Текст книги "Грехи распутного герцога (ЛП)"
Автор книги: Софи Джордан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)
Глава 26
Не обращая никакого внимания на джентльмена, остановившегося перед его креслом, Доминик продолжал смотреть на мерцающий в камине огонь, подняв ко рту стакан с выпивкой, до тех пор, пока парень несколько раз не кашлянул. Заметив его, герцог проворчал:
– Я занят, – он сделал глоток.
– Ваша светлость, простите, что беспокою. Но дворецкий послал меня сюда.
– Адамс? – он как раз собирался поговорить с ним о том, чтобы тот никого не пускал на порог.
– У меня к вам срочное дело.
Доминик фыркнул и бросил взгляд на мужчину, который его пристально разглядывал.
– Мы встречались раньше? Ваше лицо кажется мне знакомым.
– Я Джон Мэдоус. Секретарь вашего деда.
Доминик заворчал и допил бренди. Он рукой подал знак слуге, чтобы тот принёс ещё. Подняв на мужчину безжалостный взгляд, герцог спокойно произнёс:
– Здесь закрытый клуб.
– Да, но мои дела срочно требуют вашего внимания, и мне разрешили с вами встретиться, – он посмотрел вниз на свою мятую одежду и стряхнул пыль с брюк: – Простите за столь позднее вторжение и за мой внешний вид. Просто я ехал целый день, пытаясь добраться до вас. – Оглядев взглядом помещение, он понял, что они стали объектами всеобщего внимания. Несколько джентльменов уставились на них со своих мест, прервав чтение газет и игру в карты. – Тогда говорите, что хотели, и убирайтесь отсюда.
Лакей поспешно принёс поднос с новым графином. Доминик протянул свой стакан, чтобы его наполнили снова. Последние несколько дней он провёл в клубе больше времени, чем дома. Глупо, конечно, но он прятался от Фэллон. Он не мог и не хотел видеть женщину, которую желал больше всего на свете, и не мог получить. Секретарь опять прочистил горло и изо всех сил дёрнул свой шейный платок. Дамон оперся спиной об роскошную обивку кресла и вытянул ноги вперёд:
– Выкладывайте! Что за послание?
– Послание?
– Да. От моего деда, – он замолчал, чтобы сделать ещё один большой глоток бренди, затем с издёвкой добавил: – Что нужно от меня этому старому ублюдку?
Глаза Мэдоуса расширились позади пары очков:
– Вы обращаетесь к нему подобным образом? – он оскорблено пожал плечами.
– А вы знаете других старых ублюдков?
Мэдоус открыл рот, но так и не смог ничего ответить. Да, ведь его не было поблизости, когда миссис Пирс безраздельно властвовала в Вэйфилдском Парке. Доминик нетерпеливо махнул рукой.
– Ваш дедушка. Он немного…
– Да? – Несмотря на свой безразличный вид, герцог почувствовал, как ему сдавило грудь, и уже было приготовился к худшему, заранее предполагая, каким будет известие.
– Жалуется на здоровье.
Рука Доминика застыла на полпути ко рту. Не мёртв, значит. Жалуется на своё здоровье. Он сделал ещё глоток.
– Понятно, – Дамон опустил стакан на стоявший рядом маленький столик из красного дерева. Не осознавая, что делает, он незаметным жестом погладил искалеченную плоть на своей ладони.
– Когда я последний раз видел его, он тоже жаловался. По–моему, старики только этим и занимаются.
– Да, но на этот раз ему действительно стало хуже. Боюсь, его время скоро истечёт.
Губы Доминика вытянулись в жестокую ухмылку.
– Это то, что случается со всеми старыми людьми. Они умирают.
– И у вас нет ни малейшего желания увидеть его?
– Я недавно встречался с ним.
– А сейчас не хотите?
– Он не умирает, – громко произнёс Доминик, при этом ещё больше мужчин в клубе уставились на них. Герцог простодушно взглянул на секретаря: – Он сам мне говорил, что не умрёт, пока не убедится, что я прочно и хорошо устроился в жизни, женился и веду праведное существование.
Мэдоус скептически оглядел его:
– Правда? Но я не думаю, что он сможет жить вечно. Как бы он сильно того ни хотел.
Доминик рассмеялся. Он обратил внимание на скрытый намёк секретаря. Но ему было всё равно.
– Вы его недооцениваете!
– Я, конечно, понимаю, что между вами существуют некоторые разногласия…
Доминик хотел сказать секретарю, что тот ни черта не понимает, но сдержался. Главное, что мужчина ничего не знал о самом герцоге.
Не знал он ничего и о почтении, которое следовало бы оказывать таким знатным людям, как Дамон. Он ещё громче рассмеялся в ответ.
– Разногласия? Это слишком громко сказано.
– Я с великим удовольствием провожу вас до Вэйфилд–парка к вашему…
– А теперь объясните мне, с какой это стати я должен хотеть попасть туда? – У него не было никакого желания вернуться в дом, где он провёл свою юность.
Пусть его дед умрёт и сгниёт в гробу – ему всё равно. Он и так провёл достаточно несчастных лет своей жизни в тех стенах.
– Что ж, если вас не интересует дедушка, то,может, заинтересует вопрос о состоянии Вэйфилд–парка и его аренде?
– Все эти вопросы в течение долгих лет решались и без моего присутствия.
– Да. Но этим занимался мистер Коллинз. А сейчас он болен. Так что, не желаете ли вы ознакомиться с состоянием…
– Нет. Я обо всём позабочусь, когда придёт время. После его смерти.
Мэдоус поправил очки и склонил голову на бок.
– Простите, что вы сказали?
– Вы слышали.
Мэдоус отрывисто кивнул, на его лице застыло непроницаемое выражение.
– Теперь я понимаю, что всё, что о вас говорят – правда.
Доминик пожал плечами и проворчал что–то нечленораздельное в знак того, что ему наплевать на мнение какого–то там секретаря.
Мэдоус фыркнул:
– Вы – сам дьявол.
Доминик потянулся за стаканом:
– Мне это уже говорили.
С возмущённым ворчанием Мэдоус развернулся на своих каблуках.
Герцог с холодной улыбкой наблюдал за тем, как маленький человечек покинул комнату. Некоторое время он сидел, не двигаясь. Он чувствовал себя одиноким, хотя и находился в помещении, полном людей. Доминик ненадолго замкнулся в себе, пытаясь понять, какие всё–таки эмоции вызвало у него известие о скорой кончине его дедушки. Если в его сердце ещё остались хоть какие–то чувства.
В конце концов, он решил, что нет. Только унылая пустота зияла в его груди. Равнодушие охватило его, как обычно. Ничего. Он не чувствовал абсолютно ничего. Только мрак.
Его разум блуждал, перескакивал с одной мысли на другую, требовал и жадно стремился, как он вскоре осознал, к женщине, которая привнесла чувства в его чёрствую душу, вдохнула тепло в арктическую пустоту, что зияла на месте его сердца. Фэллон. На этот раз приятные воспоминания, связанные с ней, отвлекли его внимание от других забот.
Фэллон – единственная, кто заставил его почувствовать себя чем–то большим, чем просто бесчувственный кусок материи, влачащий праздное существование. Единственный человек, который мог заставить его… чувствовать. И не только когда их тела переплетались. Но каждый раз, когда он видел её, говорил с ней, думал о ней. С Фэллон он ощущал себя правильным, значимым, искренним.
А она не захотела иметь с ним ничего общего. Чёрт бы её побрал! Фэллон хотела жить своей жизнью. Хотела копить жалкие гроши, которые зарабатывала. Чтобы обрести дом. Дом. Что могло быть в нём такого особенного? Просто крыша и четыре стены?! Почему этот чёртов дом значил для неё так много? У Доминика была целая куча поместий, но ни одно из них не играло для него никакой существенной роли.
Допив остатки бренди, он поднялся с кресла. Внезапно ему захотелось побыть в одиночестве. В этот поздний час герцог мог спокойно вернуться домой, не беспокоясь о том, что встретит кого–либо на своём пути. Особенно её. Потому как она, конечно, уже забылась сладким сном в одной из комнат, предназначенных для слуг. Горничная. Жизнь, которую она предпочла ему.
Фэлон уставилась на чемодан, в который сложила все свои пожитки. Их оказалось немного. Его содержимое точно отражало, насколько тяжела была её жизнь.
Грудь девушки приподнялась, когда она сделала глубокий вдох, осмотрев содержимое чемодана в последний раз. Больше складывать нечего. Теперь она будет жить только для себя. Скоро у неё будет столько вещей, что их будет невозможно уместить в одном маленьком чемоданчике. Он просто будет настолько переполнен, что его даже нельзя будет закрыть. Даже если ей придётся пожертвовать своей гордостью, она примет предложение лорда Ханта.
Фэллон успокаивала себя той мыслью, что Па одобрил бы её согласие принять помощь. В противном случае, он бы разозлился. Она и сейчас как будто бы слышала его голос.
Упрямая девчонка, бери деньги! Я заработал их потом и кровью, для тебя.
Вдруг она представила лицо Доминика. Фэллон тряхнула головой и бессознательно дотронулась до своих губ кончиками пальцев. Черт, она желала его больше, чем того следовало бы. Но он ей не нужен. Она никогда не будет с ним. Особенно если для этого ей нужно продать себя, продать все свои желания и мечты в обмен на неопределённое количество жарких ночей в его постели.
Девушка прошла в другой угол комнаты к маленькому столику, на середине которого лежала визитка лорда Ханта, и взяла карточку в руки. Завтра она пойдёт к нему. Завтра она примет его деньги. Завтра у неё начнётся новая жизнь.
Проведя пальчиками по выгравированным буквам, Фэллон положила карточку обратно на стол. А сегодня вечером…
Сегодня вечером она попрощается с герцогом.
Конечно, она может просто сбежать. Выйти утром из дома, не попрощавшись и не объяснив причины своего отъезда. Или могла просто сообщить мистеру Адамсу, что увольняется. Снова встречаться лицом к лицу с герцогом было вовсе необязательно. И больше она никогда бы его не увидела.
Но Фэллон не могла поступить подобным образом. С её стороны это будет выглядеть как–то… неправильно. Особенно после… всего, что было.
Плохо это или нет, но она не могла уйти, не увидев герцога в последний раз.
Открыв дверь своей комнаты, она скользнула в мрачную тишину коридоров.
Доминик сидел в гостиной, вытянув ноги перед огнём. Огонь практически плавил подошву ботинок, но он даже не шелохнулся, предпочитая боль обгоревших ступней всем остальным чувствам, от которых по–настоящему страдал. Чувства. Дерьмо. Он потратил много лет на выпивку, женщин и рисование, чтобы пробудить в себе хоть какие–то чувства, а сейчас не мог остановить поток нахлынувших на него эмоций.
Разочарование разливалось по его телу, принуждая встать и отправиться на поиски Фэллон. Он должен вернуться в свою комнату, в свою постель, но запах Фэллон, преследовал его там, заставлял мучиться. Гостиная была безопаснее. Его веки закрылись. Он знал, что таким образом рискует заснуть, а утром, в лучшем случае, слуги обнаружат его здесь. Что вероятнее, в худшем случае, утром его найдёт Фэллон. Он не мог держать себя в руках, когда она находилась рядом. Не мог не дотрагиваться до нее. Не мог не наброситься на неё. На женщину, которая предпочла скромную жизнь служанки жизни с ним.
– Доминик.
Мягкий голос Фэллон заставил затрепетать все его нервные окончания. Он как будто мысленно сам позвал её.
Герцог крепко зажмурился, пытаясь остановить волну закипавших эмоций. В этой девчонке не было ничего, что могло бы пробудить в нём подобные чувства к ней. Ничего. Так же как и в нём. Доминик открыл глаза и увидел, что она стоит перед ним, одетая в отвратительную униформу, которую носили все рабочие его поместья. Его взгляд прошёлся по ней и остановился на её лице.
– Что–то ты забрела слишком далеко от крыла, предназначенного для слуг, не находишь? Пошла прочь!
– Я пришла, чтобы… – она замолчала, увидев, в каком беспорядке находилась его одежда. Её ноздри дрогнули, когда она ощутила исходящий от него запах алкоголя. – Что случилось?
– Ничего, – его рука впилась в подлокотник кресла. – Просто ещё одна ночь, полная распутства.
Она некоторое время разглядывала его, затем медленно покачала головой, отвергая его ответ.
– Нет. Что–то произошло! Я ещё никогда не видела тебя таким!
Неправедный гнев охватил его.
– Ах, сделай милость, докажи, что ты меня совсем не знаешь.
– Если бы ты провёл ночь, полную распутства, то понимал бы, что тебе сейчас не следует находиться здесь.
Она приподняла голову и посмотрела на него сверху вниз, словно он какой–нибудь непослушный ребёнок. Этот взгляд ещё больше разжёг его гнев.
– Ну же, давай я провожу тебя в твою комнату.
– Проваливай отсюда, – прорычал он, с отвращением воспринимая её материнский тон и то, как она посмела вести себя с ним, словно со маменькиным сынком. – Ты дала мне ясно понять, что не заинтересована в том, чтобы стать моей любовницей. А поскольку мне не нужна нянька, ты свободна. Проваливай!
В её янтарных глазах разгорался огонь.
– Ты – грёбаный подонок! – она кивнула в подтверждение своих слов. – Ты забыл, что такое доброта. Я пришла, чтобы попрощаться.
Она отвернулась, готовая уйти.
– Скатертью дорога! – Крикнул он, вскочив на ноги. Он постарался не обращать внимания на резкую боль, которая пронзила его грудь при одной только мысли о том, что никогда больше не увидит её.
Когда она снова повернулась к нему лицом, яркий румянец покрыл её щёки, такой же красный, как и выглядывающие из–под чепца локоны.
– Вижу, я зря пришла, чтобы рассказывать о своих чувствах.
– С каких это пор при прощании нужно говорить о чувствах?
– Ни с каких, – гневно огрызнулась она, грудь вздымалась от глубокого и неровного дыхания.
– Просто повернись и выйди за дверь, – он покрутил в воздухе пальцем, изображая маленький круг. – Вот так. Это просто. Ясно?
– Абсолютно, – развернувшись на каблуках, она поспешила к двери.
Доминик яростно запустил руку в волосы, чуть ли не с корнем выдирая их от безысходности. Дьявол! Он с рычанием кинулся её догонять, и уже чуть было не схватил Фэллон за плечо, когда она вдруг остановилась и резко обернулась.
Они врезались друг в друга, и девушка испуганно вскрикнула.
Герцог схватил её, когда Фэллон захотела отстраниться, и крепко прижал к себе, стиснув руками её плечи. Их взгляды встретились, и словно срослись, равно как и их грудные клетки, вздымавшиеся от прерывистого дыхания.
Выругавшись, Доминик нагнулся и впился в её губы варварским поцелуем. Он заставил их раскрыться, впуская его, и их языки сплелись в жестокой схватке. Грубо. Беспощадно. Злость переполняла его.
Девушка обвила руками его шею и ответила на поцелуй. Обнимая друг друга, они опустились на ковёр гостиной, не прерывая поцелуя. Единственными звуками, раздавшимися в комнате, было потрескивание поленьев и шипение огня в камине. Герцог коснулся её ягодиц и придвинулся ближе, давая ей ощутить всю силу его желания. Она тихонько застонала и углубила поцелуй.
Доминик внезапно прервал его и с рычанием отстранился. Боль и жажда неутолённого желания пронзили его тело насквозь, заставляя каждое нервное окончание сжаться от напряжения.
– Уходи, – резко выплюнул он. – Уходи сейчас же, иначе, Бог тому свидетель, я не остановлюсь!
Фэллон отпрянула от него. Решительность отчетливо читалась в её взгляде. Тёплый янтарь. С красноватым оттенком из–за света очага. С коротким кивком она поднялась и повернулась в сторону выхода из гостиной. Звук страдания вырвался из его горла, пока Доминик наблюдал за тем, как она уходит, и, не двигаясь, сидел на полу. Если он пошевелится, то кинется догонять её.
Пальцы девушки сомкнулись на дверной ручке. А он всё смотрел, и с трудом поднялся на ноги, наблюдая за тем, как она уходит из его жизни. Он боролся с желанием затащить её обратно, задрать ей юбки и выплеснуть всю ту злобу и жестокость, что накопились в нём.
Доминик услышал, как раздался щелчок замка.
Он потрясённо моргнул.
Фэллон повернулась и прислонилась спиной к двери. Она не ушла. Она осталась. Несмотря на его предупреждение. Уперев ладони в дверь, девушка пристально изучала его. И всё же, несмотря на неприступность, в её взгляде мерцал огонь – желание, причиной которого был он. Он же собирался и разжечь его с ещё большей силой.
Она остаётся. Сейчас. Сегодня. Доминик сделает так, что она будет помнить каждое мгновение.
Может быть, завтра утром, когда наступит рассвет, Фэллон покинет его. Но он дал клятву, что заставит её помнить. Дал клятву, что она никогда не сможет забыть его. Он был в этом уверен.
В каком бы чёртовом жилье она не поселилась, пусть даже назовёт его «домом» и будет ценить больше, чем Доминика, воспоминания о нём будут преследовать её всегда…
Глава 27
Фэллон не рассчитывала, что подобное произойдет. Только не снова. Но она не могла оставить его, когда он так смотрел. Когда он так смотрел на нее. Полный такой дикой потребности и голода. Серые глаза, потемневшие от жажды, которую испытывало ее собственное тело, пробирающей до костей.
Он казался таким мрачным и одиноким, когда она впервые зашла в ту комнату. Пламя угасающего огня погрузило его в зловещую тень. Это должно было заставить ее убежать. Но она осталась.
Она знала, что значило закрытие того замка. Но когда ее руки потянулись к крохотным пуговичкам ее платья, она решила, что ей все равно. Она будет здесь сегодня для него.
А завтра ее уже тут не будет.
– Фэллон, – выдохнул он ее имя, но больше ничего не сказал, пока она раздевалась перед ним, до странного нескромно. Обнажившись, она переступила ворох одежды у своих ног, и прошла к нему. Прижав ладонь к его груди, она заставила его откинуться в кресле, ее наполнила тяжелая эйфория от своей смелости, и голова ее закружилась от силы и желания.
Она подошла к нему, руки сжали его мускулистые плечи, оседлала его и наклонилась, чтобы снова прижаться к его губам. Они целовались, пока оба не стали задыхаться и стонать, напряженно стремясь друг к другу. Ощущение его широких ладоней, которые скользили по ней, охватывали ее голую попку, ее бедра, внутреннюю часть бедер, доводило ее до безумия. Она прижалась к нему, твердый выступ его мужественности обжог ее влажное тепло.
Его руки обхватили ее талию и скользнули вверх, по ходу касаясь ее живота и ребер, пока не достигли ее грудей. Он играл и забавлялся с ними, вытягивая, поглаживая и перекатывая соски, пока она не выгнулась и не выкрикнула, и ее не охватила рябь ощущений.
Дрожа, она постаралась освободить его от рубашки, ее руки дрожали, путешествуя по его широкой груди, наслаждаясь ощущением его теплой плоти, выпуклости его мускулов под кожей. Она потрогала его татуировку, ее ногти подсчитали количество колец на змее. Опустив голову, она поцеловала эту татуировку, языком исследуя ее форму.
– Было больно? – прошептала она, ее рот парил над фигурой свернутой кольцом змеи.
– Да.
Она поморщилась, представляя, что он, скорее всего, сидел часами, испытывая неудобство.
– Тогда зачем ты сделал ее?
– Это всего лишь боль.
Она сухо улыбнулась.
– Люди обычно стараются избегать боли.
Она почувствовала громыхание его голоса из его груди.
– Иногда боль хороша тем, что напоминает, что ты еще жив.
Ему необходимо было подобное напоминание?
Она посмотрела на него, глядя в его затемненные глаза, и осознала, что он делал. Несмотря на все возмутительные выходки и неумеренную жизнь, он не мог ощущать особенно ничего.
Она соскользнула вниз по его телу, расстегивая его штаны, ее наполняла жаркая решительность. Ты почувствуешь себя живым. Ты почувствуешь себя более живым, чем когда–либо.
Он смотрел на нее, в его глазах горел жаркий свет под тяжелыми веками, его руки на ее боках расслабились.
Ее жадные руки спустили его штаны вниз. Она взяла его, лаская, по всей его твердой длине, сжимая его, сталь, обернутую в шелк. Она наблюдала за его лицом, изучая туго натянутую мышцу, которая дергалась на его челюсти, темное, тлеющее желание в его глазах.
Обхватив пальцами его основание, она взяла его кончик в свой рот. Сначала она сосала мягко, потом жестче, ее язык медленно обводил круги, томно наслаждаясь им. Он содрогнулся под ней, и его рука прошла между ними, обхватывая ее грудь, пока она принимала еще больше его длины в свой рот.
Длинные пальцы нашли ее сосок и сжали. Бело–горячие искры выстрелили из ее груди прямо в ее пульсирующую сердцевину. Она вскрикнула, держа его плоть во рту. Она была намерена доставить ему удовольствие, наслаждаться и пробовать его, знать, что она довела его до самого глубокого наслаждения. Она скользнула ртом по нему, принимая его глубже, ее язык поглаживал, лаская его твердую длину.
Его бедра приподнялись, и он застонал, пальцы его другой руки перебирали ее волосы.
– Боже, Фэллон. Сейчас. Сейчас.
Довольная его ответом, с горящей кровью, она довела себя до критической точки.
Отчаянно, почти испытывая боль, она ввела его внутрь себя, легко скользя по его твердой длине, со стоном опускаясь, пока он не вошел по самое основание.
Ее руки обняли его за шею, и она снова притянула его рот к собственному, ее груди крепко прижались к его груди. Она двигала бедрами, пока их губы были соединены, прыгая на нем. Чувствуя себя в какой–то мере неуклюжей в своей дикой потребности, она попыталась двигаться медленнее, чтобы контролировать бешеный темп. Но ее страсть слишком жарко разгорелась, и она задвигалась быстрее, ее мышцы сжались вокруг него, напряглись. Что–то неуловимое блеснуло вдали, вне ее досягаемости, она почувствовала, что умрет, если скоро не достигнет этого.
Он застонал, его руки соскользнули с ее боков и вцепились в бедра, ободряя ее безумный ритм. Отчаянный стон поднялся по ее горлу, и она не могла себя остановить, не могла себя успокоить, могла только двигаться сильнее, быстрее, пока росла лихорадка в ее крови.
– О, Боже, помедленнее, – задыхаясь, попросил он, но она не могла этого сделать.
Словно одержимая, она летела с ним, его отчаянная мольба усилила ее возбуждение, заставив ее взорваться изнутри. Дрожа на нем, она выгнула спину, опустившись на него с криком.
Он провел рукой по ее выгнутой спине, крича, получив собственное освобождение внутри нее, присоединяясь к ней в сладкой агонии. Его губы коснулись ее шеи, ее ключицы, потягивая ее кожу поцелуем. Она упала на него, устроив свой взмокший лоб у него на плече. Их тела дрожали и двигались, ликующе дыша, связанные, соединенные. Она растопырила пальцы на манер веера на его груди, питая надежду, что так они перестанут дрожать. Его пальцы прошлись вдоль ее позвоночника в ленивой ласке, исследуя все неровности.
Испытывая идеальное довольство и желание больше никогда двигаться, она сумела приподнять голову и встретиться с ним глазами, выдержав его серый взгляд несколько мгновений и испытав приступ смущения от своего по–настоящему дикого поведения.
– Почему ты осталась?
Она пожала плечами и отвела взгляд, глядя вниз на его плечо, на темный, бдительный глаз змеи, испытывая благодарность, что он не спросил, почему она только что на него набросилась, как обезумевшая от желания женщина.
– Я этого хотела, – она облизала губы, – И… – она закусила губу.
Перевела свой взгляд от татуировки гипнотической змеи на его лицо.
– Тебе сегодня вечером была нужна я.
Она быстро опустила голову на его плечо, не желая смотреть на него после того, как произнесла подобную сентиментальную чушь. Она не была нужна ему. По крайней мере, он бы никогда в подобном не признался. Он желал ее только по одной причине. И она только что удовлетворила его в этом отношении.
Его пальцы продолжили свой медленный танец по ее позвоночнику. Его грудь поднялась при тяжелом, резком вздохе, как приливная волна.
– Мой дедушка, – заговорил он под ней, его голос низко, вибрирующе прогремел у ее груди. – Он умирает.
Она задохнулась, сдержав немедленное выражение сочувствия. Он бы этого не желал. Принимая во внимание его натянутые отношения с дедом, он, вероятно, не знает, что чувствует. Но он чувствовал. Она была в этом уверена, знала, что произошло что–то плохое, когда увидела его сегодня вечером. Теперь она знала, что именно.
Она вытянула язычок, описывая маленький круг по его груди над его сердцем. Он шумно выдохнул, и его руки обняли ее, притягивая ее ближе, и она знала, что дала ему то, в чем он больше всего нуждался. Даже, если он не признает этого. Удобство. Дружеское общение. Другой человек, который знал, что такое потери, знал, что значит хотеть чего–то, чего никогда не получишь. В это они были на равных.
Закрыв глаза, она позволила ритмичному звуку его сердца наполнить свою голову.
– Ты поедешь повидаться с ним?
– Зачем мне это?
Она подняла голову и посмотрела на него.
– Я знаю, что он причинил тебе боль, но он умирает, – для нее все было совершенно ясно. Ему следовало пойти. Не ради деда, а ради себя самого. Так, чтобы потом не испытывать сожалений. Ни о чем не раздумывать. Ему следовало закрыть за собой эту дверь, чтобы он никогда не оглядывался.
– Так что?
Она ничего не сказала. Не могла придумать, что сказать. Она просто смотрела на него, на тяжелый, непрощающий блеск в глазах, и поняла, он действительно был таким, как утверждал. Пустой оболочкой. Пустой, потому что никогда никого не впускал.
– Он может помирать, – заявил он. – В одиночестве.
Она опустила голову снова ему на грудь, и притворилась спящей, больше не в состоянии ни минуты смотреть на холод в его глазах. Ни на жестоко сжатые губы, которые так пылко целовали ее так недавно.
В этот момент, она поняла, что у него совершенно, полностью отсутствует сердце.
Он ничего не чувствовал. И ей следовало оставить его прежде, чем она примет это условие… прежде, чем привыкнет любить мужчину, неспособного на ответную любовь к ней. И ни к кому другому, если уж на то пошло. Который всегда будет лишь демоническим герцогом.
Полено рассыпалось в очаге, вызвав шипение искр. С закрытыми глазами, Доминик услышал звук, и знал, что это такое. Также, как слышал скрип пола под тихими шагами, и знал, что это значит. Фэллон уходила от него. Он услышал шелест материи, когда она одевалась, ее тихое дыхание возле себя, глухой стук собственного сердца в ушах, и этот ритм ускорялся, пока она готовилась уйти.
Но все же он не двигался, свернувшись на своей половине кресла, его мышцы были удовлетворены и пресыщены. Через минуту он услышал, как дверь открылась. Прошла долгая минута, и он почувствовал ее долгий взгляд на себе, такой же горячий, как луч солнца.
Потом дверь закрылась, и на него накатил прежний холод, замораживая его изнутри. Солнце ушло.
Он медленно открыл глаза, чтобы осмотреться в пустынной гостиной. Никого. Темно–синий цвет приближающегося рассвета лился из–за дамасских драпировок. Его взгляд прошелся по закрытым, облицованным панелями дверям, живой и голодный, в поисках мимолетного видения ее там, где ничего не было.
Вздохнув, он перевернулся и поднес руку ко лбу, думая одеться, прежде чем кто–то из слуг обнаружит его нагим в кресле.
Он мог бы открыть глаза, пока она одевалась. Мог завести разговор, который, вероятно, не дал бы ей покинуть его. Он мог бы умолять.
Или просто попросить.
Но зачем? Он не мог ей дать больше, чем уже предложил. А она желала большего. Черт, она заслуживала большего. Заслуживала кого–то лучше него. Он предложил ей все, что мог, но этого было недостаточно.
Да, он все еще хотел ее. Она его поглотила. Она наполнила его голодом, потребностью… дикими, отчаянными эмоциями, к которым он не осмеливался слишком приглядываться. Но это не продлится долго. Это было нереальным. Он придет в себя. Вернется к старым привычкам. Онемелость найдет на него, и его отнесет от нее, в поисках тех способов, которые хоть на некоторое время заставляли его чувствовать. Он плотно закрыл глаза.
Нет, лучше он позволит ей найти собственное счастье вдали от него. Она найдет свой дом. И он найдет путь к знакомой темноте, забыв тот свет, который он ненадолго нашел в ней.
