Текст книги "Обрученная с розой"

Автор книги: Симона Вилар

12. Ревность

Она проснулась, едва начало светать, но вставать еще не хотелось. В тесной келье было сыро и холодно, и Анна, свернувшись калачиком под тонким одеялом, наслаждалась блаженным теплом, которое удалось сберечь за ночь. Было удивительно тихо. Вглядываясь в небольшое полукруглое окно, за которым виднелось зеленеющее небо, она вспоминала, как вчера они набрели на эту лесную крепостцу и попросили гостеприимства. Аббат Евстафий, крохотный высохший старичок, был ласков с приезжими, однако, дознавшись, что Майсгрейв повздорил с шерифом, переменился в лице. Он был явно испуган и тотчас согласился с Майсгрейвом, когда тот сказал, что они покинут его обитель еще до зари.

– Вы правы, сын мой, да-да, – надтреснутым птичьим голоском гнусавил его преподобие. – Будет лучше, если вы покинете аббатство до того, как шериф узнает, что вы нашли здесь приют. Вы, видимо, отчаянный человек, сэр рыцарь, если не убоялись Лайонела Уэстфола.

На вопрос Майсгрейва, чем же нагнал такого страху этот сытый, самоуверенный шериф, аббат поведал, что хотя сэр Лайонел и верный слуга короля, но здесь он добился для себя особых привилегий, и теперь любого неугодного хватают по первому его знаку. Немало людей он разорил и обесчестил, но на все у него находятся оправдания перед королем.

Анна вспомнила, что аббат Евстафий не мог отвести горящих глаз от висевшего на груди сэра Филипа золотого ковчежца. При слабом свете одинокой свечи по замысловатому плетению его цепи перебегали блики, а от самого ковчежца, который был не больше обычной ладанки, исходило алмазное сияние. Странно было видеть такое великолепие на помятом доспехами кожаном жилете рыцаря. Но, возможно, аббата более привлекало бесценное содержимое ковчежца – крохотная частица Креста Господня.

– Вам не боязно, сын мой, возить с собой столь бесценное сокровище? Королевство раздроблено, ваш путь опасен. А сия реликвия…

У него не хватило слов, и он вновь взглянул, как ковчежец трется о грубую кожу.

– Вы бы оставили ее в нашем аббатстве на хранение, и наша братия всякий раз поминала бы вас в своих молитвах.

Филип усмехнулся уголками губ.

– А не кажется ли вам, преподобный отец, что эта реликвия и хранит нас в пути?

Аббат не нашелся, что ответить, а Анна подумала тогда, что будь у Филипа Майсгрейва, коль уж он подлинно посланец короля Эдуарда, хоть какая-нибудь грамота, свидетельствующая о его миссии, то она охраняла бы их куда надежнее.

За окном вразнобой орали петухи, и Анна услышала, как в келье за стеной встал Майсгрейв и, кликнув Фрэнка, начал облачаться в дорогу. Полежав еще немного, она тоже поднялась и, продернув крючки в кольца, затянула шнуровку на рубахе. Затем сладко, до хруста в суставах, потянулась. После вчерашнего сытного ужина, после того, как ей удалось наконец вымыться и спокойно провести ночь, она чувствовала себя бодрой и способной выдержать любую скачку.

Дверь скрипнула, и Анна рухнула в постель, накрывшись одеялом. На пороге возник Майсгрейв. Он был уже в доспехах.

– Ты проснулся? – сухо осведомился рыцарь. – Поторапливайся, мы выступаем сейчас же.

На востоке багровела полоса зари. Монах-конюх уже вывел лошадей во двор. Из широких дверей повалили ратники – они на ходу застегивали поножи, затягивали пояса, нахлобучивали шлемы. Последним появился Майсгрейв. Рядом с ним семенил отец Евстафий.

Анна уже сидела в седле, успокаивая горячую лошадь, и слышала их разговор. Филип просил преподобного отца помочь им переправиться через Трент вблизи аббатства, но настоятель, указывая на широко разлившуюся реку, твердил, что это займет слишком много времени, а он опасается, что с минуты на минуту сюда могут заявиться люди шерифа. Он советовал Майсгрейву спуститься вниз по реке, заметив, что если отряд последует его совету, то уже к вечеру окажется в Линкольне, где переправа прекрасно налажена тамошним епископом.

Филип невесело покачал головой.

– Я рассчитывал еще вчера попасть в Линкольн. Но судьбе было угодно, чтобы мы, сделав крюк, оказались в Ноттингемшире. Выходит, мы потеряли день.

– Не отчаивайтесь, сын мой. Пути Господни неисповедимы, и, кто знает, может быть, если вам поможет Святой Николай, покровитель всех путешествующих, вы наверстаете упущенное время. Но поторопитесь, сын мой. И да хранит вас Бог.

Новый день только занимался, а небольшой отряд уже преодолел немало миль вдоль реки. Дорога была чудовищно плохой. Вернее, ее не было вообще, а берега были затоплены разливом. Ивы стояли по пояс в воде, порой на ее глади виднелись кровли хижин. Лошади вязли, преодолевая сплошные заросли камыша. Часто приходилось двигаться в объезд, петляя в чащобах.

Путь оказался на редкость утомителен, однако светило солнце, дул теплый ветер, и у всадников было приподнятое настроение. Они болтали, обменивались шутками, пересмеивались.

У Анны тоже было легко на душе, хотя ветка кустарника больно оцарапала ей щеку, а когда они вброд переходили через разлившийся ручей, она набрала полный сапог воды. Она уже стала понемногу свыкаться с этой бесконечной скачкой, но главное – рядом все время был Майсгрейв, они разговаривали, и рыцарь порой вынужден был из-за плохой дороги ехать так близко, что колени их соприкасались. Анну всякий раз даже в дрожь бросало, она замирала, боясь взглянуть на Филипа, но Майсгрейв, раздосадованный тем, что они теряют столько времени на блуждание по лесу, ничего не замечал. Лишь однажды, оглянувшись, он небрежно спросил:

– Чему ты все время улыбаешься?

Анна вспыхнула до корней волос, но все же ответила:

– Мне нравится быть с вами, сэр Филип.

Но к этому времени Кумир потерял подкову и захромал, а путь им преградила новая заводь, и рыцарь, казалось, пропустил ее слова мимо ушей. Зато их услышал следовавший за Анной Бен Симмел. Обгоняя их на подъеме, он лишь мельком покосился в ее сторону и чему-то усмехнулся в бороду. У Анны упало сердце. Она не могла объяснить себе поведения этого ратника, но чувствовала, что старый солдат иначе, чем все остальные, относится к ней. Этот испытующий взгляд, эта трогательная забота о ней… Всякие мелочи всплыли в памяти: вот он придержал ей стремя, когда она садилась в седло, а вчера вечером приказал монаху-прислужнику согреть мастеру Алану воду для мытья. Да и главное – разве не он отвел ее в безопасное место во время кровавой схватки у придорожного креста? В чем же дело? Анна была уверена, что ничем себя не выдала, – об этом свидетельствовала та бесцеремонность, с какой вели себя с ней прочие ратники. Они и нужду справляли при ней, не давая себе труда отойти в сторону, а следовательно, не сомневались в том, что она – парень. Но этот Бен… И Анна решила при первом же удобном случае поговорить с ним.

Между тем всадники продолжали двигаться по дикой пустынной местности. Изобилие дичи свидетельствовало о безлюдности этих мест: то совсем рядом из камыша с шумом взлетали стаи диких уток, то у самых копыт коней мелькал юркий горностай, то из чащи показывался ветвисторогий красавец олень. Несколько раз им попадались заброшенные лачуги или одни обгорелые печные трубы. Как-то раз, заслышав скрип уключин, они поспешили к берегу, но лодочник, едва завидев вооруженных всадников на берегу, тотчас скрылся в камышах противоположного берега, хотя ему и сулили награду, если он переправит отряд через реку.

Причина такого поведения скоро выяснилась.

Когда отряд, миновав очередную чащобу, приблизился к небольшой заводи, образованной разливом реки, ратники увидели нескольких рыбаков в одежде из грубого холста и потертой кожи, которые, разувшись и зайдя в воду, тащили сеть. Заметив всадников, рыбаки побросали снасти и, выскочив на берег, расхватали лежавшие под рукой дубинки. Они не сразу поверили, что им не причинят зла, и лишь когда Филип дал слово рыцаря, несколько успокоились.

Из разговора стало ясно, что в этих краях между сторонниками Алой и Белой Роз по-прежнему идет усобица, от которой простому люду совсем житья не стало. Так что крестьяне, побросав дворы, ушли в этот лес. Здесь можно было перебиться до тех пор, пока не явятся люди кого-либо из враждующих лордов, а тогда начинается настоящий разбой: каждый из господ стремится взять с них дань в свою пользу, их воины пристают к женщинам, мужчин в лучшем случае избивают, а в худшем могут и вздернуть на пороге собственного дома. Неудивительно, что крестьяне все дальше уходят в леса и живут в постоянном страхе.

Толкуя об этом, рыбаки, однако, держались настороженно и не сразу согласились указать дорогу на Линкольн. Когда же Майсгрейв бросил им несколько монет, двое вызвались проводить их, и воины гуськом потянулись за ними.

Узкая тропинка скоро углубилась в гущу леса, пересекла несколько залитых водой низин с топкими берегами. Передвигаться здесь было довольно опасно, но проводники по каким-то им одним ведомым приметам находили дорогу. Кони испуганно ржали, погружаясь по грудь в воду, оступаясь на скользком мшистом дне.

Лес неожиданно кончился, и перед путниками открылся обширный зеленеющий луг, по которому, гремя боталами, бродили отощавшие после зимы коровы. На горизонте смутно вырисовывался шпиль колокольни.

Далее путники ехали без проводников. Через пару миль дорога стала и вовсе непроходимой – вся в рытвинах и ямах, заваленная камнями и бревнами. Владельцы земель, по которым пролегал путь на Линкольн, усердно портили его, поскольку все, что падало на ухабах с возов, по закону, становилось собственностью хозяина участка дороги, а если у повозки отваливалось колесо или она касалась осью земли, то и она сама, и все ее содержимое доставались землевладельцу.

Как бы там ни было, после трех пополудни отряд, проделав немалый путь и еще раз переправившись через реку, вступил в Линкольн.

Линкольн был четвертым по значению городом королевства. Шпили его церквей и прекрасного, словно сотканного из каменного кружева, главного собора легко взмывали ввысь, как бы споря с тяжелой романской архитектурой замка королей – их древней резиденции. Улицы были узки, дома большей частью деревянные, с нависающими над проезжей частью верхними этажами, так что кровли домов едва не соприкасались. Кроме деревянных, имелись и каменные строения, принадлежавшие знатным особам и состоятельным горожанам. Эти дома нередко венчали башенки и островерхие черепичные крыши, фасады рассекали узкие стрельчатые окна, водосточные трубы оканчивались головами чудовищ. Улицы здесь были вымощены мелким круглым булыжником, по которому подковы коней звонко цокали, высекая искры.

И в то же время Линкольн был большой деревней. Из-под ног лошадей с кудахтаньем разлетались куры, на подворьях мычала скотина, похрюкивали свиньи, бродившие повсюду в поисках отбросов. В просветах между домами виднелись капустные грядки и паслись овцы.

Но Анне город нравился. Она с любопытством разглядывала крытые галереи, под которыми они проезжали, глазела на шумную толпу. В воздухе смешивались запахи сена, навоза, горелого торфа, а порой и аромат сдобного печенья. Мимо пробегал мальчик-лоточник, и, не сходя с коня, Анна купила у него круглые вафли – они были еще теплые.

На повороте узкой улочки она нагнала Майсгрейва и, тронув стременем его стремя, спросила:

– Как долго мы пробудем здесь, сэр?

– Думаю, до вечера.

– До вечера? Силы небесные, неужели вы намерены ехать всю ночь?

– Не знаю, сколько времени займет у нас отдых и перековка лошадей. Следует также купить провизии в дорогу, ибо мы потеряли сегодня немало времени, и, думаю, завтра будем двигаться без остановок.

Майсгрейв не мог ведать, что лишь благодаря тому крюку, который они невольно совершили, отряд оторвался от следовавших за ним по пятам людей герцога Глостера. Под предводительством Джона Дайтона они рыскали по всей линкольнской дороге, обшаривая постоялые дворы, расспрашивая обитателей всех придорожных монастырей и замков.

Дома наконец расступились, и путники выехали на главную площадь города. Здесь толпились лоточники, громко расхваливавшие свой товар, призывно вопили точильщики, сновали монахи в темных одеяниях, околачивались в поисках заказов бродячие писцы с чернильницами за поясом. Напротив городской ратуши собралась довольно большая толпа горожан, глазевших на представление, которое давали бродячие артисты.

Майсгрейв хотел было уже свернуть в узкий проулок, где заметил вывеску постоялого двора, но что-то привлекло его внимание к бродячим фиглярам. За высокими женскими чепцами и войлочными шляпами зрителей виднелся бок пестро размалеванного фургона. Доносились звуки виолы и бубна, гул и аплодисменты. Филип, раздвигая толпу конем, приблизился к месту, где выступали бродяги. Трое фигляров жонглировали кольцами, на виоле играла прелестная черноволосая девушка, а между ними забавно кувыркался маленький медвежонок. Глядя на его штучки, зрители хохотали.

Гарри Гонд, подъехав, весело воскликнул:

– О, сэр! Клянусь брюхом Господним, это те же самые фигляры, за которых вы так великодушно заплатили у переправы через Уз. А девчонка-то, черт побери, настоящая красотка!

– Я думаю больше о том, что нас, королевских гонцов, обогнали какие-то бродячие артисты.

– Но, сэр, у них хорошие лошади. К тому же им наверняка не пришлось петлять, как зайцам, по бездорожью. Взгляните, сэр, эта малютка с вас глаз не сводит!

Действительно, едва заметив рыцаря, девушка что-то сказала своим товарищам, и те заулыбались Майсгрейву, возвышавшемуся над толпой.

Теперь пришла пора выступать девушке. Передав виолу одному из фигляров, она взяла пару кастаньет и стремительно закружилась. Ее пестрое, расшитое мишурой платье вспорхнуло, стали видны изящные, ловкие ножки. К немного гнусавым звукам виолы и звону бубна присоединилось задорное щелканье кастаньет. Девушка плясала, и ее округлые смуглые руки как гибкие змеи взлетали над ее головой, полная грудь соблазнительно двигалась за вырезом корсажа, бедра сладострастно покачивались. Зрители пребывали в восхищении, в особенности их мужская половина. Ибо было в этой хрупкой черноволосой девушке нечто такое, что горячило кровь и чаровало, как чистое пламя. В ней не было и следа той чопорности и важности, которую предписывалось хранить добропорядочным горожанкам. Вместе с тем она танцевала только для одного зрителя – для синеглазого рыцаря, который, облокотясь о луку седла, с улыбкой смотрел на нее.

Анна Невиль остановилась немного в стороне, покусывая губы. Она с полувзгляда узнала эту плясунью и теперь, глядя, как Филип Майсгрейв улыбается ей, готова была расплакаться.

Наконец кастаньеты умолкли. Пестрая юбка опала мягкими складками до самой земли. Еще тяжело дыша и улыбаясь, плясунья во все глаза смотрела на Майсгрейва. Он поманил девушку пальцем, и та приблизилась.

Анна сквозь зубы процедила:

– Не годится рыцарю, носящему цепь и шпоры, якшаться с первой попавшейся девкой.

Возле нее на короткогривом вороном сидел Патрик Лейден. Скинув шлем, он тряхнул длинными соломенными волосами, ниспадавшими почти до лопаток.

– Ты не прав, Алан. Эти веселые, податливые девицы словно созданы для того, чтобы порой скрашивать нашу жизнь. У меня, например, во владениях сэра Филипа есть прелестная возлюбленная – пухленькая молодая вдовушка-вилланка. Я ночую у нее, когда свободен от службы, и даже прижил с ней дочь. Но все же, когда я добуду достаточно средств и приобрету рыцарский пояс, я посватаюсь к дочке соседа, сэра Пейсли, хотя, клянусь обедней, она и в подметки не годится моей Молли. Э-э, да что с тобой говорить, ты сам еще дитя…

И он наклонился, чтобы бросить обходившему зрителей фигляру со шляпой монетку. Анна же, злясь на весь свет, с надменным видом отвернулась от актера. Сэр Филип опустил в шляпу золотой, продолжая о чем-то беседовать с танцовщицей. Вскоре и остальные актеры столпились вокруг них, весело болтая и подшучивая.

Затем путники отправились на постоялый двор, и Анна обнаружила, что и фигляры решили остановиться там же. Когда они вошли туда, Майсгрейв задержался, чтобы дождаться эту уличную плясунью.

В зале для гостей – довольно просторном помещении с низкими полукруглыми арками – было людно. В громадном очаге между чугунными козлами весело пылали толстые поленья, языки пламени лизали днище большого закопченного котла. Пахло рыбой, людским потом и свежей смолой от потрескивающих факелов. За длинными деревянными столами сидели за трапезой постояльцы. В глубине помещения две лестницы вели наверх, под самую крышу.

Рыцарь и его свита расселись за стоящим у окна столом. К вящему возмущению Анны, актеры по приглашению Филипа присоединились к ним, и рыцарь заказал щедрое угощение и вдоволь вина. Он снял шлем и доспехи, на его кожаном жилете отпечатались пряжки и кольца панциря. Рядом с ним восседала смеющаяся плясунья, и рыцарь небрежно обнимал ее одной рукой.

– Наш господин сегодня весел сверх обычного, – лукаво подмигнув, заметил Гарри. – Видимо, и нам удастся передохнуть и повеселиться как следует.

И он ущипнул румяную служанку, водрузившую на стол внушительных размеров кувшин с вином.

– И слава Богу! – вмешался Бен Симмел, сидевший по правую руку от Анны. – После того, как он лишился Элизабет Грэй, хозяин ходил словно в воду опущенный.

Достав из дорожной сумки небольшую свирель, он принялся негромко наигрывать.

Анна растерянно взглянула на него.

– Элизабет Грэй? Вы говорите о королеве?

Бен лишь покосился на нее, продолжая тянуть нехитрый мотивчик, который извлекал из своего инструмента на всех привалах. Кое-кто из ратников стал напевать:

 
– Священник под вечер заехал в село,
Отведал перцовой и тминной.
И к полночи еле забрался в седло
Спиной к голове лошадиной.
«Куда подевалась твоя голова?..
Чтоб черт подцепил тебя вилкой!..
И как без нее ты осталась жива,
Пока я сидел за бутылкой,
Которая булькает: буль, буль, буль,
Которая булькает: буль, буль, буль…»
 

Сидевший по другую сторону от Анны Патрик Лейден щедро плеснул ей в кружку вина.

– Ты что, малыш, ничего не слыхал о сэре Филипе и леди Грэй? Об этом шумела вся Англия.

– Но я долго жил в монастыре и действительно ничего не знаю.

Патрик осушил кружку и вкратце изложил историю любви Филипа Майсгрейва к Элизабет Грэй.

– Пожалуй, мы как никто знаем, каково ему пришлось. Сэра Филипа и прежде нельзя было назвать весельчаком, а тут он и вовсе замкнулся. Весь Нейуорт словно в траур оделся. Грешным делом, мы осуждали его за то, что он, будто телок на привязи, кружит у трона.

– Неужели он так ее любил? – медленно спросила Анна. – Ну, а супруга сэра Филипа?

Патрик допил вторую кружку и отер губы тыльной стороной ладони.

– Она ему как чужая. И нам не госпожа – всего один раз побывала в Нейуорте, да и то второпях, чтобы скорей вернуться назад в Йорк. Я очень ценю сэра Майсгрейва и как воина, и как господина, но стоит ли так изводить себя из-за женщины, пусть она и прекрасна, как Элизабет Грэй. И хорошо, что ему глянулась эта милашка, пусть хоть она попробует умерить его тоску.

Анна молчала. Ей казалось непостижимым таинственное переплетение их судеб. Она утратила корону Англии из-за некоей Элизабет Грэй, которую внезапно полюбил король, а Филип потерял в лице все той же Элизабет возлюбленную. И вот теперь судьба свела их, отвергнутых… Но зачем?..

Анна подняла глаза и едва не вскрикнула. Филип Майсгрейв, приподняв за подбородок головку плясуньи, поцеловал ее припухшие темные губы.

Подали еду. В деревянные миски разлили ароматную рыбную похлебку с горохом. Посреди стола появились глубокое блюдо с горячей ячменной кашей, плошка тертого чеснока и теплые пироги в придачу. Кружки и фляги были до краев полны теплым элем и рубиновым вином.

И ратники, и фигляры набросились на еду с жадностью. Слышались лишь перестук деревянных ложек да дружное чавканье. Анна не спускала глаз с танцовщицы. Та ела словно голодный зверек, хватая все подряд без разбору и запивая куски элем. Темные струйки стекали по ее подбородку. Анна выпрямила спину и стала жевать с изысканной, изящной медлительностью, хотя сейчас, среди этих весело набивающих животы и балагурящих солдат, под закоптелым потолком харчевни, такая церемонность казалась совсем неуместной.

Утолив голод, никто не хотел расходиться. Смеялись, хором горланили под аккомпанемент свирели Бена песенку о красотке Мэри. Весельчак Гарри, сидя подле своего невозмутимого брата, сыпал шутками, от хохота над которыми, казалось, обрушатся потолочные балки. Он усадил с собой двух разбитных служанок и, обняв их, веселил так, что сдобные груди девушек под холщовыми платьями прыгали, грозя прорвать застиранную ткань.

Одна Анна сидела с сумрачным лицом, не обращая внимания на шутки, обращенные в ее сторону. Она смотрела на другой конец стола. Сильная рука рыцаря, на которой блистал перстень с алмазом, покоилась на ладони плясуньи. Они не обращали внимания на стоящий вокруг них гомон, всецело поглощенные друг другом.

«Я его ненавижу! – вдруг подумала Анна, не сводя глаз с Майсгрейва. – Если бы я знала, что так будет, я бы скорее бросилась в объятия горбуна Глостера».

Она не отдавала себе отчета в том, что сгорает от желания оказаться на месте актерки, чтобы Филип так же, как эту девушку, обнимал ее, чтобы его дыхание касалось ее щек. Но это было в глубине ее. Впрочем, если бы ей сказали об этом, она бы возмутилась совершенно искренне, вспомнила бы о своем происхождении, о фамильной гордости Невилей. Однако сейчас Анна оставалась слабой, сгорающей от ревности девчонкой, которая еще не понимает, что влюблена по уши.

– Э-э, мастер Алан, ты что-то совсем скис!

Уже изрядно подвыпивший Патрик Лейден вновь налил ей полную кружку вина.

– Пей, малыш. Вино хоть и не такое, как в погребах Нейуорта, но все же и греет, и веселит.

Анна хотела было отказаться, но потом, еще раз взглянув на рыцаря, взяла кружку обеими руками. Вино оказалось кисловатым и терпким, и она почти задохнулась, когда поставила пустую кружку на стол.

– Да ты молодец! – вскричал Патрик. – Эй, Гарри, Бен, Джек! Вы только посмотрите на мастера Алана! Он и это умеет! А ну-ка, еще разок!

На коленях у Гарри Гонда уже примостилась одна из служанок. Другую у него переманил Патрик. Глядя, как Лейден наливает вино Алану, она хихикнула:

– Какой красивый мальчик! Ручки, как у девушки. По ним одним видать благородную кровь.

Анна метнула в ее сторону свирепый взгляд. Сейчас она ненавидела всех женщин, сколько бы их ни было на свете.

Неожиданно вмешался Бен:

– Хватит ему, Патрик.

– А я хочу! – упрямо сказала Анна, хватая кружку. В отчаянии она была готова на любую выходку.

– Нет! – остановил ее руку Бен. И уже тише добавил: – Не стоит, мисс… или, простите, леди.

Анна, замерев, неотрывно смотрела на него. Спорить было бессмысленно, она это сразу почувствовала. Видно, этот коротко стриженный солдат оказался самым внимательным наблюдателем. Но ведь он молчит и, видимо, никому еще не успел обмолвиться о том, что узнал. Даже его сын Оливер ведет себя, как и прежде. Что ж, может, и хорошо, что именно Бен раскрыл ее тайну. Судя по его доброжелательному взгляду, она может на него положиться.

– Как вы догадались? – вполголоса спросила девушка.

– Не сразу. Вы хорошо держитесь, да и штаны носите так, словно вас никогда не хлестала по щиколоткам юбка.

– А все же, как вы узнали?

Бен положил на стол свои крупные сильные руки.

– В харчевне этих проклятых людоедов. Случайно. Помните, вы тогда, не притронувшись к ужину, повалились на солому? Я попытался растормошить вас и услышал в ответ: «Ох, оставьте меня! Я хочу спать. Я безумно устала». Естественно, я стал приглядываться к вам, и вскоре мне стало ясно, что вы – женщина, притом дама благородных кровей. Как сказала девка, что сидит подле Патрика, у вас слишком маленькие, нежные руки. Пореже снимайте перчатки. В остальном можете положиться на меня. Я не знаю, кто вы, могу лишь догадываться, но, клянусь Богоматерью, немногие люди вызывали у меня такое уважение, как вы, мисс. А после стычки у креста, когда вы так блестяще уложили трех вояк, я даже засомневался в истинности своей догадки.

Анна слушала его, словно сквозь туман. Выпитое вино кружило ей голову. Внезапно, повернувшись в сторону, где сидел Майсгрейв, она с силой стукнула кулаком по столу. Бродяжка уже сидела на коленях у рыцаря, длинные смоляные волосы танцовщицы смешались с кудрями Филипа, а его рука нежно поглаживала спину и смуглые плечи девушки.

– Она же шлюха, шлюха! – почти простонала Анна.

Шепелявый Джек весело взглянул на нее.

– О, да мастер Алан уже хорош! Иди-ка сюда, паренек. Здесь медвежонок. Глянь-ка, что за занятная зверюга! И лапу подает.

Вокруг царило лихорадочное веселье. По просьбе ратников актеры заиграли какую-то разудалую мелодию. Невесть откуда появились с десяток бойких румяных девиц, и вскоре прямо между столов завертелись пары. Хохот, визг и стук деревянных подошв смешались со звуками свирели и виолы. На огне адски трещала сковорода с готовым вспыхнуть салом. Почти все ратники, за исключением Бена, оставшегося подле Анны, пустились в пляс.

От толпы отделились Гарри и одна из служанок. Анна невольно услышала, как он упрашивал ее:

– Ну, не упрямься, моя ягодка, пойдем же…

Девушка слегка упиралась:

– Да нет, нет, ничего не выйдет. Хозяин послал меня в погреб. Я должна нацедить вина.

– И прекрасно, земляничка. Я спущусь с тобой. Вот возьму и помогу бедной девушке.

– Но там же темно…

– Великолепно, вишенка, нечего больше и желать.

Анна пребывала в трансе. Она видела, как Майсгрейв поднялся и, увлекая за собой плясунью, направился куда-то наверх по лестнице. Анна вдруг выругалась по-солдатски, а затем, плеснув вина в огромную кружку, стала пить, пока не осушила ее до дна. Ей хотелось уйти, забыться, утопить в вине жгучую обиду и боль, камнем давившие ей на сердце. И вино – слава ему! – подействовало: вскоре в ушах зазвенели колокольчики, ей стало бездумно весело и все безразлично.

Потом Анна распевала песни, обняв одной рукой Малого Тома, а другой – Фрэнка Гонда. Она хохотала как сумасшедшая, весело отплясывала с какими-то девицами, даже полезла было драться с Шепелявым Джеком. А поскольку Джек тоже был изрядно навеселе, то и он начал засучивать рукава.

Ей помешал Бен. Отправив Оливера успокоить Джека, он подхватил Анну на руки и, несмотря на ее отчаянное сопротивление, отнес девушку в отведенную им для ночлега комнату. Там она вдруг расплакалась, как дитя, и стала бранить Майсгрейва. Но, едва только голова Анны коснулась подушки, она немедленно провалилась в глубокий сон без сновидений.

Именно в это время, когда первые звезды зажглись на небе, а на улицах стал стихать шум, мимо гостиницы пронесся, бряцая железом, довольно большой отряд всадников. Впереди на покрытом клетчатой попоной коне скакал рыцарь в полном боевом снаряжении. Забрало его шлема было поднято, не оставляя сомнений, что это был Джон Дайтон.

Пошли уже третьи сутки, как он по приказу герцога Глостера отправился ловить Филипа Майсгрейва, чтобы отнять у него письмо короля. Однако этот рыцарь оказался крепким орешком и, несмотря на то что Глостер отдал Дайтону своих лучших людей, все же сумел не только отбиться, но и изрядно потрепать преследователей. Сэр Джон был ранен, отряд понес потери, а сам Майсгрейв исчез как призрак.

Узнав об этом, герцог пришел в неописуемую ярость, и поэтому Дайтон, едва промыв и перевязав рану, снова вскочил на коня и бросился на поиски. Чтобы напасть на след, понадобилось больше суток, и только сегодня до них дошел слух, что Майсгрейва со спутниками видели в Ноттингемшире и сам шериф Ноттингемский назначил за его поимку награду.

– Что ж, – усмехнулся сэр Джон, – мы сейчас скорее в Линкольне, чем в Ноттингеме. Придется заночевать здесь, но пусть у меня отрастет брюхо, как у папы римского, если мы завтра не свидимся с этим Бурым Орлом.

Усталые кони замедлили шаг. Темнело. Когда они проезжали по узкой улочке мимо какого-то постоялого двора, дверь распахнулась и полоса света пересекла мостовую. Оттуда доносился дружный рев множества голосов:

– Которая булькает – буль, буль, буль!..

Сэр Джон лишь поморщился. Он устал, саднила рана в плече. Сейчас он мечтал лишь об одном: поскорей бы добраться до ночлега, сменить повязку – и спать, спать…