Текст книги "Черный жемчуг"
Автор книги: Синтия Хэррод-Иглз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)
Когда час спустя к ней вошла Берч, Аннунсиата все еще неподвижно сидела в темноте, не зажигая свечи.
– Миледи, как, вы все еще здесь? – спросила Берч, подходя к ней. Аннунсиата не ответила, и когда Берч осторожно прикоснулась к ней, то обнаружила, что она дрожит всем телом, как перепуганное и загнанное в угол животное. – Вы замерзли, миледи, – решительно заявила горничная. – Я прикажу согреть воду – ванна поможет вам. Думаю, уже достаточно прохладно, чтобы затопить камин в спальне. Вставайте, я помогу вам дойти до вашей комнаты.
Аннунсиата медленно поднялась и позволила Берч отвести себя в спальню, двигаясь так осторожно, как будто ее не слушались ноги. Берч сочувственно поглядывала на хозяйку, пытаясь приписать ее слабость какой-либо причине.
– Вечер был слишком утомительным для вас, тем более сразу после родов, – проговорила Берч. – Примите ванну и сразу ложитесь в постель, я принесу вам ужин. Я сообщу его светлости, что вы будете ужинать одна.
При упоминании о муже Аннунсиата слегка оживилась. Она медленно повернулась к Берч, и ее глаза заблестели, как при лихорадке.
– Он сказал, что надо принять правила – хорошо. Он проглотит такую же пилюлю, и мы еще увидим, придется ли она ему по вкусу.
Вскоре их размолвка стала известна решительно всем. Чета Баллинкри вела себя друг с другом крайне корректно, на людях в их отношениях не было ни малейшего намека на разрыв. Однако придворные леди и джентльмены пристально наблюдали за ними, подмечая все своими блестящими от возбуждения, удивления и злорадства глазами, и втайне заключали пари о том, что произойдет дальше. Лорд Баллинкри, как считали они, заведет возлюбленную – и пара особенно смелых знатоков намекали на леди Каслмейн, которая никогда не была верной королю. Но леди Баллинкри – целомудренная недотрога, ненакрашенная отчужденная леди Баллинкри, – что будет с нею? Первые щеголи двора уже начали чистить перышки, гадая, кому из них удастся успешно провести штурм огражденного сада.
Прежде всего ее светлость стала проявлять признаки возбужденного веселья. Не считая короткого перерыва, связанного со смертью королевы Елизаветы в феврале, зимний сезон при дворе протекал довольно гладко; чету Баллинкри приглашали повсюду и везде их встречали – иногда вместе, иногда поодиночке, и сами супруги устраивали вечеринки, балы, званые обеды и развлечения различного рода. Отчасти из любопытства, отчасти просто потому, что Баллинкри славились умением развлекать гостей, никто не отказывался от приглашения. Супруги швыряли деньги на ветер, их ужины отличались изысканностью, вино текло рекой из неисчерпаемых погребов; костюмированные балы, любительские спектакли и балеты были впечатляющими и роскошными. И несмотря на пристальное наблюдение, никто не мог определить, есть ли любовник у леди Баллинкри – даже тс, кто некогда верил в то, что любовником Аннунсиаты является король, теперь неохотно расставались с этой мыслью, ибо король продолжал относится к ней с той же самой братской нежностью, что и прежде. В мае в Англию прибыла невеста короля, принцесса Екатерина из Браганзы, и король вместе с принцем Рупертом отправились в Портсмут встречать ее. Когда принцесса появилась в Лондоне, придворными было устроено множество развлечений, достойных и роскошных, чтобы почтить новую королеву, и на приемах каждый новый хозяин и хозяйка изо всех сил старались превзойти предыдущих.
Леди Баллинкри, только что назначенная первой леди королевской опочивальни, не отставала от других, и весь двор с нетерпением ждал, что она придумает еще более изысканную забаву, чем чета Бэкингемов. Однако еще из прошлого опыта было известно, что леди Баллинкри никогда не следует чужому примеру. Вместо того чтобы устроить еще один бал или званый обед, она заказала представление «Торжественной мессы» Вильяма Морлэнда в соборе Святого Павла – там, где, по семейному преданию, месса и была задумана. Любовь короля к музыке и его желание восстановить давние музыкальные традиции церкви, запрещенные при правлении республиканцев, побудило его с радостью принять приглашение. Зрелище было благопристойным и великолепным, в нем участвовали лучшие актеры того времени, а позже вечером Аннунсиата задумала устроить интимный вечер в собственном доме для избранных гостей. На вечере предполагался изысканный ужин и частное представление балета Вильяма Морлэнда «Тезей и Ариадна», костюмы для которого обошлись более чем в тысячу фунтов.
– Ну, леди, на этот раз вы отличились, – воскликнул Хьюго, когда получил ответы на приглашение от герцогов Йоркских. – Никто при дворе не в состоянии перещеголять вас, ибо у кого еще предки увлекались сочинением песнопений для англиканской церкви? Ваш успех запомнится во веки веков. Все придворные начнут копаться в семейных архивах, разыскивая художника или хотя бы поэта – я слышал, что леди Карнеги собирается устроить чтение виршей своей прапрабабушки, собрать оркестр из сорока скрипачей и поставить балет евнухов в золоченых одеждах.
Аннунсиата расхохоталась – Хьюго всегда умел вовремя рассмешить ее – и он с любопытством взглянул в ее сторону. Совсем недавно Аннунсиата стала вести себя по отношению к нему с вежливым вниманием, однако Хьюго чувствовал неладное и гадал, что задумала его жена. Аннунсиата выглядела очень мило, сидя за своим маленьким письменным столом и распечатывая письма; солнце из открытых окон освещало розовые бутоны, приколотые к ее волосам, легкий ветер играл тонкой белой муслиновой оборкой ее утреннего платья и вздымал листы бумаги так, что Аннунсиате пришлось посадить сверху Шарлеманя вместо пресс-папье. Щенок вздохнул, уткнул морду в передние лапы и задремал на майском солнышке.
– Что вы задумали, Аннунсиата? – внезапно спросил Хьюго. – Чего вам еще не хватает?
Она подняла глаза, в которых светилось неподдельное удивление.
– Того же, чего не хватает всем – богатства, хорошего положения для себя и своей семьи. Ричард хотел бы стать посланником. Он получил титул рыцаря, но почему бы ему не быть баронетом? И кое-что для Ральфа – при моем теперешнем положении самое время помочь родственникам. Король обожает меня.
Хьюго нахмурился.
– Знаю. Это давно уже всем известно. И все эти жертвы ради вашей семьи?
Аннунсиата мило улыбнулась.
– Старые слухи давным-давно забыты, мой дорогой. Конечно, откуда вам знать о родственных отношениях – ведь у вас нет родни. Прошу меня простить, у меня так много дел, к тому же днем я должна быть у королевы, – она поднялась, подхватила Шарлеманя и вышла, шурша юбками, на ходу зовя Берн помочь переодеться.
Хьюго остался стоять у стола, нахмуренный и угрюмый, затем взял последнее распечатанное Аннунсиатой письмо и бегло просмотрел его. Письмо было от Эдуарда – короткое сообщение, что он вскоре должен появиться в Лондоне с докладом канцлеру и будет рад засвидетельствовать свое почтение Аннунсиате. Лицо Хьюго прояснилось – Эдуард! Как давно они не виделись! Было бы чудесно встретиться с другом – это на время прогонит все беспокойство о жене.
Аннунсиата любила писать письма, и Руфь часто привозила их в замок Морлэндов, чтобы почитать Ральфу, Арабелле и Элизабет, которые с нетерпением ждали таких случаев. Ральф слушал с изумлением и гордостью длинные повествования о продвижении Аннунсиаты в свете и часто говаривал, что ему пора съездить в Лондон, проведать Аннунсиату и ее мужа.
– Хотя я уверен, он покажется мне недостойным Аннунсиаты, – добавлял Ральф.
Арабелла и Элизабет с удивлением слушали рассказы об ином мире, который казался выдуманным по сравнению с реальностью замка Морлэндов, овец, домотканых одежд и земледелия.
Этой весной Ральфу было особенно необходимо ободрение, и письма Аннунсиаты давали ему короткую передышку среди забот. За странной теплой зимой последовала череда проливных дождей, из-за которых на время пришлось отложить пахоту, а это, в свою очередь, означало неважный урожай; из-за сырой погоды могла погибнуть большая часть новорожденных ягнят и учащались случаи падежа взрослого скота. Но все это ничего не значило по сравнению с тревогами за сына Ральфа, Эдуарда.
За зиму все дети успели переболеть простудой, но и после того, как они выздоровели, Эдуард продолжал кашлять – мучительно, подолгу, едва переводя дыхание и ослабевая с каждым приступом. Арабелла кутала и лечила его, давала ему мед, чтобы прогреть горло, смазывала язык патокой – старинным снадобьем тех мест – чтобы избавить от изнуряющего кашля, но мальчик оставался бледным и худым, окончательно потеряв аппетит. На его девятилетие в январе 1662 года Ральф решил устроить большой праздник. Однажды утром мальчика с завязанными глазами вывели во двор, и когда повязку сняли, перед ним стоял Эдмунд, держа за повод гнедого жеребца-трехлетку.
Эдуард просиял и ошеломленно переводил глаза с отца на подарок. Ральф улыбался, радуясь восторгу сына.
– Тебе уже пора иметь настоящего коня, а не пони, – заметил он. – Его зовут Торчлайт. Его хорошо выездили, так что ты можешь ездить верхом в школу и куда только пожелаешь.
– О, папа! – только и мог произнести Эдуард. Эдмунд молча подпрыгивал на месте. Торчлайт оказался на удивление спокойным, только вдруг потянулся и притронулся губами к странным светлым волосам мальчика, которые солнечный свет делал поразительно похожими на солому.
– Ну, Друид, не стой как вкопанный! – воскликнул Эдмунд. Друидом прозвали Эдуарда, потому что дети считали его «скучным, как дольмен», и Эдмунд считал своим долгом расшевелить брата. – Попробуй проехаться на нем. Он неплохо выглядит – хотел бы я посмотреть, как он пойдет галопом! Папа, можно взять седло?
– Гидеон сейчас принесет его, – ответил Ральф, кивнув одному из грумов, который прошел в конюшню и вернулся с блестящим новеньким седлом и уздечкой. – Будь поосторожнее с уздечкой, Эдуард, и не спеши – Торчлайт еще молод и должен многому научиться.
Эдмунд слегка отодвинулся от влажных мягких губ коня и заметил:
– Если он будет так же терпелив, каким был с нами мистер Ламберт, то ему придется бить коня каждые пять минут.
С тех пор оба мальчика подолгу ездили верхом на молодом жеребце, строго распределяя время, как они делили все между собой – на совершенно равные части. Когда в школе вновь начались занятия, мальчики довольно часто прогуливали их, ссылаясь на более важные дела. Хотя Ральф делал вид, что сердится на них, он был рад, что сыновья проводят так много времени на свежем воздухе, ибо твердо верил в пользу прогулок и надеялся, что это сможет улучшить аппетит Эдуарда и вновь сделать его крепким и загорелым. Однако мальчик худел день ото дня, и к февралю, когда погода стала сырой и ненастной, на жеребце обычно восседал Эдмунд, а Эдуард только смотрел ему вслед, стоя под деревьями. Арабелла жаловалась, что одежда у мальчиков постоянно сырая, и просила, чтобы Ральф запретил им бродить под дождем.
– Как же Эдуард избавится от кашля, если вы позволяете ему целыми днями ходить в мокром? – сетовала она, растирая провинившимся мальчишкам головы полотенцем так решительно, что они не сдерживали возмущенные вопли. В конце концов прогулки были запрещены в ожидании более теплой погоды, а пока Гидеон прогуливал коня своего молодого хозяина.
В марте появилась первая молодая травка, а Эдмунд как-то нехотя признался отцу, что Друид почти все ночи не спит, ворочаясь, вздыхая и часто кашляя. По утрам на Эдуарда находило оцепенение, под его глазами появились темные круги от бессонных ночей, и Ральф начинал тревожиться. Но вечерами мальчик чувствовал себя лучше, был резвее и возбужденнее, на его щеках проступал легкий румянец. В такие минуты у Ральфа вновь появлялась надежда на лучшее. Однако накануне Пасхи всем, кроме Ральфа, стало ясно, что с ребенком неладно.
После Пасхи Арабелла сама начала трудный разговор.
– Эдуарду не следует ходить в школу.
– Почему же? – спросил Ральф. Арабелла с жалостью взглянула на него.
– Ральф, он очень болен. Теперь он едва может сесть верхом. Эдмунд говорит, что в школе он почти все время дремлет.
– Эдуард всегда был лентяем, – попытался пошутить Ральф, но его губы побелели. – Как только потеплеет, ему снова станет лучше.
– Вы же знаете, чем он болен, – заметила Арабелла.
– Нет! – воскликнул Ральф. – Это всего лишь кашель, обычная простуда.
– Он не может ходить в школу, – настойчиво повторила она.
– Хорошо, – сдался Ральф. – Пусть побудет дома, пока не поправится.
В первый день занятий в школу отправились только Эдмунд и Ральф-младший, но к обеду Эдмунд вернулся и долго сидел вместе с братом в розарии, и поскольку его никто не видел, Ральф вернулся в школу один. Мартина и малышку держали в стороне от больного, и вся семья собиралась только за обедом. Один Эдмунд не желал надолго оставлять брата.
Вначале Ральф торжествовал, видя, что его предположение подтвердилось. Поскольку Эдуарду не приходилось теперь каждый день ходить в школу, он слегка оживился. Мальчик гулял в саду, болтал с Эдмундом, играл со щенками Ферн, читал, научился играть в карты, а по вечерам подолгу засиживался с лютней в руках. Он по-прежнему почти ничего не ел, однако его лицо быстро загорело под солнцем и стало казаться здоровее, и хотя по утрам Эдуард продолжал чувствовать вялость и слабость, вечерами он становился оживленным, почти здоровым на вид, охотно участвуя во всех вечерних играх и развлечениях.
Наступил апрель, и временное улучшение закончилось. Стало ясно, что оживление ребенка по вечерам носило лихорадочный характер; он таял на глазах, и вскоре уже никто не надеялся, что мальчик поправится. Он проводил с Эдмундом целые дни, но подолгу молчал, держа брата за руку и будто боясь, что их разлучат силой. Эдуард просил брата прогулять жеребца, но тот отказывался, опять предоставляя это дело Гидеону. Однажды в конце апреля Клем вынес Эдуарда во двор и посадил на табурет в солнечном углу, спиной к нагретой солнцем кирпичной стене дома, где мальчик мог наблюдать беготню слуг. Ферн со своими толстыми, пушистыми щенками пришла и улеглась у его ног. Пара голубей ворковали на карнизе, Эдмунд сидел рядом, положив голову на колени брата. Внезапно Эдуард заговорил:
– Ты веришь в царство небесное, Эдмунд? То есть, я хочу сказать, в самом ли деле оно существует?
– Конечно, – ответил потрясенный Эдмунд. – Но почему ты спрашиваешь? Разве ты этому не веришь?
– Не знаю. Иногда здесь бывает так хорошо, что я не могу себе вообразить лучшее место, – он взглянул на собственную руку, лежащую на коленях рядом с головой Эдмунда. Рука была белой, худой, почти прозрачной, как тень ветки. У Эдмунда руки были сильными и загорелыми, солнце блестело на тонких золотистых волосках ниже локтя. Эдуард закрыл глаза, чтобы сдержать слезы. Ферн вздохнула и улеглась на бок, а два щенка подобрались к ее животу, пытаясь отыскать соски. Эдуард открыл глаза, и мальчики переглянулись.
– Эдмунд, я хочу, чтобы Торчлайт стал твоим, когда я умру. – Эдмунд не ответил, но его губы так задрожали, что мальчику пришлось прикусить их, чтобы остановить дрожь. – Если бы отец Ламберт был здесь! Он мог бы все объяснить, он всегда говорил так, как будто знал наверняка...
Эдмунд понял, о чем думает его брат.
– Конечно, ты попадешь на небеса, Друид, и будешь рядом с мамой, и... – он не смог продолжать. Эдуард кивнул.
– Ты не хочешь попросить Гидеона вывести нашего коня во двор? Мне бы хотелось увидеть его.
– Конечно, – Эдмунд вскочил. – Я подведу его прямо к тебе, и ты дашь ему соль, – мальчик побежал через двор, и щенки кинулись за ним, думая, что начинается игра. Гидеон дал Эдмунду соли, отвязал Торчлайта и передал мальчику повод. Тот осторожно вывел жеребца из полумрака конюшни на солнечный двор, где сидел Эдуард. Копыта жеребца громко стучали по булыжнику, по земле тянулась тень. Эдмунд остановился перед братом и хотел пересыпать ему в руку соль.
– Дай ему ее, Друид, – произнес он. – Торчлайт полижет соль, и станет еще сильнее. Протяни РУКУ.
Эдуард не шевельнулся, и хотя его глаза были открыты, казалось, он ничего не видит. Минуту Эдмунд в недоумении смотрел на брата, а потом его ноги задрожали и рот приоткрылся в беззвучном крике. У ног Эдуарда спала Ферн, вяло отгоняя хвостом мух; уставший от ожидания Торчлайт тронул губами голову Эдмунда и ударил копытом по камню.
Еще долго Аннунсиата лежала, испытывая недоумение, почти смущение; Эдуард осторожно перекатился на спину. Он притянул ее голову к себе на плечо и нежно поцеловал, отводя волосы с влажного лба почти материнским жестом. Аннунсиата испустила долгий прерывистый вздох, и Эдуард сильнее прижал ее к себе.
– Ты прелесть.
– Это было совсем по-другому, – наконец проговорила она.
– По сравнению с чем? – с улыбкой переспросил он. – С тем, что ты себе представляла? Разве ты думала об этом, Нэнси, несколько лет назад, когда кокетничала со мной в Йоркшире?
– Не совсем, – протянула она. – Не знаю, впрочем. Я никогда не думала о таком…
– Знаю. А я думал. Все случилось точно так, как я себе представлял – ни малейшей разницы, если не считать, пожалуй, того, что в действительности все оказалось намного прекрасней, – увидя, что она пытается повернуть голову, Эдуард приподнялся и взглянул Аннунсиате в глаза. Она выглядела такой смущенной, явно не знала, как себя вести, и Эдуард успокаивающе улыбнулся.
– Ну, так что же было по-другому? Аннунсиата смутилась. Она имела в виду различие между любовью Эдуарда и Хьюго. Теперь она обнаружила, как отличается любовь опытного мужчины. Они с Хьюго любили друг друга, и все было замечательно. Но с Эдуардом все было отлично по совершенно другим причинам. Вместо ответа она спросила:
– Ты любишь меня, Эдуард?
Он тихо засмеялся – Аннунсиата почувствовала, как приподнимается его грудь.
– Ты спросила это совершенно по-женски, моя дорогая. А как ты считаешь?
– Не знаю. Если бы вместо тебя был кто-нибудь другой... Но про тебя я ничего не могу сказать. Когда-то я была уверена, что ты влюблен в меня – ты ведь так настойчиво пытался отбить меня у Кита. Но теперь...
– Вероятно, у нас с тобой совершенно разные представления о любви, – заметил Эдуард. – Знаешь, за всю свою жизнь я любил только одну женщину.
– Кого? – спросила Аннунсиата, в первую очередь думая о себе. – Это была Мэри?
– Мэри? Боже милостивый, как это могло прийти тебе в голову? Нет, Нэнси, милая моя, это была не Мэри. Ты не знаешь, или, вернее, не помнишь ее.
– Мы с ней встречались? Эдуард кивнул.
– Давно, когда ты еще была совсем малышкой. Она нахмурилась.
– Так это была твоя мать? – Он кивнул. – Но ведь это совсем другая любовь?
– Конечно, другая, – подтвердил Эдуард. – А теперь мне пора идти, милая, пока не вернулся Хьюго.
Он поцеловал ее в бровь и выбрался из постели. Аннунсиата наблюдала, как медленно он разбирает смятый ворох своих вещей. Его тело очень приятно на вид, думала Аннунсиата, – хорошо сложенное, ловкое и очень сильное, с гладкой шелковистой кожей. Хьюго был смуглым и волосатым – совсем другим. Аннунсиата вспомнила, как приятно проводить пальцами по гладкой коже.
– Эдуард!
– Да, Нэнси?
– Хьюго твой лучший друг, правда? Ты любишь его?
– Конечно, – Эдуард перестал одеваться и удивленно взглянул на нее, как будто зная, о чем она думает, прежде чем она сама поняла собственную мысль.
– Тогда почему же... Я хочу сказать, почему ты не противился? Ведь он бы осудил тебя?
– Разумеется, осудил – только ведь ты не собираешься признаваться ему, и я тоже.
– Почему же ты сделал это, зная, что поступаешь дурно?
– Ты хочешь знать, почему он спит с другими женщинами, если любит тебя? – спросил Эдуард. Аннунсиата кивнула. Эдуард присел на край постели и поцеловал ей обе руки. Его серые глаза казались очень ясными, как весенние ручьи. – Не думаю, что он делает это тебе назло, дорогая. Для него подобные поступки не имеют значения – так уж он воспитан. Вероятно, всякая любовь может быть оправдана. В конце концов, ты же сама занималась со мной любовью назло ему?
– Нет, – нахмурясь, ответила Аннунсиата. – Сначала я думала об этом, но все равно не была уверена, а теперь...
Эдуард улыбнулся.
– Твоя честность способна обезоружить любого. Именно за это я люблю тебя. Да, девочка, я люблю тебя. И теперь докажу это, уехав прежде, чем нас кто-нибудь застанет вдвоем, – он поднялся и быстро оделся, вновь наклонился поцеловать ее на прощание. – Я пробуду здесь целую неделю, Нэнси. Могу ли я вновь увидеться с тобой?
– Конечно. Приходи завтра. Хьюго утром уйдет играть в теннис и останется обедать в компании своих друзей. Ты придешь?
– Да, – пообещал Эдуард. – Могу ли я надеяться повидаться с вами, когда я в следующий раз буду в Лондоне, миледи?
В ответ Аннунсиата рассмеялась, а Эдуард шутливо поклонился и ушел. Шарлемань визгливо залаял ему вслед.
На протяжении целой недели они встречались каждый день, дважды Эдуард ужинал с Аннунсиатой и Хьюго, и Аннунсиата почувствовала радость, когда сидела за столом, почти касаясь ногой колена своего любовника и стараясь ничем не выдать, что между ними что-то есть. Аннунсиата начинала понимать, почему все придворные дамы обожают любовные интриги и заводят любовников. В конце недели Эдуард вернулся в Йоркшир, к своим обязанностям. В июне Аннунсиата обнаружила, что она снова беременна.
