Текст книги "Простой план"

Автор книги: Скотт Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

– Да, – слабым голосом отозвался я. А в голове вертелось: «Сепия. Терракота. Кирпичный».

– Еще раз простите, что пришлось впутывать вас в это дело. Но такая трагедия… – И Ренкинс дружески сжал мое плечо, после чего оба они повернулись и, один за другим проследовав вверх по лестнице, скрылись за массивными дверями ратуши.

Ноги мои сами двинулись к обочине, спустились на проезжую часть улицы и пересекли ее. Моя машина стояла чуть поодаль – ноги вывели меня к ней и остановились у дверцы. Словно по волшебству, рука, выбравшись из кармана, сама открыла дверцу, и мое тело, перегнувшись в поясе, нырнуло на сиденье.

И только оказавшись в безопасной тиши собственного автомобиля, за плотно закрытой дверью, я позволил себе в полной мере осмыслить сказанное Фремонтом, впитать его слова, прочувствовать скрытую в них угрозу.

Деньги теряли свою ценность.

Моей первой реакцией, которая уже дала о себе знать во время разговора с Фремонтом и Ренкинсом возле ратуши, было глубокое отчаяние. Окровавленные тела Педерсона и Ненси, Сонни и Джекоба все разом вдруг ринулись на меня – четыре человеческие жизни, которые я оборвал собственными руками с одной лишь целью завладеть мешком денег – денег, которые на самом деле были лишь пачками цветной бумаги.

Сразу же вслед за отчаянием, как внезапный дождь из облака, нахлынула усталость. Это проявилась реакция моего тела на перегрузки последнего времени; кости мои словно размякли, и организм готов был к капитуляции. Я развалился на сиденье, голова упала на грудь. Почти три месяца я прожил в величайшем напряжении, словно узлом стягивавшим мои внутренности, и вот только что этот узел ослабили – вернее, разрубили одним ударом. Что ж, по крайней мере, пришло некоторое облегчение – теперь действительно все было кончено. Я мог прийти домой и сжечь деньги – единственную оставшуюся и самую убийственную улику, последнюю ниточку, связывавшую меня с серией злодейских убийств.

Пора уезжать.

Мысль об этом, пробившаяся сквозь отчаяние и усталость, была подобна сигналу тревоги, шедшему из глубин сознания, в которых еще живы были чувство опасности, решимость сражаться и которых еще не достигло известие о том, что битва окончена.

«Если Фремонт и Ренкинс выглянут сейчас из окна кабинета Карла, – донесся шепот из этих глубин, – они увидят тебя, до сих пор сидящего в машине, увидят, что ты совершенно выбит из колеи. Это может вызвать подозрение. Заводи мотор. Уезжай отсюда».

В этом настойчивом шепоте чувствовалась сила, сила убеждения. К этому голосу я внимательно прислушивался все эти три месяца и по привычке внял ему и сейчас. Рука моя потянулась к зажиганию.

Но что-то меня все-таки остановило.

На углу улицы, футах в пятидесяти позади себя, я увидел телефонную будку. Солнце ярко высвечивало ее плексигласовые бока.

«Уезжай, – настаивал внутренний голос. – Сейчас же».

Я огляделся.

Через перекресток, в сторону церкви, шла женщина с маленькой девочкой в коляске. Женщина что-то говорила, а малышка крутилась в коляске, заглядывая матери в лицо. Одеты они были ярко, обе в желтых куртках. Я узнал их – это были Кэрол и Люси Дрейк, дочь и внучка Алекса Фридмана, владельца химчистки. С Кэрол я учился в школе; будучи старше меня на три года, она ходила в тот же класс, что и Джекоб. Я проследил, как они с дочкой подошли к церкви Сэйнт-Джуд и скрылись за ее дверьми.

Внутренний голос все не унимался, теперь в нем уже звучали настойчивые нотки: «Уезжай немедленно».

Я не слушал. С моего места прекрасно просматривалось окно кабинета Карла, но солнце, отражаясь в его стеклах, слепило глаза. Разглядеть Фремонта и Ренкинса было невозможно.

Обернувшись, я вновь посмотрел на телефонную будку, потом в последний раз окинул взглядом улицу. Она была пустынна.

Я быстро выбрался из машины.

Сара ответила на третий звонок.

– Алло? – прозвучал в трубке ее голос.

Я молчал; пауза получилась долгой и тягостной. Сидя в машине, я думал, что стоит рассказать обо всем Саре, как мне сразу же станет легче, душившая меня тревога рассеется, и я смогу переложить часть своих забот на плечи жены. Мне хотелось после этого утешить ее, приговаривая, что все образуется, и слова эти, я знал, были бы утешением и самому себе. Но теперь, услышав ее голос, я понял, что не смогу сделать это по телефону: мне необходимо было видеть ее глаза, чувствовать ее присутствие.

– Привет, – наконец произнес я.

– Ты все еще в полиции? – удивилась Сара.

– Нет. Я на улице. Звоню из автомата.

– Значит, мы можем поговорить?

– Можем.

– Я все знаю из выпуска новостей.

В ее голосе слышалось радостное волнение и облегчение. Она думала, что все кончено, что отныне мы свободны. Мне тоже хотелось так думать.

– Да, – сказал я.

– Все кончено, так ведь? Теперь мы – единственные свидетели. – Сара торжествовала. Мне даже показалось, что она готова рассмеяться.

– Да, – снова произнес я.

– Возвращайся домой, Хэнк. Я хочу отметить это событие. Я уже все подготовила.

Голос ее срывался от радости. И от этого на душе у меня стало еще горше.

– Теперь мы миллионеры, – тараторила Сара. – Начиная с этой минуты.

– Сара…

– Я думаю, ты не будешь на меня в обиде, Хэнк, но я совершила одну маленькую глупость.

– Глупость?

– Я съездила в магазин и купила бутылку шампанского.

У меня словно что-то оборвалось внутри. Я стоял, закрыв глаза и прижав к щеке телефонную трубку, уже заранее зная, что она скажет; я словно видел, как приближается этот миг.

– Я воспользовалась нашими деньгами. Взяла одну стодолларовую банкноту.

Я не почувствовал ни удивления, ни страха или паники. Казалось, я с самого начала, с той самой минуты, как выпихнул из самолета рюкзак, знал, что этот момент рано или поздно наступит. И это было справедливым наказанием; я заслужил его. Я уперся лбом в стенку телефонной будки, ощутив приятную прохладу гладкого плексигласа.

– Хэнк? – раздался голос Сары. – Дорогой? Тебе что, плохо?

Я попытался что-то произнести, но в горле встал ком, и мне пришлось прокашляться. Я чувствовал себя полусонным, одурманенным, почти трупом.

– Зачем? – выдавил я из себя. Голос мой прозвучал еле слышно.

– Что зачем?

– Зачем ты взяла деньги?

Сара тут же начала защищаться.

– Мне просто показалось, что именно так следует начинать новую жизнь.

– Ты же обещала не трогать их.

– Но мне хотелось первой начать их тратить.

Я молчал, пытаясь осмыслить ситуацию и решить, как быть дальше.

– Где? – наконец спросил я.

– Что где?

– Где ты купила шампанское?

– О, сейчас ты увидишь, какая я умная. Я не стала покупать его в округе, а съездила в район аэропорта и купила там.

– Где именно?

– О, Хэнк. Не сходи с ума.

– Я не схожу с ума. Я просто хочу знать, в каком месте ты покупала шампанское.

– Это маленький магазинчик на трассе, прямо у въезда в аэропорт. Называется «Александерс».

Я ничего не сказал. Мысль моя работала, и хоть медленно и лениво, но искала выход.

– Я была умницей, Хэнк. Ты вполне можешь гордиться мной. Я сказала, что эту банкноту мне подарили в день рождения и что мне очень не хочется ее разменивать, но банки закрыты, а моей сестре только что сделали предложение, так что событие это нельзя не отметить.

– Ты брала с собой Аманду?

Сара замялась.

– Да. А почему ты спрашиваешь?

Я не ответил.

– Да ничего страшного в этом нет, – сказала она. – Кассир едва обратил на нас внимание. Просто взял банкноту и дал мне сдачу.

– А кто-нибудь еще, кроме кассира, был в магазине?

– Кого ты имеешь в виду?

– Ну, покупатели? Продавцы?

Сара на мгновение задумалась.

– Нет, только кассир.

– Как он выглядел?

На другом конце повисло молчание.

– Хэнк, – раздался наконец голос Сары, – он даже не взглянул на нас.

– Как он выглядел? – вновь спросил я, уже громче.

– Да брось ты. Он меня не знает. Ничего страшного не произошло.

– Я сейчас не об этом. Я просто хочу знать, как он выглядел.

Она вздохнула, кажется, рассердившись.

– Крупный мужчина, – начала она. – Черные волосы, борода. Широкие плечи, толстая шея, как у футболиста.

– Сколько ему лет?

– Точно не скажу. Но молодой. Может, двадцать с небольшим. А почему ты спрашиваешь?

– Больше ничего не трать без меня. Подожди, пока я вернусь, – произнес я, выдавив из себя легкий смешок, пытаясь придать своим словам оттенок шутки.

Но Сара не засмеялась.

– Ты уже выезжаешь?

– Чуть позже.

– Что?

– Чуть позже, – более внятно произнес я. – У меня тут еще кое-какие дела. Как разделаюсь с ними, сразу же еду домой.

– Ты что, не в себе, Хэнк?

– С чего ты взяла?

– Дай мне честное слово, что с тобой все в порядке.

Я поднял голову и уставился в сторону перекрестка. Кэрол Дрейк уже вышла из церкви и, катя перед собой коляску, неторопливо шла по противоположной стороне улицы; лицо ее было скрыто желтым капюшоном. Девочка, казалось, спала. Ни она, ни ее мать не почувствовали на себе моего взгляда.

– Хэнк? – позвала Сара. Я устало вздохнул.

– Даю честное слово: я в своем уме, – проговорил я.

На этом мы распрощались.

На стене будки висел телефонный справочник. Я отыскал в нем магазинчик «Александерс» и набрал номер. Ответил молодой мужской голос.

– «Александерс».

– Алло, – сказал я. – Во сколько вы сегодня закрываетесь?

– В шесть.

Я посмотрел на часы. Они показывали 4.35.

– Спасибо, – поблагодарил я.

Я уже возвращался к машине, как вдруг в недрах сознания начал зарождаться очередной план. Я остановился на полпути и вернулся к телефонной будке.

В справочнике я быстро отыскал телефон полиции штата.

Ответил женский голос.

– Полиция.

– Алло, – грубоватым голосом, на случай, если вдруг телефонные звонки записываются на пленку, произнес я. – Я бы хотел сообщить сведения о подозрительном субъекте.

– Подозрительном субъекте?

– Да, объявился тут любитель попутешествовать бесплатно на попутных машинах. Я подсадил его на выезде из Энн-Арбор, и по дороге он достал мачете и начал затачивать его прямо у меня на глазах.

– Что достал?

– Мачете, большой нож. Я попросил его вылезти из машины – он преспокойно убрался, но потом мне пришло в голову, что, может, он опасен, особенно для детей, и я решил на всякий случай позвонить вам.

– А он угрожал вам этим мачете?

– Нет, ничего подобного не было. Я просто подумал, что вам, может, захочется проследить за ним.

– Где вы его высадили?

– Под Толидо, возле аэропорта. Он еще пошутил, что попробует воспользоваться мачете, чтобы бесплатно прокатиться и в самолете.

– Так вы говорите, что высадили его на шоссе, ведущем к аэропорту?

– Да. Возле магазинчика.

– Вы могли бы описать его?

– Молодой, лет восемнадцати или около того. Худой. Выглядел немного утомленным, как будто хотел спать или принял наркотик…

– Белый?

– Да. Рыжеволосый, бледная кожа, веснушки на лице. На нем был серый спортивный свитер с капюшоном.

– Высокий?

– Среднего роста. Футов шесть. Может, чуть меньше.

– Можно узнать ваше имя?

– Я бы предпочел не называть себя, – сказал я. – Я из Флориды. Сейчас возвращаюсь домой. И мне не хотелось бы впутываться ни в какие истории.

– Понимаю, – сдержанно произнесла женщина. – Спасибо, что позвонили. Я сообщу диспетчеру, и он предупредит наши патрульные группы.

Минут двадцать я еще просидел в машине, на Мейн-стрит. Раздался мелодичный перезвон колоколов церкви Сэйнт-Джуд. Затем последовали пять тяжелых ударов. Солнце завершило свой обход небосклона и зависло прямо над линией горизонта. Небо приобрело розоватый оттенок. Был чудный предвечерний час. Воздух стал прозрачным настолько, что, казалось, его и вовсе не было. Окружавшие меня объекты – машины, стоявшие по обе стороны улицы, фасады магазинов, указатели мест парковки, шпиль церкви – приобрели удивительно четкие очертания.

Город был объят тишиной и выглядел так, будто все жители покинули его.

Что-то подсказывало мне, что банкнота, которую разменяла Сара, скорее всего, не помечена. Можно было бы ограничиться этим предположением, принять его и, наконец, успокоиться, но мне казалось это недостаточным. Если бы была помечена только одна банкнота – или пусть даже десять или сто, – я мог бы действовать иначе, отважиться на риск и пустить деньги в оборот. Но пять тысяч меченых банкнот, каждая десятая, – этого было слишком много. Так рисковать я уже не мог.

В начале шестого Фремонт и Ренкинс вышли из ратуши и сразу свернули вправо. Меня они не заметили. Фремонт что-то говорил, отчаянно жестикулируя, а Ренкинс многозначительно кивал головой. Они сели в свою машину и, вырулив на улицу, направились на восток, в сторону Толидо. За рулем сидел Ренкинс.

Я подождал до десяти минут шестого. Потом завел мотор, съехал с тротуара и тоже поехал на восток. Вслед мне смотрело большое красное солнце.

До аэропорта было полчаса езды.

12

Почти до самого аэропорта по обе стороны дороги тянулись поля. Затем шоссе расширилось до четырех полос, и повсюду стали возникать разного рода постройки – магазинчики, видеосалоны, пивные, дешевые отели, бассейны, закусочные; постепенно они становились все выше, ярче и все теснее жались друг к другу. Машин на шоссе заметно прибавилось, как и огней. Это была окраина Толидо, и неоновые стрелы, словно щупальца, тянулись из сердцевины города.

Магазинчик «Александерс» располагался в довольно тусклом с виду, похожем на бункер, домике с низкими бетонными стенами и плоской крышей. Окна были закованы в железные решетки, над дверью мигала вывеска «ПИВО», поочередно загораясь то розовыми, то голубыми буквами. На крошечной автостоянке перед магазином, прямо возле дороги, стояла лишь одна машина – черный, заляпанный грязью джип.

Я проехал мимо, затем развернулся.

Футах в ста от магазина я приметил оранжерею; она была закрыта на уик-энд. Я подъехал к ней и припарковал свой пикап носом к улице, чтобы облегчить себе бегство.

По другой стороне шоссе тянулся решетчатый забор с натянутой над ним в два ряда колючей проволокой. Вдалеке я разглядел диспетчерскую вышку и луч прожектора, который медленно бороздил вечернее небо. Вдоль взлетных полос мерцали красные и зеленые огоньки.

Я выбрался из машины и, обойдя ее, откинул задний борт. В багажнике, с самого края, лежал чемодан Джекоба; его я загрузил последним, когда вывозил вещи брата из квартиры. Я быстро открыл крышку и, запустив руку в чемодан, начал ощупывать банные полотенца, бритвенный прибор, бейсбольные рукавицы, пока не коснулся холодного металлического лезвия мачете.

Я осторожно вытащил нож и положил его на крышу багажника. Потом начал шарить по коробкам. В первой я отыскал лыжную маску Джекоба, во второй – спортивный свитер с капюшоном.

Я быстро переоделся, скинув куртку и облачившись в этот свитер. Он оказался мне слишком велик – рукава доходили до кончиков пальцев, а капюшон, подобно монашескому клобуку, почти полностью прикрывал лицо, но я, по сути дела, именно этого и добивался: теперь я мог спокойно зайти в магазин и проверить, нет ли там кого из посетителей. Потом Можно будет надеть и лыжную маску.

Я засунул мачете в правый рукав, рукояткой вперед. Острие ножа, больно кольнув кожу, уперлось мне в ладонь. Запихнув в карман брюк лыжную маску, я захлопнул багажник и быстрым шагом направился к магазину.

Было без четверти шесть; солнце только что зашло. Автомобили, следовавшие по шоссе, зажгли фары.

Когда я подошел к автостоянке, над моей головой, на высоте менее ста футов, сотрясая воздух, с ревом пронесся самолет – стальная громадина. Его посадочные огни отбросили мерцавшие блики на асфальт, и он устремился вперед, через шоссе, к зовущим далям летного поля; двигатели его заныли, уменьшая обороты, опустились закрылки, и шасси жадно потянулись к земле. Я дождался, пока самолет приземлится.

Когда я толкнул дверь магазина, над головой звякнул колокольчик, возвещая о моем появлении. Кассир сидел за прилавком слева от входа и читал газету. За его спиной говорило радио, настроенное на евангелистскую волну.

– Вы должны осторожно относиться к тому, что слышите, – поучал по радио мужской голос. – Потому что наряду со словом Божьим живет и слово сатаны. И звучит оно так же. В точности так же.

Кассир поднял на меня взгляд, кивнул и снова углубился в Газету. Он оказался именно таким, как описала его Сара: большим, мускулистым, бородатым. На нем были джинсы и белая тенниска, а на руке я разглядел татуировку: черно-зеленую птицу с распростертыми крыльями.

Я прошел мимо него в самую середину торгового зала. Правую руку я прижимал к боку, придерживая мачете. Магазин был скорее длинным, нежели широким, и, углубившись в зал, я оказался вне поля зрения кассира.

Сняв капюшон, я огляделся по сторонам.

Задняя стена магазина сплошь состояла из стеклянных шкафчиков, в которых стояли банки с содовой и пивом, рожки мороженого, коробки с полуфабрикатами.

Я окинул взглядом соседние ряды. Посетителей в магазине не было.

По радио все продолжалась проповедь. Теперь уже читали из Библии:

– «Великое приобретение – быть благочестивым и довольным. Ибо мы ничего не принесли в мир; явно, что ничего не можем и вынести из него. Имея пропитание и одежду, будем довольны тем…»

В дальнем углу магазина, за холодильными шкафами, я разглядел дверь. Она была приоткрыта и терялась в темноте. Я предположил, что она ведет в кладовку.

– «…Ты же, человек Божий, убегай сего, а преуспевай в правде, благочестии, вере, любви, терпении, кротости…»

В самом конце центрального ряда были выставлены огромные бутыли с красным вином – шесть штук, они стояли на полу в два ряда, по три в каждом. Сверху был проложен лист картона, и на нем стояли еще шесть бутылей. Я насчитал пять таких уровней, то есть в общей сложности тридцать бутылей. Сооружение это по высоте доходило мне до подбородка.

– «…Завещаю тебе соблюсти заповедь чисто и неукоризненно…»

Я достал лыжную маску и натянул ее на голову. От маски пахло моим братом, его потом, и меня замутило, так что я был вынужден дышать ртом.

– Таковы библейские заповеди. Слово Божие. Как-то мне позвонила одна из наших слушательниц… – продолжал вещать по радио проповедник.

Я вытащил из рукава мачете.

– «…Кто написал Библию?» – спросила она меня. Когда я развернулся и пошел обратно к прилавку, я был на удивление спокоен, и это спокойствие словно питало само себя и крепло с каждым мгновением – так, случается, в подобных ситуациях нарастает паника.

Кассир по-прежнему читал газету. Он сидел на стуле, облокотившись на прилавок. Мужчина был на добрых шесть дюймов выше меня и, наверное, футов на девяносто потяжелее. Я сразу же пожалел о том, что не взял с собой пистолет Карла. Мне пришлось несколько секунд простоять перед этим детиной, прежде чем он соизволил оторваться от газеты. Уставившись на меня, мужчина продолжал все так же спокойно сидеть на стуле. Он, казалось, не только не испугался, но даже нисколько не удивился. Очень медленно он свернул газету.

Я угрожающе замахнулся мачете и кивком головы указал на кассу.

Кассир перегнулся через прилавок и приглушил радио.

– Какого черта вы себе воображаете? – спросил он.

– Открывай кассу, – приказал я. Голос мой прозвучал грубо, нервно. Именно так и должен был говорить тот самый злоумышленник, которого я изображал.

Кассир улыбнулся. Он был не так уж молод, как мне показалось вначале; вблизи он выглядел даже старше меня.

– Вон из моего магазина, – спокойно произнес он.

Я изумленно уставился на него. Лыжная маска, что была на мне, казалось, стала вонять еще сильнее – к горлу подступила тошнота. Я вдруг понял, что дело принимает неожиданный оборот, и почувствовал еще большую слабость.

– Ты что, собираешься рубануть меня? – спросил кассир. – Вот этой штуковиной? – В голосе его зазвучали гневные нотки.

– Все, что мне нужно, – это деньги.

Он почесал татуировку на руке, затем, схватив рукой бороду, задумчиво поднес ее к носу.

– Я дам тебе шанс, – сказал он, указывая на дверь. – Ты сейчас скроешься, и я не стану тебя преследовать.

Я не шелохнулся, а продолжал стоять, молча уставившись на него.

– Хочешь беги – хочешь оставайся, – проговорил кассир. – Тебе решать.

Я поднял мачете и занес его над головой, словно собираясь нанести удар. Мне самому этот жест показался глупым: я сознавал, что действую непрофессионально. Я помахал мачете в воздухе.

– Я не хочу тебя убивать, – сказал я, рассчитывая, что это прозвучит как угроза, но вышло так, что в словах моих было больше мольбы. – Мне уже приходилось убивать людей. Я – преступник.

Кассир опять улыбнулся.

– Так ты остаешься?

– Давай деньги.

Он слез со стула и непринужденно вышел из-за прилавка. Я отступил в торговый зал, держа мачете перед собой. Он прошел к двери, и у меня мелькнула мысль, что он собирается уходить, но кассир вдруг достал из кармана ключи и закрыл замок. Все это время он стоял спиной ко мне, словно давая понять, что нисколько меня не боится.

– Давай же, – сказал я. – Ты только зря теряешь время.

Он сунул ключи в карман и шагнул мне навстречу. Я отступил еще дальше. Мачете я держал обеими руками, прямо перед собой. Я пытался казаться свирепым, пытался обрести утерянный было контроль над ситуацией, но чувствовал, что у меня это плохо получается.

– Все, что я сейчас с тобой сделаю, – произнес кассир, и голос его внезапно налился злобой, – будет считаться мерой самообороны. Именно так на это посмотрит полиция. Ты зашел сюда с этим ножом, угрожал мне, пытался украсть мои деньги. Ты сам поставил себя вне закона.

Мужчина медленно надвигался на меня, на губах его блуждала ухмылка. Он явно был в восторге от самого себя. Я же продолжал пятиться.

– Я давал тебе шанс убежать, потому что знал: это по-христиански. Но ты не захотел им воспользоваться. Так что теперь я намерен сделать все, чтобы отбить у тебя охоту вытворять впредь подобные штучки. И мне плевать на полицию. Я научу тебя уважать чужую собственность.

Этот человек продолжал наступать на меня. Нас разделяли какие-то десять футов. Я взял мачете в правую руку и опять взмахнул им, но он, казалось, даже не заметил этого. Он оглядывал полку, что тянулась справа от него, словно искал там что-то. Протянув руку, мужчина снял оттуда банку горошка. Взвесив ее на ладони, он очень спокойно, без лишней суеты, отступил на шаг и швырнул ее в меня. Банка с глухим треском влетела мне в грудь; удар пришелся чуть ниже левого соска. Задохнувшись от боли, я неуверенно попятился назад. Мне показалось, что он сломал мне ребро.

– Это большая удача, – продолжал детина. – Нечасто выпадает возможность измордовать кого-нибудь так, как я это сделаю сейчас с тобой, и при этом избежать неприятностей с полицией.

Я совершенно растерялся. Все складывалось не так, как я рассчитывал. Он ведь должен был просто отдать мне деньги, после чего я бы уложил его на пол и заставил считать до ста, а сам тем временем бежал бы к машине.

– Меня даже отблагодарят за это, – сказал он. – Урву себе кусочек за собственное злодейство. Прослыву героем.

Я все отступал в глубь торгового зала. Я предположил, что здесь где-то должен быть черный ход – возможно, через кладовку, которую я приметил до этого. Я подумал, что, если мне удастся удержать кассира на расстоянии и подобраться к выходу, можно будет воспользоваться моментом и, выскочив на улицу, добежать до машины.

Детина снова потянулся к полке, схватил банку с оливками и тоже швырнул ею в меня. На этот раз задетым оказалось плечо. Банка отскочила на пол и треснула у моих ног. Тупая боль пронзила руку, и пальцы, словно повинуясь собственному желанию, разомкнулись и выронили мачете. Оно приземлилось прямо в оливки. Мне пришлось поднять его левой рукой.

– Довольно, – сказал я. – Теперь я, пожалуй, пойду. Можешь оставить деньги себе.

Он рассмеялся, покачав головой.

– Ты упустил свой шанс. Дверь была открыта, теперь же она заперта.

В самом конце ряда я за что-то зацепился. Не спуская с кассира глаз, я попытался высвободиться. Быстро обернувшись, я увидел ту самую пирамиду из бутылей с красным вином. Из куска картона, который отделял третий ряд бутылей от четвертого, торчала проволока – именно за нее я и зацепился рукавом свитера.

Я метнул взгляд в сторону кассира. Он был футах в шести от меня. Еще один шаг – и он сможет протянуть руку и схватить меня. Охваченный паникой, я дернул рукой, но, вместо того, чтобы освободиться, потянул за собой кусок картона. Бутыли, стоявшие на нем, задрожали и с грохотом начали сыпаться на пол. Пирамида рушилась у меня на глазах.

На миг в магазине воцарилась тишина, в которую вторгся приглушенный голос проповедника:

– И есть ли разница, – вопрошал он, – между грехом оплошности и грехом сознательно совершенного злодеяния? Одинаково ли Господь карает за них?

Пол под моими ногами стал темно-красным от вина. Мириады стеклышек, словно крошечные островки в океане, были разбросаны в этом грязном месиве. Я отступил назад, наблюдая, как разливается по полу огромная лужа.

Кассир присвистнул и покачал головой.

– И кто, ты думаешь, будет теперь платить за все это? – спросил он.

Мы оба уставились на разбитые бутылки. Кусок картона так и висел у меня на рукаве. Я оторвал его и бросил на пол. Пальцы мои по-прежнему ныли, и грудь больно сдавливало при дыхании. Я хотел было продолжить свое отступление к складу, но ноги отказывались двигаться. Они удерживали меня на месте, и я застыл, как парализованный, прижатый к ледяной дверце холодильника.

Кассир шагнул вперед, ступая по краю лужи. Он остановился в трех футах от меня, повернулся ко мне спиной и нагнулся, выискивая уцелевшее горлышко от бутылки. Оно лежало как раз посреди лужи, и ему пришлось, присев на корточки, податься вперед, чтобы дотянуться до него.

Я понимал, что это станет его оружием. И, поднявшись, он тут же убьет меня.

Я покосился в сторону кладовки. У меня почти не было сомнений в том, что если я брошусь сейчас туда, то смогу спастись. Кассир еще не обрел равновесия, и я вполне мог сыграть на внезапности. И когда я оторвался от стенки холодильника, то рассчитывал ринуться к заветной двери. Но я этого не сделал. Сам того не ожидая, я шагнул навстречу своему противнику. Мои руки сжимали мачете, как бейсбольную биту. Я занес его над головой, сфокусировав свой взгляд на затылке кассира. И со всей силой опустил нож.

Только когда я сделал это, когда услышал, как со свистом рассекло воздух смертоносное лезвие, я вдруг понял, что именно об этом и мечтал до сих пор.

Он, казалось, почувствовал приближение удара. И начал подниматься, уклоняясь вправо. С этой стороны его и настиг нож, лезвие которого рассекло ему подбородок и вонзилось в горло. Рана была глубокой, но не настолько, чтобы оправдать мои надежды. Наверное, это звучит зверски жестоко, но я хотел одним ударом снести ему голову, покончить с ним в один момент. Однако силы изменили мне, или, быть может, нож был недостаточно острым, потому что, зарывшись в шею дюйма на два, он остановился. Пришлось вырвать его обратно – кассир тем временем повалился на пол.

И снова тишина, еще одна пауза. Проповедь эхом разносилась по пустынному магазину:

– И Христос сказал: «Еli, Eli, lama sabachtani?» Что означает: «Бог мой, Бог мой, почему они покинули Меня?»

Кассир лежал на животе, подобрав под себя руки, словно готовился к рывку. Все кругом было залито кровью; меня поразило ее обилие, казалось невероятным, чтобы человеческое тело могло выплеснуть такое ее количество. Она хлестала из горла толстыми струями, ритмично, смешиваясь на полу с лужей вина.

Судя по всему, я попал в сонную артерию.

– Итак, если даже Иисус Христос в момент своей смерти взывал к Господу, что же мешает и нам, простым смертным, грешникам, обращаться к Всевышнему?

Я все стоял, наблюдая за тем, как истекает кровью моя жертва. Мачете я отвел чуть в сторону, чтобы капли крови не попали мне на брюки. Я с облегчением подумал о том, что теперь мне остается лишь дождаться, пока наступит конец. Я очень устал и был слишком слаб, чтобы наносить повторный удар.

– Что-то не ладится в вашей жизни. Вы заболели, лишились работы, так спросите себя: «Может, в этом есть провидение Господне?»

Я шагнул вперед, прямо в лужу, перекладывая мачете в левую руку. Кровь все хлестала из раны, но кассир был абсолютно неподвижен. Я допускал, что он еще может быть жив, но уже не сомневался в его скорой кончине. И подумал: «Ты наблюдаешь, как он умирает».

Но вдруг, к моему величайшему удивлению, очень медленно, словно его тянули откуда-то сверху невидимыми тросами, он приподнялся, опираясь на руки и колени.

Я был настолько шокирован этим зрелищем, что даже забыл отступить назад. И так и стоял возле него, нагнувшись, склонив голову набок.

Каким-то чудом, после неловких и беспорядочных телодвижений, ему с трудом, но все-таки удалось подняться на ноги. Он стоял, положив руки на бедра, чуть наклонившись вперед, и пульсирующая рана все выплескивала кровь. Его тенниска уже насквозь пропиталась ею, став темно-красной, и липла к телу. Я даже разглядел форму его сосков сквозь намокшую ткань. Лицо мужчины было белым как полотно.

– Спросите себя: «Означает ли это, что Господь покинул меня, или Он сознательно насылает на меня невзгоды?» И увидите, что нет причины, по которой вы могли бы заслужить Его кару. Вы праведны, благочестивы, преуспеваете в любви, кротости, терпении, и тем не менее на все воля Божья…

Я отступил на шаг, попятившись к холодильнику, и кассир поднял голову и уставился на меня, часто моргая. Дыхание его было сиплым, в груди что-то клокотало; очевидно, легкие его наполнились кровью. Он обхватил руками горло.

Я сделал еще шаг назад. Я чувствовал, что нужно снова ударить его, убить, знал, что это будет гуманнее, чем заставлять этого несчастного так страдать, но у меня не было уверенности в том, что хватит сил поднять мачете. Я иссяк.

Он попытался заговорить: рот его беззвучно открывался и закрывался. Слышно было лишь клокотание в груди. И вдруг, очень медленно, он отнял левую руку от горла и протянул ее к полке. Пальцы его обхватили горлышко бутылки с кетчупом, что стояла с краю, и он не бросил, а, скорее, пихнул ее в мою сторону.

Удар пришелся по ноге. Мне не было больно; бутылка отскочила и, упав на пол, разбилась на три, почти равных, осколка. Я уставился на еще одну красную лужицу.

– И вы задаетесь вопросом: «Действительно ли неисповедимы пути Господни? И как мне это понимать?» Вы спрашиваете: «А не является ли это своего рода уловкой? Попыткой уклониться от ответа, когда вы, проповедники, не находите объяснений постигшим меня несчастьям?» Вы справедливо недоумеваете: «Где же Ответственность? Где Справедливость?» Вы возмущены, потому что чувствуете, что заслуживаете ответа…

Он вновь поднес руку к горлу. Кровь просачивалась меж его пальцев, но текла уже не так сильно.