Текст книги "ВЕРЮ, ПОМНЮ, ЛЮБЛЮ..."

Автор книги: София Федина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

С. Г.Федина

ВЕРЮ, ПОМНЮ, ЛЮБЛЮ...

Москва 2015

УДК 82-94

ББК 84(2Рос=Рус)6-4 Ф32

Ф32 Верю, помню, люблю... 2015 – 132 стр. ISBN 978-5-4465-0740-5

Подписано в печать 12.05.2015. Формат 60x90/16.

Гарнитура Times New Roman.

Тираж 100 экз.

Заказ № 5640.

Отпечатано в типографии ООО «Буки Веди»

на оборудовании Konica Minolta

119049, г. Москва, Ленинский проспект, д. 4, стр. 1 А

Тел.: (495) 926-63-96, ,

Об Автор е

“Жизнь Софии Георгиевны Фединой поистине удивительна и вызывает огромное уважение и почтение к этому уникальному человеку. В её родословной было 12 священнослужителей. Все они пострадали за то, что выбрали путь служения Богу.

Убежден, встречи с такими людьми, как София Георгиевна, которые даже под страхом смерти не отреклись от Господа Бога, от православной Веры, от своих родителей, очищают и просветляют душу человеческую. Это – как мощное лекарство против безнравственности и безверия, которых, к сожалению, ещё немало в нашем обществе.

И как для таких светлых, поистине героических личностей, как С. Г. Федина, не возводить храмы, часовни!”

Аман Тулеев. Из книги “Преодоление”

3

Когда столько прожито, когда за плечами целое столетие, как ответить на вопрос, какой день твоей жизни оставил самые глубокие воспоминания? И все же на вопрос моего сына, я, практически не раздумывая, назвала первый свой день на свободе. Когда со справкой об освобождении, с узелком и маленьким чемоданчиком вошла в тамбур вагона поезда Воркута-Асбест. Впереди путь через всю страну, впереди неизвестность. И только вопросы: кто встретит, как встретят..?

Как же сложно сделать этот первый шаг из узкого тамбура в вагон, где слышна совсем другая речь, где о чем-то спорят и над чем-то шутят другие люди. Именно другие, потому что непривычна пестрота их одежды, нет обреченности в их взглядах, угрюмости лиц – отпечатка тюремного барака, из которого ты вышла несколько часов назад. И ты ловишь себя на мысли, что эти люди даже не думают о том, что они просто свободны. И только ты понимаешь, какая пропасть лежит между вами. Что такое десять лет тюрьмы, лагерей, жизни в которой одно лишнее движение – и за спиной прозвучит окрик конвоира. Как трудно сделать первый шаг в этот вагон, в эту свободную жизнь.

И как десять лет назад, только очень далеко от Воркуты, я услышала практически те же слова:

– Ну чего ты стоишь? Проходи, места хватит.

5

С. Г Федина

В августе 1937 года Томск на исходе лета изныв ал от жары. Дощатый настил тротуаров коробило яркое солнце. После тихой провинциальной Анжерки многолюдные улицы города давали почувствовать ритм, в котором, как мне казалось, живет и трудится вся огромная страна. Для поездки в Томск нашелся повод. Надо было забрать Диплом, который я так и не получила, окончив курсы учителей младших классов. Этот повод помог мне убедить себя в необходимости поездки. Отсутствие на руках Диплома само по себе не мешало работать в школе, а сейчас тем более, когда из школы пришлось уйти, но другой, более убедительной, причины нарушить настоятельный совет Миронова уехать из Томска, я не нашла. Поэтому всю дорогу как кубики складывала и переставляла в голове фразу, которую скажу ему, как только войду в кабинет. В итоге остановилась на самой простой. Скажу: «Приехала получить диплом, а по дороге зашла узнать, как скоро будет суд у Ивана?»

С этой заготовленной фразой я вошла в кирпичное здание Управления НКВД по Западно-Сибирскому Краю. Лазала, что к следователю Миронову, что он меня знает. Получила пропуск и пошла по знакомому коридору...

Первый раз я встретила Миронова в доме маминого дяди, священника Троицкого храма отца Иакова. В 1932 году, после ареста папы, чтобы быть рядом и помогать маме содержать семью, дядя Иаков попросил

6

ВЕРЮ, ПОМНЮ, ЛЮБЛЮ...

Томскую епархию направить его служить в наше родное село Лебедянское. Но не успел. На место папы прислали другого священника, а дяде Иакову предложили поехать в Томск. С тех пор, каждый раз, бывая в областном центре, я знала, где меня всегда ждут, где будут рады обогреть и приютить. И вот в июне 37-го, после ареста мужа, я приехала в Томск, в прокуратуру области, узнать о его судьбе. С трудом добилась приема у прокурора. Умоляла его разобраться во всем, уверяла в невиновности Ивана, говорила, что произошла чудовищная ошибка. В ответ прокурор кричал на меня, обвинял мужа в измене Родине, говорил, что и мое место в тюрьме, как жены изменника Родины. Господи, как неисповедимы пути твои, как глубоко заблуждаются люди, уверовав в свою безнаказанность! Через два месяца после этого разговора арестовали всю верхушку Томской власти, арестовали вместе с женами. Случайно я оказалась в той же камере подвала НКВД, где сидела жена областного прокурора. И когда после допроса, её мужа как мешок волокли по коридору к умывальнику, который находился возле нашей камеры, и отливали водой, мы все слышала ужасные стоны человека, который совсем недавно сам отправлял на пытки невинных людей. Так страна боролась с предателями и врагами народа, и попасть в их число, как я увидела, мог каждый. С большой тревогой я смотрю сегодня на попытки оправдать репрессии и беззаконие тех лет.

С. Г Федина

Но в тот день, 6 июня, после оскорблений и угроз прокурора, униженная и убитая горем, я шла к дедушке Иакову. Я хотела услышать его слова утешения. Получить мудрый совет: где найти опору, когда все вокруг рушится и жизнь теряет смысл. Я шла по городу, который медленно остывал от дневной жары; заканчивался рабочий день и хотелось, чтобы вместе с ним ушли в прошлое обиды и боль. Как лучик надежды на лучшее, встретило меня на пороге теплое гостеприимство дедушки Иакова. Всего несколько слов успели мы сказать друг-другу, как в дверь настойчиво постучали. Дедушкин постоялец поэт Николай Алексеевич Клюев пошел её открывать, а дедушка сделал мне знак рукой, чтобы отошла вглубь комнаты и не стояла рядом с ним. Буквально в ту же минуту на пороге возникли люди в военной форме и старший из них назвался следователем НКВД Мироновым. Долго обыскивали дом, не церемонясь переворачивали все вверх дном, просматривали каждую бумажку, требовали показать, где спрятаны запрещенные книги. Я стояла в оцепенении и с ужасом наблюдала, как здоровые молодые мужики измываются над двумя старцами. Неужели они верили сами, что поймали настоящих врагов народа. Чем страшен был им священник, который всю свою жизнь призывал к покорности и смирению, или замечательный русский поэт, воспевавший Родину. Каким ужасным на фоне этих двух стариков виделось мне хамство и невежество этих

8

ВЕРЮ, ПОМНЮ, ЛЮБЛЮ...

людей. Как нелепый кошмар надвигался на меня незнакомый мир. В этом же году, 8 сентября, он поглотит навсегда дедушку Иакова. А затем в застенках Томской тюрьмы по коридору мимо моей камеры понесут умирающего заключенного. И надзиратель назовет его фамилию – Клюев Николай Алексеевич.

Как я теперь знаю, разные случайности берегли меня от тюрьмы, и на этот раз судьба дала мне шанс. На следующий день я пошла в управление НКВД, с просьбой разрешить свидание с мужем. Свидание разрешили, и я с удивлением узнала, что дело Ивана ведет известный уже мне следователь Миронов. Вот тогда я первый раз вошла в его кабинет. Не знаю, запомнил ли он меня при аресте дедушки Иакова, но о том, свидетелем чего я случайно оказалась накануне, он ни разу не вспомнил. Хотя мог бы спросить, кто для меня протоиерей отец Иаков и как я оказалась в его доме? Может, понимал, как мерзко всё это выглядело со стороны. Может честь офицера не могла до конца примирить с поиском врагов народа среди беспомощных стариков и женщин. По крайней мере, в моем деле он будет человеком, который в тех условиях сделал всё от него зависящее, чтобы я не попала на тюремные нары.

После свидания с Иваном я вернулась в дом дедушки Иакова. А вечером неожиданно приехал Миронов.

С. Г Федина

Сказал, что забирает меня на допрос. Разные мысли пришли в голову. И то, что это последний мой день на свободе, в первую очередь. Он продержал меня в своем небольшом, скупо обставленном кабинете почти до утра. Был долгий, долгий разговор. О том, что меня ждет. Что такое тюрьма для женщины, что такое камера политических с уголовниками. Когда и какой я выйду, если выживу, на свободу. Выбор, как сказал Миронов, у меня небольшой. Отказываетесь от мужа и сотрудничаете с нами, либо арест. Даю возможность подумать, но возьму подписку о невыезде, подвел он итог нашему ночному разговору. Несколько дней я как на службу ходила и отмечалась в управлении НКВД, а затем, неожиданно, Миронов разрешил мне уехать домой, но просил больше в Томске не появляться. Такой подарок мне еще раз преподнесла судьба.

И вот я опять на пороге кабинета Миронова. Слова, которые я приготовилась произнести, объясняя причину возвращения в Томск, не потребовались. Увидев меня, Миронов не задал ни одного вопроса. Как будто бы не было ни долгих разговоров, ни советов, ни предупреждений. Для него я была отработанный материал, и тратить на меня время впустую у него не было больше желания. Взяв у меня пропуск, он сказал, что дело Ивана передали другому следователю. Быстро подписал небольшой листок, с которым я могла опять выйти на свободу, и протянул его мне. Разве знаем мы в какие мгновенья и как вершится наша судьба?

10

ВЕРЮ, ПОМНЮ, ЛЮБЛЮ...

Как одно слово, один, казалось бы, естественный для меня вопрос может перевернуть всю дальнейшую жизнь. Знать бы тогда, что моя просьба выяснить у нового следователя, как обстоят дела Ивана, заставит Миронова задержать пропуск в руке и положить его обратно на стол.

Идемте со мной, – сказал Миронов.

Прошли в конец коридора и спустились в просторное, заполненное людьми полуподвальное помещение.

Побудьте здесь, я сейчас вернусь, – Миронов скрылся за дверью, без таблички.

Осмотревшись, обратила внимание на то, что в полуподвале одни мужчины. Все с узелками. В узких окнах с решётками мелькали ноги прохожих. Было довольно тесно. Не было места присесть. Повезло тем, кто оказался ближе к окну. На высокий подоконник можно было положить свои вещи. Моё появление в мужском коллективе не осталось незамеченным.

Проходите, места хватит.

И хотя вещей у меня не было, мне освободили место у окна. Стали задавать вопросы: кто такая, откуда, за что арестовали?

Сказала, что учительница, пришла узнать о судьбе мужа, вот он арестован, объясняла я. А я на свободе, сейчас узнаю, кода суд, и поеду домой. В это время в полуподвале появился странный мужчина. Про себя я окрестила его инженером-геологом. Ну, кто летом может

11

ходить в широком плаще-пыльнике, с ящиком для специальных инструментов. Он был какой-то шумный и сразу же включился в разговор.

Барышня, – по старорежимному обратился он ко мне, – все мы здесь арестованные. Еще никто отсюда не вышел на свободу. Ну ладно меня забрали, – продолжал он, – её-то за что, что она могла им сделать, – возмущался инженер-геолог.

Принесли и стали раздавать хлеб, по куску на человека.

Спасибо, – отказалась я, – меня ждёт дома обед.

Да что же Вы такая наивная, – огорчился инженер-геолог, – жалко Вас, пропадете.

Наконец открылась дверь без таблички, и я увидела Миронова. Он направился прямо ко мне в сопровождении человека в форме сотрудника НКВД. Остановились напротив меня. Долго молча смотрели, потом, так и не сказав ни слова, повернулись и ушли.

Время остановилось. Накатил страх, сжавший виски. Страх не за себя, за маму. Как мама узнает, где я, что со мной? Теперь она совсем одна. Три малолетних сестренки на её руках. Крыши над головой нет, работы нет. Папа в тюрьме, брат в тюрьме, и теперь я. Рушится всё, что давало силы жить, верить, бороться. Уходило всё, что было дорого с детства. Какая-то безжалостная сила убивала, добивала нашу семью. И за что, я искренне не понимала.

12

ВЕРЮ, ПОМНЮ, ЛЮБЛЮ...

Валентина Васильевна и Георгий Вуколович 1923 г.

Папа и только Папа, так мы, дети, звали своего отца. Для остальных он – благочинный Ан– жеро-Судженского района, протоиерей отец Георгий. Даже спустя почти 80 лет в родном селе Лебедянском, куда мне посчастливилось вернуться, две оставшиеся в живых жительницы когда-то огромного села, наши соседки по дому, в подробностях, в деталях вспоминали, каким был их батюшка отец Георгий. Как совсем еще девчонками они бегали к школе, чтобы полюбоваться на молодую учительницу, жену отца Георгия. Красивая, говорят они, была пара. А для меня

13

папин образ навсегда связан с картинкой из далекого детства. Наш большой дом рядом с храмом. В четыре стороны от него уходят широкие улицы. Одна, далеко-далеко вниз к быстроводной таежной речке Алчидат. По этой улице, широко шагая с ящиком для столярных инструментов в руке, идет мой папа. Всегда в черной рясе, которую он не снимет даже в тюремных застенках. И я, едва поспевающая за ним. Старшие – брат Николай и сестра Вера, чтобы заняться своими делами, всегда говорили, что лучше меня папе никто не поможет красить парты, которые он обязан был, в качестве исправительных работ, делать для школы, или стеклить рамы в той же школе или других государственных зданиях. С десятилетнего возраста я ношу в ноге острый осколок стекла, производственную травму, полученную на тех работах. Все могли и умели золотые, добрые руки папы. Скрипки и печи, резные шкафы и детские колыбели, что по приказу, а что на заказ, чтобы накормить семью, чтобы выжить, когда ты лишен всех прав, гоним властью, а всё чему ты служил объявлено опиумом для народа.

В Лебедянку папа приехал с женой, грудным сыном и тещей в 1910 году. Принял новый храм. Построенная в центре села деревянная церковь требовала отделки, не было даже иконостаса. Направляя в Анжерку отца Георгия, его руководство безусловно помнило, что он сын потомственного краснодеревщика и с детства помогал отцу, работая в его мастерской. Моего

14

ВЕРЮ, ПОМНЮ, ЛЮБЛЮ...

деда хорошо знали как большого мастера и приглашали расписывать церкви, оформлять иконостасы. Вот и здесь в Анжерке все иконы в храме были написаны папой и моим дедушкой. Вход в алтарь украшал резной иконостас сделанный их руками. Наша семья быстро встала на ноги. К моему рождению в 1913 году у папы уже была большая пасека, около 200 пчелиных ульев. Сколько помню, у нас всегда было свое подсобное хозяйство: коровы, лошади, овцы, свиньи, 34 десятины земли... В Анжерке папу уважали и как духовного пастыря и как крепкого хозяина, не чуравшегося любой работы. Как будто он всегда жил, помня, что на Руси ни от сумы ни от тюрьмы зарекаться нельзя. Когда после революции у нас конфисковали практически все, кроме мастерской, почти в каждом доме нашего большого села появились вещи, сделанные руками моего папы. Кровати, столы, стулья, прялки и веретена, ткацкие и прядильные станки, сани и телеги, русские печи. Принимал любые заказы, чтобы прокормить семью, но даже в это трудное для себя время бедным, пожилым и вдовам – бесплатно. Наверное, поэтому все село от мала до велика собралось в центре у храма, где власти решили провести заседание выездного суда над отцом Георгием. Это судебное заседание должно было подвести итоги продуманной операции по разоблачению гнилого нутра строптивого и непокорного служителя культа. Начиналась операция с того, что Папу вызвали в исполком и дали за-

С. Г Федина

каз на изготовление парт для Анджерских и Судженских школ. Также велели взять на обучение четырех молодых ребят, будущих учителей уроков труда. Мы, старшие дети, Николай, Валентина и я тоже активно включились в работу. Шпаклевали и красили парты. Когда заказ был выполнен, парты сделаны, молодые специалисты подготовлены, папу вызвал прокурор района и сообщил, что возбудил против него дело за использование бесплатной рабочей силы в целях наживы, что от молодых людей поступили соответствующие заявления и рассматривать дело будет выездной суд в Лебедянке.

Хорошо помню этот день. Вся площадь заполнена народом. Приехали жители окрестных сел, многие из них – прихожане нашей церкви. Свои храмы они не посещали, так как службу в них вели священники-обновленцы и только папа оставался приверженцем прежних церковных канонов. Из района приехал судья в сопровождении милиции и молодые люди, написавшие заявления. Встретили их враждебно, стыдили за оговор честного человека. И несмотря на это, трое из бывших учеников обвинили папу в использовании их труда в целях наживы. И только четвертый парень не смог взять на себя грех клеветника и подробно рассказал, как они работали с папой, поблагодарил его за полученную профессию, за бескорыстие, с которым он делился со своими учениками заработанными деньгами, сказал о том, что папа настолько отечески

16

ВЕРЮ, ПОМНЮ, ЛЮБЛЮ...

относился к своим ученикам, что даже и не помышлял брать с них какие-то расписки за деньги. Папе присудили десять месяцев исправительных работ с отбыванием при Судженском отделении милиции. Там ему оборудовали мастерскую, в которой он работал и жил, выполняя заказы руководителей местных органов власти. Это была мягкая мебель, полированные и резные шкафы, музыкальные инструменты. Некоторые предметы его труда целы до сих пор и стоят на видном месте. Их владельцы даже сейчас помнят имя мастера. Берегут вещь, потому, что она напоминает им о человеке, который всей своей жизнью заслужил право оставаться в их памяти. Когда в начале 60х моя мама обратилась в Московскую епархию с запросом о муже, ее пригласили в Синод и объявили, что принято решение назначить ей пенсию за мужа и показали отзыв на запрос сделанный епархией в Кемерово. Это были воспоминания жителей Анжеро-Судженского района об отце Георгии, мученически пострадавшем за веру и не отказавшемся от нее под угрозой расправы и гонений. Сельчане помнили всё. Сейчас именем папы названа одна из новых улиц Ма риинска. А тогда...

Вот, один из многочисленных эпизодов той нашей жизни. Конец тридцатых. Лето. На Судженских копях, во дворе милиции собрали всех лишенцев. Это лишенные права голоса раскулаченные и священнослужители. Их решили отправить на лесоповал. Папа тоже

и Оф

пришел. Как всегда в черной рясе и поверх неё на груди большой протоиерейский крест. Вызывали по фамилиям, а когда дошли до священников, то объявляли: поп Судженский, поп Анжерский и так всех по названию деревень. Дошла очередь до папы. Представитель власти объявляет: священник Лебедянской церкви. Папа выходит. «А вы, отец Георгий, – говорит уполномоченный, – можете идти домой». Шум, недовольство: Как это так? Почему? Почему – домой, почему мы попы, а он священник, да ещё отец Георгий!

– А кто же вы? – перебивает их уполномоченный, – Какие вы священники? Прячетесь под гражданской одеждой. Бороды постригли. Боитесь сана? А он не боится, веру свою не предает. За это можно только уважать. Идите домой отец Георгий.

Спустя время к нам домой пришли раскулаченные, которые вернулись с лесоповала. Они долго благодарили папу за мужество, сказали, что горды тем, что у них такой батюшка.

Спасали папу не один раз. Буквально с первых дней Советской власти. Революционный азарт вскружил многие головы. Чувствуя полную безнаказанность и упиваясь властью, они считали вправе вершить правосудие по своему усмотрению. Будучи благочинным, папа отправился в приход села Койла. Поехал не один. Взял маму и совсем маленькую дочь Веру. Когда возвращались домой, за околицей села их поджидал отряд

18

ВЕРЮ, ПОМНЮ, ЛЮБЛЮ...

красноармейцев. Начали стрелять. Одна из пуль просвистела рядом с головами папы и мамы. Выстрелы услышали в селе. На помощь бросились мужики. Отбили родителей, проводили до самого дома.

В ходу были разные провокации. Как-то вечером вооруженные люди ворвались в дом. Где оружие? Где его прячете? Обыск, всё вверх дном. Угрозы расправы. На шум сбежались соседи. Я помню, как много было людей. Во дворе, вокруг дома. Зашли в дом, встали на защиту. В это время один из военных решил подложить свое оружие, спрятав на вешалке в коридоре. Его схватили буквально за руку. Завязалась драка и наш дом очистили от непрошеных гостей.

Но больше всего расстраивало папу предательство. В наш дом постоянно тянулись люди. Религиозные чувства были еще крепки и верующие с трудом понимали и принимали церковные реформы, которые проводились под давлением новой власти. Не принял обновленчество и мой папа. Все, кто остался верен канонам, шли в его приход. По церковным праздникам у нас в доме собиралось такое количество верующих, что пройти свободно мы не могли. Многие оставались ночевать. Всех надо было накормить, обогреть. Заботы о прихожанах ложились на плечи мамы. После службы шли долгие разговоры и беседы на религиозные темы. Папа читал Библию и Евангелие. Разъяснял их содержание. Помню особый интерес проявляла прихожанка из Судженки Ефросинья. Искала утешение

С. Г Федина

в молитвах, жаловалась на трудную жизнь. Часто мы оставляли её на ночь, поддерживали как могли. Когда папу арестовали, на допросах он узнал, что Ефросинья агент ОГПУ, и она готовила его арест.

Арестовывали папу несколько раз. Держали по нескольку дней и отпускали, а порой задерживали и на месяц, поэтому мама каждый раз, когда папу вызывали в ГПУ, отправляла с ним старшего брата Колю. В тот раз, о котором хочу рассказать, папу вызвал сам начальник ГПУ. Коля остался на улице, но видел через открытое окно сидящего за столом хозяина кабинета и тоже сидящего напротив него нашего папу. Они о чем-то разговаривали на повышенных тонах. Затем начальник ГПУ стал грозить папе наганом, а тот в ответ указательным пальцем. Но папу в этот раз не арестовали. Домой он пришел расстроенный, потом рассказал, что от него требовали: как благочинный он должен доносить на священнослужителей своих приходов. Доносить в ГПУ, что крамольного для власти говорят ему на исповедях. Папа ответил, что он священник, а не доносчик. Что касается расстрела, то смерти он не боится. На этом и расстались.

Вскоре к нам пришла пожилая женщина, одна из постоянных прихожанок, и попросила папу окрестить её внука, но у неё дома. Якобы, сын не может сделать это открыто. Для того времени просьба вполне понятная. Когда папа закончил обряд крещения, в комнату вошел начальник ГПУ. Папа решил, что все

20

ВЕРЮ, ПОМНЮ, ЛЮБЛЮ...

подстроено и его сейчас арестуют, поскольку исполнять требы на дому запрещено законом. Но услышал совсем неожиданное: «Отец Георгий, Вы только что окрестили моего сына, и надеюсь, это останется нашей тайной». Значит, как решил папа, тот разговор и угрозы в кабинете ГПУ, были проверкой его преданности исполняемому долгу священнослужителя. Такое было время.

Последний раз папу арестовали 5 апреля 1932 года. Мы, старшие дети, уже несколько лет жили в других городах. Как забирали папу, знаю со слов сестры Веры. Она была за старшую. Приехала целая бригада ГПУ. С вечера до утра вели обыск. Перевернули всё, разбросали по всему дому фотографии, которые хранились в большом сундуке, письма, книги. Потом собрали все это в мешки. Больше всего интересовали книги в богатых переплетах. Забрали Библию, Евангелие, другие священные издания. И после такого тщательного обыска своему начальнику доложили, что нужное не нашли.

– А что вы ищете? – поинтересовался папа. Старший ответил, что искали книгу «Сионские протоколы». «Так вот она», – сказал папа, указав на раскрытую книгу на его столе. Книгу забрали и велели папе собираться. В это время к нам зашел сосед Егор Роидин . Он видел, что в доме милиция, и пришел узнать в чем дело. Соседа забрали вместе с папой, посадили обоих в сани и повезли.

21

Мама и сестра Вера смотрели в окно, как их увозят. Папа стоял на коленях в рясе, с протоиерейским крестом на груди поверх одежды, прощался со своим домом и семьей, благословлял маму и Веру. Это прощание Вера помнила до конца своей жизни. Больше папу она никогда не видела!

В милиции Егора Роидина допросили и отпустили, а папу увезли в Томск, где судили тройкой ОГПУ, дали три года заключения и отправили в тюрьму города Мариинска. В Мариинской тюрьме начальник первым делом велел папе снять с себя крест, но папа ответил: «Если имеете право, то снимайте его сами!» Тогда папу посадили в маленькую камеру, сырую и темную. Все время раздавались дикие звуки, шум, крики, визг, свист... Так папа просидел трое суток, но креста не снял. Тогда его перевели в камеру, переполненную уголовниками, где можно было только стоять. Так он и стоял, держа в руках цепь с крестом. Сколько он так простоял – неизвестно, то ли уснул, то ли потерял сознание, но когда очнулся, в руках была только цепь, крест исчез. Все это он рассказал мне при встрече в Мариинской тюрьме, куда меня привезли после ареста в 1937 году.

А тогда, где находится папа мы не знали. Не знали, что с ним. В Томске, куда отправили папу, долго ничего не говорили. Когда же, наконец, маме разрешили приехать к нему на свидание в Мариинскую тюрьму, она его не узнала – перед ней был седой измученный

22

ВЕРЮ, ПОМНЮ, ЛЮБЛЮ...

старик, а ведь папе тогда было всего сорок девять лет! В Мариинске папа работал столяром, делал мебель для вольнонаемных работников. Ему давали пропуск, когда нужно было что-то сделать на дому. Когда мама приезжала на свидание, также давали пропуск и отпускали в город. Самое странное, что ему даже разрешали исповедовать больных и умирающих заключенных, даже разрешили маме привезти ему все необходимое для исповеди. Но когда закончился срок – три года – его вызвали в комендатуру и объявили, что добавили новый – еще три года, так как он не перевоспитался. До конца нового срока папа не дожил. Его расстреляли 21 декабря 1937 года.

О том, что папу расстреляли, я узнала случайно. В «Тайшетлаг», где я находилась, привезли заключенных из Мариинска. Как в тюрьме узнать что-нибудь о судьбе своих близких, если они тоже арестованы? Только через расспросы тех, кто пришел по этапу. Мне повезло. Среди новеньких оказался парень, который не только хорошо знал папу, но и был обязан ему жизнью. К сожалению забыла фамилию этого парня. Сидел он по воровской статье. А за какое-то преступление, которое совершил уже в заключении, его должны были судить и приговорить к высшей мере. Парень был ровесник нашего брата, сын расстрелянного генерала царской армии, и папа относился к нему, как к родному человеку. А тут такая история. Папа пошел к начальнику тюрьмы с просьбой дать ему парня

23

С. Г Федина

Валентина, Николай, София с отцом Георгием Вуколовичем Непомнящих

на поруки. Сказал, что он за него ручается. Папе поверили. Так этот парень остался жив. От него я и узнала, что вскоре после нашего отправления из Мариинска отца и еще многих заключенных куда-то увели, и в ту же ночь всех расстреляли.

Я благодарна Богу за подаренные долгие годы

жизни. Но каким коротким было в ней детство! Всего несколько счастливых лет, окутанных родительской заботой и теплом нашей большой, дружной семьи. Если мы, дети, вдруг слышали, что папа называет маму не Валечка, а по имени отчеству —

24

ВЕРЮ, ПОМНЮ, ЛЮБЛЮ...

Валентина Васильевна – мы знали: произошло что-то страшное, кто-то из нас набедокурил и папа сердится. А по-настоящему страшное караулило нас за порогом родительского дома. Везде на нас смотрели как на детей служителя культа, членов семьи врага народа, как называли священников и раскулаченных. Что могло быть страшнее – услышать, что ты дочь врага народа, и двери школы, в которую бежали по утрам твои сверстники, для тебя закрыты. Папа всегда учил нас быть терпеливыми, не мстительными, не злопамятными, говорил, что все, что происходит с нами, это все по воле Господа, что в трудную минуту Господь нас не оставит. И папины слова давали нам силы жить, перенести все трудности и невзгоды, которые нам выпали. Слава Богу, мы выжили, правда, не все. Но его слова до сих пор живут в моей душе, в моем сердце.

Только Николай, старший из нас, успел получить среднее образование, заочно окончить техникум радиосвязи и получить диплом. Он уехал из дома в 1928 году, когда началось раскулачивание и лишение священнослужителей права голоса. Председатель лебедянского сельсовета на свой страх и риск дал Николаю справку о том, что он сын бухгалтера по фамилии Соколовский, и брат уехал в Семипалатинск, где жила папина двоюродная сестра. Там он устроился работать техником радио. Под этой чужой фамилией он проживет до конца жизни.

25

Чтобы как-то получать образование мы с сестрой Валентиной должны были постоянно менять место жительства. Когда нас с Валентиной в очередной раз исключили из школы, мы поехали на станцию Яшино. Проучились там буквально несколько дней, и нас вызвал к себе заведующий школы. Он спросил, кто мы и откуда приехали. Мы сказали правду.

«Девочки, – сказал он, – мне очень жаль, но больше в своей школе я держать вас не могу, иначе меня уволят с работы». Мы с Валей объехали еще несколько школ, но везде ответ был один – нас взять на учебу не могут. И тогда родители отправили нас к брату в Семипалатинск.

Сестра поступила на курсы телеграфистов и стала работать на почте, а меня брат решил обучить профессии радиомонтера. Но вскоре нашелся человек, который узнал, что наш отец священник и донес на брата. Начальник отдела связи вызвал Николая, показал донос и спросил, правда ли это. Брат ответил, что да, правда. Мне легко представить перед каким выбором оказался начальник Николая. Изобличен сын врага народа. Преступник, скрывающийся под чужой фамилией. Только честный и глубоко порядочный человек мог в таких условиях, рискуя собственной свободой, а может и жизнью, дать брату справку, что он увольняется по собственному желанию. Не раз в дальнейшем я убеждалась, что мир не без добрых людей, и в то страшное время были честные люди, которые

26

ВЕРЮ, ПОМНЮ, ЛЮБЛЮ...

рисковали ради нас, гонимых. Да хранит Господь их потомков!

Мы уехали на Алтай, в село Михайловское. Брата приняли на работу прорабом на строительстве радиоузла. Я работала монтером, работа была интересная. Анжерские друзья папы прислали к нам своего сына, Митю Дубицких, чтобы он с нами работал и учился у Николая. Нам с Митей часто приходилось ездить по селам, устанавливать радиоточки. Ездили на почтовых лошадях. Я очень любила эти поездки. Природа на Алтае красивая: горы, лес, бурная горна река Катунь, люди интересные. Сколько у них было радости, удивления, когда начинало работать радио. Когда закончили строительство узла в Михайловском, брата направили на строительство радиоузла в Алтайск. В 1931 году Николай женился на Нине Якубовой, тоже дочери священника, который работал в Бийском округе. Нина служила на той же почте, что и моя сестра Валентина. Наша жизнь, кажется, налаживалась, появились перспективы и мне получить образование.