Текст книги "Грехи распутного герцога (ЛП)"

Автор книги: Софи Джордан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

Глава 28

Фэллон сидела на диванчике и ждала, когда лорд Хант зайдет в комнату, саквояж стоял у ее ног. Она нетерпеливо постукивала ножками в тапочках. Подняв голову, она изучала полосатый и цветастый рисунок обоев в гостиной лорда Ханта. Пытаясь не думать о той ночи, которую провела в гостиной Доминика. Он уже должен был проснуться. Он уже должен был узнать, что она ушла…

Она крепко зажмурила глаза от внутреннего жжения, и снова открыла их, в ее горле комком встала решительность. Обстановка комнаты напомнила ей поместье Ханта в Литтл Сомс. Заполненное цветами, забитое всякими безделушками и безвкусной роскошью.

Фэллон пробиралась в главный дом раз или два, чтобы шпионить за сестрами лорда Ханта, которые играли на фортепиано. Вот явно, что рукоделие его матери было тут в изобилии. Фэллон предположила, что виконтесса, модная леди, которая всегда старалась сделать все вокруг себя красивым и стильным, все еще жива.

Фэллон посмотрела на свои поношенные темно–синие юбки, такие грязные и неуместные на парчовом диване. Вероятно, любезная леди никогда не представляла, что такие, как Фэлон «почтят» своим присутствием одну из ее гостиных.

Виконт появился, остановившись в дверном проеме гостиной при виде нее, выражение его лица было само внимание.

– Мисс О'Рурк, – он поспешил войти в комнату, энергично поклонившись ей. – Я так рад, что вы меня вызвали. Я намеревался дать вам больше времени, чтобы еще раз рассмотреть мое предложение, прежде чем снова являться к вам, – его лицо приняло выражение раскаяния, – Боюсь, что в прошлый раз все было в таком беспорядке.

Он вздохнул, его губы скривились грустно и словно извиняясь, и она внезапно поняла, почему столько девушек отдали ему свои сердца.

– Я хорошенько подумал, и я на самом деле ценю все, через что вы прошли,через что заставила вас пройти вся моя семья. Я извиняюсь за то, что был невежественным грубияном. Я надеюсь, что смогу убедить вас передумать, не обижая вновь.

Фэллон кивнула, когда он опустился в кресло напротив нее.

– Я поэтому пришла. Я бы хотела сейчас принять ваше предложение.

Его лицо осветилось улыбкой, облегчение расслабило сжатые уголки.

– В самом деле? Мой отец был бы счастлив.

Она сдержала волну горечи и жалящее возражение, которое вертелось у нее на языке, прямо–таки умирая от желания выразить, насколько ей наплевать на то, что бы доставило радость его покойному отцу. Она больше не желала жить в постоянном состоянии горечи. Она желала измениться. Она желала покоя. Даже если это означало, что она перестанет ненавидеть мир голубых кровей, в особенности за все ее несчастья. Па хотел бы этого. Он не желал бы ей жизни с ненавистью в сердце.

Кивая, она прошептала.

– Мой тоже обрадовался бы.

Теперь она была готова выслушать то, что Хант пытался объяснить ей прежде, она откашлялась.

– Какое обеспечение закрепляется… за мной?

– Вы получите пособие, разумеется, – лорд Хант откинулся в своем кресле, переплетя пальцы вместе. – И там еще есть коттедж.

«Дорогая Эвелин,

Я надеюсь, что это письмо найдет тебя в добром здравии. Я представляю, как ты греешься на солнышке Барбадоса сейчас, а струя морской моды освежает твое лицо. Позаботься о своем светлом цвете лица. Я узнала, что тропическое солнце может хорошенько попортить такое лилейно–белое личико, как у тебя. Без сомнения, ты живешь теми приключениями, которых всегда желала, и заслуживаешь.

Ты узнаешь, вернувшись, что мое положение очень изменилось. Не беспокойся, я не попала в тюрьму. Я знаю, что ты очень беспокоилась насчет моей последней работы. Позволь мне тебя успокоить. Ты наверно удивишься, что теперь живу в собственном доме, милом коттедже в Литтл Сомс.

Я никогда не думала, что вернусь сюда, так близко к тому месту, где моя жизнь приняла такой скверный оборот. Последний виконт Хант упомянул меня в своем завещании. Сначала у меня не было никакого желания принять подачку от семьи, которая ответственна за смерть моего отца, но я научилась прощать. Удивительно, у меня теперь есть дом – как я и мечтала, когда мы были маленькими. Я едва могу в это поверить. Я не могу дождаться, когда мы встретимся, и молюсь, чтобы это случилось поскорее. Маргарит будет со мной справлять Рождество. Разумеется, ты знаешь, что у тебя всегда есть дом, если ты когда–нибудь устанешь от приключений. Тебе не нужно снова умолять о приюте одного из твоих братьев. Пусть тебе сопутствует любовь и Господь в твоих путешествиях.

Твоя дорогая подруга Фэллон.»

Фэллон вышла из домика священника – ее ботинки – сверкающая новая пара, прекрасно подходящая для дороги домой по грязи – и направились с истинной готовностью по протоптанной тропинке в церковь. Она подтянула плотный, шерстяной шарф на горло, чтобы не подхватить простуду.

Приближалось время обеда. Укладка цветочных украшений заняла больше времени, чем ожидалось. Мистер Симмонс желал выслушать ее мнение насчет завтрашней проповеди. Ее губы скривились. Она едва ли считала себя самой набожной душой. Но она очень постаралась перед молодым преподобным… даже вспоминая аромат куриного бульона и свежеиспеченного хлеба, дразнящего ее нос и зовущего домой. Она растерла свои ладони в перчатках, ужасно стремясь добраться до своего уютного коттеджа.

Она больше не просыпалась до рассвета. И когда она один раз проснулась, то это было из–за того, что кто–то готовил – для нее. Благословенная перемена. Она пошла быстрее, зная, что горшочек куриного бульона Миссис Редли уже давно готов. Ее желудок проурчал, предвкушая его, и, несмотря на холод, ее охватило тепло, при воспоминании о своем теплом коттедже – доме – и кухарке, и экономке, которые там работали. Она не могла пожаловаться на одиночество. Или, скорее, ей не стоило. Две миссис Редли хлопотали по дому в течение дня, болтая как сороки. Как и остальные жители Литтл Сомс, они приняли ее в свою среду. И теплый прием молодого священника был наиболее заметным. Она была уверена, что стоило бы ему получить немного ободрения, и он начал бы официальное ухаживание.

Жизнь была хороша. Вдыхая холодный воздух, она ожидала, что на нее нахлынет чувство удовольствия.

И ждала.

Она ждала этого с самого своего приезда, когда оказалась в таком выгодном положении в Литтл Сомс. Фыркнув от отвращения, она выдохнула. Она достигла всего, чего хотела. Ей не было нужды чувствовать себя такой… одинокой.

Но она чувствовала одиночество.

Она боролась с этим чувством, сопротивлялась ему, словно простуде, которая прокрадывалась в ее легкие. Она с головой окунулась в свою новую жизнь: устроилась в своем доме, встречалась и здоровалась с любопытными, хорошо настроенными соседями и жителями деревни, проводила время в своем саду. В саду. Она остановилась. И испытала шок, даже подумав об этом.

Поддавшись капризу, она решила создать убранство для церкви. Это была небольшая плата тому обществу, которое так тепло приняло ее. Некоторые жители помнили ее отца. Даже ее саму. Она так полагала, что в этом что–то было. Как будто она действительно вернулась домой. Что–то ее отвлекло от боли из–за человека, не способного на чувства. Не способного любить. Человека, которого она больше никогда не увидит.

Она не опасалась встретить здесь Доминика. Хоть Вэйфилд–Парк был совсем близко, это было последнее место, куда бы он направился. Ее коттедж на юго–восточной границе Литтл Сомс представлял даже меньшую угрозу.

Она убедила себя, что боль не продлится долго. Как любая болезнь, она пройдет, и она станет сильнее от этого.

Она прошла по церковному двору, остановившись у ворот кладбища. Тусклый свет лился в трех направлениях. Она заметила неловко склонившуюся над могилой фигуру, опирающуюся на палку с латунным набалдашником, кладя цветы. Экстравагантные желтые тюльпаны. Слишком радостные для унылого дня.

Джентльмен встал, приосанился и поднял лицо к приглушенному свету. И тут невозможно было ошибиться. Дедушка Доминика, мистер Коллинз. Совсем не на смертном одре, как ей показалось. Что–то ужасное шевельнулось в ней при виде этого человека, который причинил Доминику такую боль. Кто сделал его тем мужчиной, каким он был сейчас, – кто не мог любить. Никогда не полюбит ее. Даже, если она его полюбит. А она его любила. В этом было больно признаться, больно ощущать. А она ощущала это.

Каждый день.

Подняв подбородок, она направилась вперед быстро и решительно, хотя и понятия не имела, что ему сказать.

Он посмотрел вверх, застигнутый врасплох ее приближением.

– Кто вы? – рявкнул он.

– Фэллон О'Рурк, – она остановилась.

Он критически оглядел ее.

– Я вас знаю?

– Я живу в коттедже прямо за старой мельницей.

Он кивнул один раз, это движение было кратким и пренебрежительным. С ворчанием он снова обратил внимание на могилу.

Он напомнил ей немного саму себя. Достаточно, чтобы она смогла только стоять и смотреть. Без сомнения, Вэйфилд–Парк кишел слугами. Люди были справа и слева. И вот он стоял здесь. И, похоже, чувствовал себя так же, как она. Одиноко. Покинуто.

Фэллон только думала, что, получив дом, с ней будет все в порядке. Решено. Может, она даже испытает счастье. Но ночью, после того, как сестры Редли уходили, она забиралась в кровать и лежала одна. И она не могла себя обманывать там. Ничего не было в порядке. Она вовсе не рассчитывала, что независимая жизнь принесет такое острое чувство одиночества. Гудящая тишина дома. Тихое дыхание в комнате. В ее постели. Черт побери Доминика! Он все разрушил.

Она проследила за взглядом мистера Коллинза, читая надпись на надгробии и испытывая небольшой всплеск изумления.

– Неужели герцогиня Дамон не похоронена рядом со своей семьей? – он перевел взгляд серых глаза на нее. Настолько знакомых глаз, что она снова почувствовала изумление.

– Она похоронена рядом со своей семьей.

Неужели не было семейного склепа в Вэйфилд–Парке? Необычно. Фэллон покачала головой, глядя на надгробия рядом с матерью Доминика, и подумала, почему не видит могилы отца Доминика.

– Откуда вы меня знаете?

– Я видела вас в церкви в прошлое воскресенье, – у нее не было намерения выдавать подробности того, где она видела его в первый раз.

– Мистеру Симмонсу следует поработать над речью. Слишком много междометий, – проворчав это, мистер Коллинз перевел взгляд на могилу. – Герцог посчитал, что моя дочь должна упокоиться здесь, а не в семейном склепе Дамонов, – в его голосе послышалось негодование. – По его словам, она недолго побыла герцогиней, прежде чем умерла, – мистер Коллинз положил свои руки на набалдашник трости и пожал плечами, как будто теперь это почти ничего не значило.

Даже ничего не зная об этой ситуации и совсем немного об отце Доминика, она расслышала, как говорит со своей обычной напористостью.

– Но это не должно было иметь никакого значения.

Он снова посмотрел на нее серыми глазами, выражение его лица оставалось мрачным.

– Не могу с вами не согласиться. Она умерла, рожая герцогу наследника. Она заслужила место в фамильном склепе.

Его слова дали ей возможность начать. Она была совершенно уверена, что не найдет никакого согласия с человеком, который жестоко не обращал внимания на Доминика, оставив его с гувернанткой, которая над ним издевалась.

И все же в этот момент, находясь на кладбище, где ветер свистел вокруг них, она осознала, что они оба – души, брошенные на произвол судьбы. Оторванные от Доминика. Странное ощущение родства наполнило ее грудь, и она стала ближе к старику, который качался под порывами ветра.

Вероятно, не одна она получила удар отказа Доминика. Правда, он бы не рассматривал предложение стать его любовницей, как отказ, но она не могла по–другому посмотреть на это. Это был удар в сердце. В сердце, которое хотело большего. Вздохнув, она покачала головой. Казалось, это все. Она подумала о своем новой доме с зеленым плющом и сладко–пахнущей жимолостью. Это было больше того, на что она могла надеяться… и все же, этого теперь было недостаточно.

Внезапно ее охватил порыв. Подняв подбородок, она услышала, как спрашивает, прежде чем смогла передумать.

– Вы не желаете куриного бульона, мистер Коллинз?

Глава 29

В этот раз секретарь известил его в письменной форме.

Письмо было кратким, лаконичным. Прочитав, Доминик бросил его в огонь и, держась рукой за каминную полку, наблюдал, как языки пламени пожирают пергамент.

Слова медленно всплывали перед глазами.

Ваш дедушка умирает. Если хотите с ним увидеться, приезжайте как можно скорее.

Разумеется, он не поедет. Его чувства ничуть не изменились с тех пор, как он последний раз говорил с Мэдоусом в клубе. Его чувства не изменились. Изменился он сам.

Он изменился на прошлой неделе. Он почти не спал и не ел. Обычный бренди его не привлекал. Заходил Этан и попытался его как–то вытащить из этой хандры. Доминик все время расспрашивал его о Фэллон, но так и не смог узнать, где она находится, чтобы найти ее. Все напрасно.

Если она захочет, чтобы ты знал, она свяжется с тобой. Ответ его разозлил. Тот факт, что Хант знал ее местонахождение, утверждал, что он общается с нею – наполнял герцога бессильной яростью. Он сжал руку в кулак. Вместо того чтобы поколотить своего лучшего друга за вмешательство в его жизнь, Доминик выставил его из своего дома.

Что бы он ни делал, он не мог прекратить думать о Фэллон. Это было неправильно. У нее теперь свой дом. Все, о чем она когда–либо мечтала. И все же он нанял сыщика с Боу–стрит, чтобы узнать, где она сейчас находится. Он не знал зачем. Даже если бы он знал, где ее найти, он не мог предложить ей большего, чем раньше. Она заслуживала большего. Верности, замужества, такого мужа, который будет сопровождать ее в церковь по воскресеньям. Пристойного, любящего мужа. Он не мог дать ей ничего подобного. Если бы он был благородным, то он оставил бы ее в мире. Разрешил бы ей идти дальше по жизни. Но он никогда не был благородным.

Он не может держаться от нее подальше. Он сомневался, что когда–либо будет… когда–либо сможет. Даже если бы он нашел ее много лет спустя, замужней, с ордой детей, прячущихся за ее юбку, он все еще хотел бы ее. Она была огнем в его крови, и он был бы глупцом, если бы позволил ей уйти. Для ее же блага он надеялся, что сыщик с Боу–стрит не найдет ее. Потому что он был слишком эгоистичным, чтобы упустить ее во второй раз.

Воспоминания о Фэллон, когда он видел ее в последний раз, окутали его: ее вкус, ее прикосновения… ее голос. Особенно, слова, которые она ему сказала в последний раз. Он зажмурился. Если ты не повидаешься с дедом, будешь сожалеть об этом всю жизнь.

Он сжал рукой каминную полку, ладонь сжалась так, что казалось, никогда не разожмется. Почему он вспомнил эти слова? Почему сейчас? Доминик с проклятием оттолкнулся от каминной полки. Он вышел из комнаты, губы были сжаты в мрачную линию, только она выдавала его настроение.

Ради Фэллон. Он пойдет на это ради нее. Доминик тряхнул головой, вышел в холл и позвал Адамса, чтобы тот подготовил его к выезду.

Потому что она потеряла своего отца. Потому что он никогда не знал его. Потому что, нравится это ему или нет, Руперт Коллинз был ближе всего к званию родителя, чем кто–либо еще.

Доминик увидится с ним до того, как тот отправится к Создателю. Только тогда он почувствует себя хорошо, избавившись от старика и прошлого. Если повезет, с ним уйдут и болезненные воспоминания. Тогда он станет свободным.

И только Фэллон не будет давать ему покоя.

– Мы продолжим с шестнадцатой главы? – Фэллон взяла книгу со стола из розового дерева и начала листать страницы в поисках места, на котором остановились в прошлый раз.

Хриплое дыхание было ей ответом, когда девушка нашла нужную страницу. Взгляд ее остановился на трости с медным набалдашником, которая стояла рядом с кроватью. Как стояла две последние недели.

Как будто мистер Коллинз в любой момент встанет и схватит ее узловатыми от артрита пальцами.

Она жалела его. Пока он не слег в постель, они каждый день следовали одной схеме. За завтраком или чашечкой чая в ее коттедже обычно следовала прогулка по саду. Эти прогулки становились все короче и короче, поскольку приближалась осень, и ему становилось все хуже. Теперь ей приходилось звать его погулять в Вейфилдском парке, почитать или поболтать, притворяясь, что она не осознает того, что находится в доме детства Доминика, что не видит стен, которые стали свидетелями его несчастной юности… и долгих лет, что превратили его в жесткого мужчину, которого ей случилось полюбить.

Мистер Коллинз закашлялся. Фэллон положила книгу и взяла стакан воды с ночного столика. Поддержав рукой под затылком, девушка помогла ему подняться. Глотнув воды, старик откинулся обратно, взгляд его серо–синих глаз сосредоточился на ней

– Вы все еще здесь, – проскрипел он.

Она наклонилась вперед, как будто признаваясь в большой тайне.

– Я должна узнать, чем закончится книга.

Старик слабо улыбнулся девушке.

– Он был дураком, позволив вам уйти.

Ее собственная улыбка померкла. Девушка рассказала ему часть своего прошлого в течение прошедших двух недель. Он нажал на нее с вопросами, и Фэллон рассказала ему…, умолчав о том, что человек, разбивший ей сердце, был его внуком.

– Я уверен, что он теперь об этом сожалеет, – его пристальный взгляд увлажнился и стал отдаленным. – Все мы сожалеем уже после того, как что–то сказали или сделали.

Эти несколько слов дорого ему стоили. Его дыхание стало поверхностным, как будто он боролся за каждый глоток воздуха.

– Сейчас станет легче, – пробормотала Фэллон, поглаживая рукой его руку, понимая, что мистер Коллинз говорил не о человеке, который, как она сказала ему, оставил ее убитой горем. Он говорил о себе. Неоднократно он говорил о прошлом с раскаянием.

И в тех случаях она знала, что подразумевается Доминик. Нелепо, что они говорили об одном и том же человеке.

Он пошевелил губами, проворчав:

– Продолжай читать.

Снова взяв книгу, девушка нашла нужную страницу, заметив, что ее пальцы дрожали. Его слова сделали это. Мысли, воспоминания затапливали ее. Не сейчас. Не думайте о нем сейчас.

Время, проведенное с мистером Коллинзом, только усилило ее мысли о Доминике. Она видела его повсюду. Мальчика, бегающего по залам этого огромного мавзолея. В Вэйфилд–парке. В серых глазах его деда. Она чувствовала себя виноватой. Виноватой в том, что была в этом доме. С его дедом. Виноватой в том, что нашла мир с человеком, к которому Доминик не мог даже приехать. Мир, который принадлежал ему, даже если он был слишком упрям, чтобы требовать этого.

И все же в некотором роде она чувствовала, что она делала это для Доминика. Будучи с его дедушкой, когда он не мог. И не будет.

Доминик. В течение дня он поймет, что он должен был быть здесь. Возможно, его бы утешило, если бы он знал, что она была здесь.

Тишину дня нарушил стук копыт, нараставший от слабого эха до сердитого грохота. Взгляд мистера Коллинза скользнул в направлении окна. Она встала со стула и раскрыла дамасские портьеры. Ее сердце затрепетало в груди при виде высокой фигуры, спрыгивающей с лошади. Даже издалека, она узнала бы его. Он шел по дороге. Кончики его слишком длинных волос касались воротника жакета

Этого не может быть. Он не отважился бы приехать сюда.

Ее рука скользнула к горлу, пальцы задели бешено пульсирующую сонную артерию.

– Нет.

– Мисс O'Рурк.

Фэллон опустила занавески, услышав свое имя. Повернувшись, она попыталась улыбнуться мистеру Коллинзу. Паника и радость боролись в ней. Она сделала несколько шагов в одну сторону, затем в другую, в полной растерянности, куда бежать.

Звук шагов раздался с наружной стороны двери, соответствуя громоподобным ударам ее сердца. Неспособная ответить, она отступила вглубь комнаты. Девушка спиной ударилась о ширму, и только она быстро нырнула за нее, дверь распахнулась.

В щелку ширмы Фэллон видела, что он стоял там. Это казалось невозможным. Его тело заполнило комнату, широкие плечи распирали прекрасно скроенный жакет. Все вокруг как–то сжалось. Ее пальцы покалывало, вспомнив ощущение тепла его тела под рукой.

Доминик. Ее грудь напряглась. Ей не хватало воздуха, желудок рухнул вниз. Она уже смирилась с тем, что любит его. И не имеет. Она еще не поняла, что любовь причиняет боль. Всегда причиняет боль. С каждым разом все больше, когда она видела его. Знала, что они никогда не будут вместе.

Доминик вглядывался в съежившуюся фигуру деда под стеганным одеялом на массивной кровати. Будучи ребенком, Доминик запомнил деда высоким, пугающим в черном тонком сукне. Эта картинка из прошлого противоречила реальности.

Воздух в комнате был душным, несвежим. Лампа горела на ночном столике, но давала очень мало света в комнате.

– Доминик.

Слабый голос поразил его. Почти также, как использование его имени, а не одного из обычных обозначений его деда. Последний содомит. Дьявол. Сатанинское отродье.

Доминик приблизился к кровати и всмотрелся в восковое лицо, едва узнавая, настолько изменилось оно с его последнего посещения. Впалые щеки задвигались, когда старик заговорил.

– Я рад, что ты приехал. Я ждал… – его голос исказился.

Напряженность связывала его плечи узлом. Он вспоминал слова, которые он швырял в него во время последнего посещения. Моя последняя надежда на спасение твоей бессмертной души – это увидеть тебя в здравии и хорошо устроенным. Мне не будет спокойно на небесах, пока ты не сделаешь все как надо.

Теперь дед смотрел на него, уже не ожидая, что Доминик исправится.

Присаживаясь на кровать, он был готов к любому язвительному выпаду деда, зная, что он выдержит это. Ради Фэллон. Для нее имело значение, на что он здесь решился. Когда он найдет ее, он расскажет ей об этом. Он найдет силы избавиться от прошлого, чтобы идти дальше и быть достойным ее.

– Я так старался помешать тебе стать грешником, каким был твой отец. Хронический игрок… до самой смерти. Всю жизнь был бабником. Я не хотел, чтоб ты превратился в такого человека, как он. Он уничтожил мою девочку. Совратил ее, а затем разбил ей сердце. Все равно, что убил ее.

Он медленно покачал головой, лежащей на абсолютной белой подушке.

– Я не собирался позволять тебе быть таким, как он, – остановившись передохнуть, он добавил, – я пытался. Единственным способом, который знал. Возможно, я был слишком тверд. Возможно, я был неправ, доверяя миссис Пирс… Его голос прервался, и он снова покачал головой.

– Я должен был уволить ее. Теперь я знаю это. Я сожалею, Доминик.

Доминик смутился под взглядом деда, в горле встал горячий ком, кожа покрылась мурашками. Он уставился на тонкую руку на кровати близ его собственной. Рука выглядела трогательно маленькой. И человек… человек не имел никакого сходства с холодной отдаленной тенью его юности. Доминик приехал сюда напряженным и готовым к привычным обвинениям, которые свалятся на него. Он готов был ощутить старую ненависть.

Но это тоже ушло. Испарилось, как дым на ветру. Доминик чувствовал только потерю. Сожаление от того, что, возможно, было бы…, но теперь он никогда не узнает.

Но, возможно, он еще сможет иметь это. С Фэллон.

Он осторожно положил свою руку на тонкую кожу руки деда. Невероятно, он услышал, как сказал: «Мне жаль, что у нас не было времени, чтобы начать сначала».

Заскрипела половица, и Доминик одним быстрым движением поднялся и обернулся. Его пристальный взгляд наткнулся на фигуру, скрытую тенями.

– Кто там? – потребовал он, униженный, что кто–то стал свидетелем близкой беседы.

– Простите меня.

Женщина ступила ближе, ее шепот поднял волну знакомой нежности в его измученной душе. Она вышла из тени и на лицо упал свет лампы.

– Фэллон.

Он выдохнул ее имя, грудь сдавило.

– Я не хотела подслушивать.

Слова вылетели в возбужденном порыве, руки переплелись вместе перед ней.

– Ты вошел в комнату, и я запаниковала, – она показала на ширму. – Когда ты начал говорить…

Фэллон резко остановилась. Даже во мраке комнаты он увидел, как краска прилила к ее щекам. Она долго смотрела на него ищущим пристальным взглядом.

– Мои извинения.

Она выбежала из комнаты, широкие юбки со свистом обвились вокруг ее лодыжек. Юбки цвета абрикоса, подумал он в гробовой тишине. Он когда–нибудь видел ее в цветной одежде?

Он снова произнес ее имя, глядя на открытую дверь, через которую она сбежала. Вопросы теснились в голове. Что она делала здесь? В этом доме? С его дедом?

Скрипучий голос его деда прорвался сквозь мысли.

– Значит это был ты.

Доминик повернулся и посмотрел вниз, на кровать, в такие же, как у него, глаза. Не раздумывая, он кивнул.

– Да.

– Я должен был предположить.

Его позвоночник напрягся.

– Почему это?

– Девочка лечила разбитое сердце. Она сказала, что ты не любишь ее, что ты не можешь любить.

– Я могу, – отчаянно сказал он, чувствуя себя оспариваемым, отрицаемым, и это ему ох как не нравилось. Тем более что он почти сразу понял, как только позволил Фэллон уйти из его жизни, что она должна вернуться. В его голосе послышалась резкость, и он сглотнул, чтобы улучшить тон. – И я буду.

– Тогда иди, – голос деда окреп, и чуть громче он добавил – У вас еще есть время.

Слова с силой ударили его в грудь, окрыляя его. Снова кивнув, он вышел из комнаты. Сначала шагом, а потом побежал.