Текст книги "Черный жемчуг"
Автор книги: Синтия Хэррод-Иглз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)
Эдуарду было нечего ответить, нечем утешить Ральфа. Он сам знал Варнаву уже много лет. Варнава родился в ближайшей деревушке, был сыном одного из конюхов, немного погодя сам стал присматривать за лошадьми Морлэндов, гордился тем, что ему доверили уход за жеребятами... Ральф полюбил мальчика за живость ума и бережное обращение с лошадьми. Варнаву отправили в школу Святого Эдуарда, которая содержалась главным образом на средства Морлэндов, после школы он стал старшим конюхом, а вскоре Ральф повысил его в должности, сделав собственным камердинером.
И вот теперь Варнава лежал в свете звезд с раздробленной головой и холодными глазами предателя, устремленными в небо, как будто он не желал встречаться взглядом с хозяевами. Эдуард больше не мог видеть все это. Протянув дрожащую руку, он закрыл мертвецу глаза.
– Не знаю, Ральф, – проговорил он. При звуке его голоса Ральф, кажется, очнулся от мыслей. Его лицо напряглось.
– А ты, – внезапно спросил он, – каким образом ты связан со всем этим?
Эдуард промолчал, опираясь рукой о булыжник и медленно поднимаясь. Ральф тоже встал, не сводя глаз с лица Эдуарда. В этот момент послышались шаги и голоса, из дома вышли Мэри и Ламберт. Лицо Мэри было таким же белым, как и ее рубашка, а глаза округлились от страха. Эдуард решил любым способом увести ее подальше от трупа, прежде чем она успеет что-нибудь сказать.
Взяв Мэри за локоть, Эдуард проговорил, глядя Ральфу прямо в глаза:
– Пойдемте в дом. Ламберт сам управится здесь вместе со слугами.
Увлекая за собой Мэри, чтобы не оставить ей выхода, Эдуард пошел к дому, а Ральф быстро встал с другой стороны.
– Хорошо, мы пойдем в дом. Я хочу поговорить с вами – с тобой и Мэри.
Кто-то из слуг уже зажег светильники, и зал показался слишком светлым после темноты двора. Брен и Ферн лежали у камина и, зевая, поднялись при виде хозяина, потянувшись во всю длину своих тел. Ральф с Мэри подошли к камину и повернулись лицом к Эдуарду, как судьи к своему подсудимому. Они стояли бок о бок, между ним и камином; пламя светильника, стоящего позади них, освещало лицо Эдуарда. Брен протиснулся между Мэри и Ральфом, лизнув по очереди им руки, а Ферн вновь легла на пол, стуча хвостом и поднимая вихри пепла в камине.
– Ну, что же ты хочешь сказать? – спросил Ральф. Он смотрел на Эдуарда, однако его вопрос был обращен и к Мэри. Эдуард видел, как Мэри приоткрыла рот, но промолчала, как бы стараясь принудить себя рассказать что-то. Он понял, что Мэри скажет всю правду – только потому, что она не стыдится своей веры, не любит Эдуарда и не желает, чтобы он счел ее молчание признаком беспокойства о нем. Однако переведя глаза на хмурое лицо Ральфа, Эдуард понял, что эта правда уязвит его сильнее, чем может предположить Мэри. Ральф любил Мэри, и ее предательство могло ранить его в самое сердце, если уже не ранило. Эдуард немедленно принял решение. То, что собирался сказать он, должно было причинить Ральфу вдвое меньшую боль – конечно, он разозлится, но когда-нибудь простит его, а Мэри не смог бы простить никогда.
– Это была моя вина. Тебе не в чем упрекнуть жену, Ральф. Уже несколько недель я преследовал ее – ведь так, Мэри? – и я думал, что она согласилась встретиться со мной, чтобы окончательно меня отвергнуть. Ничего не случилось, могу заверить тебя.
– Я видел, вы обнимались, – нерешительно произнес Ральф.
Эдуард криво усмехнулся.
– Я думал, ты заметил, как она отбивалась. Если бы ты не вышел, мне пришлось бы вытерпеть несколько недурных пощечин. Мэри – сильная женщина.
– Неужели ты пытался... отбить ее у меня? – спросил Ральф, ясно показывая, как ему трудно поверить в это.
Эдуард вынудил себя улыбнуться еще раз.
– Ну, я никогда не думал, что у меня это получится. Но я полагал, что это будет забавно. Ты ведь знаешь меня, Ральф, – я люблю развлечения.
Ральф медленно повернулся к Мэри. Он был изумлен не меньше, чем человек, увидевший, как дождь идет с земли в облака.
– Это правда? – спросил он у жены.
Она смутилась, нервно переступая на месте, ее глаза перебегали с Ральфа на Эдуарда, и последний ответил ей угрожающим взглядом. «Если ты скажешь ему, – думал Эдуард, – я убью тебя». Наконец Мэри удалось выговорить:
– Я... я даже не предполагала, Ральф... – она запнулась.
– Так почему ты не рассказала мне, что он преследует тебя? – почти ласково спросил Ральф и сам ответил на свой вопрос: – Конечно, ты не хотела нас поссорить, – он холодно взглянул на Эдуарда, и тот почувствовал, как этот холод пробирает его до глубины души. – Она была более снисходительна к тебе, чем ты того заслуживаешь.
Эдуард заставил себя выдержать этот взгляд, хотя невыносимо страдал оттого, что вызвал гнев Ральфа. Наконец Ральф устало покачал головой:
– Сейчас я не могу думать. Мы поговорим с тобой завтра утром. Не понимаю, как ты мог... Думаю, я не смогу больше терпеть твое присутствие в доме. А теперь иди, мы поговорим завтра. Ты тоже иди, Мэри.
– Ральф, я... – начала Мэри, но Ральф повелительным жестом остановил ее – на пороге зала появился слуга.
– Хозяин, не могли бы вы выйти? Мистер Ламберт хочет вас видеть.
Ральф кивнул и, бросив на Эдуарда последний уничтожающий взгляд, вышел вслед за слугой. Мэри смотрела ему вслед, нервно теребя пальцами рукав рубашки. Затем она обратилась к Эдуарду, изумленная и исполненная страха.
– Почему? – едва смогла выговорить она.
– Потому что я люблю его, – укоризненно ответил Эдуард. – Идите лучше спать, сегодня вы уже натворили достаточно беды.
– А вы? – вызывающе спросила Мэри.
– Мне надо уложить вещи. Я не хочу причинять ему боль и заставлять прогонять меня из дома. Когда Ральф проснется, меня уже здесь не будет.
– Куда же вы поедете? – вполголоса спросила она.
– Наверное, в Лондон.
Первая догадка осенила ее. Мэри сделала слабую попытку удержать Эдуарда.
– О, прошу вас, не надо... – начала она и отступила под решительным взглядом Эдуарда. Он отвернулся. Ферн, слишком удобно устроившаяся у камина, чтобы последовать за Ральфом, замахала хвостом. Эдуард потянулся и потрепал ее по голове – ожидая, пока боль уйдет из его сердца. Выпрямившись, он сказал Мэри, отводя глаза:
– Теперь вы в безопасности. Будьте добры к Ральфу – он любит вас. Постарайтесь быть такой, какой он вас считает.
Глава 7
Сэм Симондс остановился на вершине холма, чтобы дать передохнуть своей больной ноге, всегда мучительно ноющей после длинных прогулок, и его серая ищейка, бежавшая впереди, вернулась, нетерпеливо заглядывая в лицо хозяину. Горячий пар клубился вокруг ее приоткрытой пасти. Прошлой ночью был сильный мороз, и даже дневное тепло не смогло прогреть землю, так что низкая, редкая, вытоптанная овцами трава вокруг Сэма пожухла под безжалостным дыханием холода, каждая ее былинка побелела от инея. Дневной свет угасал на хмуром сером небе, хотя с вершины Белл-Хил можно было разглядеть тонкую красную полосу заката на западе. Сэм посмотрел в долину – туда, где Блайндберн впадал в реку Кокет и где стояли серые строения, бывшие домом Сэма.
На долину уже спустились сумерки, и каменные стены в сером тумане казались мрачными, унылыми и молчаливыми, как будто заброшенными. Суровый декабрьский ветер раздувал тонкую струйку дыма, поднимающуюся из высокой трубы, рвал ее на косматые куски; позади вздымалась громада Лофт-Хил, угрожающе нависая над строениями, а вдали возвышались голые вершины Чевиотских гор, размытые и неясные в сгущающихся сумерках – Вуден-Лоу, Бифстенд-Хил, Мози-Лоу и Уинди-Гайл. Зимой эти места были суровыми и безжизненными; Сэм знал, что вскоре выпадет снег и до весны здесь не появится ни один человек. Ищейка ткнулась мордой ему в ладонь, и Сэм вздохнул, потирая ноющую ногу. Этот сложный перелом он получил при осаде Лестера, сражаясь в кавалерии принца Руперта; кость так и не срослась полностью. Особенно сильна была боль зимой, но сегодня нога ныла невыносимо – казалось, холод и одиночество проникают до самых костей Сэма. Еще раз взглянув на серые строения поместья, он заметил, как там вспыхнула и расцвела яркая желтая искра – кто-то в доме зажег первую свечу. Сразу же темнота вокруг стала еще более мрачной, ветер усилился. Внизу, в доме Сэма ждал уют – свет и тепло, еда и люди, а здесь его окружал враждебный мрак. Сэм направился вперед, боком спускаясь с холма.
Спустившись, он, наконец, смог поднять глаза, и в тот же момент, как его ищейка предупреждающе залаяла, увидел трех чужих коней в открытом загоне у дома. Значит, у нас гости, подумал Сэм, прибавив шагу. Гости всегда были редкостью в этих диких местах, а в такое время года – особенной неожиданностью. Как только Сэм подошел к дому, к нему навстречу выбежала жена с обеспокоенным лицом.
– Фрэнсис приехал, – сообщила она. – Я уже думала, что с тобой что-нибудь случилось – тебя так долго не было. Посмотри, уже совсем темно! Входи скорее, ты, наверное, совсем продрог.
Сэм позволил жене хлопотать вокруг него, радуясь ее заботливости. Анна Морлэнд обычно не слишком открыто выражала свои чувства к мужу; она была проворна, деятельна и гораздо более сообразительна, чем Сэм, и он всегда считал, что такая жена слишком хороша для него. Анна по-прежнему казалась ему красивой со своими золотистыми локонами, нетронутыми сединой, однако холода покрыли ее лицо мелкими морщинами и иссушили кожу. Жизненные невзгоды усилили их привязанность друг к другу, и Сэм наполнялся искренней благодарностью, когда жена дарила его своими ласками.
Анна отправила служанку подогреть вино, а сама помогла мужу освободиться от верхней одежды и растерла его замерзшие руки в своих мозолистых ладонях, чтобы усилить прилив крови. Служанка вернулась со стаканом подогретого вина с пряностями, и Анна заставила мужа выпить все до капли. Сэм слегка закашлялся, но вскоре почувствовал себя лучше, когда внутри него разлилась теплая пряная жидкость.
– А теперь иди и поговори с Фрэнсисом, – сказала Анна, забирая у мужа стакан и передавая его служанке. – Скоро вам подадут ужин.
Отдернув кожаную штору, висящую над дверью гостиной – все двери в доме на зиму завешивали такими шторами – и приоткрыв дверь, она впустила Сэма в маленькую теплую комнату. Чувство уюта моментально помогло Сэму согреться. В громадном камине, занимающем почти всю стену, ярко полыхали наваленные кучей поленья; пламя было таким жарким, каким оно кажется только в морозы. На камине стояли три подсвечника – невероятная роскошь – с серебряными отражателями, усиливающими свет, и при таком свете гобелены, покрывающие стены, которые днем казались старыми, пыльными и потемневшими, внезапно засияли богатыми, теплыми тонами.
На табуретах возле огня сидели двое юношей. Они были почти ровесниками, но едва ли во всем мире можно было найти двух столь же непохожих между собой людей. Гость, племянник Сэма, Фрэнсис Морлэнд, был сыном сводного брата Анны, Фрэнка, погибшего на Марстоне. Фрэнсису минуло всего шестнадцать лет, но он выглядел старше, поскольку ответственность за всю семью лежала на нем уже несколько лет. Высокий и крепкий, он унаследовал все черты Морлэндов; синие глаза оживленно блестели, темные волосы доходили до плеч и были завиты в стиле «кавалье». Строгое лицо было загорелым и обветренным и казалось еще более смуглым из-за черных усов; однако как только Фрэнсис улыбнулся и поприветствовал Сэма, все его лицо осветилось очаровательной приветливой улыбкой. Он вел такую же трудную жизнь, как и любой житель приграничных земель. В долине неподалеку у Фрэнсиса было поместье Тодс-Нов, где он разводил скот, держал небольшое стадо овец. Фрэнсису приходилось заботиться о своей болезненной матери Арабелле и вдобавок присматривать за поместьем Эмблхоуп – приданым Мэри Моубрей.
На табурете напротив Фрэнсиса сидел сын Сэма, Криспиан. Несмотря на свои пятнадцать лет, по меркам Нортумберленда он уже считался взрослым, однако ростом был всего пять футов и не обещал вырасти выше. Это был крепко сложенный парень с коренастым телом и короткой шеей, усиливающей впечатление малого роста; пристрастие Криспиана к хорошей еде увеличивало его полноту. Он унаследовал бледно-голубые глаза, такие же, как у Анны, золотистый оттенок волос и резкие, четкие черты лица, однако у него были редкие волосы, и он носил короткую стрижку, подобно пуританину, отчего его голова казалась несоразмерно большой по сравнению с телом. Отец Сэма благоволил к Криспиану и сделал его своим единственным наследником, что подхлестнуло гордость юноши. Когда умер отец Сэма, Криспиан уже вовсю выказывал признаки лени и гордости, и все попытки Сэма изменить его характер не дали ни малейшего результата.
Несмотря на все это, Сэм не испытывал неприязни к сыну. Когда Криспиан забывал о своей напыщенности, он держался очень мило и зачастую поддерживал дух семьи длинными унылыми зимами, устраивая Игры, танцы и пение. Анна тяжело переживала, что все сыновья, которых она родила Сэму, умерли во младенчестве, и Криспиан, единственный наследник, не был ему родным – в сущности, это был усыновленный сын брата Сэма, но семья давно привыкла считать его своим. Единственными родными детьми Сэма были его дочери – одиннадцатилетняя Фрэнсис и восьмилетняя Нэн. Сейчас обе девочки сидели на полу, с любопытством поглядывая на гостя – миловидная Фрэнсис широко раскрытыми глазами смотрела на него с восхищением, доходящим почти до благоговения, а пухленькая Нэн – с молчаливым и боязливым обожанием.
Фрэнсис встал и подошел к Сэму, протянув ему руку. Сэм радостно пожал эту широкую, сухую ладонь, мозолистую от постоянной работы и верховой езды.
– Дядя! Сохрани вас Господь! Так приятно вновь увидеться с вами.
– Добро пожаловать, Фрэнк. Не ожидал увидеть тебя здесь в такую погоду. Как себя чувствует твоя матушка? Все в порядке?
– Мама чувствует себя, как обычно, сэр, – болеет, но не слишком тяжело, хотя с наступлением холодов ей стало хуже.
– Как и всем нам, – тяжело вздохнул Сэм. – Вот и моя нога заныла, лишь только начались морозы.
– Садитесь у огня, дядя, – быстро предложил Фрэнк.
Сэм с улыбкой повернулся к своему сыну.
– Нет, нет, Фрэнк, садись. Криспиан уступит мне место. Мне необходимо согреться.
Криспиан не замедлил подняться, не желая показаться невежливым перед своим кузеном, которым он восхищался. Сэм занял его место и осторожно вытянул ногу, а его ищейка прошла мимо девочек и улеглась рядом. Девочки заворчали, вытягивая платьица из-под живота собаки.
Фрэнсис встала на колени, ее лицо пылало от восторга.
– Папа, Фрэнк переехал через Рэвенс-Нов, чтобы добраться сюда! Подумать только!
– Неужели, дорогая? – серьезно переспросил Сэм. – Прямо через вершину?
Фрэнсис кивнула.
– Да, прямо через вершину, и привез мне подарок. Сэм посмотрел в глаза Фрэнсис и улыбнулся. Нэн подобралась к отцу с другой стороны, вознамерившись устроиться у него на коленях. Нагнувшись, Сэм взял девочку на руки, поднял на колени и прижал к себе.
– Так вот зачем он приехал, дорогая, – чтобы привезти тебе подарок?
Фрэнсис смутилась, колеблясь между верным ответом и льстящим ее воображению объяснением.
– Ну, – наконец ответила она, – отчасти – да. Фрэнк улыбнулся.
– Нет, я не поехал через вершину, а обогнул ее возле Уинди-Крэгс.
– Все равно это была трудная поездка, чтобы доставить юной леди подарок, – ответил Сэм. – Какой же это подарок?
– Ленты, – важно произнесла Фрэнсис. – Голубые ленты. Мама сказала, что украсит ими мое серое платье.
– Отлично, – ответил Сэм и наклонился к своей младшей дочери, которая прижалась к его груди и засунула в рот пальчик, словно талисман против испуга и незнакомых людей. – А тебе он тоже что-нибудь привез, малышка? Что это было?
Нэн кивнула, не говоря ни слова и не выпуская пальчик изо рта. За нее ответила Фрэнсис:
– Фрэнк привез ей куклу – деревянную куклу в голубом платье. Очень красивую, – добавила она задумчиво, ибо только недавно начала считать себя слишком взрослой, чтобы играть в куклы, – да, на ней еще белый передник.
– Мама сшила одежду, – пояснил Фрэнк, – а я вырезал куклу.
– Ну, ее платье недолго останется голубым, а передник – белым, – заметила Анна. – Через неделю вся одежда почернеет. Еще никогда не видела такой грязнули, даже Фрэнсис не была такой, хотя совсем недавно перестала печь пирожки из грязи.
Сэм увидел, что эти слова почти погубили только что обретенное достоинство леди Фрэнсис, и поспешил сменить разговор:
– Анна, думаю, малышке уже пора спать. Ну, крошка, поцелуй меня и пожелай доброй ночи.
– Да, уже пора, – отозвалась Анна, подзывая служанку, стоящую позади нее. – Салли, забери Нэн, умой ее и уложи в постель. Фрэнсис, ты тоже ступай спать.
– Думаю, Фрэнсис вполне может остаться поужинать с нами, как ты считаешь? – спас положение Сэм.
Фрэнсис, лицо которой уже выражало разочарование, с надеждой переводила взгляд с матери на отца, и когда наконец Анна согласно кивнула, девочка с трудом удержалась, чтобы не запрыгать от радости и вести себя так, как будто подобное разрешение было для нее заурядным событием.
Слуги внесли на подносах ужин, и в суете рассаживания за столом и раскладывания еды Сэм вполголоса обратился к Фрэнку:
– Полагаю, тебя привело сюда какое-то важное дело? – Фрэнк кивнул. – Поскольку сегодня ты уже не сможешь вернуться домой, подожди, пока кончится ужин. Как только уберут со стола, мы сможем поговорить спокойно.
Ужин состоял из холодного мяса и гороховой каши, овсяных лепешек, творога и копченой рыбы; на десерт подали сушеные абрикосы, и в честь гостя – немного легкого пива. Завязался веселый разговор о семейных и хозяйственных делах и тех незначительных новостях, которые появились с последней встречи. Криспиан вскоре оживился, принялся поддразнивать Фрэнсис и смешить Фрэнка, и даже развеселил мать, но Сэм видел, что и Криспиан озабочен целью неожиданного визита.
Наконец с едой было покончено, слуги убрали со стола и разошлись по комнатам. Фрэнсис неохотно отправилась спать; Криспиан принес лютню. Четверо взрослых расселись у огня, готовясь приятно провести последний час дня. Когда Сэм закурил трубку, а Криспиан заиграл тихую, напевную мелодию, в которую вплетались потрескивания поленьев в камине и завывания ветра в дымоходе, Анна произнесла:
– Ну, Фрэнсис, полагаю, теперь ты расскажешь нам, что привело тебя сюда в такой холодный день?
– Конечно, вы знаете, что Парламент вновь созван? – начал Фрэнк.
– Да, но только Господу известно, зачем это понадобилось, – ответил Сэм. – Неужели Парламент стал менее испорченным с тех пор, как Ламберт разогнал его?
– Нет, сэр, – покачал головой Фрэнк, – но несколько правителей лучше, чем один Ламберт, который, будь его воля, объявил бы себя лордом-протектором. Говорят, он противился созыву Парламента.
– Тогда кто же решил это? – удивился Сэм.
– Генерал Монк, а к нему присоединился генерал Флитвуд, которому совсем не нравилось подчиняться Ламберту. Парламент объявил Монка главнокомандующим трех королевств, и сейчас он собирает войско у границы, чтобы начать поход через Англию.
Сэм вскочил.
– Господи помилуй, ты говоришь так, как будто одобряешь это!
– Одобряю ли я действия Монка? Конечно, сэр.
– Ты хочешь, чтобы сюда вторглась армия под предводительством человека, известного в качестве самого ревностного последователя Кромвеля? Но ведь ты проклинал Ламберта, когда тот собирался сделать то же самое?
– Отец, послушайте Фрэнка, пусть он объяснит, – попросил Криспиан.
Наступила тишина, Криспиан даже прижал ладонью струны лютни. Сэм медленно опустился на стул, и Фрэнсис спокойно продолжал:
– Верно, сэр, – Монк был сторонником Кромвеля. Но так же верно и то, что его войско – самое образцовое во всех трех королевствах. Отчасти оно стало таким потому, что оказалось изолированным в Шотландии, вдали от беспорядков, раздирающих другие армии, но и потому, что сам Монк – честный и принципиальный человек.
– И чрезмерно тщеславный, – добавил Сэм. – Вторгаться в собственную страну, подобно... подобно французу – во главе армии завоевателей...
– Нет, сэр, прошу прощения. Это не тщеславие. Монк не ищет славы для себя, он хочет помочь стране и народу. Он поддерживал Кромвеля только потому, что верил в его правоту и надеялся создать сильное и справедливое правительство. Теперь же он желает восстановить порядок и разделить власть, оставшуюся после смерти Кромвеля. Со своим войском он захватит Лондон, отбив его у Ламберта, и созовет свободный Парламент.
Свободный Парламент! Эти слова прозвучали в тишине комнаты, как песня. Сколько же времени прошло с тех пор, как в Англии был такой Парламент?
– Но удастся ли ему сделать это? – после минутного молчания поинтересовался Сэм. – Даже Кромвель при всей своей власти не решился на такой шаг.
– Теперь другие времена, – ответил Фрэнсис. – Народ устал от правления солдат, ему надоели фанатики и проповедники, черные и красные плащи, беспорядок и бесправие. Свободный Парламент направит в нужное русло его стремления и желания.
– Свободный Парламент мог бы вызвать в Англию короля, – спокойно добавил Криспиан.
Как по сигналу, в этот момент пламя разгорелось ярче, взметнувшись вверх. В его золотистом отсвете Сэм оглядел лица собравшихся в комнате и увидел, что все они одержимы одной и той же мыслью.
– А Монк согласится на это? – спросил Сэм.
– Не знаю, – покачал головой Фрэнк. – Он никогда не говорил об этом. Полагаю, он хочет большего, чем просто узаконенное правительство. Но если Парламент пожелает вызвать короля, Монк не осмелится протестовать.
– Ну, ладно, – наконец проговорил Сэм. – И что же ты хочешь от меня? Хотя, как мне кажется, я уже догадываюсь...
Фрэнк с жаром проговорил:
– Сэр, генерал Монк подтягивает войска к границе. Он отстраняет от командования всех подозрительных офицеров, проверяет людей и наводит строгий порядок, а теперь еще создает дополнительный полк в своем лагере у Голдстрим, возле самой границы. Это будет лучший полк его армии, и он созывает добровольцев. Я собираю своих людей, чтобы присоединиться к Монку, и приехал просить вас сделать то же самое.
Сэм улыбнулся и кивнул:
– Так вот оно что! Я так и думал. Ты ведь знаешь, что мои люди сражались с Монтрозом за короля. Как же я могу просить их пойти с Монком и воевать за Парламент?
– Это уже другой Парламент, отец, – воскликнул Криспиан.
– Мои люди тоже сражались за короля, – напомнил Фрэнсис. – Отцы многих из них погибли на Марстоне, вместе с моим отцом.
– И как же ты объяснишь им? – поинтересовался Сэм.
– Я уже объяснил, что Парламент восстановит права тех, кто не принял республику. Права монархистов тоже будут восстановлены.
Сэм перевел глаза со смуглого, мужественного лица Фрэнка на оживленного и возбужденного Криспиана. Криспиан надеялся возглавить отряд, собранный отцом. Неужели он мог отважиться на долгий поход в разгар зимы – Криспиан, который так любил покой и уют, чье полное тело постоянно нежилось у камина, как только выпадал снег? Анна, не отрываясь, смотрела на пляшущие языки пламени в камине. Она не желала выдавать свои чувства, но поскольку многие члены ее семьи погибли, сражаясь за короля, она явно желала восстановить их права. Сэм принял решение.
– Хорошо, Фрэнк, я спрошу своих людей, но не смогу отправить их насильно. Если кто-нибудь из них пожелает присоединиться к твоему отряду, я охотно отпущу их.
– Благодарю, сэр. А вы сами? Сэм покачал головой.
– Прошло уже немало лет с тех пор, как я воевал, и нога причиняет мне немало хлопот даже дома. Но я могу предложить тебе в качестве лейтенанта своего сына, если он не против.
Фрэнк широко улыбнулся и взглянул на Криспиана, который вскочил, слегка побледнев.
– Вы отпускаете меня? Я могу уехать с Фрэнком? О, благодарю вас, отец!
Схватив Сэма за руку, Криспиан благодарно пожал ее, и на его лице отразилась такая неподдельная радость, что Сэм почувствовал прилив любви к сыну – такой сильной любви, которую не испытывал с тех пор, как Криспиан был ребенком. Юноши завели оживленный разговор о своих планах, а Сэм с удовольствием наблюдал за ними. Он был настолько поражен радостью Криспиана, что пропустил тень недовольства, промелькнувшую на лице Анны, впрочем, быстро исчезнувшую.
...Генерал Монк принял их в своей квартире в маленьком приграничном городишке Голдстрим. Это был приземистый человек с живым, свежим лицом и такой короткой шеей, что казалось, будто его голова сидит прямо на плечах. Очевидно, в юности генерал был весьма привлекательным. Он поднял голову, когда вошли двое юношей, и оглядел их непроницаемыми темными глазами. Генерал был скрытным человеком, обычно его лицо не выражало никаких чувств.
Увидев генерала, Криспиан отступил назад, искренне радуясь тому, что может предоставить право вести разговор Фрэнку. Из-за погоды им понадобилась целая неделя, чтобы добраться сюда из Тодс-Нов через Редесдейл и перевал в Чевиотских горах, а потом спустившись через Джед и Тевиот в долину Твида. Эта неделя совершенно изменила Криспиана. Он обнаружил, что довольно трудно не отставать от других, проводить долгие часы в седле, не жалуясь при этом, терпеть холодный неуют ночных лагерей и принимать разумные решения. В первый же день пути его ноги и руки оказались обмороженными и причиняли мучительную боль; на третий день Криспиан с трудом мог вскарабкаться в седло, все его тело болезненно ныло, требуя привычного покоя.
Несмотря на это, он старался терпеть, поглядывая на своего мужественного кузена и подавляя невольные стоны боли из желания не подводить Фрэнка. Заветной мечтой Криспиана теперь было достигнуть Голдстрима, где, вероятно, можно будет где-нибудь выспаться и передохнуть неделю-другую, обедая и ужиная в привычное время. Однако в городе их сразу же остановил патруль, и Фрэнк потребовал немедленной встречи с генералом; когда он попросил Криспиана сопровождать его, последний только распрямил ноющую спину и, прихрамывая, двинулся следом. И вот теперь они оказались лицом к лицу с человеком, который командовал единственной действующей армией в королевстве. Криспиан счел этого человека отвратительным, но его восхищение Фрэнком достигло немыслимых высот, когда тот выпрямился и спокойно проговорил:
– Генерал, мы привели вам двадцать человек, жителей приграничных мест. Мы хотим присоединиться к вашему походу на Лондон.
Монк равнодушно изучал обоих.
– Ваше имя, сэр, – наконец проговорил он. Фрэнк подтянулся.
– Генерал, я – Фрэнсис Морлэнд из Тодс-Нов, мой отец был в отряде «белых плащей» лорда Ньюкасла. Он погиб в битве у Марстона. Это мой кузен Криспиан Симондс, отец которого сражался в том же отряде.
Даже если сказанное удивило или обрадовало Монка, он не выказал этого.
– «Ягнята Ньюкасла», так? – переспросил он. Быстро оглядев Криспиана, он вновь обратил взгляд на Фрэнка. – Не в первый раз слышу имя Морлэнда. – Я был генералом лорда Кромвеля. Как семья отнеслась к вашему желанию присоединиться ко мне?
Фрэнк шагнул вперед.
– Сэр, я думаю, что нет смысла продолжать вражду. Семья полностью одобряет мои действия.
– Ваша семья – известные роялисты, – решительно заявил Монк.
– Генерал, я слышал... то есть мы слышали...
– На слухи нельзя полагаться, мастер Морлэнд, – перебил Монк. – Я отправляюсь в Лондон, чтобы восстановить свободный Парламент, и ничего более. Я не роялист. Меня не волнует престолонаследование, законность и божественное право. Я борюсь за порядок, мир и закон; мое единственное желание – иметь сильное и справедливое правительство. Поверьте мне, мастер Морлэнд, я бы вручил бразды правления и серому ослу, если бы знал, что это принесет Англии мир и порядок.
– Да, сэр, – решительно сказал Фрэнк.
Монк вертел в пальцах перо, отсутствующим взглядом наблюдая за его движением. У него оказались удивительно тонкие и красивые руки. Наконец он поднял глаза.
– Вы еще хотите присоединиться ко мне после всего того, что было сказано?
Фрэнк понял, что они приняты, и радость оживила его лицо.
– Да, сэр, с удовольствием!
– Отлично. Добро пожаловать к нам. Завтра ваш отряд начнет учения. Мой секретарь просмотрит список вашего отряда.
Кивком головы генерал отпустил их. На улице юноши от радости пожали друг другу руки.
– Когда он упомянул про роялистов, я уже решил, что он отошлет нас, – произнес Криспиан. – Клянусь Святой Девой, он стреляный воробей, так ведь?
– Я уверен, что в глубине души он такой же роялист, как и мы, но слишком осторожен, чтобы сказать об этом, пока он не поймет, откуда ветер дует. Как бы там ни было, Крисп, мы здесь, и это главное. А теперь пора подумать о том, где нам разместиться, – он усмехнулся и хлопнул кузена по спине. – Что скажешь насчет горячей ванны? Если только таковая найдется в Голдстрим.
– Господи, да если здесь имеется такая роскошь, я ее носом учую! – воскликнул Криспиан, – а потом...
– Что-нибудь съедим! – закончил за него Фрэнк. – Ты совсем отощал, кузен, и разве это дело? В конце концов, впереди у нас долгий поход на юг.
– Не надо! – застонал Криспиан. – При слове «поход» все мои кости мгновенно начинают ныть – каждая на свой лад. Внутри меня настоящая полифония боли!
На следующее утро они приступили к занятиям, а второго января 1660 года вся армия Монка, численностью превышающая семь тысяч человек, покинула лагерь и пересекла Твид, начиная первый этап похода на Лондон.
Пока они шли по северным землям, никто не оказывал сопротивления – наоборот, к армии каждый день присоединялись новые отряды. К тому времени, как армия достигла Йорка, где должна была встретиться с огромным войском лорда Фэрфакса, всем стало ясно: что бы ни говорил Монк, никто не поверил, что он не собирается звать в Англию короля. В каждом отряде, в каждом попутном постоялом дворе вовсю обсуждали это. Люди говорили, что Монк состоял в переписке с королем больше года, а когда пришла весть, что король Карл перевел свой изгнанный двор в Бреда, в Нидерланды, все решили, что это было сделано по совету Монка для того, чтобы король оказался поближе к Англии. В тавернах люди открыто пили за здоровье короля, чего не делали уже лет десять; в некоторых церквях священники и прихожане возносили молитвы за его величество. Обнаружилось, что множество безымянных постоялых дворов носят название «Королевская корона», и в каждой деревушке на ветру трепетало по крайней мере одно знамя с ярко размалеванным и приукрашенным портретом короля, которого не видел еще никто из его подданных.
На подступах к Лондону армия замедлила свое движение и проявила осторожность, поскольку войско Ламберта, хотя и почти развалившееся, представляло собой значительную силу; каждый день вперед высылались разведывательные отряды. Но когда Монк подошел еще ближе к столице, стало ясно, что Ламберт не решится выступить против него, чтобы не началась новая гражданская война. К тому времени в Англии пролилось уже достаточно крови, и кроме того, день ото дня становилось все очевиднее, что народ на стороне Монка и ожидает возвращения короля с нетерпением, доходящим почти до неистовства. Все те, кто осмеливался выражать свое недовольство, крепко рисковали; поэтому когда третьего февраля армия Монка наконец-то вошла в Лондон, ей не только не препятствовали, но устроили торжественную встречу.
