Текст книги "Подайте что-нибудь бродячим музыкантам"

Автор книги: Слава Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Солдаты саванны, или Как плакали многие либералы на концерте Макаревича на Красной площади
(Qui pro quo)

Австрийская писательница Эльфрида Елинек в 2004 году получила Нобелевскую премию. И по ее книге еще сделали фильм – довольно известный, кстати. Называется “Пианистка”. Фильм – говно, хоть и взял приз в Каннах, но я прочел книгу и был впечатлен: хорошо написано, сильно, у нас дамы так не пишут, пожалуй. В конце главная героиня, зрелая женщина, влюбившаяся в молоденького парня, растерянно наблюдает издали, как он весело общается со своими сверстниками и сверстницами, думает что-то такое о жестокости жизни и от бессилия, несильно ткнув себя ножиком в руку (страсти-мордасти), медленно идет по весенним улицам родного среднеевропейского города. Короче, барон фон Захер-Мазох велел передавать всем привет.

(Сюжет я излагаю приблизительно, чтобы не уклоняться от темы в детали.)

А у меня тут в запасе давно была сцена, которую я как-то видел по ТВ, сейчас это любят показывать: как в Африке львы охотятся на антилоп. Речь шла про гну – их, из-за большого поголовья, зоологи часто называют “солдатами саванны”. И в этой передаче сначала все было как положено: стадо сначала мирно пасется, львы крадутся в высокой траве, потом (когда уже поздно) антилопы настораживаются, потом бегут, львицы выбирают жертву, вот погнались за ней, догнали, повалили, еt cetera – все подробно, как сейчас это любят.

Но вот что меня неприятно удивило именно в этой передаче. Я вдруг обратил внимание на поведение остальных гну. Как только львы кого-то ловят, все стадо немедленно останавливается неподалеку и, с некоторой даже странной печалью, издали молча наблюдает за происходящим. (Нет, не волнуйтесь, тут некрасовских мотивов не будет. Я вообще идейно тяготею скорее к А.К. Толстому – не государственник, но, как говорится, географический детерминист.) Так вот, антилопы. Но ведь у них рога – и еще какие! И копыта! И сами они не маленькие! Да если б они все вместе кинулись – какой вместе, хотя бы вчетвером! От этих львиц мокрое место бы осталось! Но не кинулись, хотя я отчетливо видел, что гну было как-то не по себе. Они стояли и смотрели.

Итого. А что “итого”? Травка зеленеет, солнышко блестит. У них инстинкт – тра-во-яд-ные. И стадом они только бегают, а не сражаются. Таково положение вещей.

А пару, что ли, лет назад была еще сценка по телевизору, весной. Что-то 40, что ли, лет ансамблю “Машина времени”, и по этому поводу концерт на Красной площади. Я так понимаю – жест. Мол, нате. Сэр Пол Маккартни год назад приезжал и давал концерт, и даже Путин с Лужковым сидели в первых рядах и подпевали, динамично покачиваясь. “Yesterday, all my trouble seems so far away, now it looks it`s over him to stay…”. О key. Ну и решили видно, пусть у нас тоже будет свой Сэр Пол. Мы с женой не пошли, так как не имели лишних $150 на билеты, но по ТВ наблюдали, и это было забавно.

Никакого Путина-Лужкова-с-женами уже, естественно, не было, времена постепенно меняются, но кое-какие знакомые личности сидели, а также стояли. Например, Борис Немцов, известный лидер демократических сил. Первый министр иностранных дел Российской Федерации, временно канувший в лету Андрей Козырев с какой-то красивой и очень рослой молодой женщиной, про которую я позднее узнал, что это его жена. (А ранее, сообщил мне мой источник, в демократические годы, она была его секретаршей.) Козырев с женой даже танцевали, а Борис Немцов стоял один, бедный и бледный, как принц Гамлет, а в рядах партера, по которым бегло прошлась камера, среди прочих мне даже показался Михаил Ходорковский, известный узник! Хотя по идее он должен был в это время сидеть в тюрьме, так что, скорее всего, мне привиделось. Но очки вроде были его!.. Знаете, мало ли что… Этаким графом Монте-Кристо. У нас все возможно. И еще были какие-то известные люди из телевизора, имен которых я не помню.

И было всё – сначала подавленность, потом печальность, потом все постепенно раскочегарились, и даже небо над Москвой в конце концерта распогодилось, такую положительную энергию все накопили. А может, это тайно сочувствующий демократам Лужков распылил с самолета какую-то специальную отраву против туч.

Но вот что интересно, я обратил внимание, что при исполнении некоторых старых песен, “Битвы с дураками” например, некоторые известные личности даже плакали или туманно смотрели куда-то вдаль. Помните ли вы слова? “Сегодня самый лучший день/ взовьются флаги над полками! Сегодня самый лучший день/ Сегодня битва с дураками!..” – пел Макаревич. И все, готово: плакал Козырев, каменел лицом Немцов и даже какие-то важные яблочники, гордо подняв головы, смотрели вдаль, за кремлевские стены и Москву-реку, куда-то в тихое Замоскворечье.

Козлы! – неожиданно зло подумал я. Что же теперь слезы-то лить!..

Но, с другой стороны, давайте поразмышляем, что им (нам) теперь делать? “Бороться”? “Когда последний враг упал, / труба победы проиграла. /Я поднял меч и осознал, / насколько нас осталось мало”. Труба проиграла, заметьте.

Хорошо. “Бороться”. Но они боятся, на что-то еще надеются, у них нет душевных сил и прочее. (По-человечески все это так понятно.) А мы? А Россия? Снесут, как гостиницу! Но с другой стороны – “а что?”. Что можно сделать-то? Помните: какие планы у Господа, никому не известно. Может быть, я давно уже об этом думаю, надо теперь действовать как принц Сиддхартха? Сесть на берегу реки и предоставить ей течь. Уж мы-то теперь точно знаем, что все пройдет, все тихо уплывет, все их мундиры, черные “гелендсвагены” с мигалками, гипотетические танки на Тверской и вся х..ня, что они несут по телевизору. Последние двадцать лет нас этому научили. Если их не научили, то это их проблемы. Просуществует ли СССР до 1984 года? В 1984 году этот вопрос звучал бредом.

Скрестить ноги в позе лотоса – и сидеть неподвижно.

p.s. 1 (memory)

Усилим. В 1986 году, зимой, я стоял у окна института, в котором учился, и наблюдал визит “кандидата-в-члены-Политбюро-товарища-Долгих” (remember?) на первую в СССР итальянскую газозаправку “Belluchi” с динозавриком на эмблеме, которая находилась неподалеку от нашего института.

Помню солнечный зимний день, блестящий под солнцем снег и черные “членовозы”, как спички, рассыпанные на снегу. Тогда это казалось незыблемым. И государства жесткая порфира. Где теперь “кандидат-в-члены-Политбюро” и его “членовозы”? Где их бетонное “государство” и это все? Прошлогодний снег, – как сказал Вийон.

p.s. 2 (сноска)

Разбавим. Сочинял эту “memory”, тихо сидя на лавочке на Гоголевском бульваре. Была осень, под ногами шуршали и сильно пахли ярко-желтые кленовые листья. Как Река Жизни у Сиддхартхи, сиди и смотри на нее, эти осенние листья всегда поразительно красивы и переполнены каким-то тихим смыслом.

Что еще раз доказывает верность моего тезиса. “Товарищ” Долгих оказался долгим, но не вечным. А вот листья, которые лежали на Гоголевском бульваре в осень перед его визитом, – вот они вечны, простите за банальность.

Кстати, газозаправка (проезжал там совсем недавно) до сих пор стоит. И народ заправляется. Так что стройте газозаправки, господа! (Если больше ничего не можете.) Стройте. Для благодарного потомства.

p.s. 3 (сноска)

Но на тех, кто плакал на концерте, я все равно злюсь.

Все можно переписать

Глядя на этого субъекта со стороны, можно задать ему ряд вопросов.

Например. Вот, в конце ноября 2004 года, он входит в кафе где-то на Кузнецком и усаживается у окна. Кофе, пятьдесят грамм недорогого коньяка, на столе появляются ручка и бумажка, взгляд устремляется за окно – сочиняются какие-то слова.

Как он выглядит в этот момент (одиноко, кокетливо-одиноко, смешно, оптимистично или вообще никак – его просто никто не замечает)? Ведь это важно для художника – иметь перед собой зеркало других. Кому на хер нужны его слова? – как говорится, хорошо бы это знать.

Через час он идет по бывшей улице Пушкина вверх, к площади и Страстному бульвару. Поздно, никого, горят фонари, молча стоят дома по обеим сторонам Дмитровки, от официальных зданий веет страхом и тяжестью. Отодвинем камеру, возьмем дальний план: одинокая фигура, но медленный, прогулочный шаг – поздний прохожий, явно свободной профессии (иначе он бы не шел так поздно прогулочным шагом), он движется в печальном одиночестве… Или все, в общем, неплохо? Дайте подумать. Да нет, смотреть на него как-то не грустно, этого нет. Вот он остановился у больших витрин магазина одежды и рассматривает пуловеры: темно-вишневый или зеленый хаки, крупная вязка, красивый узор, это его стиль, ему бы пошло, зайти в этом свитере в модное кафе, в редакцию иностранного журнала…

Потом ночной киоск “Союзпечати”, газета, обмен двумя словами с женщиной-продавцом, кажется, он спрашивает какой-то журнал, журнала нет, он идет дальше.

Стоят теплые ночи, аномально теплые для этого времени года: декабрь на носу, а плюс, глобальное потепление – можно немного пройтись по городу. Наш герой идет к бульварам, чтобы оттуда поймать такси. У модного клуба народ, дорогие машины, красивые женщины, огни отражаются на черном асфальте. Можно подумать, что дело происходит не в Москве, а в Париже (где же еще?) или в Гонконге. Москву сейчас любят сравнивать с этим городом, остается только ввести британский корпус на пятьдесят лет и поднять “Юнион Джек”. А потом стать “локомотивом экономики”.

Можно пустить где-то по краю приглушенную китайскую музыку, будет красиво. Однако же наш вопрос остался без ответа: его ощущение одиночества – это состояние, или кокетство, или просто советская привычка, приставшая маска?

Если считать, что идущий человек “художник”, то возникает одна неожиданная мысль. Все можно… переделать, переписать. С любого места, хотите – сначала. Ведь жизнь любого “художника” отчасти сводится к чему-то выдуманному. В нашем случае – к тексту. А текст должен находиться во всемирном компьютере или на бумаге. А бумага – в сундуке. А сундук – на дне моря, или его несет большая птица… И автор может делать с этим текстом – что захочет, да? Тогда нет никаких проблем. Нажмите кнопку back-space. Белый лист, несмятая постель. И начинайте сначала, с любого места.

Эта мысль приходит мне однажды вечером, где-то в районе Площади Восстания. (Слышна музыка Марсельезы.)

Итак, время действия – вечер, поздняя осень 2004 года, огни машин и реклам, но общее ощущение как-то не очень – в общем, кисловато – путинская Москва, за кованой решеткой садика, около которого я сейчас стою, еще лет пять назад рос огромный тополь, под которым я однажды долго и страстно целовался с одной девочкой, потом неожиданно вышедшей замуж за мужчину много старше себя. Я переживал – почему? Знакомый психолог сказал: она просто искала отца. И действительно, года через два она вернулась (кто-то плохо сыграл свою роль), и с ней действительно многое можно было переписать, но уже не было желания.

Тополя почему-то уже нет (какие-то идиоты вырубают в Москве высокие деревья), но из-за решетки, редкость для Москвы – доносится чудесный запах прелых листьев от его соседей поменьше… Чуть вперед по той же улице – и будет знаменитый букинистический магазин, где когда-то, еще в советские годы, продавали иностранные книги. Не могу удержаться: мой приятель в 1982 году, как раз перед преддипломной практикой, купил там прижизненного (!) Гольдони, чуть потрепанный серый томик с венецианским львом, не падайте… 1757 года издания, за шесть советских рублей. Честное слово! Это правда, и я сам, чтобы не отставать от приятеля, пару лет спустя купил красную книжку “Poems” Теннисона. Правда, цены в преддверии капитализма уже поползли вверх и издание было не прижизненным, а как раз накануне очередного “нового времени” – 1912 год… “Я в Ковентри ждал поезда, толкаясь, в толпе народа на мосту, смотрел на три высоких башни, и в поэму облек одну из городских легенд…” Городские легенды. Мифы, легенды, истории, сплетни – правила поведения. Спустя всего семнадцать лет он (и я) стоим на том же месте, у ограды, смотрим на три высоких башни, и пришедшая вслед за романтическим воспоминанием мысль просто поражает. Времени – нет? Все можно… переписать?! А… память?

“Я помню”. Глагол несовершенного вида. Несовершенного или не совершённого. (Или незавершенного?) Он помнит, она помнит, мы помним, вот только они – не помнят ничего.

Это забавное место. Кроме книжного, слева, чуть позади, особняк Берии, теперь посольство небольшой страны, живущей туризмом, говорят, сюда после войны Синяя борода таскал приглянувшихся школьниц. Синяя борода – но ведь он был не один: кто-то ему помогал, шел следом, хватал, тащил в машину, вез, стоял на шухере – почему никого не судили? Многие тихо дожили до нашего времени в “элитных” домах неподалеку.

Впереди фирма “Мелодия”, там, где в советское время делали пластинки – “Битлз”, Давид Тухманов, классика, “Бони М”… Полагалось иметь дома целый ящик и периодически крутить все это на японской вертушке фирмы “Pioneer” цвета металлик… Но дальше, дальше, вперед, к Никитским воротам – освещенная фонарями перспектива улицы: дом Горького, дом красного графа Алексея Толстого, дом Александра Блока… Можно ли что-то забыть? Если погода позволяет, можно посидеть немного в большом сквере, что почти напротив японского особняка Рябушинского, который Сталин подарил Горькому и где Горький потом жил под домашним арестом, как птичка в золотой клетке, поглазеть на мчащиеся за оградой машины, послушать разговоры на соседней скамейке, погладить чью-нибудь собаку. У некоторых из них, смешно, человеческие имена.

Через несколько часов наш герой спускается по новому эскалатору в метро “Площадь Революции”. Большие белые шары ламп медленно движутся навстречу, и в этом есть что-то завораживающее и печальное. На эскалаторе малолюдно, всего несколько человек, а на встречном вообще никого. Лишь небольшая компания молодежи в цветных куртках и шарфах поднимается наверх и громко смеется чему-то. Нужна ли им чья-то память и чьи-то истории? Не знаю. Смотря какие.

На “Площади Революции”, переходя на свою ветку, наш герой часто встречает бродячих музыкантов. Они поселились и на его линии. Опять какие-то студенты, консерватории или Гнесинки, так же, как и те, что в начале, играют классику, причем очень неплохо, но почему-то не итальянцев (времена меняются?), а, кажется, немцев – что-то очень романтическое, может, Шумана, или даже Грига… Песню Сольвейг.

Возле них стоит перевернутая шляпа, и пассажиры бросают туда деньги. Некоторые останавливаются. Хорошая музыка. Как всегда, становится грустно и всех жалко. Где ты, Сольвейг?

Однажды, когда я остановился около них, кто-то, проходя мимо, протянул мне десятку. Она? Я оглядываюсь.

Жонглирующие огнем

Нет, сейчас не будет ничего страшного. И это не в “переносном смысле”. Ну, почти.

Как-то летним вечером в том году сидели в Камергерском. И пришли артисты, компания молодых ребят – мальчишки, девчонки – подзаработать, обойти публику с кепкой, там это часто. Менты их не трогают, образцово-показательная улица, Европа. Разложились, сели в круг, вытащили барабаны, и вдруг смотрю: у них факелы. А уже темнело.

И дети зажгли эти факелы, барабаны тихонько зазвучали, как африканские тамтамы, и их девушка стала под эту музыку медленно кружиться с горящим факелом в руках. Она была симпатичная, эта девушка, не то чтобы что-то особенное, но такая стильная – совсем молоденькая, почти ребенок, тоненькая, в черном свитере, и в руках – маленький фонарик. Было красиво и немного тревожно. И барабаны передавали: тревога, тревога, тревога… Но никто не проснулся, ха-ха. А потом девочка стала “плеваться огнем”. Это опасная штука – она набирала в рот керосин из принесенной бутылки, а потом с силой выдыхала его и в этот момент подносила факел. Получался фонтан огня. Жена сказала, что надо выдыхать с очень большой силой, а то загорится рот. И девушка, по-видимому, делала все правильно, а вот когда к ней подключился парнишка, он пару раз ошибся, и ему пришлось хлопать себя по лицу, и было видно, что чуб и ресницы немного обгорели. Кто-то даже вскочил, но все обошлось.

Красиво было. Лето, сумерки, Камергерский и эти пляшущие огни.

А мне почему-то вспомнилось вот что.

Жена весной ходила встречаться с подругой и вернулась вся ох.евшая. (Ох уж эти друзья детства!) Я говорю: ты чего?

Сели за чай, налей-ка горячего, не спеши – и она рассказала.

Она эту девочку знает очень давно – они вместе работали в театре, играли Островского, Брехта, Шолом-Алейхема, обсуждали мужиков, дарили друг другу мелкие подарочки на Новый год и день рождения, перезванивались и т.д. – все девчачьи дела. А эта девочка – она, по словам жены, совсем не дура, и у нее кроме театрального – талант к языкам, что у актрис бывает нечасто, согласитесь. Французский, английский, немецкий. Она чуть даже в какой-то французский университет не прошла. Нужно было только сделать первый взнос, пять тысяч баксов, что ли, но в 1999 году для обыкновенного человека это были большие деньги. Не попала. И еще у этой девочки были все время какие-то нелады с мужиками – росла без отца, отсюда нервное отношение к мужчинам.

То у нее был какой-то сумасшедший роман с одним женатым актером из их театра, и актер было даже со страшным скандалом переехал к ней, но потом опять вернулся к прежней жене; видно, роман одно, а жить с двадцатилетней девочкой – совсем другое. Потом в каком-то клубе она подцепила богатого бизнесмена-немца, который сразу повез ее в Германию, даже познакомил с мамой, и его мама подарила ей страшную (она показывала) куклу Гретхен, после чего последовало официальное предложение, но дальше дело почему-то не пошло и бизнесмен, поморочив ей пару лет голову, испарился. Потом еще кто-то был, я уже не помню.

Как мало нужно, чтобы женщина разозлилась. Причем молодая женщина! Два неудачных (хотя что значит “неудачных”?) романа – и все. После немца девочка бросила свой театр и сначала работала на ТВ, потом в каком-то ночном клубе, а после клуба ушла в региональное представительство “ВМW”. Вроде бы немец по старой памяти устроил. И там тоже было одно – два мимолетных увлечения, а потом, к 2000 году, возник майор “спецслужбы”. Какой именно “службы”, жена не поняла. “Спец”. Как сказала знакомая, покупал у них машину “для друга”. Друг, по-видимому, неплохо зарабатывает. А говорят еще, что нашим спецслужбам плохо платят. Или “друг” не там работает?

И их встреча началась с того, что подруга по секрету вынула из сумочки и показала моей жене крошечный значок – их, фирменный, подарок майора. Земной шар и меч. А у меня жена вообще к таким делам как-то не ахти относится. И папа у нее физик, в МГУ работал. Старый диссидент, как все физики. Не увлекает ее эта романтика, рыцари плаща и кинжала. (А я забыл сказать, встреча подруг происходила зимой 2003 года, как раз после событий с “Норд-Остом” – когда чеченцы концертный зал-то захватили, помните? После этого месяц прошел, чуть больше.)

И что-то жена сказала, что, мол, где же они, бля, были, все эти крутые монахи в капюшонах – такой ужас проспали! А подруга сначала – то да сё, мол, как они могут предотвратить, даже американцы тоже… и что-то в этом роде, а потом вдруг – я уже не помню, сказала жена, как к этому подошли, высказалась в том смысле, что это было надо.

Я, говорит жена, сильно ох.ела сначала, так как не поняла: как это, кому… надо? Потом разозлилась, аж руки задрожали – и, главное, непонятно, что с ней делать: это же старая подруга все же, по морде-то с ходу не дашь, – и говорю: как это “надо”? А люди?! А та говорит, что, мол, из-за каких-то баранов большую политику не меняют. Это не точная цитата, но за слово “бараны” жена ручалась, я специально переспросил. – Тут, говорит жена, так стыдно, я заревела. Сижу в кафе, вокруг свет, какие-то столики, народ веселый, а у меня слезы текут. Люди стали оглядываться. И, главное, хочется ей по физиономии заехать, а почему-то не поднимается рука – ложная интеллигентность мешает, что ли. Люди стали оглядываться, и эта О. испугалась: – Ты что, говорит, – даже вроде ей как-то стыдно стало, – не бери в голову, мы же с тобой сто лет знакомы, что из-за какой-то ерунды так реагировать и ссориться, это же политика. – Какая политика? – говорит жена. – Да ладно, не бери в голову. Ну ты даешь.

И они потом вроде как-то еще поговорили про театр, про старых знакомых, про этого актера, который от нее к жене вернулся, и моя жена потом спросила: слушай, а зачем же они, эти твои монахи в капюшонах, зачем они так делают?! И был потрясающий ответ: они нормальные люди, но им тоже жить надо. – Как… “жить”? А та не поняла, или поняла и не может уже сдержаться, и говорит: ну, всего же хочется, понимаешь? Всего.… Мой друг прошел Афганистан, до сих пор по ночам кричит и закуривает в кулаке, чтобы огонек издали было не видно, а поимел хер с маслом за свои подвиги. Почему какие-то жирные коты на “мерсах” раскатывают?! А он? Ему тоже нужен “мерс”!.. – Но при чем же тут террористы и заложники? – А при том.

Как потом сказал один общий знакомый, которому мы в возмущении рассказали этот случай, – выдала служебную информацию. А может быть, добавлю от себя, набрехала с три короба. Надо же ей как-то себя развлекать. А сейчас вся шпионская романтика в моде. Через день по ТВ показывают.