавдия Сергеевна часто вызывала к доске.
От десяти отнять семь, сколько будет? Очень просто. Можно даже на пальцах сосчитать. Три!
Но какое же могло быть сравнение, когда это нужно было делать на доске! Мел падал на пол. Его приходилось поднимать. Пальцы становились совершенно белыми, будто их нарочно окунули в зубной порошок. А курточка?! Вся курточка покрывалась такими разводами, что сразу по одному только ее виду можно было понять: человек отвечал у доски.
А какие цифры можно было писать! Каждую величиной со стул. И даже больше.
Все это было невероятно интересно, и дома Петрик ужасно хвастался.
– А меня опять вызывали, – говорил он, как о самом обыкновенном событии, а сам замирал от радости, – к доске…
– И как? – спрашивала мама.
– Еще неизвестно, – отвечал Петрик, а потом скромно прибавлял: – Кажется, прилично…
Но как волновался Петрик, когда Клавдия Сергеевна объявила всему классу, что завтра будет выставлять отметки!
За обедом он ничего не мог есть и все ерзал на стуле. Мама наконец рассердилась:
– Да что с тобой, Петрик? Чего ты вертишься? Что-нибудь случилось?
Именно этого вопроса и ждал Петрик. И он ответил с деланной небрежностью:
– Завтра будут выставлять отметки… У меня будут, может быть, «песики», а может, и «хоры»…
– Что это за «песики»? – удивился папа. – И что это за «хоры»? Первый раз слышу…
Какой папа смешной! Ну откуда же он мог знать о таких вещах? Ведь он учился еще при царе!
И Петрик, стараясь не показывать своего превосходства, объяснил, что «песики» – это, иначе говоря, «посредственно», а «хоры» – «хорошо»… А еще бывают «плошки» – то есть «плохо».
Оказалось, конечно, что у Петрика нет не только «песиков», но и «хоров» – одни сплошные «отлично».
Однажды утром, вбежав в класс, Петрик и Опанас увидали на своей парте, как раз на том самом месте, где полагалось сидеть Опанасу, какого-то совершенно неизвестного мальчика. Причем мальчик этот расположился со всеми удобствами, как у себя дома. В ложбинку для перьев он успел выложить свои письменные принадлежности. Книги и тетради он, видимо, убрал внутрь парты. И крепко поставил оба локтя на крышку, обхватив ладошками щеки и подбородок.
Одним словом, этот неизвестный новенький устроился наславу и, как видно, не собирался уступать места ни Опанасу, ни кому-нибудь другому.
Ну кто бы мог стерпеть такое неслыханное самоуправство?
Опанас и Петрик переглянулись и мгновенно, как разъяренные тигры, кинулись на защиту своего места.
– Нашелся… тоже! – крикнул Опанас.
– Нашелся… тоже! – крикнул Опанас, грозно надувая красные щеки. – Выкатывайся!
– Сейчас же, сейчас же… сию же минуту! – крикнул Петрик, наступая на мальчика с другой стороны.
От такого натиска даже более мужественного человека бросило бы в дрожь! А мальчик был такой маленький, бледный, с тонкой шейкой и перепуганными глазами. Неудивительно, что его сразу затрясло. Он торопливо вскочил и стал собирать книги, тетради, карандаши, перышки… Его веснущатый носик жалобно сморщился. Он заморгал, возможно собираясь заплакать, и стал бочком вылезать из-за парты.
– То-то же! – сказал Опанас, сразу приходя в благодушное настроение и легонько с видом победителя щелкнув новенького по затылку. – Знай наших!
– Да, – сказал Петрик, усаживаясь на свое место, и, не теряя времени, принялся укладывать на место книги и все остальное, – знай наших… И зачем было занимать чужие места?..
Новенький знал и «наших» и «ваших». Довольный, что обошлось сравнительно легко и безболезненно, он стоял со своими пожитками, полный нерешительности, не зная, куда сесть. А вдруг он снова попадет на чужое место?
Опанас же только что приготовился занять отвоеванные позиции, как в класс вошла Клавдия Сергеевна – во время этой суматохи они прослушали звонок к началу урока!
– Куда ты? – сказала она, подходя к новенькому. – Ведь я тебя посадила на это место, значит и сиди…
– А я? – возмущенно воскликнул Опанас. – А куда же я?
– Ты? – сказала Клавдия Сергеевна, быстрым взглядом окидывая класс. – Ты будешь сидеть на третьей парте с Таней Тихоненко.
– На третьей? – воскликнул Опанас. – Почему на третьей?
– А что? Это будет очень хорошо. Я бы пересадила Петрика Николаева, но он близорукий, так пусть сидит на первой…
Опанас сердито засопел. Рассадить его с Петриком, с таким другом! Какая несправедливость!
Но Клавдия Сергеевна даже внимания не обратила на расстроенное лицо Опанаса и как ни в чем не бывало продолжала:
– Митя Федоров сядет на вторую… а то ему с последней плохо видно и мне его тоже не совсем хорошо видно… А Ральфик Тишинский сядет на его место…
Как это умно и умело Клавдия Сергеевна рассадила ребят! Как раз самые смирные угодили к самым разговорчивым. А самые озорники оказались соседями самых больших тихонь. Тех, кто знал меньше, она посадила к тем, кто знал больше. А прилежные и аккуратные ученики попали рядышком с лентяями.
И все это произошло так быстро: не успели ребята опомниться, как одни уже сидели на новых местах, а другие имели новых соседей.
Но Петрик, конечно, всего этого и не заметил. Он был слишком удручен. Ведь подумать только: они просидели рядышком с Опанасом столько славных деньков – наверное, целых две недели, – и вот, пожалуйста, их рассадили!
Ах, как им было хорошо! А теперь?
Теперь Опанас где-то далеко, чуть ли не на краю света, на третьей парте в первом ряду. А у Петрика под боком новый сосед, какой-то совершенно чужой, неизвестный мальчик. Да к тому же, кажется, плакса…
Петрик мрачно покосился на новенького и окончательно пал духом. Этот новенький был совершенно рыжий! Ну как есть весь рыжий… Рыжий до последнего волоска. Даже ресницы у него были рыжие. И щеки в рыжих веснушках. И лоб в веснушках. И даже на руках веснушки. Как будто его нарочно всего обмазали яичным желтком, как пирожки, перед тем как сажать их в печку…
Вот наказанье! Вместо такого превосходного мальчика, как Опанас, такой сосед!
Глава шестая. За окном падает снег
Зима не наступала очень долго. Все время шли дожди, из водосточных труб хлестала вода. В школу нужно было ходить в калошах, что было довольно-таки неприятно. Но спорить не приходилось. По дороге встречались такие лужи, что их почти невозможно было перейти даже в калошах.
Не верилось, что где-то есть морозы. И снег лежит чуть ли не до колен. И даже, может быть, где-то катаются на лыжах и на коньках.
Петрик печально смотрел, как с голых вишневых веток, дрожа, капают тяжелые мокрые капли, похожие на крупные слезы, и ему самому хотелось горько плакать…
И вдруг, совершенно неожиданно, когда все решили, что зиме вообще не бывать, подул холодный северный ветер. В течение нескольких часов все высохло и затвердело. Деревья покрылись звонкими стеклянными чешуйками, а тучи низко свесились над поселком, словно собираясь улечься на крыши домов или посередке улицы.
И к вечеру пошел снег.
Белые мошки нерешительно завертелись, медленно опускаясь и снова взлетая, будто не зная хорошенько, что им делать: упасть на холодную землю или поскорее взвиться обратно к тучам…
Петрик с тихим визгом вскочил на подоконник и распахнул форточку.
Наконец-то началась зима! Он был просто счастлив.
А когда снег повалил как следует, когда целые тучи этой белой пушистой мошкары закрутились перед окнами, тут он уже не мог вытерпеть. Он высунул через форточку обе руки, и снежинки доверчиво полетели прямо в его теплые розовые ладошки, мгновенно тая и не успев показать своей хрупкой звездной красоты.
– Не высовывайся, – сказала мама.
Она тоже подошла к окну и тоже уселась на подоконник.
– Как красиво… Похоже, будто роятся белые пчелы…
– Точь-в-точь! – воскликнул Петрик, тихонько хлопая в ладоши. – Совершенно точь-в-точь!
– И еще похоже, будто Снежная Королева прилетела из своего ледяного царства… Помнишь, в сказках Андерсена?
– Я ничего не знаю про Снежную Королеву, – огорченно сказал Петрик.
– Да? – удивилась мама. – Неужели я тебе не рассказывала? Такая чудесная сказка…
– Никогда, – обиженно воскликнул Петрик, – ни разу! Как тебе не стыдно?!
– Неужели никогда? – сказала мама, любуясь снегом, падающим за окном. – А ведь это самая любимая моя сказка.
– Никогда, никогда! – возмущенно твердил Петрик. – Там о пчелиной Снежной Королеве?
– Ну, что ты! Там о мальчике Кае и девочке Герде, как они жили рядышком, на самом верху двух домиков, и как они дружили… Не рассказывала?
– Ни разу!
– Они устроили у себя наверху садик и посадили чудесный куст розовых роз… Летом они сидели над этим кустом… а зимой, когда окна замерзали…
– Вспомнил! Вспомнил! – вдруг вскричал Петрик. – Вспомнил… Мальчик еще делал из горячей монетки на замерзшем окошке круглую дырочку, и они вместе с девочкой смотрели на снежок…
– Ну, значит, рассказывала?
– Да, – продолжал Петрик, весь раскрасневшись, – а потом мальчика утащила Снежная Королева, у нее вся одежда была только из одних снежных звездочек…
– Да, – каким-то удивительным мечтательным голосом проговорила мама, – и девочка Герда пошла искать пропавшего Кая по всему свету… Она была удивительно смелой девочкой, с таким горячим, любящим сердцем…
– Ведь ее тоже могла утащить Снежная Королева? А как страшно было ей у разбойников!.. – прошептал Петрик. – Но все-таки, как она не испугалась?
– Нет… Когда по-настоящему дружишь, о себе нисколько не думаешь… В этом и заключается настоящая дружба…
– Дружба… – тихонько повторил Петрик. – Дружба… Разве это такая важная вещь – дружба?
– Это самое прекрасное в жизни человека! И самое важное.
– Да?! – задумчиво и немного удивленно проговорил Петрик. – Я не знал… А у нас с тобой есть дружба, мамочка?
– Мы с тобой очень дружим, Петрушечка… и всегда друг другу верим…
– Разве это для дружбы важно – верить?
– Очень важно. Самое важное…
– С Опанасом мы тоже очень дружим. Знаешь, Опанас теперь сидит на третьей парте… Уже давно. Это ничего? Для дружбы?
– Конечно, это пустяки…
– А вот с тем мальчиком, – Петрик нерешительно запнулся, – знаешь, который сидит со мной на парте… с ним я не дружу… Ни на копейку! У него одни кляксы… С ним никто не дружит.
– Это плохо, – тихонько сказала мама, – что вы не дружите.
– Плохо?
– Очень плохо.
– Ты думаешь, это очень плохо? – щурясь на снег, протянул Петрик. – Очень плохо… Почему?
А снег все падал и падал…
И за стеной, в той половине домика, где жило семейство Опанаса, тоже увидели снег. И первым увидел его Опанас.
– Снег! – завопил он на весь дом. – Настоящий снег!
И, полный восторга, он влез на подоконник, распахнул форточку и просунул сквозь нее голову.
Как только пролезли его толстые красные щеки, это просто удивительно.
Два толстых розовых близнеца, два круглых колобка с круглыми щечками, круглыми ртами, круглыми животиками немедленно подкатились, переваливаясь на коротких ножках.
– Где снег? Где снежок? – запищали они, карабкаясь на подоконник. – Покажите нам снег!
– Смотрите, смотрите! – задыхаясь от восторга, вопил Опанас. – Смотрите все!
Снег падал густо, крупными хлопьями.
– Завтра мы с Петриком на лыжах! – закричал Опанас, втягивая голову обратно в комнату. Непостижимо, как это пролезли щеки?!
– Или на санках! – закричал он и снова просунул голову в форточку.
– Или на коньках! – И он опять втянул голову в дом.
– Или в снежки! – И он снова высунулся в форточку.
Бедные толстые щеки! Как им досталось…
А снег все падал и падал…
Может быть, и правда Снежная Королева каталась на белых лошадях, а ее великолепный плащ из снежинок вместе с ветром проносился над землей?
В это время третий мальчик, тот самый рыженький мальчик, который занял на парте место Опанаса – его звали Кирилкой, – тоже стоял у окна и тоже смотрел на снег…
Он думал, что, наверное, на Севере тоже идет снег. Только уж, конечно, тот снег получше этого. И его много больше. Потом он подумал, что отец, может быть, уже катается на лыжах. Или на собаках. А может, на оленях? Очень на многом можно покататься там у них, на Севере.
Как давно папа уехал на дальний Север! А не прислал еще ни одного письма.
На почте ему говорят: «Пишет, пишет…» Но если пишет, куда же деваются письма?
Кирилка тихонько вздохнул.
А снег все шел и шел, и за окном становилось темно.
Потом Кирилка подумал, что завтра в школу можно пойти в валенках. И это очень хорошо. Потому что ботинки стали очень худые, а других тетка все равно не даст.
После валенок Кирилка сразу вспомнил про школу, про Петрика и вздохнул гораздо громче.
Сколько дней сидит он рядом с Петриком, а Петрик все не хочет с ним дружить. Все сердится. Даже заслоняет рукой свои буквы, чтобы Кирилка на них не смотрел.
А какие у Петрика буквы! Какие буквы!
Когда один раз клякса капнула у Петрика на парту и когда Кирилка поскорее вытер эту кляксу тряпочкой и еще послюнявил, чтобы не осталось пятна, Петрик ужасно рассердился. Он сказал: «Значит, ты подлиза». И покраснел.
А чем же он подлиза?
Книжки он кладет в парту точь-в-точь как Петрик, и карандаш у него такой же. И промокашка у него на ленточке.
Чем же он подлиза?
Конечно, Петрик стал бы с ним дружить, если бы не кляксы. И если бы он отвечал уроки без запинки.
А что он может сделать?
На дополнительных занятиях он всегда отвечает, а в классе боится. Клавдия Сергеевна, она добрая, ему говорит: «Ну, Кирилка, ну отвечай же… Какой ты, право! Ты все знаешь очень хорошо». А он не может. И молчит. Вдруг все будут над ним смеяться?!
А сколько у него клякс!.. Разве можно дружить с мальчиком, у которого в тетрадках столько клякс?
Но как же ему быть, если тетка не велит ему делать уроки на столе, а только на подоконнике? Даже тетрадка не помещается, а локти совсем свисают. Учительница Клавдия Сергеевна все время говорит: «Рука, которой пишешь, должна обязательно вся лежать на столе». Потому и кляксы, что на подоконнике…
И в «колдунчики» его никогда не берут играть. Никогда. На переменках все бегают, смеются, а его не берут… Только дразнятся: «Рыжик-пыжик»… «Почем десяток веснушек?».
Может, если веснушки хорошенько потереть, они сотрутся?
На этот раз Кирилка вздохнул глубоко и протяжно.
– Потише там! – сердито крикнула тетка. – Генечку разбудишь.
Генечка ее сын. Хоть ему всего шесть лет, а дерется он очень больно. И сдачи ему тетка не велела давать.
Новые ботинки, которые ему отец перед отъездом купил, носит Генечка. И шапку-ушанку тетка тоже велела отдать Генечке. И за водой никогда не посылает Генечку, а только его, Кирилку… А в «Гастроном» если за конфетами, то Генечку… Кирилка снова вздохнул.
– Потише, говорят! – крикнула тетка. – Уроки делай…
– Сделал, – тоненьким голоском сказал Кирилка и опять вздохнул.
Что ж поделаешь, такая у него привычка: все вздыхать и вздыхать.
Плохо жить на свете, когда совсем один, когда тетка на каждом шагу кричит, а дядя, хоть добрый, да слова не смеет сказать за Кирилку. Только иногда даст три копейки на ириску. А отец далеко, на Севере, и писем не шлет.
А главное, плохо, когда нет товарища. Плохо, плохо…
Глава седьмая. Кирилкин портфель
Драться Петрик не любил. Первым никогда в драку не лез. Но если его затрагивали, спуску не давал, причем в драке больше надеялся на свой портфель, чем на кулаки.
Когда месяца через два мама обратила внимание на его бывший новенький портфелик, то просто глазам своим не поверила.
– Петрик, – воскликнула она, – неужели это твой?
– Мой, – ответил Петрик, – а что?
– Что с ним случилось? Не играешь же ты им в футбол?
– Ну кто же зимой играет в футбол? Что ты, мама! – воскликнул Петрик. – Только летом или осенью…
– Но тогда почему он такой страшный? Весь потрепанный. Может, дерешься портфелем?
На этот раз она попала в самую точку.
Петрик немножко замялся, но ответил честно и откровенно. Вообще пока еще не было случая, чтобы он солгал.
– Случается… – сказал он краснея, – иногда… и даже очень часто…
– То есть как?
Мама была поражена.
– Показать? – с готовностью воскликнул Петрик. – Сейчас…
И он в одну минуту напихал в портфель все, что полагается: книги, тетради, пенал…
– Отойди немного в сторону, – попросил он маму, – а то задену…
И, сильно размахнувшись, он трахнул портфелем по печке.
Вот это был удар! Просто удивительно, как печка осталась целой и не разлетелась на мельчайшие пылинки. Зато портфель затрещал по всем швам.
У мамы захватило дыханье и потемнело в глазах.
– Петрик, – отчаянным голосом проговорила она, – но ведь так можно изувечить друг друга… выбить глаз… и даже… даже убить досмерти…
– Нет, – решительно возразил Петрик, – выбить глаза нельзя и убить тоже… по лицу не разрешается, только по спине…
Мама очень расстроилась. Она хотела еще что-то сказать, но только махнула рукой и жалобно проговорила:
– Я тебя очень прошу, не дерись так… это ужасно опасно…
– Ладно, – сказал Петрик, – постараюсь пореже…
Потом мама сказала, печально рассматривая портфель:
– Хоть до конца учебного года он тебе хватит или придется покупать новый?
– Не придется, – быстро ответил Петрик. – Может быть, ручка отлетит… так это ничего, Опанас умеет их прикручивать…
Что касается Опанасова портфеля, то у Опанаса портфель еле дышал. Можно было только удивляться, каким образом Опанас носит свои учебники в таком портфеле. Но причина здесь была совсем особого свойства.
Вообще Петрик и Опанас были не похожи друг на друга во всех отношениях. И характером и наружностью.
Петрик был высоконький мальчик и немного бледноват. Опанас же был, наоборот, коренастый, коротышка. У Петрика на лбу была аккуратно подстриженная чолочка, а у Опанаса на затылке торчал хохолок, похожий на кисточку для бритья. Петрик щурился, он был немного близорук, ушки у него торчали, как два розовых лопушка, а когда он смеялся, на самой середке носа у него гармоникой собирались тонкие лучистые морщинки.
У Опанаса же щеки были до того красны и до того круглы, что было просто удивительно, как только птицы не склевали их по ошибке вместо яблока.
Петрик всегда мечтал, строил планы и любил придумывать необычайные вещи. Опанас был, что называется, «тяп-ляп». Схватит – бросит. Бросит – снова схватит. И никакого толку. По десять раз в день он придумывал что-нибудь новое, чтобы ничего никогда не закончить. Не то что Петрик, который все всегда доводил до конца.
В школу Опанас обязательно бы опаздывал, но аккуратный Петрик заходил за ним каждое утро.
Невпример Петрику, Опанас драться любил. Он был большим задирой и с наслаждением ввязывался в любую потасовку, причем надеялся он исключительно на свои кулаки, крепкие и ловкие. Портфель же его имел самый плачевный и ненадежный вид вовсе не по вине Опанаса.
Как известно, у Опанаса была еще семерка братьев, из которых пятеро учились в школе. И потому осенью, когда отец приносил портфель, а покупал он только один портфель, то обычно говорил:
– А ну, хлопцы, кому тот портфель пойдет в дело?
И между хлопцами начинался дележ. Дележ бывал обычно справедливый. Вынимались все портфели и все сравнивались до мельчайших подробностей. Новый портфель доставался тому, чей бывал истрепан до последней крайности.
Этой осенью новый портфель чуть не достался Опанасу – ведь у него вообще никакого не было, – но в самый последний момент десятиклассник Петро запротестовал. Он заявил, что последний год в школу довольно-таки позорно ходить с таким «задрипанным» портфелем. Первоклашка же еще успеет находиться со всякими портфелями. И, несмотря на отчаянный рев Опанаса, новый портфель достался все-таки десятикласснику Петро. Старый же перешел к несчастному первоклашке. Можно себе представить, в каком виде!
У рыженького Кирилки вообще не было никакого портфеля, и до самого снега он носил книги завернутыми в газетную бумагу.
И вдруг в одно прекрасное утро – для Кирилки это утро было особенно прекрасно – весь класс тихо ахнул: Кирилка явился с новым портфелем. Да с каким!
Мало того, что этот портфель был из роскошной темнокоричневой кожи и ростом почти с самого Кирилку, мало того, что он был с двумя замками, с двумя ключами и с двумя ремнями, – сверх того он мог складываться и раскладываться, в нем имелось по крайней мере двенадцать различных отделений, начиная от самого крохотного, куда можно сунуть какую-нибудь мелочь вроде варочки или пера, и кончая колоссальным отделением, во всю длину раскрытого портфеля, куда при желании мог поместиться сам Кирилка.
Конечно, все эти подробности выяснились много позднее – на переменке после первого урока. А в первый момент, когда Кирилка и его новый портфель появились в дверях класса, все только изумленно ахнули.
Даже Клавдия Сергеевна сразу заметила новый портфель.
– Какой у тебя замечательный портфель! – сказала она. – Покажи поближе…
Кирилка подошел, застенчиво краснея.
– Кто тебе подарил, Кирилка? – спросила Клавдия Сергеевна.
И вот тогда-то класс впервые услыхал Кирилкин голос, тоненький, словно писк комара.
– Это мой папа!
– Твой отец уже вернулся? – воскликнула Клавдия Сергеевна. – Это очень хорошо.
– Он еще не вернулся, – тоненько проговорил Кирилка, – он мне прислал… Один дядя приехал прямо с Севера… и привез.
– Вот как! – проговорила Клавдия Сергеевна и, зарумянившись, прибавила: – Как это хорошо, что твой папа вспомнил, что тебе нужен для школы портфель… Я очень рада за тебя, Кирилка!
И по всему было видно, что она действительно очень радуется Кирилкиному новому портфелю.
– И я рад! – пропищал Кирилка и вздохнул.
Но какой же это был легкий и счастливый вздох!
Конечно, Кирилка мог рассказать о своем портфеле гораздо больше. Он мог бы рассказать, например, как вчера вечером к ним вошел высокий гражданин в форме летчика и спросил, не здесь ли живет мальчик Кирилка.
И когда Кирилка, очень испуганный, заявил, что это он и есть «мальчик Кирилка», высокий гражданин в форме летчика обрадовался и объяснил, что он папин товарищ, приехал с Севера и привез ему от отца привет.
Тут Кирилка, в свою очередь, очень обрадовался, сразу перестал бояться, и они с папиным товарищем в одну минуту подружились. Папин товарищ рассказал ему, как они хорошо и дружно живут на зимовке, какой у Кирилки молодец и весельчак папа и какой он выстроил отличный дом для зимовщиков. Потом он сказал, что завтра улетает обратно и, может, Кирилка скажет, что ему хочется получить с Севера: медвежонка, или олененка, или еще какую-нибудь необыкновенную северную вещь.
И тогда, немного подумав и легонько вздохнув, Кирилка сказал, что, конечно, хорошо бы получить живого медвежонка или, например, моржонка, но пусть уж лучше ему папа пришлет с Севера самый обыкновенный портфель, а то без портфеля очень неудобно ходить в школу.
– Разве у тебя нет портфеля, малыш? – очень удивился папин товарищ. – Совсем никакого? А в чем же ты носишь книжки?
Кирилка сказал, что у него нет совсем никакого портфеля, а книжки он заворачивает в газету и ребята над ним смеются.
– Что ж тут смешного? – сердито сказал папин товарищ. – Не понимаю!
– Не знаю, – тихонько промолвил Кирилка.
И вдруг папин товарищ шлепнул себя ладонью по лбу и воскликнул:
– Ну какой же я рассеянный! Просто удивительно, до чего я рассеян… Посмотри, какой портфель прислал тебе отец, а я чуть не забыл про него!
И он протянул Кирилке тот самый портфель, который все время лежал у него на коленях.
Кирилка сначала не совсем поверил.
– Это мне? – спросил он, робко дотрагиваясь до портфеля. – Мне? – повторил он снова. – Мне? – повторил он и в третий раз.
– Конечно, тебе! – сказал папин товарищ. – Тебе… тебе!.. Только дай я выложу из твоего портфеля мои бумаги… Видишь ли, я их на время положил туда.
Ну, а потом папин товарищ нежно простился с Кирилкой и ушел. Но в дверях он еще раз обернулся, улыбнулся Кирилке и сказал:
– Ну до чего ж я рассеян! Чуть не увез твой портфель обратно на Север…
Ничего этого, понятно, Кирилка никому не рассказывал. Да и зачем?
На первой же переменке весь класс окружил Кирилку. Ясно, всем хотелось поближе взглянуть на такой необыкновенный портфель.
Но Клавдия Сергеевна посоветовала ребятам не толкаться, а спокойно сесть на свои места, а портфель пойдет вкруговую, по всему классу, и все хорошенько его посмотрят.
– Хочешь так, Кирилка? – сказала Клавдия Сергеевна.
– Хочу, – прошептал Кирилка.
– Только осторожнее, дети! – сказала Клавдия Сергеевна. И портфель, точно хрупкая стеклянная драгоценность, отправился с одной парты на другую по всему первому классу . А».
Не было ни одного из сорока двух ребят, который бы не пощупал плотность и прочность кожи, не полюбовался бы двумя замками, двумя ключами, двумя ремнями и двенадцатью отделениями.
Обратно к Кирилке портфель вернулся без единого пятнышка, без единой царапины, овеянный небывалой для портфеля славой.
– Наверное, из моржовой кожи, – сказал Петрик, когда портфель, вернувшись из своего триумфального путешествия, лежал перед Кирилкой, а Кирилка тряпочкой протирал сверкающие бляхи замков, – или из мамонтовой… А может, из китовой или тюленевой. Знаешь, они всегда водятся на Севере.
Кирилка ничего не ответил и только поднял на Петрика глаза, полные восторга и доверия. Если бы Петрик объявил, что его портфель сделан из банановой кожи, а на Севере водятся крокодилы, Кирилка вцепился бы в каждого, кто посмел бы это отрицать.
Но из школы, несмотря на портфель, Кирилка все же возвращался в одиночестве. Петрик и Опанас шли вдвоем, а Кирилка плелся сзади. Петрик и Опанас обсуждали очень важный вопрос относительно предстоящего военного сражения. А Кирилка, вздыхая, думал, что и портфель ему не помог: Петрик не хочет с ним дружить.
– Нет, как ты не понимаешь, – горячился Петрик, размахивая рукой, – как ты не понимаешь? Нельзя пополам, раз три танка… Ну как ты будешь делить пополам три? Как? Как?
– А тоже нельзя, чтобы у одного были танки, а у другого самолеты, – упрямо твердил Опанас, – тоже нельзя…
– Тогда что? Ну что? – говорил Петрик, иронически щурясь на Опанаса. – Ну? Ну? Ну что?
И в то самое мгновение, когда Опанас собирался предложить свой план распределения танков и самолетов, пронзительный крик, полный отчаяния и ужаса, раздался у них за спиной. Этот крик зазвенел на всю улицу и резко оборвался.
– Кто это? – бледнея, воскликнул Петрик и быстро обернулся.
Кричал Кирилка.
Какой-то верзила, сухопарый и длинный, с громким хохотом вцепился в Кирилкин портфель и тащил портфель вместе с Кирилкой в боковой переулок между домами. Кирилка упирался, скользил, падал, но крепко держал портфель и, кажется, готов был скорее умереть, чем отпустить кожаную ручку. При этом он норовил впиться зубами в руку своего мучителя.
Мальчики замерли, пораженные сценой, происходящей у них перед глазами.
Первым опомнился Опанас.
– Вот дрянь! Вот дрянь! – крикнул он и, надув до предела свои красные щеки, бросил в руки Петрика свой портфель и, крепко сжав кулаки, устремился к Кирилке, похожий на быстроходную танкетку.
Петрик легким кавалерийским галопом помчался следом, размахивая сразу двумя портфелями.
Они подоспели в самый раз. Вернее, в ту самую минуту, когда сухопарый парень, видимо потрясенный отчаянными воплями Кирилки, отпустил портфель и удалялся игривой рысцой в тот самый переулочек, куда перед этим тащил Кирилку с портфелем.
Внезапно отпущенный, Кирилка шлепнулся в снег, и когда мальчики подбежали, он сидел в сугробе, прижав к животу портфель, и горько рыдал. Его шейка, кое-как обмотанная шарфом, тонкая и жалкая, беспомощно вздрагивала.
Опанас помог ему встать.
– Не плачь, – сказал он, – еще испортишь.
Слезы маленькими прозрачными водопадиками действительно стекали с подбородка прямо на портфель.
– Хочешь носовой платок? – сказал Петрик. – На…
– Возьми мой, – сказал Опанас. – Не смотри, что грязный… зато сухой.
Кирилка взял оба. Всхлипывая, он прорыдал тонюсеньким голоском:
– Чуть… не утащил…
– Ну! – закричал Опанас, потрясая кулаками. – Мы бы не дали… мы бы…
– Кирилка, – вдруг сказал Петрик озабоченным голосом, – дай я тебя вытру… А то ты стал такой грязный! Ужасно!
– Это он об мой платок! – хвастливо воскликнул Опанас. – Не веришь?
– Опанас, – сказал Петрик, посмотрев на Опанаса.
– Чего? – сказал Опанас, посмотрев на Петрика.
– Пусть он с нами дружит…
– Кто? Он? – сказал Опанас, кивая на Кирилку.
– Он. Пусть с нами дружит.
– Пусть дружит.
– Пусть?!
– Пусть.
– Кирилка, – сказал Петрик, – будешь с нами дружить?
– С вами? – тихонько и недоверчиво прошептал Кирилка.
– С нами! – сказал Петрик. – С ним и со мной.
