Текст книги "Простой план"

Автор книги: Скотт Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

5

Через четыре дня я привез Сару с ребенком домой. Девочка была здоровенькой и весила аж девять фунтов.

Уже по дороге домой мы решили назвать ее Амандой, в честь бабушки Сары со стороны отца.

Меня поразило, каким грязным стал наш дом за время недолгого отсутствия Сары. Я устыдился того, что не смог поддержать хотя бы элементарный порядок. В раковине лежала гора немытой посуды, в комнатах валялись газеты, а водосток в ванной был забит пуком волос.

Проводив своих женщин наверх, в спальню, я положил Аманду в колыбельку, которую заранее поставил у окна. Сара наблюдала за мной с кровати. Колыбелька была та самая, что привез нам отец за неделю до своей гибели. В ней нянчили еще нас с Джекобом; отец смастерил ее сам.

Потом я спустился на кухню и приготовил Саре чай с тостами. Сложив все это на поднос, я снова поднялся наверх, и, пока Сара пила чай, мы немного поболтали. Говорили, конечно, только об Аманде – как она плакала, когда хотела есть, как дергала ножкой, если кто-то дотрагивался до ее ступни, какие у нее ясные бледно-голубые глазки. Сара вспомнила больницу – сварливую ночную няню, у которой так хлюпали туфли, словно были полны воды, – звуки эти отчетливо разносились по темным коридорам, когда она совершала свой обход; приветливую утреннюю няню – она слегка шепелявила и потому старалась не называть Сару по имени; щербатого доктора, который, говоря об Аманде, почему-то употреблял местоимение «он».

Все это время я стоял над колыбелью, любуясь спящим младенцем. Аманда лежала на спинке, повернув головку к окну, глаза ее были плотно закрыты, словно она щурилась от яркого дневного света. Сжав кулачки, она вскинула ручки вверх. И совсем не шевелилась. Мне все время хотелось дотронуться до нее, убедиться в том, что она жива.

Сара допила чай. Она все говорила и говорила, словно все эти четыре дня специально копила для меня новости. Я улыбался и кивал, поощряя ее словоохотливость, как вдруг она запнулась.

– Это, случайно, не Джекоб? – спросила она, прислушиваясь. Я выглянул в окно.

К дому, громыхая, подъезжал грузовик Джекоба.

Я открыл ему дверь и пригласил войти, но он сказал, что торопится. Джекоб привез подарок для ребенка – что-то завернутое в розовую бумагу – и быстро передал мне, словно его это очень смущало.

– Здесь плюшевый медвежонок, – сказал он. Мотор грузовика все тарахтел. С пассажирского сиденья за нами наблюдал Мэри-Бет. Один раз он залаял на меня и ткнулся носом в стекло, оставив на нем влажный отпечаток.

– Зайди, посмотри на нее, – пригласил я. – Хотя бы на минутку. Она наверху.

Джекоб покачал головой и отступил на шаг, словно опасаясь, что я силой затащу его в дом. Он остановился на самом краю крыльца.

– Нет, – сказал он. – Зайду потом. Не хочу беспокоить Сару.

– Никакого беспокойства, – возразил я и переложил сверток с медведем в другую руку.

Джекоб снова замотал головой. Возникла неловкая пауза; мой брат явно собирался с мыслями, чтобы сказать еще что-нибудь.

– Уже решили, как назовете? – спросил он.

Я кивнул.

– Амандой.

– Красивое имя.

– Это в честь бабушки Сары. В переводе с латыни означает «достойная любви».

– Действительно красивое имя, – сказал Джекоб. – Мне нравится.

Я опять кивнул.

– Ты уверен, что не хочешь зайти?

Он покачал головой. Уже ступив с крыльца, он вдруг остановился.

– Хэнк, – замялся он, – я хотел… – И запнулся, бросив взгляд в сторону грузовика.

– Что?

– Ты не мог бы одолжить мне немного денег?

Я нахмурился, опять переложив медведя из руки в руку.

– Сколько?

Он сунул руки в карманы пальто и уставился на свои сапоги.

– Сто пятьдесят сможешь?

– Сто пятьдесят долларов?

Он кивнул.

– Зачем тебе понадобилось столько денег, Джекоб?

– Мне нужно платить за квартиру. На следующей неделе я получу пособие по безработице, но не могу ждать так долго.

– А когда ты мне вернешь?

Он пожал плечами.

– Я рассчитывал, что ты потом их удержишь из моей доли.

– Ты хоть пытаешься найти работу? Вопрос, казалось, удивил его.

– Нет.

Я постарался – правда, похоже, безуспешно – избавиться от менторского тона.

– Неужели ты даже не думаешь об этом?

– А зачем мне искать работу? – Он понизил голос до шепота. – Лу сказал, что ты согласился поделить деньги.

Я уставился ему в грудь, размышляя над тем, как правильно поступить. Для меня было совершенно ясно, что Джекобу нельзя говорить о том, что я не собираюсь делить деньги до лета: он непременно расскажет об этом Лу, и я снова окажусь в трудной ситуации. С другой стороны, если я хотел сохранить свои намерения в тайне, то не было никакого резона отказывать Джекобу в его просьбе. Грузовик за его спиной затарахтел еще громче, мотор раскашлялся, изрыгая клубы сизого дыма. В соседских домах было на удивление тихо, словно все их обитатели вымерли.

Я наконец принял решение и проговорил:

– Подожди здесь. Я только поднимусь наверх и возьму чековую книжку.

Пока я выписывал Джекобу чек, Сара развернула подарок, чтобы взглянуть на него. Малышка мирно спала в своей колыбельке.

– Он не новый, – прошептала Сара, и в ее голосе появился оттенок брезгливости.

Я подошел взглянуть на медведя. С первого взгляда ничего подозрительного в нем не было – ни пятен пли дырок, голова и лапы на месте, набивка цела, – но не оставалось никаких сомнений, что им уже изрядно попользовались. Игрушка была явно старая.

Сара повернула заводной ключик. Когда она его отпустила, из груди медвежонка полилась мелодия. Мужской голос на французском языке пел детскую песенку «Братец Жак». Стоило мне услышать ее, как я сразу же понял, почему медведь такой старый.

– Это была его любимая игрушка, – сказал я.

– Джекоба?

– Да, когда он был маленьким. А музыка все звучала – глухо, словно с трудом прорываясь сквозь темную меховую шкурку.

Сара взяла в руки медведя и как-то по-новому посмотрела на него. Мелодия становилась все медленнее – каждая нота казалась самой последней, – но так и не смолкала.

– По-моему, это очень мило с его стороны, правда? – Сара ткнулась носом в игрушку.

Я поднял оберточную бумагу и бросил ее в мусорную корзину возле кровати.

– Интересно, где он хранил его все эти годы, – пробормотал я.

– Он поднимется?

– Нет. – Я направился к двери. – Он очень торопится.

Сара опять стала заводить игрушку.

– Что это за чек?

– Для Джекоба, – бросил я на ходу и вышел в коридор.

– Он просит взаймы?

Я не ответил ей.

Малышка начала плакать – я как раз поднимался по лестнице, возвращаясь в спальню. Сначала ее плач был еле слышен; это было что-то среднее между покашливанием и кудахтаньем, но стоило мне войти в комнату, как ее голосок взвился до самого что ни на есть пронзительного крика.

Я вытащил Аманду из люльки и отнес на кровать.

Когда я поднимал ее, она расплакалась еще громче, крошечное тельце напряглось в моих руках, личико стало ярко-красным, и казалось, будто девочка вот-вот лопнет. Ее вес в очередной раз удивил меня; никогда не думал, что младенец может быть таким тяжелым, и к тому же она была какой-то плотной, словно накачанной водой. Голова – круглая, огромная – составляла почти полтела.

Сара протянула ко мне руки, и я передал ей ребенка.

Плюшевый медвежонок сидел тут же, в изголовье кровати, выставив вперед свои маленькие черные лапки, словно тоже хотел успокоить плачущую малышку. Сара поддерживала Аманду одной рукой, а другой расстегивала пижамную кофту, обнажая левую грудь.

Я отвернулся, подошел к колыбельке и выглянул в окно. Мне было неприятно смотреть, как Сара кормит Аманду. Я испытывал чувство гадливости, представляя, что ребенок сосет из нее соки. Мне это казалось противоестественным, ужасным; сразу вспомнились пиявки.

Я посмотрел во двор. Он был пуст: Джекоб и его грузовик исчезли. День был чудесный – тихий, безветренный, он так и просился на почтовую открытку. Солнечные лучи, отражаясь в обледенелых сугробах, слепили глаза; деревья отбрасывали на снег объемные Тени. С крыши гаража свисали сосульки, и я мысленно отметил, что, когда выйду на улицу, надо не забыть их сбить.

Отвлекшись от сосулек, я перевел взгляд выше, на самую крышу гаража, и вдруг заметил темные контуры большой птицы. Рука моя непроизвольно потянулась ко лбу.

– На крыше гаража сидит ворона, – сказал я.

Сара не откликнулась. Я потер кожу над бровями. Она была гладкой на ощупь; шишка не оставила после себя шрама. Малышка за моей спиной, пока ее кормили, издавала какие-то воркующие звуки.

Через минуту-другую Сара окликнула меня.

– Хэнк, – ее голос прозвучал очень тихо.

Я наблюдал, как ворона расхаживает взад-вперед по заснеженной крыше.

– Да?

– Пока я была в больнице, у меня возник план.

– План?

– Да. Как добиться, чтобы Лу молчал.

Я обернулся к ней. Моя гигантская тень расползлась по полу, голова приобрела чудовищные размеры и стала похожей на надутый воздушный шар. Сара, склонившись над Амандой, как-то неестественно улыбалась – брови ее высоко взметнулись, ноздри раздувались, рот был приоткрыт. Ребенок не замечал радостного возбуждения матери и жадно сосал ее грудь. Когда Сара взглянула на меня, улыбка исчезла с ее лица.

– В общем-то, никакой премудрости в нем нет, – проговорила она, – но, если мы все разыграем как надо, он может сработать.

Я подошел и присел у края кровати. Сара вновь переключила свое внимание на Аманду и начала нежно поглаживать ее щечки кончиками пальцев.

– Да, – прошептала она. – Ты моя маленькая голодная девочка, так ведь?

Губки Аманды старательно облизывали сосок.

– Продолжай, – сказал я.

– Я хочу, чтобы ты записал на пленку его признание в убийстве Педерсона.

Я уставился на нее.

– О чем ты говоришь?

– В этом как раз и состоит мой план, – объяснила она. – Так мы сможем держать его в узде. – Она усмехнулась, судя по всему, очень довольная своей изобретательностью.

– Это что, шутка?

– Конечно, нет, – удивленно проговорила она.

– С какой стати ему признаваться в том, чего он не совершал?

– Вы с Джекобом приглашаете его куда-нибудь выпить, накачиваете как следует, потом приезжаете все вместе к нему домой и начинаете в шутку разыгрывать сцену признания в убийстве. Делаете это по очереди: сначала ты, потом Джекоб и, наконец, Лу – вот тогда-то ты и запишешь его слова.

Вполне возможно, в предложении Сары и была некая логика, и я задумался, снова прокручивая в голове её план.

– Нет, это же бред какой-то, – резюмировал я. – Это ни за что не сработает.

– Джекоб тебе поможет. Это уже полдела. Если он его подзадорит, Лу обязательно поддастся.

– Но даже если нам удастся заставить его произнести эти слова – в чем я очень сомневаюсь, – все равно это ничего не даст. Никто же не поверит в его признание.

– Это не важно, – сказала она. – Нам нужно хоть что-то, чем можно было бы его шантажировать. Если мы запишем его признание на пленку и потом дадим ему прослушать, он ни за что не решится выдать тебя.

Аманда наелась. Сара взяла со столика посудное полотенце и перекинула его через плечо. Потом приподняла девочку и подождала, пока та отрыгнет. Она запахнула пижамную кофту, но не застегнула ее. Эту пижаму я подарил Саре на Рождество. Тогда она в нее не влезла – мешал живот, так что сейчас я видел ее в ней впервые. Пижама была фланелевая, белая, в мелкий зеленый цветочек. Я вспомнил, как покупал ее в Толидо, как накануне Рождества упаковывал в подарочную коробку, как на следующее утро мы эту коробку открывали; смеясь, прикладывали пижаму к необъятному животу. Сейчас мне казалось, что с той поры минула целая вечность. Столько событий произошло за это время, мы оба так изменились – я стал лгать, воровать, убивать, – и к тому милому прошлому, по сути, совсем недавнему, возврата уже не было. Я с ужасом подумал о том, какая пропасть отделяет нас вчерашних – тех, что, устроившись на полу под елкой, вскрывали рождественские подарки, – от сегодняшних – изобретающих способы шантажа, с помощью которого можно заставить Лу молчать. И эту пропасть мы преодолели не одним махом, мы пересекали ее мелкими, но уверенными шажками, даже не заметив, что проделали такой путь.

– Все, что от тебя требуется, – это дать ему понять, что вы с Джекобом можете заявить на него как на убийцу Педерсона с тем же успехом, что и он – на вас. Если ты убедишь его в том, что Джекоб на твоей стороне, он ни за что не рискнет пойти в полицию.

– Чушь все это, Сара.

Она оторвала взгляд от ребенка.

– Что тебе стоит хотя бы попытаться?

– Джекоб не захочет мне помочь.

– Тогда придется его заставить. Без него ничего не получится.

– Выходит, что он должен предать лучшего друга.

– Но ведь ты его брат, Хэнк. Он согласится, если ты убедишь его в том, насколько это важно. Ты должен так обработать его, чтобы он начал бояться Лу. – Она взглянула на меня и отбросила с лица упавшие пряди волос. Под глазами у нее темнели круги. Ей явно нужно было как следует выспаться. – Лу от нас не отвяжется, даже когда получит свои деньги. Он будет преследовать нас всю оставшуюся жизнь. Единственная возможность положить этому конец – это заставить его бояться нас.

– Ты хочешь сказать, что этой пленкой мы сможем держать его в постоянном страхе?

– Я уверена в этом.

Я ничего не ответил. Мне никак не удавалось представить Лу, признающегося в убийстве Педерсона, пусть даже в шутку.

– Давай хотя бы попробуем, Хэнк. Что мы теряем? Конечно, она была права, или, по крайней мере, тогда мне так казалось. Разве мог я предугадать тот печальный итог, к которому приведет этот простой на первый взгляд план. Я не видел риска; что, если он сработает, мы будем спасены, а если нет – что ж, тогда мы просто вернемся на исходные позиции.

– Хорошо, – сказал я. – На днях я встречусь с Джекобом. Посмотрим, удастся ли мне уговорить его.

На следующий день я взял выходной, чтобы помочь Саре с малышкой.

Днем, когда они обе дремали, я, стараясь не шуметь, вышел из дому и отправился в магазин радиотоваров в Толидо покупать магнитофон. Продавцу я объяснил, что мне нужно устройство миниатюрное и несложное. Я сказал, что магнитофон мне понадобится для диктовки деловых писем по дороге на работу и домой. Мне продали диктофон, по размерам чуть меньше колоды карт. Он идеально вписывался в нагрудный карман моей рубашки, а кнопка записи была такой большой, что легко прощупывалась сквозь ткань и ее можно было нажимать, не вытаскивая аппарат из кармана.

Сара с малышкой еще спали, когда я вернулся домой. Я заглянул наверх и, убедившись, что все в порядке, прошел в ванную, где, встав перед зеркалом, начал осваивать технику записи. Я вновь и вновь включал и выключал диктофон, отрабатывая жесты: вот моя правая рука подкрадывается к карману, ладонью я слегка придерживаю аппарат, а указательным пальцем нажимаю кнопку. Я нашел это решение удачным; во всяком случае, у Лу не должно было возникнуть ни малейших подозрений.

Позже, когда Сара проснулась и сидела в кровати с Амандой на руках, я опробовал свой аппарат в работе.

– Что бы ты хотела приобрести на эти деньги в первую очередь? – спросил я и, когда она подняла на меня взгляд, отработанным жестом незаметно включил диктофон.

Она закусила губу, явно задумавшись. В воцарившейся тишине я уловил еле слышное шуршание пленки, доносившееся из моего кармана.

– Бутылку шампанского, – сказала она. – Хорошего шампанского. Мы бы выпили, слегка захмелели, а потом занялись бы любовью на деньгах.

– На деньгах?

– Вот именно. – Она улыбнулась. – Мы разбросали бы их по полу, соорудив себе ложе из стодолларовых банкнот.

Я достал из кармана диктофон и перемотал пленку.

– Посмотри, что я купил, – похвастался я. И передал диктофон Саре.

– Он работает?

Я ухмыльнулся.

– Нажми кнопку.

Она отыскала кнопку воспроизводства записи и нажала ее.

– Бутылку шампанского, – зазвучал ее голос, и дальше с поразительной четкостью было воспроизведено все, что она только что сказала. – Хорошего шампанского. Мы бы выпили, слегка захмелели…

В четверг вечером, примерно в половине шестого, я позвонил Джекобу с работы и предложил ему сходить на кладбище, чтобы исполнить наконец волю покойного отца. Сначала он отказался, сославшись на занятость, но потом, поддавшись моим уговорам, все-таки согласился составить мне компанию. Мы условились встретиться без четверти шесть на улице напротив магазина «Рэйклиз».

Когда я вышел, Джекоб уже ждал меня на тротуаре вместе с Мэри-Бет. Мне показалось, что сегодня он выглядел еще более полным, чем обычно. Куртка была ему настолько тесна, что его руки торчали чуть в стороны, как у чересчур набитой плюшевой куклы. Солнце уже зашло, и на улице стемнело. Фонари струили бледно-желтый свет, который ложился на дорогу большими размытыми кругами. Мимо проехало несколько машин, чуть ниже по улице, возле аптеки, слонялась группка подростков – они громко болтали и смеялись. Больше никто и ничто не нарушало городской тишины.

Мы с Джекобом пересекли улицу и направились к автостоянке возле церкви Сэйнт-Джуд. Под ногами негромко похрустывал гравий. Мэри-Бет, как обычно, вырвался вперед и понесся к кладбищу.

– Я много думал о тех деньгах, – проговорил Джекоб, – и решил, что, возможно, нам было суждено найти их.

– Суждено? – удивился я.

Он кивнул головой. Всю дорогу он жевал кусок шоколадного торта, поэтому пришлось подождать, пока он прожует и проглотит, прежде чем ответит.

– Очень многих моментов могло и не быть, – сказал он. – И, чуть изменись обстоятельства, с нами в жизни бы не произошло ничего подобного. У меня такое впечатление, что все было предопределено свыше, мы стали избранниками.

Я улыбнулся. Идея показалась мне романтичной.

– И каких же моментов могло не быть?

– Да многих. – Джекоб начал считать по пальцам, – Если бы самолет пролетел еще хоть одну милю, он упал бы в поле, и его бы сразу же обнаружили. Если бы лисица не перебежала нам дорогу и нам бы не пришлось так резко тормозить, тогда и Мэри-Бет не вылез бы из грузовика и не пустился бы за ней в погоню; а если бы лисица не пробежала мимо самолета, мы бы никогда не наткнулись на него. Далее: ты мог просто осмотреть пилота и оставить рюкзак в самолете – тогда мы преспокойно вернулись бы в город и рассказали обо всем шерифу, даже не подозревая о деньгах. В общем, можно перечислять еще очень долго.

Мы уже подошли к решетчатым воротам кладбища и остановились, словно не решаясь войти. Ворота были чисто декоративными; они загораживали только главный вход. Забора же вокруг кладбища не было. Мэри-Бет какое-то время обнюхивал землю, потом задрал лапу возле столба и, сделав свои дела, побежал на кладбище.

– Но почему ты считаешь, что это рок? – спросил я Джекоба. Лично мне случившееся с нами казалось, скорее, удачей. Правда, меня несколько настораживал перечисленный Джекобом ряд случайностей, которые оказались в нашу пользу. Я никак не мог отделаться от мысли, что в конечном счете все уравновешивается в жизни: если с самого начала удача благоволила нам и именно она помогала нам преодолевать нынешние трудности, то в конце пути она вполне могла отвернуться от нас.

– Разве ты не видишь? – сказал Джекоб. – Слишком много случайностей, чтобы называть это простым везением. Все это похоже на чей-то замысел.

– Чей же – Божий, что ли? – улыбнулся я и кивнул на церковь.

Он пожал плечами.

– А почему бы и нет?

– Ну а как же Педерсон? Он что, тоже был частью этого великого замысла?

Джекоб многозначительно кивнул.

– Если бы он проехал там в любое другое время, он бы обнаружил самолет. И наши следы. Тогда уж нас бы непременно поймали.

– А зачем он вообще-то появился? Если бы ты был автором этого грандиозного плана, неужели ты не исключил бы его из состава действующих лиц?

Он задумался над этим, дожевывая свой торт. Вылизав алюминиевую фольгу, в которую был завернут кусок торта, он скатал ее в шарик и бросил в снег.

– Может, его участие и важно в свете того, что еще должно произойти, – сказал он, – о чем мы еще не догадываемся.

Я ничего не ответил. Никогда раньше я не замечал в нем склонности к философствованию. Откровенно говоря, мне было совсем непонятно, к чему он клонит.

– Готов спорить, что и сейчас все это продолжается, – настаивал Джекоб. – События происходят в строго определенной последовательности, одно за другим, и, в общем-то, работают на нас.

Он усмехнулся. Судя по всему, мой брат пребывал в исключительно хорошем настроении, и почему-то меня это раздражало. Уж очень много самодовольства было в его словах. Он совершенно не представлял, в какой мы опасности.

– Так ты рад, что мы нашли деньги? – спросил я. Джекоб заколебался, словно мой вопрос смутил его. Видимо, он усматривал в нем какой-то подвох.

– А ты?

– Я первый спросил тебя.

– Конечно, – серьезным тоном произнес он. – Вне всяких сомнений.

– Почему?

Джекоб ответил сразу же, словно все это было для него давно решенным делом.

– Теперь я смогу вернуть ферму.

Он смотрел в этот момент на меня, ждал моей реакции, но я молчал, стараясь казаться невозмутимым. Всего через несколько минут мне предстояло подбить его на предательство лучшего друга, так что разговор о том, что ему нельзя будет остаться в Ашенвиле, я счел неуместным.

– И я смогу обзавестись семьей, – продолжал Джекоб. – Раньше я не мог себе этого позволить. Мне нужно найти женщину – такую, как Сара, и…

– Как Сара? – удивился я.

– Да, энергичную и решительную. Тебе ведь тоже нужна была именно такая. Ты был слишком робким, чтобы самому выбирать женщину, – вот Сара и взяла инициативу в свои руки.

Мне было странно слышать от него подобные речи, но я не мог не признать, что он попал в точку. Я кивнул в знак согласия, побуждая его к новым откровениям.

– Без денег, – говорил он, – я никому не нужен. Я толстый, – он похлопал себя по животу, – и бедный. Раньше мне светили лишь старость и одиночество. Но теперь я богат, и это все меняет; кто-нибудь да позарится на меня из-за денег.

– Ты согласен, чтобы тебя любили только за деньги?

– У меня никогда никого не было, Хэнк. За всю жизнь – никого. Если я смогу найти хоть какую-нибудь женщину, мне будет безразлично, почему она со мной. Я не гордый.

Я прислонился к кладбищенским воротам и, пока он говорил, внимательно смотрел на него. Выражение его лица и голос были очень серьезными. В его словах не было ни ложной скромности, ни самоуничижительного юмора, не было и тени иронии. В них была правда – холодная и голая, как кость, с которой только что содрали мясо: такой видел свою жизнь Джекоб.

Я не знал, как реагировать на его признание. В смущении и растерянности я уставился на его массивные ботинки и спросил:

– А что стало с Мэри-Бет?

Он поправил очки на носу и кивнул в сторону кладбища.

– Она там.

– Она умерла?

– Умерла? – переспросил он. – Что ты имеешь в виду? Она же только что была здесь, ты ее видел.

– Я не про собаку. Меня интересует Мэри-Бет Шэклтон, из нашей школы.

Джекоб нахмурился.

– Думаю, она замужем. Последнее, что я слышал о ней, – это то, что она переехала в Индиану.

– Ты ведь ей нравился и без денег, я прав?

Он рассмеялся и покачал головой.

– Я никогда не рассказывал тебе всей правды об этом, Хэнк. Это был сплошной позор. – Джекоб не смотрел на меня, взгляд его был устремлен на могилы, что темнели впереди. – Она встречалась со мной ради хохмы. Просто поспорила со своими друзьями на сто долларов, что сможет протянуть со мной месяц. Так оно и вышло.

– Ты знал об этом? – Все знали.

– И все-таки продолжал с ней встречаться?

– Все это было не так уж и плохо, как может показаться. Конечно, она поступала гадко, но, надо сказать, делала это прелестно. Мы никогда не целовались, даже не притрагивались друг к другу – просто очень много гуляли, бродили вместе, разговаривали. И потом, когда месяц уже прошел, при встрече она всегда здоровалась со мной, что вовсе не обязана была делать.

Я был потрясен.

– И ты назвал собаку в ее честь?

Он, как-то странно улыбнувшись, пожал плечами.

– Мне нравилось это имя.

Что и говорить, вся эта история была в высшей степени абсурдна. Мне стало жаль Джекоба и вместе с тем стыдно за него.

Где-то в городе загудел автомобиль, и мы замолчали прислушиваясь. Вечер был удивительно тихий. Собака вернулась с кладбища и теперь сидела возле ворот.

– Мне тридцать три года, – проговорил Джекоб, – а я еще ни разу в жизни не целовал женщину. Так не должно быть, Хэнк.

Я покачал головой. Мне нечего было ему сказать.

– Если мое богатство изменит эту ситуацию, – продолжил он, – что ж, отлично. Я не возражаю, чтобы меня любили за деньги.

После этого мы немного помолчали. Джекоб и так слишком разоткровенничался; мы оба это чувствовали и потому испытывали неловкость, которая, словно дымка, зависла в воздухе и мешала нам как следует разглядеть друг друга.

Я отпер ворота, и мы вошли на кладбище. Мэри-Бет опять умчался вперед.

– Жутковатое местечко, а? – спросил Джекоб нарочито громко, демонстрируя свою храбрость и стараясь избавиться от смущения. Он издал протяжный звук, похожий на стон привидения, потом рассмеялся – коротко и резко, пытаясь обратить все в шутку.

Но он был прав: на кладбище действительно было страшно. Церковь полностью погрузилась в темноту, небо затянуло облаками, в которых прятались звезды, а луна проступала лишь нечетким контуром где-то далеко над горизонтом. Если что и освещало нам дорогу, так это только отсветы городских огней. Темень вокруг могил была какой-то густой и осязаемой – войдя на кладбище, я испытал такое чувство, будто погружаюсь в озеро. Я видел, как Мэри-Бет растворился в этой темноте, и лишь его позвякивающий ошейник подсказывал нам, что пес где-то рядом.

Родительские могилы мы отыскали скорее по памяти, нежели зрительно. Они находились в самом центре кладбища, по правую сторону тропинки. Ступив в сугроб, мы остановились возле надгробия. Оно представляло собой простую гранитную глыбу, на которой были высечены следующие слова:

 
ДЖЕКОБ ХЭНСЕЛЬ МИТЧЕЛЛ
31 декабря 1927 – 2 декабря 1980
ЖОЗЕФИНА МАКДОННЕЛ МИТЧЕЛЛ
5 мая 1930 – 4 декабря 1980
Вдвойне велика наша скорбь
 

Внизу было оставлено место еще для двух надписей, предназначенных для нас с Джекобом: при жизни отец выкупил четыре могилы, чтобы когда-нибудь все мы были похоронены вместе.

Я стоял перед могилой, уставившись на надгробие, но думал не о родителях; мысли мои были обращены к Джекобу. Я все пытался продумать, как вовлечь его в заговор против Лу. Именно с этой целью я и привел его сегодня на кладбище: мне хотелось напомнить ему о связующих нас узах родства.

Я выдержал паузу. Казалось, что становится все холоднее, ветер, проникая под брюки, ледяной струей окатывал мои ноги, словно пытаясь заставить меня сделать шаг вперед. Я украдкой перевел взгляд на церковь, потом на Джекоба, который стоял рядом со мной, закованный в тесную куртку, – притихший, неподвижный, массивный, эдакий гигантский будда в красном. Мне вдруг стало интересно, о чем он думает, замерев в скорбном молчании: может, вспоминает родителей или Мэри-Бет Шэклтон, а может, размышляет о превратностях судьбы, об ее щедром подарке, о тех возможностях, которые вдруг открылись ему сейчас, когда жизнь уже казалась прожитой. Впрочем, вполне возможно, что он думал о чем-то совсем другом.

– Ты скучаешь по ним? – спросил я.

Джекоб ответил не сразу, он словно очнулся от легкой дремы.

– По кому?

– По маме и отцу.

Возникла пауза; он задумался. Мне было слышно, как поскрипывает снег под его ботинками, пока он переминался с ноги на ногу.

– Да, – прозвучал его прямой и честный ответ. – Иногда.

Я промолчал, и Джекоб продолжил, словно пытаясь донести до меня свою мысль.

– Я скучаю по дому, – проговорил он. – Скучаю по тем уик-эндам, когда я приходил к родителям ужинать, а потом мы садились играть в карты, выпивали. Я скучаю по беседам с отцом. Он был единственным человеком, кто умел меня выслушать. Другого такого собеседника у меня с тех пор не было.

Он умолк. Я чувствовал, что брат сказал не все, что хотел, и потому стоял молча, уставившись на небо, ожидая, когда он продолжит. Высоко в небе я разглядел мерцающие огни двух самолетов, которые медленно плыли навстречу друг другу. На мгновение мне показалось, что они вот-вот столкнутся, но вскоре они уже удалились в разные стороны. На самом деле это был оптический обман; там, в небе, их разделяли сотни миль.

– Отец бы нас понял, – сказал Джекоб. – Он знал, что такое деньги. «Это единственное, что имеет значение, – говорил он. – Деньги – это основа жизни, залог счастья». – Он взглянул на меня. – Ты помнишь эти его слова?

– Да, только я слышал их уже в самом конце его жизни. Когда ферма уплывала от него.

– А при мне он не уставал их повторять. Мне это казалось такой ерундой, что я даже не прислушивался к нему. И только недавно начал понимать. Раньше я думал, что отец имеет в виду лишь то, что без денег будешь жить в голоде и холоде, разутым и раздетым, но, оказывается, это далеко не все. Он считал, что без денег человек не может быть счастливым. И под деньгами он подразумевал не какие-то мизерные суммы, которых достаточно лишь для того, чтобы выжить, а настоящее богатство.

– Но родители наши никогда не были богатыми, – возразил я.

– Они и счастливы не были никогда.

– Никогда?

– Никогда. Особенно несчастлив был отец.

Я тут же попытался воскресить в памяти образ отца, представив его счастливым. Я вспомнил его смех, но это был смех пьяницы – пустой, дурашливый, глупый. Больше мне вспомнить было нечего.

– По мере того как таяли их сбережения, в них самих угасала жизнь, – продолжал Джекоб, – и наконец, когда денег совсем не стало, они покончили с собой.

Я был поражен. На версии самоубийства обычно настаивала Сара; никогда раньше я не слышал ничего подобного из уст своего брата.

– Как ты можешь так говорить?! – воскликнул я. – Они были пьяны. Произошла авария.

Он покачал головой.

– В тот вечер мне позвонила мама. Она сказала, что просто хочет пожелать мне спокойной ночи. Она была навеселе, заставила меня пообещать ей, что когда-нибудь я все-таки женюсь, что не умру в одиночестве.

Джекоб замолчал. Я ждал, что он продолжит, но пауза затянулась.

– Ну, и?.. – спросил я.

– Ты разве не понимаешь? Она никогда мне не звонила. Это было в первый и последний раз. Всегда звонил только отец. В тот вечер она позвонила, потому что знала, что произойдет, они все уже решили, и она понимала, что больше никогда не увидит меня.

Я быстро прокрутил в голове все, что он только что сказал, пытаясь отыскать слабые звенья в его версии. Я не хотел ему верить.

– Если бы они замышляли самоубийство, то совершили бы его как-то иначе, – сказал я. – Они бы не стали врезаться в грузовик.

Джекоб покачал головой. Судя по всему, он давно уже проанализировал все детали происшедшей трагедии; мои вопросы он предвидел заранее и был готов ответить на них.