Текст книги "Кингсблад, потомок королей"

Автор книги: Синклер Льюис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 25 страниц)

53

Эпидемия увольнений продолжалась, но не все было худо для Израиля в земле Египетской. Нашлись среди ветеранов такие, которые утверждали, что если человек мог идти с ними на смерть в Европе, он может сесть с ними за стол в Миннесоте, и их усилиями Фил Уиндек был избран в Американский легион.

Однако они проявляли меньше сочувствия, чем проявили бы в подобных обстоятельствах их отцы. Тридцать лет назад казалось, что неграм кое в чем удалось добиться своего, – вероятно, потому, что добивались они гораздо меньшего. В то время они требовали только крыши над головой, солонины на обед и чтобы их не линчевали. Теперь они требовали всех человеческих прав, и те же белые, которые, умиляясь собственной добротой, давали им миску холодной картошки, отнюдь не склонны были дать им место у станка или у избирательной урны и ворчали: «Избаловали мы их. Нужно стукнуть этих обезьян по голове, не то они, чего доброго, заявят, что могут работать не хуже нас». Никогда еще агитация в пользу негров не была связана с таким риском, но зато каждая удача была действительно победой человеческого достоинства, а не розовым бантом, нацепленным на кандалы.

Нийл мог бы порадоваться скромным лаврам Фила Уиндека – он не знал, как мало они прельщали самого Фила, – но Нийла мучили домашние неурядицы. Вестл так успешно подвизалась у Тарра, что с полным основанием стала считать себя не скромной помощницей мужа, а женщиной, самостоятельно делающей карьеру в «искусстве коммерции», как она выражалась. Из приятной молодой дамы она превращалась в человека. Она с увлечением сообщала Нийлу свои планы: после рождения Букера Т. она наймет няню, а сама станет у Тарра агентом по закупкам или заведующей отделом, у нее будет свой кабинет, командировки в Нью-Йорк в салон-вагоне, шикарные номера в отелях, деловые обеды.

«Может, она когда-нибудь откроет и собственное дело, а меня, как цветного, возьмет к себе швейцаром. Хорошо ли я поступаю, что не расстаюсь с ней? Может быть, отказаться от этого дома, от этой жизни? Сумею я прожить один? Сумею я выучиться чему-нибудь, чтоб быть независимым, хотя бы как Шугар Гауз? Что ж, уйти? Я уйду, если так будет лучше для нее».

Но это самоотверженное решение не вспомнилось ему, когда он спустя несколько дней застал дома интересную картину: Мортон Бихаус при поддержке Оливера и сестры Вестл, приехавшей из Дулута, делал последнюю попытку спасти свою несчастную дочь.

– А-а, Нийл, добрый вечер. Садитесь, – сказал Мортон Нийлу, хозяину дома. – Нам сегодня предстоит выполнить тяжелую обязанность, но, хотя вы и доказали, что вам не хватает чувства ответственности, я верю в ваши добрые намерения. Вы, как нам кажется, не понимаете, в каком позорном положении оказались по вашей милости Вестл и Бидди.

Вестл слушала молча. То ли она была согласна с отцом, то ли обещала не перебивать.

– Если бы вы это понимали, – продолжал Мортон, – вы приняли бы меры, чтобы немедленно с этим покончить. В том, что вы цветной, они не виноваты, так с какой же стати им за это страдать?

Нийл изумился:

– По-вашему, я должен просить, чтоб они ушли от меня?

Дядя Оливер не выдержал и вмешался:

– Дорогой мой, а как же иначе? Сейчас еще не поздно спасти их репутацию. Но если вы будете тянуть…

– Нет.

– Что?

– Я сказал – нет. Вестл мне дороже всего; я прекрасно понимаю, что ей трудно; я не буду пытаться влиять на нее: пусть поступает по своему желанию, которое, между прочим, может не совпасть с вашим желанием. Я не на вас женился.

– К счастью! – ответил Оливер столь же неизящно.

– Но я решил, что раз я негр, то и Бидди и тот ребенок, который должен родиться, – негры, и хватит нам стыдиться этого, хватит слушать вас, белых людей.

– Так, – сказал дядя Оливер. – Понятно, – сказал дядя Оливер. – Значит, вы намерены выместить на этих двух невинных младенцах свое – мм, – ну, будем называть это печатью…

– Нет, не будем. Вы одного не хотите понять – я теперь вовсе не считаю, что они были бы счастливее на положении белых детей. Я не считаю, что мои негритянские друзья хуже такого сухаря и тупицы, как вы. Не сочтите за грубость, конечно.

– Так, так. Понятно.

Нужно заметить, что контора Оливера одно время ведала земельными делами Эйзенгерца, и Оливер был подробно осведомлен о правах на недвижимость в Сильван-парке и о так называемых «ограничительных условиях», представлявших собою джентльменское соглашение, по которому белые, покупая участок, обязывались ни в коем случае не перепродавать его негру, будь он хоть Александром Дюма или св.Августином. Во всех районах Гранд-Рипаблик, кроме Файв Пойнтс, Суид-холлоу, Кэну-хайтс и нескольких заболоченных пустырей, уже действовали эти ограничительные условия, в которых для чистоплотных и честолюбивых негров содержался намек, что, по мнению лучших представителей белой расы, им следует быть грязными, забыть о честолюбии и держаться подальше.

Был Оливер осведомлен и о деятельности организации Сант Табак и не раз обсуждал ее с Буном Хавоком и Роднеем Олдвиком, хотя никто из них официально в ней не числился.

В то воскресенье под вечер Нийл и Вестл услышали, как хлопнула входная дверь, а потом из столовой раздался громкий плач Бидди. Когда они бросились к ней, она подняла голову и сердито посмотрела на них скорбными, покрасневшими от слез глазами. Потом всхлипнула:

– Мама, миссис Стаубермейер говорит: я ниггер.

– Ой…

– Я разве ниггер?

– Не больше, чем пала и мама, – поклялась Вестл, – а ты посмотри на нас, разве мы плохие?

– Я такая, как Черный Самбо? Или как тот противный мальчишка на банке с гуталином?

– Нет, совсем не такая, как Черный Самбо. Скорее, как дядя Аш Или как Нора.

– У, они-то хорошие!

– Бидди! Ну-ка рассказывай. Что случилось?

– Я играла с Тедди и Тесси Стаубермейерами, и Тедди сказал, что я ниггер, а я сказала, что нет, а он говорит, его папа и мама все время смеются над моим папой, потому что он ниггер, и я, значит, тоже, а потом он сказал, что если я хочу с ними играть, так чтобы я разделась, а я не хотела…

– Что такое? – Нийла душила холодная злоба.

– Он сказал, и Тесси сказала: раз я ниггер, значит, я раба, а рабе полагается ходить перед своими хозяевами совсем без всего. А потом миссис Стаубермейер, она все время стояла на крыльце и слушала.

– Ах так?!

– …она сказала: нет, не надо говорить, чтобы я разделась, сегодня слишком холодно, но мне поделом, потому что мой папа очень задается, а на самом деле он всего-навсего ниггер, и она сказала, чтобы я убиралась оттуда и шла домой. Я и пошла.

Они успокоили и развеселили Бидди, прежде чем уложить ее спать, и она заявила, что будет негритянкой, как Нора Дэвис, и еще – индейской принцессой по имени Розмэри Киска Солнечный Луч. Она уже вкладывала в эти романтические фантазии увлечение, на какое ее отец не чувствовал себя способным.

Выйдя из детской, Нийл проворчал:

– Жаль, что она узнала не от нас, а от этих выродков. Пошли. Мы сейчас поговорим со Стаубермейерами.

По дороге он бросил взгляд в открытую дверь «кабинета» и заметил на стене свой любимый винчестер. Без прямой связи с происходящим он все же вспомнил, что стреляет как снайпер и что для этого вида спорта хромота не помеха.

Седрик Стаубермейер, торговец коврами и красками, не был похож на своего соседа – крепко сколоченного, решительного мистера У.С.Вандера. Он был пухлый, надутый, истеричный, но в своей неуравновешенности мог быть опасен. Увидев у своей парадной двери Нийла и Вестл – дверь была светлого дуба, с ромбовидным окошечком, затянутым изнутри кисейной занавеской, – он как будто смутился и угрюмо буркнул:

– Войдите.

Каминная полка в гостиной тоже было светлого дуба, с зеркалом, а на столе, покрытом скатертью в псевдовосточном стиле, лежала брошюрка Джета Сну да.

Миссис Стаубермейер являла собой зрелище более воинственное, чем ее муж, – это была мегера с растрепанными седыми волосами. Она стояла молча, лихо подбоченясь.

Нийл заговорил первым:

– Я не буду грозить, что пожалуюсь в полицию и все такое, но предупреждаю: если еще раз повторится то, что случилось сегодня с моей дочерью, я этого так не оставлю.

– А что же вы сделаете? – спросила миссис Стаубермейер.

Ответить на этот вызов было трудно, так что Нийл даже обрадовался, когда Седрик пронзительно заорал:

– Вы не оставите? Скажите лучше – вас самих тут не оставят. Да вы знаете, как весь район мечтает от вас избавиться? Я первый жду не дождусь. Я давно подозревал, что вы ниггер или что-то в этом роде, очень уж вы всегда ладили с жидами и с итальяшками!

Вестл сказала:

– А знаете вы, культурные христиане, что ваш сын предложил моей дочери раздеться догола?

Смех миссис Стаубермейер напоминал скрежет пилы по железу:

– О да, он в этом смысле взрослый мужчина. Стаубермейеры все развиваются рано. И разрешите сказать вам, сударыня, что мы больше не желаем видеть вашу дочь у себя во дворе, так что можете не беспокоиться!

Еще долго после этого Бидди и боялась и слегка гордилась, вспоминая свое приключение, а во сне часто вздрагивала. Слухи о происшедшем распространились среди соседей в нескольких более или менее гнусных вариантах, по которым почти всегда выходило, что Бидди вела себя крайне непристойно. Родители старались не выпускать ее за ворота и радовались:

– Слава богу, есть хоть свой двор, где она всегда сможет играть спокойно.

54

Мистер Оливер Бихаус пришел к выводу, что, поскольку в 1941 году, когда Нийл Кингсблад подписывал контракт на покупку дома, Сильван-парк уже находился под защитой «ограничительных условий», вышеозначенный Нийл Кингсблад, утаив свою принадлежность к «цветным», совершил тяжкое преступление против мистера Эйзенгерца, мистера Стопла, Законов о Здравоохранении, Конституции США, Библии и Великой Хартии Вольностей. По расчетам Оливера, его племянница Вестл должна была наконец уйти от мужа, когда он лишится не только работы, но и дома. Оливер хорошо знал налоговое законодательство, но плохо знал женщин.

Удивительно плохо знал их и еще один человек, а именно Нийл. Он решил, что раз Вестл готова вместе с ним дерзить дяде Оливеру, раз она внушает Бидди, что ее родители оба «цветные», значит, он всегда и во всем может положиться на ее преданность и поддержку.

Но однажды вечером, когда она вернулась с работы, выяснилось, что она вовсе не являет собой неиссякаемого источника терпения и любви. Она неодобрительно оглядела его и поморщилась:

– Ты, кажется, совсем перестал обращать внимание на то, как ты одет. А тебе бы нужно особенно следить за собой, если ты еще надеешься когда-нибудь получить приличное место.

– Нового костюма я себе не могу позволить, но этот я все время чищу и утюжу.

– И на галстуке у тебя какое-то пятно.

– Я не такой щеголь, как Пратт!

Это была старая семейная шутка, но Вестл продолжала наступление, даже не улыбнувшись:

– И вообще ты начал сдавать, и это меня беспокоит. Я вижу это по тому, что тебе так часто хочется уйти от меня. Ты столько времени проводишь со своими злосчастными агитаторами, вроде Брустера, – так, кажется, зовут твоего проповедника?

– Да, так, и ты это знаешь. И позволь тебе сказать, что я уделяю людям моей расы вчетверо меньше времени (что, кстати сказать, очень нехорошо), чем раньше уделял Джаду и его компании, когда играл с ними в покер или ездил на охоту и вообще коптил небо. То, что меня сейчас увлекает, тебе кажется скучным, а в моих дилетантских занятиях спортом ты видела нечто мужественное и благородное.

– И сейчас вижу. Во всяком случае, это не сравнить с митингами, на которых ты и другие такие же дураки занимаетесь переустройством мира.

– Вестл!

– Ну да, и мне это надоело, смертельно надоело. Я, пожалуй, ненадолго прилягу до ужина. Все мне надоело. И самое трудное для меня, Нийл, – это что в тебе теперь два человека: тот, за которого я выходила замуж, и негр, интересы которого мне совершенно непонятны. И кто же из них мой муж?

Потеряв надежду уследить за настроениями Вестл, он отправился за советом к матери. Стоял ясный весенний день, белые облака играли в пятнашки с солнцем, но мать его сидела над пасьянсом в комнате со спущенными шторами, – призрак женщины, бледный и туманный, как душа неродившегося младенца.

Он взмолился:

– Мама, как мне убедить Вестл, что ей живется не хуже, чем миллионам негритянских женщин?

– Боюсь, что это невозможно, милый, да ей, и правда, живется хуже, если она сама так думает. И, может быть, твой долг – после рождения маленького уговорить ее уехать от тебя, уехать как можно дальше. Ты будешь одинок – до какой степени, ты и представить себе не можешь, – так же одинок, как мы с Джоан стали из-за тебя. Но думаю, что с Вестл у тебя ничего не выйдет. Она женщина с характером. Может быть, лучше, чтобы она уехала до того, как отношения у вас совсем испортятся.

– Может быть.

К концу весны, когда с неба время от времени еще сыпался редкий снежок, припудривая сирень, цветущий миндаль и бутоны на сливовых деревьях, но листва зеленела уже почти по-летнему, тучный экс-дипломат Бертольд Эйзенгерц покинул свою флоридскую виллу и отбыл домой, словно удаляясь в изгнание.

Устремив взор на портрет с автографом его превосходительства достопочтенного сэра Реджинальда Уайдскома, кавалера ордена Михаила и Георгия первой степени, водруженный на столе красного дерева в библиотеке Хилл-хауза, сложив вместе кончики пальцев, каждый из которых был словно миниатюрной копией его холеной лысой головы, мистер Эйзенгерц слушал, а мистер Уильям Стопл разъяснял, что, продав участок Нийлу Кингсбладу, известному негритянскому агитатору, они нарушили «ограничительные условия» и посягнули на права ни в чем не повинных белых домовладельцев в Сильван-парке. То, что они не были осведомлены о расовой принадлежности этого субъекта, едва ли послужит им оправданием в глазах закона, а главное – и это много серьезнее, чем любой юридический промах, – если не будут предприняты экстренные меры, можно опасаться, как бы остальная земельная собственность мистера Эйзенгерца, еще подлежащая продаже, не упала в цене.

– Может быть, уже упала? – обеспокоился мистер Эйзенгерц.

Нет, пока еще нет, но, безусловно, упадет, ибо всем известно, что где негры, там грязь и шум, и, хотя он, мистер Стопл, свободен от предрассудков, так же как и он, мистер Эйзенгерц, все же факты остаются фактами. Не так ли?

Берти Эйзенгерц очень нежно относился к мулатке, которая два года была его любовницей, когда он состоял членом дипломатической миссии в Португалии, и вся эта тупость его раздражала, но ему нужны были деньги, ему всегда нужны были деньги для поддержания в себе непрочного убеждения, что он большой человек. И хотя он искренне любил своего Ренуара и собрание сочинений Генри Джеймса с авторской надписью, все же не следует забывать, что дедом его был Саймон Эйзенгерц, самый ловкий и беззастенчивый захватчик лесных угодий индейцев в Северной Миннесоте.

И в итоге:

Нийл получил письмо от юридической конторы, где одним из компаньонов был Родней Олдвик, с кратким приглашением зайти.

Он с опаской вошел в кабинет Олдвика, но тот непременно хотел пожать ему руку и вообще был чрезвычайно весел и мил.

– Понимаешь, Нийл, я лично считаю, что все это дело – совершеннейшая чепуха, но, к несчастью, на основании «ограничительных условий» и твои соседи и фирма бедняги Стопла могут подать на тебя в суд за обман при покупке дома, поскольку ты все время знал, что ты – ну, скажем, цветной.

Он посмотрел на Нийла ясными глазами, словно предвкушая, как тот рассердится и начнет орать, что вовсе он не «все время знал». Но Нийл, глубоко уйдя в свое кресло, молчал, и Олдвик, слегка разочарованный, добавил:

– Мистер Эйзенгерц и сейчас еще готов выкупить у тебя дом по прежней цене. Но теперь он не просто предлагает, он настаивает. Он требует, чтобы ты немедленно выехал. В конце концов что тут плохого? Купишь другой дом с другим участком, вот и все. Если ты откажешься, он будет действовать через суд, и, конечно, все судебные издержки, на какие мистеру Эйзенгерцу придется пойти, будут взысканы с тебя. А они составят не маленькую сумму. Об этом я позабочусь, ха-ха. Ну, что скажешь, дорогой? Подумай, стоит ли упираться!

– Дом мой, я его купил на законных основаниях, деньги за него выплачены, и я никуда не уйду.

– Да брось, Нийл, мы же с тобой практические люди.

– Я – нет.

– Ты отлично понимаешь, что логика и законность здесь ни при чем. Если обыватели Сильван-парка решили, что их скучнейший район должен остаться белым, как снег, они этого добьются, будь уверен, а ты будешь гораздо лучше чувствовать себя в какой-нибудь более космополитической части города. Сужу по себе.

– Я свое слово сказал.

– Да, да, мой милый, сказал. Так позволь и мне сказать тебе, что мы подадим на тебя в суд и вышвырнем тебя из дома незамедлительно. Если добром не уйдешь, тебя арестуют за неуважение к суду. Все. До приятного свидания.

Нийл пошел со своим делом к Суини Фишбергу, а это значило, что дело его правое и что он, по всей вероятности, его проиграет. Суини являл собой помесь еврея с ирландцем, коммуниста с католиком, агитатора против всяческих предрассудков со скептиком, не верящим ни в какую агитацию. Он любил поговорить с Клемом Брэзенстаром, но предпочитал охотиться в обществе Буна Хавока.

Он стал прикидывать:

– Вы могли бы бороться на том основании, что ваша принадлежность к неграм недоказуема, или на том основании, что по законам нашего штата столь незначительная примесь негритянских генов не позволяет причислить вас к неграм.

– Нет, – упрямо возразил Нийл. – Я хочу бороться против системы «ограничительных условий» в целом. Мы докажем, что они противозаконны. Раз меня заставили быть негром, я и буду негром.

– Заставили, сколько я понимаю, не без вашей помощи? Так. Значит, вы тоже из породы добровольных мучеников. А я думал, что вы для этого слишком хорошо играете в гольф. Все надеетесь спасти Джона Брауна от виселицы? И почему все вы, свихнувшиеся аболиционисты, идете ко мне? Я не только католик, я член республиканской партии. Поскольку за Родом стоят Бихаусы, тяжба будет стоить вам кучу денег, которых у вас нет, и мои услуги обойдутся вам дороже, чем можно подумать, судя по этой обшарпанной конторе. Нет, уж вы лучше соглашайтесь на предложение старика Берти, а ночью проберитесь к его дому и намалюйте на стенах свастики и… Ну ладно, ладно, ладно! Не приставайте ко мне. Дело ваше я возьму и сверну шею этому белоручке Олдвику.

Минуя бдительного Рода, Суини Фишберг пробрался прямо к Берти Эйзенгерцу и получил его согласие отложить предъявление иска до осени, – видимо, Суини, подобно всем радикалам его типа, надеялся, что в ближайшие три-четыре месяца господь бог проснется и увидит, как обращаются друг с другом его чада.

Весть об отсрочке, о том, что еще целое лето придется терпеть соседство этих ужасных Кингсбладов, вызвала в Сильван-парке настоящий пожар. У.С.Вандер и Седрик Стаубермейер, содрогаясь от пагубной близости Бидди, визжали: «Не станем мы дожидаться суда! Мы сами выгоним этих ниггеров, пока они нас вконец не разорили!»

Поскольку их рвение было направлено в другую сторону, никто из них и не подумал о матери Нийла, в которой, пожалуй, было больше «негритянской крови», чем в ее сыне.

В тот теплый вечер Принц весело носился по двору – счастливый пес и большой романтик, если учесть его почтенный возраст. В доме было слышно, как он благодушно напевает свою собачью любовную песенку. Но что-то его встревожило, и он, подбежав к открытому окну, затянутому сеткой, негромко пролаял какой-то вопрос. Нийл вышел во двор успокоить его, потрепал по шелковистой голове, и Принц, на минуту разомлев от любви к хозяину, снова умчался выяснять, не белка ли выбрала их двор местом своих похождений.

Нийл только что уселся читать газету, когда совсем близко прозвучал оглушительный выстрел из дробовика. Он вскочил с места и, не слушая жалобного возгласа Вестл: «Не выходи – ой, не выходи!» – в два прыжка очутился на крыльце.

У тротуара лежал Принц – груда сырого мяса, уже начавшая остывать. Нийл словно прирос к месту, и вдруг мимо него пронеслось какое-то дуновение, – это Бидди в пижаме выбежала из дома и уже стояла на коленях возле затихшей собаки, последнего и единственного своего товарища. В полутьме Нийлу почудилось, что голова собаки приподнялась и глаза укоризненно обратились на него.

Вестл стонала:

– Трусы, подлецы! Нийл! Ведь так и ты в опасности – и Бидди!

Два дня спустя он нашел свою газету на лужайке, разорванную в клочки, а на следующее утро на стене гаража оказалась огромная надпись: «Ниггер, катись отсюда». В тот же день, хотя считалось, что в Гранд-Рипаблик ку-клукс-клан умер, Нийл получил предостережение по всей форме: «Убирайся вон из этого района да поживей не воображай что мы шутим направляем тебе сие послание от имени Христова креста, всех порядочных женщин и американской цивилизации».

В эти тихие, настороженные вечера им ничего не оставалось, как сидеть и ждать, сидеть, насторожившись, и ждать.

Мистер Джозефус Ловджой Смит – подписывался он Джоз.Л.Смит – родился на севере штата Нью-Йорк и частенько говорил: «Нет, я не родственник мормона Джозефа Смита, хоть он и беседовал с ангелами в тех самых местах, откуда я родом. Зато я немного сродни Герриту Смиту, тому, что всю жизнь боролся против рабовладения и пьянства и все же оставался почтенным землевладельцем».

Джоз.Л.Смит был толстый, неповоротливый, тихий человек лет шестидесяти, владелец прекрасного книжно-игрушечно-писчебумажного магазина близ Чиппева-авеню. Он принадлежал к евангелической церкви и скорее к правому, чем к левому крылу республиканской партии, однако, в силу аболиционистских традиций и от стыда за Геррита Смита, в последний час отрекшегося от своего союзника Джона Брауна, постоянно чувствовал себя виноватым в том, что «так мало помогал бедным черным братьям». Но как им нужно помогать, он не знал и только возмущался, читая в газетах о случаях линчеваний, и старался продать возможно больше книг Мюрдаля, Кейтона и Дюбуа.

Нийлу и Вестл случалось покупать у него журналы и рождественские открытки. Он жил недалеко от них в темно-коричневом доме, похожем на большую распушившуюся наседку, и в дождливые дни они часто видели, как он прогуливается под зонтиком. Но личное их знакомство ограничивалось такими фразами, как «Доброе утро» и «Есть ли у вас акварельные краски?»

Когда он пришел к ним и, запыхавшись, опустился на стул в гостиной, они не знали, что и подумать.

Он пропыхтел:

– Вам это, может быть, неинтересно, но мой отец мальчишкой участвовал в Гражданской войне, в последний год. Отец моей матери командовал одним из вермонтских полков и приходился родственником Оуэну Ловджою, который, насколько я знаю, был ярым аболиционистом. Так вот – вы, надеюсь, не посетуете, что я вмешиваюсь не в свое дело, но я решил, что просто обязан сообщить вам то, что я слышал, – да не только слышал, меня самого пытались завербовать в эту банду, – тут некоторые ваши соседи сговариваются напасть на ваш дом и выгнать вас отсюда.

– Вы думаете, это серьезно? – спросил Нийл.

– Разрешите узнать, намерены ли вы защищать свой дом – намерены ли драться?

Нийл вопросительно взглянул на Вестл, и она ответила:

– До конца!

Нийл протянул:

– Лучше бы они ничего не затевали, но на крайний случай у меня здесь есть кое-какое оружие.

Мистер Смит сказал задумчиво:

– Вообще-то я противник всякого насилия, и в частности применения огнестрельного оружия. Я даже куропаток стреляю не чаще раза в год. Но все эти самосуды мне не нравятся. Если вы думаете, что вам может пригодиться дробовое ружье десятого калибра, я с удовольствием предоставлю его в ваше распоряжение. Ружье старое, заслуженное. Между прочим, я пробовал выяснить у этого, который приходил меня вербовать, – это был Кертс Хавок, ваш ближайший сосед, – я у него спросил, какой вечер они наметили, но он мне не сказал. И кстати, мистер Кингсблад… Нийл, вы бы не хотели работать у меня в магазине? Начать можно хоть завтра, если вам удобно.

– Знаешь, – сказала потом Вестл, – все-таки расовые различия – это не пустые слова. Никогда негры, даже самые распоследние, не будут так гадки, как Кертис, Федеринг или Стаубермейеры. Все это мне начинает порядком надоедать.

Первый день в магазине Смита прошел для Нийла спокойно, почти скучно. Никто не глазел на него, никто не отказывался принять из его черной руки дюжину черных карандашей № 2. Вестл забежала с работы, они вместе позавтракали, а потом поехали в автобусе домой, и никто не обращал на них внимания, так что им даже стало смешно, а потом им опять стало совсем не смешно, а очень страшно. Ибо вечером их посетил некий мистер Матозас, человек с усами велосипедиста 90-х годов, сыщик из Особого отряда комиссара общественной безопасности (иначе говоря – начальника полиции), и мистер Матозас закурлыкал, с хитрым видом крутя в руках свой котелок:

– Требуются кое-какие справки для комиссара.

Вестл, которой не понравился ни сам Матозас, ни его котелок, ни торчащая из бокового кармана дубинка в кожаном чехле, ответила резко:

– Доложите комиссару, что, по вашим наблюдениям, здесь ведут себя подозрительно: сидят у себя дома, слушают передачу «Страна Свободы» и читают речь президента Трумэна.

Матозас любил посмеяться, к месту и не к месту, что не мешало ему при случае пускать в дело свой красный кулак. Он рассмеялся и сказал:

– Непременно доложу. Он будет рад услышать, что хоть одна семья в этом хулиганском городе ведет себя прилично! А дочка у вас прехорошенькая.

– Представьте себе, мы тоже это замечаем. Но когда вы ее видели? Она уже полчаса как спит.

– О, я бываю в ваших краях. Особый отряд везде бывает.

Нийл подал голос:

– Что вам нужно?

– Комиссар считает, что вам следует кое о чем узнать. Вообще-то, поскольку ваша жена – родственница судьи Бихауса, комиссар, конечно, зашел бы к вам сам, но мистер Бихаус побывал у нас и прямо сказал, что не желает быть замешанным в эту историю и пусть все идет по закону, своим порядком.

– По какому закону? Каким порядком? Не можете ли вы выразить ваши угрозы в более ясной форме? – осведомился Нийл.

– Угрозы? А я-то к вам пришел по-дружески предупредить, что, если вы надумаете собрать пожитки и немедленно очистить помещение, наш отряд готов всячески вам помочь. Но если нет… Имейте в виду, я ничего не знаю ни о каких самосудах, но очень будет досадно, если соберется толпа и учинит незаконные действия, а мы вдруг не прибудем вовремя! Всего хорошего!

Когда дверь за ним захлопнулась, Нийл сказал:

– Этот комиссар, его начальник, мало того, что назначен мэром Флироном, но состоит с ним в дружбе, и с Федерингом тоже, и, как это ни странно, с Родом Олдвиком. Давай-ка переправим Бидди к маме, и поскорее.

Бидди даже не проснулась толком, пока ее поднимали и одевали, и Нийл понес ее на руках, а Вестл шагала рядом – Диана в пальто из верблюжьей шерсти. Обратно они почти бежали, так неспокойно было у них на душе.

Не зажигая в гостиной света; они дежурили у окна. Нийл принес сверху свою любимую винтовку. Ствол ее холодил пальцы. Вечер был теплый, после долгого плена северной зимы манило выйти на улицу, но Нийлу казалось, что мимо дома проходит что-то слишком много народу – и соседей и незнакомых – и каждый словно задерживается на секунду и смотрит на их окна.

Среди прочих мимо дома порознь и не спеша проследовали сыщик Матозас, мэр Флирон и мистер Уилбурн Федеринг.

Но ничего не случилось, решительно ничего, и они легли спать. Спали они неважно. Нийл несколько раз вставал и выглядывал в окно. Ничего подозрительного он не заметил… только сыщик Матозас всю ночь стоял под тополем во дворе Кертиса Хавока и курил папиросы. Может быть, он просто питал склонность к тополям и папиросам?

Утром, когда Нийл сказал:

– Ну, сегодня уж наверно, – Вестл кивнула, и он стал упрашивать: – Может, ту все-таки уйдешь?

– Ни за что!

– Я могу позвать кой-кого из мужчин, вот, например, у меня есть знакомый капитан из цветных, капитан Уиндек. Правда, может, ты переночуешь у отца, и нам бы не мешала.

– Ты хочешь, чтобы я ушла?

– Пожалуй, да.

– Никуда я не пойду. Я остаюсь, – сказала Вестл.

В тот день Пат Саксинар, покинув свою марксистскую обитель, забежала к Нийлу, в магазин Смита. От своего отца, насмерть разобиженного дяди Эмери, она слышала, что в дом Нийла собираются бросить бомбу.

Нийл позвонил Филу Уиндеку в гараж, где тот снова честно трудился за гроши, позвонил и Ивену Брустеру, но они ничего толком не знали. Он пожалел, что ни Аша, ни Райана Вулкейпа нет в городе. Он попытался разыскать Коупа Андерсона, зная, что толстяк-химик, который не делал разницы между своими негритянскими и белыми друзьями, – разве что к первым относился чуть получше – не сплоховал бы, если бы дело дошло до драки. Но оказалось, что Коуп Андерсон уехал с женой в Милуоки.

В магазине мистер Смит притащил ему два ящика с дробовыми патронами, но мистер Смит ограничился словами:

– Я – гм – нашел у себя немножко дроби. Может, вы осенью надумаете поохотиться.

Для Нийла эти патроны имели цену лишь как музейная редкость и как доказательство дружеских чувств. Они были десятого калибра, а дробовые ружья десятого калибра вышли из употребления чуть ли не сразу после Гражданской войны.

Он снова вернулся домой автобусом вместе с Вестл. Оба были напряженно спокойны, как перед боем, и, не будучи расположены готовить обед, ограничились кофе с сандвичами. Нийл больше не предлагал Вестл дезертировать. Ничего определенного она не сказала, но вид у нее был боевой.

Они сбегали к Фэйт Кингсблад проведать Бидди, бегом прибежали домой. Нийл начал сносить в гостиную свои винтовки и боеприпасы.

Из окон гостиной, где они, как и вчера, не зажигали света, им было видно маленькое полукруглое крыльцо, и когда раздался звонок, они узнали в гостье Пат Саксинар и с радостью впустили ее в дом.

Через три минуты звонок зазвонил опять, и Вестл, стоявшая на часах, донесла:

– Какой-то очень милый молодой человек, по виду военный, кажется, в мундире Американского легиона. Прямо красавец. О, да он, кажется, цветной.

В комнате появился Фил Уиндек, бравый и подтянутый, как в былое время, с торчащим из кармана револьвером. Вестл держалась с ним так же просто, как с Пат, – проще и естественнее, чем со следующим волонтером, который был не кто иной, как Суини Фишберг.

Этот лохматый ворчун был язвителен и колок, а военной выправкой обладал примерно в такой же степени, как профессор Эйнштейн. Он пробурчал:

– Такую услугу мы оказываем всем нашим клиентам, и обычно она приходится как нельзя более кстати.