Текст книги "Маленькая ложь Бога"
Автор книги: Сирил Массаротто
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)
Ну же, Ивуар, кричи, плачь, зови их, пусть они испугаются и прибегут к тебе! Давай, не лежи так один на один со своим страхом! Господи, какое жуткое чувство, оно растет во мне, я ощущаю его все сильнее и сильнее…
Неужто дети и правда так пугаются из-за какой-то ерунды? Но это же ужасно!
Ладно, так что же мне делать: подойти, взять ее на руки? Нет, это полная бессмыслица: я и дотронуться-то до нее не могу, мои руки проходят сквозь нее, как сквозь воздух.
«Бог! Бог, прошу тебя!»
Его, естественно, нет. Я должен был догадаться, это – очередной трюк из серии «Ты должен научиться сам», как я это ненавижу… Ну, он у меня получит…
С ума сойти, с каждой секундой я боюсь все сильнее и сильнее – как Ивуар. Надо сказать, что тут, в комнате, еще и темно – хоть глаз выколи. Как они не подумали оставить ей ночничок! Страшная тяжесть давит мне на грудь, как будто я завален камнями. Я делаю вид, что глажу ей волосы, – пусть это ничего не дает, но мне теперь и самому нужно успокоиться. Мне плохо…
Очень плохо…
Думаю…
«Мама! Мааааамааааа!»
Наконец-то! Закричала, нет, завопила, а вот и слезы потекли.
Свобода!
Я выглядываю в гостиную: Марион услышала, спешит на помощь, вот она уже взлетает по лестнице.
Ивуар слышит ее шаги. Ей уже не так страшно. Мне тоже становится легче.
В ту самую секунду, когда Марион открывает дверь, я прихожу в нормальное состояние. Страха как не бывало.
Марион берет Ивуар на руки, и та, почувствовав материнское тепло, потихоньку перестает плакать.
Я чувствую, что больше не нужен, и, недолго думая, возвращаюсь наверх, на берег реки. И естественно, вижу Бога – вот он, стоит рядом со мной.
– Вроде неплохо получилось!
– Да нет, не думаю. Мне кажется, я ничем не помог.
– Может быть, ты не понял, что сделал, но в любом случае это именно то, что надо было делать.
– Правда?
– Да! Роль Смотрителя – быть там, рядом со своим избранником… Просто быть рядом! Находясь рядом с Ивуар, ты разделил с ней ее страх. Ведь ты почувствовал его, правда?
– Не то слово… Это же ужас – так испугаться! Так что же конкретно я сделал?
– Я уже сказал: ты разделил с ней ее страх, а когда делишь с кем-то страдания, это уже половина страданий. Ты был там и взял на себя половину ее страданий, что позволило ей справиться со страхом, выйти из оцепенения и позвать маму.
– Я счастлив, что смог сделать это для нее, но, позволю себе заметить, приятного было мало…
– А разве я тебе когда-нибудь говорил, что Первая Власть – это развлечение?
– Нет, но мне казалось, что быть ангелом-хранителем – это совсем другое…
– Твоя миссия – быть рядом с ней в трудные моменты. Ты же знаешь, твоя внучка прекрасно чувствует, что что-то не так. Она знает, что ты умер, и ощущает всю глубину горя Лео. Ты ей сейчас нужен, ты – ее Смотритель. Вот так.
Я очень рад быть смотрителем Ивуар, ощущать эту нерушимую связь, установившуюся между мной и ею. Но я все еще не знаю, что будет с этим «присмотром», когда я уйду… Если завтра я приму решение покинуть сад – чтО, Ивуар в такой же тяжелый момент окажется в одиночестве? Я не хочу бросать свою внучку, но и оставаться здесь вечно тоже не желаю…
– Ты можешь мне объяснить одну вещь?
– Что именно?
– Что происходит с властью Смотрителя, когда человек уходит из сада? Как это произошло со мной, например, когда мама ушла отсюда, и с Лео, когда ушла Алиса?
– Как я тебе уже говорил, ты останешься Смотрителем твоей внучки до ее смерти. Естественно, в тот день, когда ты решишь уйти отсюда, все станет иначе, но ты всегда будешь при ней.
– Хорошо, но как это происходит конкретно?
– Ну, чтобы проще, ты будешь находиться не рядом с твоей внучкой, а в ней.
– «В ней»?
– Тебя не будет, но ты оставишь свой след. Знаешь, очень немногие остаются в Саду до самой смерти их подопечного. Это слишком долго, а пребывание здесь – нелегкое испытание. Так вот, когда Смотритель решает уйти отсюда, его сфера в последний раз отправляется на землю, и ее свет проливается внутрь подопечного. Это – как зернышко, которое Смотритель как бы сажает и в себе, и в своем подопечном. Со временем это зернышко оборачивается особым даром для того, кто его получил. Еще одной, новой краской в палитре его души, черточкой характера, унаследованной от Смотрителя, способностью, талантом.
– Здорово…
– Да, это довольно красиво и может стать ценным подарком. Ты замечал, что со временем близкие говорят вам: «Ты все больше становишься похожим на твою маму» или «Ну вылитый дедушка!»?
– Да, такое часто можно услышать.
– Так вот, это большей частью оттого, что эта самая мама (или дедушка) была Смотрителем этого человека и оставленная ею в нем частица ее самой разрослась. Чем глубже прорастает зерно, тем больше вы становитесь похожи на ваших Смотрителей.
– Ах, ну ты меня успокоил! А то я боялся, что, уйдя отсюда, брошу ее на произвол судьбы!
– Наоборот! Ты оставишь ей самое прекрасное наследство, какое только может быть.
– Надеюсь, что это не касается внешности, а то мне тяжело представить себе бедняжку Ивуар стареющей, да еще с моей физиономией!
– Нет, не беспокойся, я не наложу такого проклятия на бедную девочку…
– Ну ладно, мне сразу полегчало. И я готов слушать твои объяснения насчет Второй Власти!
– Ну уж! Не многовато ли для одного раза?
– Ты же обещал!
– Я сказал, что сделаю это сегодня, и сдержу слово. Но позже.
– И упрашивать тебя ни к чему?
– Абсолютно ни к чему.
– Ладно, тогда пока.
Сегодня не только день, когда я должен услышать объяснения по поводу Второй Власти. Сегодня – прощание.
Со мной.
Чувствую, что особого веселья мне это не сулит. Не знаю, стоит ли мне спускаться, чтобы посмотреть на себя. Я вообще не люблю смотреть на покойников, они обычно совсем не похожи на себя живых. Так и вижу, как я лежу навытяжку на кровати, вокруг свечи, все как надо, я подгримирован, одет – надеюсь, они выберут для этого случая мой темно-серый костюм и галстук подберут в тон. Костюм шикарный, ни разу не надеванный, впрочем, я его и покупал для похорон.
Только не своих, конечно.
Что же мне делать? Знаю, что не надо, но все же так и подмывает посмотреть… Ладно, решено, загляну к себе домой, ненадолго, всего на несколько минут! Посмотрю, что там делается, удостоверюсь, что Лео в порядке, заодно взгляну, кто придет проститься, так, чисто из любопытства… Но чего я точно не буду делать, так это смотреть на собственный труп! Да, правильно, очень хорошо – на труп не смотреть! Разве что одним глазком – проверить насчет костюма.
Когда речь идет о смерти, обычно говорят, что труднее всего тем, кто остается, но, как выяснилось, тому, кто умер, тоже тяжело.
Очень тяжело.
Все время, что я провел внизу, я проплакал. Я до сих пор совершенно потрясен и даже отошел от берега, чтобы, прислонившись к большому дереву, попытаться успокоиться и прийти в себя после всего этого.
Надо сказать, что церемония продлилась дольше, чем было запланировано. Странно, в таких обстоятельствах время бежит быстро. Потому что прощание с умершим – это постоянно возобновляющееся горе: приходит новый человек – родственник, друг, знакомый, которого вы за долгие годы уже почти забыли, и вот он начинает плакать, и вы плачете вместе с ним, как в первый раз. Лео реагировал точно так же, как и я: каждый раз вновь прибывший пробуждал своей болью его уже чуть было утихшую боль.
С ума сойти: я целый день оплакивал сам себя, сочувствуя чужому горю. Как будто мое мертвое тело принадлежало не мне, а кому-то другому – другу, члену семьи. Кому-то, кого я любил.
Я заметил еще одну удивительную вещь: люди оплакивают вас именно так, как они вас любили. У каждого горе проявляется по-своему, и связано это не только с тем, кем вы были для этого человека при жизни, но и с тем, кем был он, когда любил вас.
Наблюдая за потоками проливаемых по мне слез, я отметил несколько различных видов горя.
Прежде всего, бывают, конечно, слезы безусловные, они содержат в себе все, потому что вы всегда были частью жизни тех, кто их проливает. Эти слезы, конечно, встречаются реже всего; в первую очередь это слезы ваших детей. А также близких друзей: я очень удивился, когда пришел Рене, несмотря на свои восемьдесят четыре года, мой Рене, тот самый, благодаря кому я получил свою первую работу – в секс-шопе, тот самый, кто мне всегда помогал – делом или советом, кто всегда был рядом, кто помог мне подняться, когда я покатился вниз после Алисы. Человек, который был мне ближе отца, хотя сам он никогда не имел детей. Я не видел его с тех пор, как он, выйдя на пенсию, уехал в Испанию. Время сделало, конечно, свое дело, и мне странно было увидеть его таким стариком; когда он вошел в полумрак спальни и застыл перед моим неподвижным телом, я испугался, что его изношенное сердце не выдержит. На несколько секунд он перестал дышать, а потом принялся оплакивать меня, как оплакивают сына. А я, глядя на него, такого заплаканного, такого несчастного, плакал вместе с ним. Мне так хотелось в последний раз положить руку ему на плечо, сказать «спасибо», просто «спасибо».
Следующий тип слез – слезы искренних друзей – имеют все один вкус: вкус страшного удивления (их друг вдруг умер таким молодым, едва шестьдесят исполнилось!), вкус пустоты, внезапно образовавшейся из-за этой безвременной смерти, вкус надвигающегося одиночества; у многих к этому примешивается еще и привкус страха перед собственной смертью, которая (они знают это) уже маячит на горизонте, подстерегая их, пока издали. Какую-то часть этих слез друзья проливают по самим себе – заранее. Мне хотелось сказать им, чтобы они не расстраивались: придет день, и они смогут всласть поплакать над самими собой, как я делаю это сейчас рядом с ними.
Еще я удивился, заметив притворные слезы. Две родственницы пришли вместе, обе нарядные, обеим не больше пятидесяти. Они механически прогнусавили Лео несколько дежурных слов – явно заученных в машине – и прошли в спальню. Думаю, они не ожидали, что Лео пойдет вместе с ними, и испытали от этого известную неловкость: они-то, видимо, рассчитывали наскоро забежать в эту мрачную комнату и выскочить обратно. А тут, не зная, как поступить, обе вытащили по носовому платочку и стали вытирать воображаемые слезы, нарочито громко шмыгая носом. Попритворявшись достаточное с их точки зрения время, они обменялись заговорщическим взглядом и, проведя рукой по спине моего сына и пожелав ему удачи, вышли из комнаты, оставив его одного. Они ретировались, даже не поцеловав Марион или Ивуар, я проследил за ними до самой машины и слышал все их «Уф!», «Наконец-то!» и «Я думала, это никогда не кончится!», исполненные крайнего облегчения.
Вот дряни.
Знаю, мне не следовало бы так говорить, но я так подумал – и подумал изо всех сил! Конечно же, нельзя принудить себя испытывать горе, но я, я их очень любил, этих родственниц. И я бы плакал по-настоящему, если бы они умерли, а вот они…
Никакого стыда.
Последние слезы меня удивили: слезы Самюэля, друга детства Лео. Я не видел его несколько лет и был удивлен, когда в дом вошел мужчина, настоящий, взрослый, зрелый, солидный, импозантный. Не то чтобы в Лео не было импозантности, но, став мужем и отцом, он не перестал от этого быть в моих глазах юношей, даже в чем-то подростком, как, впрочем, большинство сегодняшних двадцати пятилетних. Итак, я увидел, как этот высокий, крепкий мужчина пришел в своем прекрасном костюме, правда – отлично скроенном (я обожаю костюмы), широко улыбнулся Лео, словно говоря: «Я здесь ради тебя, я сильный и разделю с тобой горе» – в общем, совсем как Смотритель. Он мало говорил, только стиснул моего сына в объятиях – сильных и долгих. Жизнь разлучила их лет десять назад, но эти годы разлуки испарились в один миг. Вот оно – чудо настоящей дружбы, которому так завидует любовь.
Сэм вошел в комнату, держа Лео за плечо, несколько долгих секунд ничего не происходило, а потом он вдруг разрыдался. И этот плач удивил меня больше всего: это были не сдерживаемые рыдания гордого мужчины, а горькие слезы маленького мальчика. Он сопел и всхлипывал, и тут я понял, что он оплакивал наши футбольные матчи, когда им с Лео было по восемь лет, наши походы в парк аттракционов, наши поиски сокровищ, которые я устраивал для них, шалаши, которые мы строили втроем. Он оплакивал мультики, которые мы запивали горячим молоком и заедали целыми пакетами конфет, и каникулы на морском побережье. В его залитом слезами лице я снова увидел мальчугана, каким он был когда-то, немного полноватого, немного неуклюжего; это был тот же парнишка, который старался как можно дольше торчать у нас по средам и воскресеньям, потому что дома его отец часто распускал руки – доставалось и ему, и его матери.
Я видел, как перед моим безжизненным телом мужчина оплакивал ребенка, каким был когда-то.
Из-за всего этого день у меня получился страшно тяжелый. И я решил не присутствовать на своих похоронах. Я даже поклялся, так что решено и подписано: на похороны не пойду.
Положенную мне дозу горя я получил.
Теперь надо сконцентрироваться на Власти – на всех трех ступенях, на том, что я могу сделать, чтобы мир стал лучше – для Лео, для Ивуар, для будущих детей Ивуар, и…
Но…
Что это за шум у меня над головой?
На дереве что-то есть! Ну да, я же не сумасшедший, прямо надо мной, на дереве что-то такое имеется!
Либо у меня галлюцинации, либо…
Ветка шевелится!
Что это там среди листьев?
Рука?
Ну да, именно – рука!
Но…
Это не обыкновенная рука!
Это…
Ох, бл-и-и-ин!..
Нежданный гость
Обезьяна! На дереве – обезьяна!
Мать честная, но что шимпанзе может делать на этом дереве? А главное, что ему делать в саду?
Если только…
Да, думаю, у этого есть логическое объяснение!
Я всегда ужасно любил смотреть по телику документальные фильмы про животных, и, если не ошибаюсь, шимпанзе и человек имеют более девяноста девяти процентов общих генов. Я видел кучу экспериментов с обезьянами, где они учились общаться с нами, испытывали те же эмоции, что и мы, смех, страх, сострадание и даже любовь…
Значит, учитывая все это, единственное объяснение присутствия обезьян здесь, в саду, это что на самом деле они – люди!
Невероятно!
И потом, этот взгляд… Они так смотрят, что у меня сразу создается впечатление, что они все понимают, читают мои мысли. Что они – такие же, как и я.
Но… Нет, мне это не снится, он смотрит на меня! Смотрит прямо в глаза с высоты своей ветки! Так что же, он меня видит?
Я привстаю на цыпочки и протягиваю к нему руку: он отстраняется.
«Ух-ух…»
Я услышал его тихий крик! Я слышу его! Это невероятно! Значит, я не ошибся, я вижу его и слышу, и он тоже может меня слышать и видеть!
– Ух-ух, ух-ух…
– Не бойся! Ты меня видишь? Ты слышишь меня?
– Ух-ух…
– Я тоже тебя вижу! И слышу!
– Ух-ух… Ух!
– Что, хочешь поговорить со мной? Не бойся, я – как ты, смотри! Я – твой брат!
– Ух-ух… Ух… Ха! Ха-ха-ха!
– Что?
– Ха-ха-ха! Хи-хи-хи!
Обезьяна покатывается со смеху. Смеется она совершенно по-человечески и очень громко. Как я раньше не догадался…
– Ха-ха-ха! Хи-хи-хи! Я так и знал, что ты попадешься на эту удочку!
– Ничего смешного!
Обезьяна вдруг меняет форму, и через какие-то две секунды я вижу перед собой Бога: он сидит на дереве, держась руками за ветки, чтобы не упасть, – так ему смешно:
– О, небеса, как ты меня рассмешил!
– Ладно, ладно, тоже мне, шутник нашелся!
– Я думал дольше продержаться, но ты меня добил этим: «Я твой брат!», хи-хи! Умора!
– Конечно, когда можешь вот так менять обличье, это проще простого!
– Слушай, ты меня до слез довел! Ох, ох, ох!
– Хм… К тому же, признайся, все это было правдоподобно – в принципе!
– Да, потому-то я и сыграл с тобой эту шутку, «мой брат»!
Ах, как давно он не подшучивал надо мной, мне этого даже стало не хватать, надо же!
– Ну что, доволен собой?
– И даже очень!
– И правда, вышло неплохо… Подумать только, я ведь серьезно отвечал на эти твои «ух-ух»… Ты прав: позор!
Я от души хохочу, и вот мы снова смеемся и дурачимся вместе, как тридцать лет назад; никогда не думал, что мне придется пережить здесь минуты такого счастья.
На земле он частенько разыгрывал со мной подобные шутки, и должен признаться, я обожаю это. Превращения – это его конек: как-то раз, проснувшись, я услышал у себя за спиной жуткий вой, обернулся, и тут на меня набросилась девочка из фильма «Изгоняющий дьявола». Я чуть не грохнулся в обморок от страха… Но когда я увидел, как это маленькое чудовище вдруг превращается в Бога, мы оба расхохотались и просмеялись так целый час. Одну из лучших своих шуток он сыграл со мной вечером перед моей первой брачной ночью: он прикинулся Алисой, и я был в полной уверенности, что это действительно моя возлюбленная молодая жена сидит передо мной, обкусывая как ни в чем не бывало ногти на ногах и жеманничая, как какая-то старая грымза; я пережил тогда несколько минут горчайшего разочарования. Позже, когда Лео был грудным младенцем, он развлекался, приделывая ему пятачок вместо носа или густую бороду. Сколько раз я хохотал над этим до слез – и не сосчитать…
– Ладно, хватит веселиться, объясняй сейчас же, что это за власть любви!
– Ну, на словах все предельно просто: ты должен подарить Любовь одному Человеку.
– Что, и это – всё? И правда – элементарно!
– Поверь мне, это гораздо, гораздо сложнее, чем кажется… Но объясню все по порядку. Первый этап: нам надо пойти к Реке.
– Ага, пошли!
Быстрым шагом мы проходим несколько десятков метров, отделяющих нас от реки. Я прошел вперед, чтобы задать нужную скорость, потому что, даже если наименование этой власти и начало объяснения выглядят не слишком убедительно и заманчиво, мне все равно не терпится узнать про нее как можно больше.
Подарить кому-то любовь.
Ну и ну…
Я усаживаюсь на берегу, Бог – рядом; волны расступаются, появляется земля. Он делает легкое движение рукой, и большая часть земной поверхности внезапно освещается:
– Это еще что такое?
– Это – свет человечества.
– Кажется, я понял: каждый огонек – это человек, так?
– Именно. Люди все вместе и производят это чудесное свечение. Чувствуешь, какое оно теплое, видишь, какое оно мягкое?
– Да, правда, довольно красиво…
– Тем не менее если ты приглядишься, то заметишь особо яркие вспышки белого света.
– Ой, точно… Я бы сказал, что они голубоватые, да?
– Совершенно верно. А теперь я уберу остальные огни и оставлю только эти белые. Вот.
– Надо же, как их много!
– Да, к сожалению, их несколько миллионов. И голубизна этого света означает, что он – холодный.
– Предполагаю, что они-то и нуждаются в любви, чтобы согреться, так?
– Да. Власть позволит тебе подарить любовь одному из них.
Бог протягивает ко мне руку ладонью кверху, как в первый раз, на ней появляется шарик. Внутри у него также что-то бурлит и переливается, однако светится он не оранжевым, а ярко-красным.
– Подарив эту Сферу одному из этих людей, ты можешь навсегда перевернуть всю его жизнь.
– И это очень хорошо, как мне кажется.
Я протягиваю руку к шарику, но, вместо того чтобы вручить его мне, Бог смыкает на нем свои длинные пальцы, и шарик исчезает.
– Так что же? Давай его сюда!
– Не дам.
– Почему?
– Потому что Вторую Власть нельзя применить сразу же.
– А когда же?
– Надо выждать по крайней мере один лунный цикл.
– Месяц?
– Ну, если быть точным, двадцать девять дней и…
– Да ладно, и так понятно! Месяц, и все тут!
– Пусть так…
– Но это же так долго! И потом, почему именно месяц?
– Как я устал от тебя, не ты один задаешь мне подобные вопросы! Я сказал «лунный цикл», а мог бы сказать «двадцать дней»; это все – условно, надо было просто установить определенный срок! Это, знаешь ли, очень важная Власть, и она требует долгих раздумий.
– Значит, все это время я должен разглядывать эти белые огоньки, присматриваться и наконец выбрать того или ту, кто мне больше понравится?
– Нет, совсем не так. Это время понадобится тебе только для того, чтобы решить, будешь ты использовать Власть Любви или нет.
– Но мне не нужен целый месяц, чтобы принять решение!
– Напротив. И если ты решишь ее использовать, тогда в тот самый миг Сфера Любви сама выберет для тебя один из этих огоньков – какой придется.
– Какой придется?
– Да.
– Но почему?
– Потому что, если бы ты знал, кто все эти люди, ты не захотел бы помогать ни одному из них.
– Почему ты думаешь, что я не захотел бы помогать никому из этих людей? Ты же сам только что сказал, что если кто и может понять, что такое любовь, так это я!
– А вот это – второй этап объяснений по поводу Власти Любви. Из которого ты поймешь, что эта Власть не так проста, как можно было бы подумать.
– Ну, давай, говори!
– Дело в том, что носители белых огоньков – люди плохие.
– Плохие? Насколько? Очень, чуть-чуть?
– Скажем, где-то между очень и очень-очень. Это исключительно те, кто сотворил, творит сейчас или сотворит в будущем зло. Много зла.
– Как много?
– Пределов тут нет: эти люди делают все, что под силу человеку, на разных уровнях, естественно. Наименее плохие из них разбойничают, дерутся, избивают близких; другие истязают животных, насилуют женщин, убивают, калечат людей… Все они – олицетворение насилия, жестокости. Это – отребье, подонки, те, про кого вы обычно говорите «мразь».
– Мразь… Останови меня, если я окажусь не прав, но это значит, что среди этих белых огоньков есть и тот алкаш, который убил Алису, а потом на суде всячески демонстрировал, насколько ему на это плевать? Тот гад, который так и не попросил прощения?
– Да, он входит в их число. И он далеко не самый худший.
– И ты ждешь от меня, чтобы я отдал Сферу Любви этому ублюдку?
– Ну, шансов, что это окажется именно он, крайне мало, все это случай, и…
– Ты прекрасно меня понял! Предполагается, что я подарю любовь тому, кто вырвал у меня сердце? Дам воды тому, кто осушил мой океан? Этого ты ждешь, на это надеешься?
– Я думаю, что…
– Никогда, слышишь, никогда! Я никогда ничего не подарю подонку.
– Вот почему тебе дается месяц для принятия решения…
– Месяц или век – все равно, я не буду ее использовать! Не хочу я твою власть! Ясно?
– Я понимаю твой гнев. И потому оставлю тебя в покое, но позволь мне только повторить то, что я сказал всего минуту назад: это люди, которые сотворили зло, творят его сейчас или собираются сотворить в будущем. То есть речь тут идет не только о прошлом, но и…
– Плевать! Что сделано, то сделано. И в доказательство скажу: даже ты не вернул мне Алису.
– Да, знаю. Знаю…
– Ну, а раз ты знаешь, то не стоит меня и уговаривать. Чао.
– До скорого, друг мой.
Неслыханно! Пусть предлагает эту чертову Власть кому угодно, но мне? Как будто он не знает меня, не знает моей истории!
Я в бешенстве.
Не нужны мне его Власти.
И вообще, надоело мне это место, надоели все – мертвые, живые, эта искусственная природа, все эти призраки вокруг.
Впрочем, я и сам призрак. Зомби, живой мертвец, как и они.
Может, стоило бы убраться отсюда?
Навсегда.
День третий
Слова, о которых мы сожалеем
Я, конечно же, успокоился. Немножко.
Утро вечера мудренее, даже когда все время светло, как днем, и никто не спит. В действительности дело тут не в утре и не в вечере, а во времени вообще – это оно делает нас «мудренее». У меня было много часов, чтобы поразмыслить, и я решил все же остаться и пройти весь путь до конца. Относительно Второй Власти своего мнения я не изменил: нет значит нет; но это же не означает, что я лишаюсь права на Третью! Так что я решил подождать месяц, красный шарик не использовать, зато потом я узнаю, что это за Третья и последняя Власть! И вот ею-то, думаю, я и воспользуюсь…
Я же знаю Бога – а Бог знает, что я его знаю, – а потому я убежден, что лучшую власть он прибережет на самый конец. Это такой трюк, как в американском кино.
The big power[4].
И уж тут-то я своего не упущу.
Потому что, скажем честно, на данный момент результат не слишком утешительный. Власть Смотрителя – это замечательно, но все же это только поддержка. Ты как бы превращаешься в такой любящий костыль, в подпорку для того, кто тебе дорог. Про вторую вообще нечего распространяться: полная дрянь, несправедливая, необоснованная, просто возмутительная. А потому контраст в сравнении с последней властью будет только сильнее.
Скорее бы!
Ну, а пока – это ведь только мой третий день здесь; до конца лунного цикла мне остается еще двадцать восемь дней, а там я узнаю, что такое последняя ступень власти. Ох, чует мое сердце, что время будет тянуться долго, ох как долго! Не знаю, как остальные это выносят. Я вижу, как они бродят – в одиночестве, сидят – в одиночестве, разговаривают – в одиночестве; кстати, еще не известно: может, они тут все уже немного и того…
Единственное занятие, единственное развлечение – это смотреть вниз, что в большинстве своем и делают умершие. Тупо торчат над Рекой. Чего я делать не собираюсь – это не по мне.
Например, как раз сейчас меня хоронят, но я туда не пойду. Я же решил – еще вчера, хватит, я уже наплакался, так что – нет.
Может, кому-то это было бы и любопытно, только не мне.
Да и зачем мне это? Посмотреть, кто пришел? Узнать, много ли собралось народу? Все же похороны – это не конкурс популярности! Какая разница – десять человек пришло или тысяча, главное, что пришли те, кто тебя любит, или лучше сказать, – что те, кто пришел, тебя любят? Не знаю, наверно, и так, и так.
Конечно, десять человек – это был бы позор, последнее унижение. Но я уверен, что их гораздо больше.
А сколько?
Думаю, где-то между шестьюдесятью и восемьюдесятью. Да, их наверняка поразила моя смерть. Во всяком случае, я надеюсь на это…
Но, как я уже сказал, количество не главное – мы же не мисс какую-нибудь выбираем!
Ну, ладно, так и быть, спущусь, гляну одним глазком. Только сосчитаю присутствующих – и всё!
Сто двадцать четыре человека – неплохо! Все же у меня была тайная надежда, что будет больше сотни, – пари выиграно!
Сто двадцать четыре – мне кажется, можно сказать, что похороны удались на славу. Надо думать, что меня все же любили.
И еще одно пари я выиграл: я не был на собственных похоронах. Я явился к самому концу, чтобы успеть сосчитать присутствующих (дважды – чтоб без ошибок), и сразу вернулся наверх. Правда, мне не повезло, потому что в тот самый миг, когда я отправлялся обратно, я услышал громкое рыдание и понял, что это плачет мой бедный сын.
Его горе разорвало мне сердце, я вернулся наверх одинокий и печальный, и на меня напала жуткая тоска, несмотря на искреннее намерение больше не поддаваться этому. Бог попытался меня утешить – очень мило с его стороны, но я не уверен, что это возымело должный эффект.
– Знаешь, я тебя понимаю. Ты разочарован Смертью, и это нормально. Я догадываюсь, что ты предпочел бы оказаться в чудесном краю, где ты жил бы в домике среди облаков с Алисой и всеми теми, кого ты любишь, но Смерть – это другое. То, что я сейчас скажу, покажется тебе глупостью, но Смерть не создана для того, чтобы в ней жили. Понимаешь?
– Да…
– С другой стороны, поверь мне, тебе отведена очень важная роль. Роль всех умерших имеет существенное значение для того, чтобы мир, там, внизу, изменялся к лучшему. Чтобы он действительно изменялся.
– Но тогда отчего же ты не даешь нам настоящую власть? Потому что, уж поверь мне, тогда бы он точно изменился – быстро и хорошо! Почему ты так любишь сложности, тогда как все могло бы быть так просто?
– Именно потому, что это не просто!
– Но могло бы быть! Погоди, давай сделаем как в кино: передай мне на неделю все твои полномочия – увидишь, какую работу я тебе проверну!
– О, поверь, если бы я только мог, я бы точно передоверил свои полномочия! Ни о чем не думать хотя бы тысячную долю секунды – это все, о чем я прошу! Только чтобы узнать, как это бывает!
– Ну, в этом ты можешь винить только самого себя! Сидишь тут со своими убогими властишками: на вот тебе, понаблюдай-ка малость за своими, на вот тебе, подари любовь подонкам… Маловато будет, так не пойдет! Если человек такой тупой болван, измени его раз и навсегда, и все будут довольны!
– Мы уже сто раз об этом спорили…
– Именно, и наверно на то есть причина! Ты со своей свободной волей даешь нам одну свободу – быть несчастными!
– Болтаешь невесть что…
– Вовсе нет! Потому что, если я правильно понимаю, если бы мир изменился, это стало бы заметно! А мне, честно говоря, не кажется, что это наш случай! Стоит только посмотреть новости, да в ту же реку заглянуть, сразу становится понятно, что все на том же месте! Ничего не меняется!
– Напротив! Вещи меняются, но это длительный процесс, для этого требуются время и воля. Только не моя воля, а ваша, человеческая воля! Это ваш путь. Делайте правильный выбор, что на земле, что здесь, думайте, берите на себя ответственность!
– Да я-то беру на себя ответственность! И всегда брал, всю жизнь; и думаю, что мой выбор тоже был часто правильным, и я не один такой, нас миллиарды – тех, кто, как я, стараются быть как можно лучше, не делать зла, делать людей вокруг себя счастливыми. Однако достаточно одного мерзавца, чтобы все пошло прахом! За всю свою жизнь я не увидел ничего на земле, что стало бы лучше!
– Тогда, может быть, тебе отсюда удастся что-то изменить?
– Это с твоей второй властью? Даже не думай!
– Я считал тебя человеком доброй воли.
– Осторожно, не будем об этом, а то я выйду из себя!
– В этом тоже заключается моя роль: попытаться объяснить тебе, убедить тебя…
– Ты ни в чем не будешь меня убеждать! Если ты собираешься терзать меня целый месяц, чтобы все-таки воспользоваться этой властью, я охотно обойдусь без твоего общества.
– Не играй со мной в эти игры, ты же знаешь, что останешься в проигрыше!
– Да не играю я ни во что! И нечего мне проигрывать, разве что несколько недель твоих бесконечных уроков морали!
– Ты действительно этого хочешь? Чтобы я не разговаривал с тобой в течение месяца?
– Именно! Вернее, в течение ближайших двадцати восьми дней, раз уж ты так любишь точность…
– Отлично, твоя взяла! Увидимся через месяц!
– Супер, у меня будет отпуск!
И мсье Бог улетучился!
До чего он все-таки может иногда действовать на нервы! Зануда…
А все потому, что я с ним не соглашаюсь, с ума сойти!
Ну, ладно, к счастью, он такой же как я, никогда подолгу не дуется. Уж я-то его знаю.
Через день-другой – ну, ладно, максимум третий – вся эта история будет забыта.
Один месяц, один день
Безделье
Никогда не думал, что он так со мной поступит… Ведь он выдержал! Месяц! Месяц не приходил! Но я был тверд и два дня держался гордо и спокойно; на третий день я начал беспокоиться; на четвертый попросил прощения, а потом стал звать его – раз десять подряд… Безрезультатно.
Я понял, что он решил поддаться на мою провокацию, и я не увижу его до сегодняшнего дня…