Текст книги "Чужак"
Автор книги: Симона Вилар
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Вот теперь древляне и завыли. Кидали на борта веревки с крючьями, прыгали на весла, карабкались, несмотря на смертоносные стрелы, свистевшие в воздухе. В других двух ладьях, не успевших попасть в ловушку, усиленно налегали на весла с одной стороны – старались развернуться. Но последнее из судов загорелось, послышались приказы гасить пламя. Корабль стал поперек реки, загораживая путь к отступлению.
Торир пока не спешил бросаться на корабль. Заметил, что Карина успела укрыться в шатре. Несмотря на яростный натиск древлян, охранники-варяги сумели отбить первый приступ. Торир ждал, когда древляне все же вскарабкаются на борта. Эти первые почти всегда смертники. А Ториру надо было уцелеть. Он ждал своего момента. Заметил, как купец в высокой шапке решительно замер у шатра, стоит, прикрываясь щитом, меч наготове – охраняет чернокосую. И неожиданно Торир разозлился на него. Ревность почувствовал, еще не отдавая в том отчета.
– Этого в шапке сам возьму! – гаркнул он зычно. Видел, что время подоспело, древляне уже рубились на ладье. Пора! И завыл, заголосил, подражая воплям древлян.
Почти рядом были длинные весла, уходившие в воду под тяжестью сползающих мертвых тел да цепляющихся раненых. Торир рванулся, взбежал по ним, как по лестнице. Меч его застучал сразу по трем клинкам.
Древляне лезли с обоих бортов, корабль шатался. Неопытные лесные воины падали, тогда как охранники-варяги, ловко балансируя, рубили направо и налево. Но древлян было значительно больше. Карабкались с тесаками в зубах, метали ножи, сулицы. И все же их то и дело отбрасывали.
Торир оказался в кольце хорошо обученных северян-викингов. Он отскочил, прижался к борту, отбивался. Метнул нож, подставил щит, рубанул по ногам, оттолкнул щитом. Рука вскоре заныла, принимая удары на щит. Рядом как раз вовремя возник Мутьян – ревел, орудуя огромной шипастой палицей.
Неожиданно вспыхнул парус. Викинги на миг отскочили. Замешкался только купец. Стал что-то кричать о товарах, о том, чтоб оберегали их. Торир успел этим воспользоваться, подскочил к купцу, чиркнул его мечом по горлу так, что голова в мохнатой шапке начала откидываться, как крышка короба. Подхватив поперек еще стоявшее тело купца, Торир со всей силы толкнул его на варягов.
И тут краем глаза увидел Карину. Ее палатка загорелась от паруса, и девушка выскочила наружу. Метнулась, еще ничего не видя, прямо на Торира. Он тут же поймал ее за косу, рванул, опрокидывая, увлекая за собой, свалился с ней по веслам в воду, перевернув подошедшую долбленку с древлянами. Остальные продолжали лезть наверх, туда, где над бортом ревел, сражаясь, Мутьян.
Торир не отпускал Карину. Она, не узнавая, отбивалась в месиве тел, мешая плыть. Торир ушел с ней под воду, вынырнул. Чтобы хоть как-то утихомирить, оглушил девушку ударом рукояти по голове. Опять ушел под воду, всплыл. На миг завозился, убирая меч, отпустил Карину, и она тут же стала бессильно погружаться. Он испугался, подхватил ее поперек туловища, греб одной рукой, другой, удерживая лицо Карины на поверхности, отталкивая плавающие тела и цепляющихся за них раненых. Только бы добраться до берега, до мелководья. Ему сейчас и дела не было до древлян, до их князя, до горевших кораблей новгородцев. Это не его война, он хотел выйти из нее. Хотел выплыть, несмотря на течение, на порезы и раны, на тяжесть кольчуги и ломоту в теле.
Наконец течение подхватило его и стало увлекать. Торир плыл, гребя к берегу. Под корягами на мелководье нащупал ногами илистую почву. Взбивая воду, таща бессильное тело Карины, выбрался на берег. Сел, переводя дыхание. За нависающими деревьями он не видел битву на воде, слышал лишь лязг железа, вопли, чей-то отчаянный крик – призыв спасать Мутьяна. Торир сейчас и не думал о том, спасут ли того; сгорят ли суда, отобьются ли его соотечественники-варяги от древлян.
Он медленно склонился над бесчувственной Кариной. Шлепал по щекам, повторял ее имя. Она, наконец, слабо застонала, открыла глаза, вновь закрыла в полубеспамятстве. Потом вздохнула и повернулась на бок и еще неосознанно, как-то по-детски беспомощно приникла к варягу. Торир замер, обнимая ее, удерживая. Сам не заметил, как начал улыбаться.
ГЛАВА 5
Карина различала звонкие девичьи голоса, тянувшие песню:
Ой, ты, белая нитка,
На солнечный ясный свет…
Карине казалось, что она у себя в селище, где так же напевали женщины, занимаясь отбелкой холстов. А еще она слышала аромат ушицы, рыбный, пряный. Карина всегда любила рыбу. Стыдно сказать, но рыбку она любила даже сильнее каравая-хлебушки. Все славяне чтут хлеб, считая его главным из всего, что дает Мать-Земля. А вот она больше предпочитала то, что дает водяной хозяин. Как-то призналась в том Акуну, но он не осерчал; сказал только, чтобы дары водяному делала, доброе слово ему говорила. Иначе водяной сообразит, что девке все его любо, может и к себе заманить. В шутку или всерьез сказал это, да только с тех пор Карина стала побаиваться темной воды… И как захлестнула ее вода, когда тащил ее в реку древлянин неведомый, когда топил в холодной черной мути…
Она застонала, вмиг все, вспомнив, открыла глаза. Не кошмаром это было – явью страшной. А огляделась – как и не было ничего. Лежала она на овчинке под кустом, чужим плащом накрытая. И все же было, было то – и нападение, и огонь, и оскаленный рот врага под личиной шлема, и мутность холодной воды, куда увлекала ее жестокая рука.
Карина осмотрелась. Видела низину на изумрудно-зеленом заливном лугу, баб в высоких киках, девок простоволосых, расстилавших на залитой водой траве длинные полосы льняного полотна, чтобы солнце высушило, выбелило их. Женщины были в длинных рубахах» обшитых у горла и по низу полосками яркой тесьмы, что делало их нарядными. У радимичей такие только в праздник носят, а эти…
«У древлян я», – холодея, поняла Карина. Только древлянки знали такие секреты раскраски тканей, умели брать самые немыслимые цвета у растений. Древлянская крашенина очень ценилась, и в редкие мирные торги древляне получали за нее немало товаров.
Карине стало не по себе. Она всегда слышала, что древляне дикие и жестокие, что скорее звери они в людском обличье, которыми матери пугали детей. Но сейчас, глядя на то, как бабы белят холсты – скатывают, намачивают, а потом вновь расстилают на солнце светлые холстины, она постепенно успокоилась. Бабы как бабы. Да и заговор в работе поют так слаженно, так понятно:
Ах ты, ясное солнце,
Ты, лучик поспелый,
Подари мне свой светик
мой плат белый-белый.
Вновь рядом потянуло дымком, ароматом наваристой ухи. И старческий голос окликнул ее:
– Ну что, очухалась, девка? Крепко же тебя исполох пробрал. До полудня владел твоим серденьком.
Она увидела подходившего к ней старика. Старик как старик, пусть и древлянин. Ничего страшного, нелюдского в нем не было. Седая борода торчком, серая, в заплатах, рубаха до колен, портки из дерюги. Только припадал на одну ногу, на ту, где из штанины торчала обструганная деревяшка вместо ступни.
Старик проследил ее взгляд.
– Меня так все и зовут – дед Деревяшка. Было у меня некогда другое имя, еще, когда я воякой лихим слыл. Да не помог мне Перун в бою, отсекли мне резвую ноженьку. И помер бы, да только Жива[66]66
Жива– богиня всего сущего, а также здоровья и людских сил.
[Закрыть] сжалилась надо мной, не дала истечь кровью. Но в бой больше не хожу. Куховарю, когда надо. Идем-ка, девка, я тебя своим варевом угощу. Может, ты, как всякая хозяйка, и посоветуешь чего. Ну не говорить же Карине, что она стряпуха такая же, как из Деревяшки теперь воин. Да не хотелось огорчать неожиданно приветливого древлянина. Уха же у него была знатная – наваристая, густая, с кусочками разваренной рыбы, с пряной зеленью. Может, только малосольна малость. И когда Карина, чтобы хоть как-то показать свои познания, заметила это, дед только махнул рукой.
– Соли-то и впрямь маловато. Но после набега, какой Мутьян ноне учинил на Днепре, не скоро древлян на торги пустят. Вот и обходимся малостью соли.
«Конечно, с торгами им теперь будет туго», – с каким-то злорадством подумала Карина, вспоминая пережитый ужас. А ведь как хорошо плыли. Купец новгородский, взявший ее на корабль, был услужлив, как боярыню, какую обхаживал. Небескорыстно, конечно, все поглядывал плотоядно, ждал, когда красивая баба добром отплатит. Она же сторонилась его, обещая, что как прибудут они в Киев-град, то за нее ее родич, певец Боян, рассчитается. Расплатился бы Боян или нет, она не ведала. Но в Киев все же добраться решила. И стрый покойный советовал, да и надеялась, что Торшу ненаглядного там встретит. А теперь вот… Рабой наверняка сделают древляне.
Дед Деревяшка не без удовольствия поглядывал, как девица ест его уху.
– Ишь, как уминаешь, – говорил довольно. – Значит, совсем отпустил тебя исполох.
– Да не было у меня никакого исполоха, – сказала Карина. Она всегда презирала тех, кто за исполох прятался. Вроде как вселяется в тебя исполох безумный, вот и глупят люди, дурня валяют. Добрая оплеуха обычно такого враз от исполоха излечивает. Или ковш воды холодной в глаза. Но старый древлянин так не думал.
– Был исполох, как же иначе. Тебя вон еще ночью варяг на руках принес. И голубил, и по щекам мокрыми ладонями хлопал, а ты только стонала, глазами мутными глядела да вновь в забытье впадала. Я и посоветовал ему, варягу-то, оставить тебя на время. Исполох, он что – ему покой нужен. Тогда, может, и попустит.
– Да не было у меня исполоха… – И вдруг осеклась.
– Кто… кто, говоришь, принес меня? Какой варяг?
– О, знатный варяг! Даже наш князь перед ним заискивал, а волхвы и вовсе за своего признали.
– А как звать варяга?
– Малом зовем. Он душу князя Мала Турьего в себя принял вместе с его кровью.
Карина не поняла, что старик имел в виду, и словно поникла. Мал. Это не то имя, какое она рассчитывала услышать. И все же…
– Как мне увидеть пленителя моего?
Спросила с невольной властной интонацией. Старик даже заморгал.
– Как? Сам, небось, явится. Ты добыча его. Да и какая добыча! И старик выразительно оглядел ее от ресниц до обтянутых тканью колен.
– За такой красой кто хочешь скоро прибежит. Да только сейчас занят он. Князь Мутьян его вызвал еще на зорьке. Посекли Мутьяна в сече люто. Вот и собрались вокруг него волхвы. Да и твой варяг с ними.
– Я могу туда пойти?
– К князю? – удивился старик. Замотал головой. – Хотя варяг наверняка уже покинул его. Ведь после боя человек нечист. Ему еще кровь с себя смыть надо. Без этого нельзя[67]67
По обычаю славян, проливший кровь считался связанным с теми, кого убил, и после боя было необходимо смыть кровь в бане.
[Закрыть].
Карина перевела дыхание. Дед этот вдруг стал раздражать до жути: Болтает что-то, а ей не терпится скорее узнать – верна ли ее догадка? Ведь не всякого варяга волхвы за своего признают. Да и раньше Торир собирался к древлянам ехать.
– Пойду я к нему, – сказала она, вставая. – Укажешь, куда? Не бойся, не сбегу.
– Ясное дело, не сбежишь. От нас не сбегают. А раз так невтерпеж тебе… Ха! Ну и бабы нынче пошли. Ладно, ладно. Иди по этой тропке вдоль ручья, выйдешь к ставку, там и баньку увидишь. По пару узнаешь. Иди же, веничком своего нового господина похлещешь или еще как ублажишь.
Старик, посмеиваясь, глядел, как странная девка торопливо пошла в указанном направлении. Женщины тоже глядели ей вслед, но работы не прекращали, только плечами пожимали.
Карина увидела Торира еще до того, как дошла до указанного места. Даже не увидела, услышала, с замиранием сердца узнав хрипловатые интонации его голоса. Остановилась, прижав руки к груди, прямо светилась вся. Самого варяга не видела за кустами, но уже знала – не ошиблась. И вдруг оробела чего-то. Оглядевшись, скользнула за цветущие заросли пенно-белой калины, затаилась.
На тропинке вскоре показались двое мужчин. Карина глядела во все глаза. Торир! За ним шел незнакомый древлянин в накинутой на голое тело шкуре рыси с завязанными на груди лапами. Из-за его присутствия Карина и сдержалась, не кинулась сразу к ненаглядному.
Торир шел в кожаных портках и в распахнутой древлянской безрукавке. На груди чуть поблескивали амулеты на тесемках. Она отметила, что за это время он зарос бородой, волосы гривой по плечам лежат, пышные, мягким золотом отсвечивают. И сердце Карины заныло сладостно, а где-то в животе задрожало все от напряжения.
Подходившие о чем-то разговаривали. Она различила слова Торира:
– Ты, Рысь, молчи о том, что утром было. Все решат, что князь сам отошел. А как волхвы начнут гадать, кого избрать, то ты в сторонке держись, не вызывая подозрений. А там и узнаешь, каково это – княжить.
Тот, кого назвали Рысью, шел, улыбаясь, словно глотнув сладкого меда стоялого.
– Сами боги тебя мне послали, Мал. Век твоим должником буду. А про давнишнее мог и не упреждать. Я-то себе не враг. Да и Мутьян мне по сердцу тоже не пришелся.
– Ну и ладно. А теперь иди. Скоро начнется. Я же буду там, где сговорились. Туда и придешь за мной, принесешь весть.
Потом древлянин ушел, как и хотелось Карине. Кажется – вот сейчас бы и кинулась, полетела… Но не тронулась с места, застонала приглушенно. С ней что-то творилось. Смотрела, как приближается варяг, видела, как скользят блики по кожаным порткам на его бедрах, слышала шуршание травы. Видела его тугой живот, весь в мелких квадратиках мышц, сильные пластины мышц груди, там, где расходилась безрукавка. У нее даже кровь прилила к щекам, в голове зашумело, во рту стало сухо. Она узнавала это чувство, которое вызывал в ней только он. Стояла, оглушенная ударами собственного сердца, и из всего окружающего мира различала лишь шелест травы о голенища его сапог. Только этот шелест…
Торир замедлил шаги как раз напротив ее укрытия. Словно почувствовав что-то, медленно повернулся. Видеть еще не мог, но уже ощутил рядом чье-то присутствие. Синие глаза сверкнули напряженно. И Карина, перестав таиться, шагнула вперед. С распущенной темной косой, вся в осыпавшихся лепестках белых цветов, вцепившись в ворот платья, словно задыхаясь, она возникла перед ним из пены белой калины. Теперь их разделяло всего несколько шагов, но ей хотелось стонать оттого, что он так далеко.
Торир удивленно поднял брови. Но лицо осветилось. – Карина? Уже пришла в себя? Я рад.
Она едва понимала, что он говорит. У нее кружилась голова, она все горела.
Торир перестал улыбаться. Только смотрел. И холодная голубизна его невероятных глаз вспыхнула внутренним огнем. Даже на расстоянии его обдало исходившим от нее жаром безудержной страсти.
Она медленно, как сквозь туман, приблизилась. Медленно положила ладонь на его грудь. Почувствовала под пальцами быстрые, гулкие удары его сердца. И нагнулась, коснулась губами, языком его кожи, приникла, словно пила, еще, еще. Она ласкала его грудь, шею, вдыхала исходивший от него запах банной свежести, березового аромата и чистоты. У нее подкашивались ноги.
Торир запустил дрожащие пальцы в ее волосы, запрокинул голову, впиваясь в рот с урчанием дикого зверя. Ее страсть передалась ему, и теперь он теснил ее, она тянулась к нему, но отступала под натиском его силы, пока они не оказались под сенью цветов, в зарослях. Карина почти повисла на нем, увлекая вниз, на себя. И когда они опустились, когда он навалился на нее, она едва не зарыдала. Мяла, срывая с себя, платье, желая прижаться к нему, почувствовать его кожу своей кожей, ощутить его в себе…
Они не сказали друг другу ни единого слова, как уже были единым целым, сплетаясь и сливаясь воедино, двигаясь в едином ритме, упиваясь дыханием друг друга. Поцелуи были исступленными, как укусы, ласки лихорадочными, ощущение… Пламя, глубина, звездная бездна, слепящий свет…
Потом Карина лежала расслабленно, узнавая эту оглушительную легкость, видела, как сквозь сияние, его склоненное над собой лицо в бисеринках влаги. Он осторожно подул на нее, мягко поцеловал, чуть касаясь губами. Она же боялась разжать объятия, боялась отпустить его, словно не могла насытиться, но и он, похоже, ощущал то же. Потому что вновь начал двигаться в ней, и она с радостью пошла ему навстречу, прижимаясь и обвивая его, лаская и сходя с ума.
Осыпались цветы, шуршала трава. Они катались и извивались, разъединялись и сливались вновь, позабыв обо всем на свете. Оказываясь то сверху, то снизу, то сбоку друг от друга, они испытывали вспышки дикой радости, говоря непонятные слова, расточая яростные ласки, нежные прикосновения, жадные поцелуи.
Обессиленность пришла как сон. Они просто застыли; прильнув друг к другу и начав различать звуки окружающего мира: гудение пчелы в цветке, далекое пересвистывание птиц, шелест листвы. Оба молчали, словно опасаясь разрушить эту дивную, покрывающую их тишину, боясь, что мир ворвется в их жизнь, и опять возникнут вопросы, которые скорее ранят, чем успокоят.
Но мир был возле них, был рядом и ворвался в их уединение гулкими монотонными ударами из леса. Они знали этот звук – удары набата, стук била. Торир мягко разжал ее обнимающие руки, отстранился, вслушиваясь. Карина с болью ощутила, как он стал удаляться от нее. Сидел рядом, еще нагой, еще весь ее… но уже не ее. Уже вновь чужак.
Торир вслушивался. Звуки, казалось, летели отовсюду: бум, бум, стук, стук. Варяг быстро поднялся, стал одеваться. О Карине будто забыл. Она узнавала это напряженное, отсутствующее выражение его лица.
– Ты уйдешь?
Сама понимала, что вопрос глупый, но ждала ответа, еще хоть каплю теплоты. И даже просияла, когда он отрицательно потряс головой.
– Пока нет. Потом. Сейчас же идем отсюда.
Он стал увлекать ее за собой. Они таились, и Карина наконец взяла себя в руки. Сама чуяла, что неладно кругом. То и дело раздавались голоса, ощущалось движение, мелькали силуэты людей. Торир вел ее прочь, но даже когда они наскочили на группу древлян, те не обратили на них внимания. Лица у всех были напряженные, спешили на звук била.
Наконец Торир с Кариной оказались в стороне от шума и движения. Здесь, в низине, словно в чаше, дремотно лежало лесное озерцо. Тихо шуршал тростник на берегу, над водой носились стрекозы. На гладкой поверхности под бликами солнца белыми звездами покоились цветы кувшинок.
Такая умиротворенность была тут, что Карина успокоилась. Что бы ни происходило у древлян – ей и дела не было. Почти. Потому что видела: до этого есть дело Ториру. И хотя варяг спокойно опустился на песок у воды, но мыслями явно находился далеко.
– Древляне двинулись в свой град Искоростень. Князь их умер. – И улыбнулся как-то нехорошо.
Она вспомнила кое-что из подслушанного и даже подумала: а не ты ли, варяг, помог тому? Но вслух ничего не сказала. И хотя древлян не любила и к князю их не испытывала никакого интереса, в ней вновь подспудно родилось волнение. Почему-то было ощущение, что ненаглядный ее Торша несет с собой смерть.
– Видать, от ран помер древлянский предводитель. Мне тут сказывали, что посекли его.
Сказала это как можно ровнее. Села рядом с Ториром, прильнув к его плечу.
– Это сюда тебе весть принесут?
Спросила и даже язык прикусила, злясь на себя. Он медленно повернулся.
– Что ты еще расслышала, таясь в кустах? – Она же вдруг рассердилась.
– Меньше надо болтать, если таитесь. Даже мне ведомо, что древлянские чащи глаза и уши имеют. А я… Сам должен понимать – не враг я тебе.
Он смолчал, но где-то под сердцем защемило – опасная баба, наблюдательная, умная.
– Зачем ты нужна мне, Карина? – молвил вдруг тихо, но так, что она вздрогнула. – Пусть ты не враг, но и не друг. Баба. Обуза непредсказуемая. Хитрющая и себе на уме. Ведь, небось, хотела на меня нагулыша своего повесить?
Серые просторы ее глаз вдруг подернулись влагой, губы задрожали.
– Ясное дело. Как же еще было удержать тебя возле себя – дикого, не ручного, рвущегося. А я ведь женщина. Мне свой мужик нужен. А ребенок во мне… Мало было мне в нем радости, но не вырвешь же. Да вот вырвала. Доля в том себя проявила. Но ты ведь все одно тогда меня бросил. А я… Словно усыхала без тебя… ненаглядного, желанного…
Теперь слезы так и хлынули из глаз Карины, голос срывался. Но что Ториру ее слезы?.. А вот и что. Глядел на нее, позабыв и о древлянах, и о князе Мутьяне, которого тайно удавил сегодня, когда тот слово не хотел сдержать. Не думалось и о том, что сейчас волхвы его ставленника Рыся в князья Искоростени пророчат. Получится ли у них? Но ему словно и дела сейчас до того не было. Глядит он на красу бабы плачущей – и сладко ему, и больно…
Но заставил сердце сдержаться. Не приголубил, не утешил. Вспомнил ее на ладье, с купцом новгородским.
– Недолго же ты сохла по мне, красна девица. Нашла себе покровителя не из последних. Сам видел.
Карина глянула на него удивленно. Вытерла слезы. Губы дрогнули, словно в улыбке.
– Никак приревновал?
– На лжи уличил.
– Нет на мне лжи. Мне в Киев надо было. Куда, думала, полетел мой сокол, как не в стольный град на Днепре. Ведь такому удальцу там самое место. Разыскать тебя там хотела. А купец тот туда же, в Киев, плыл.
– И монистом расплатилась за подвоз или иначе как сговорились?
Карина поняла, о чем он думает.
– Монисто я сберегла, – ответила она сухо. – В пояс зашила. А купец… Не ластилась я к нему. Сам на ладью меня взял. Как волхвы с капища Перуна велели.
И вдруг засмеялась негромко. Порадовало ее, что Торира задела ее связь с купцом. И на душе легче от этого стало. Поднялась, расстегнула пояс, и он упал, тяжело звякнув зашитыми монетами. Пусть. Если до сих пор варяг не польстился на ее богатство, то и теперь не позарится. А вот то, как глядел на нее, следил, как она раздевается, – было любо ей.
Карина спустила с плеч рубаху, стояла нагая, будто светясь. Косу длинную вокруг головы обмотала. В воду озера вошла легко. От движения ее ладоней чуть расходились легкие кувшинки. Она присела, вздрагивая, смеясь, выпрямилась, вновь присела. Дальше идти боялась. Вода – это мир водяного, которого всегда побаивалась.
– Карина! – Он смотрел на нее как-то странно.
– Отчего волхвы о тебе с купцом сговаривались?
– Я им велела то. А новгородец… Новгородцы-то Перуна чтут, слово перунников для них закон.
Он продолжал глядеть, а Карина, дурачась в воде, рассказывала, как она вернулась на капище у сгоревшей Копыси, как, узнав, что подплывшие ладьи идут на Киев, велела волхвам с ними ее отправить. Сказала, что пришла по его, Торира, повелению, якобы это он велел, чтобы в Киев ее отправили. Для пущей важности слово заветное им сказала, которое некогда от варяга услышала.
Теперь Торир глядел на нее исподлобья. Карина сперва не замечала. Сорвала водяную лилию, прилаживала в волосах. Он же слова не мог вымолвить. Чувствовал, как сердце, словно камнем давит изнутри. Понимал, что тут же должен убить девку. У него за голенищем сапога нож, и он убьет ее быстро, чтобы не мучилась. Или подойдет, обнимет и рывком свернет шею. Так даже лучше, она не успеет ничего понять. Глупая девка. Ну что стоило ей смолчать о том, что знает заветное слово перунников? Слово, которое, кроме посвященных, никто ведать не должен.
Однако Карина уже что-то почувствовала. Перестала дурачиться, застыла, уронив белую кувшинку, и цветок закачался на воде возле ее нагого, блестящего капельками влаги живота. Торир глядел на цветок, чтобы не встретиться взглядом с ее встревоженными глазами.
– Я сказала лишнее, Торша?
– Сказала. И с этим уже ничего не поделаешь.
– Торша, любый… Не надо.
Он не станет ее слушать. Рука его медленно опустилась к голенищу сапога за ножом. Вот сейчас. Быстро. И не будет больше опасности от этой чернокосой красавицы. Такой желанной. Сладкой, дорогой, .. Какое, к лешему, – дорогой? Не нужна она ему. Но зачем же спасал недавно?
Тихо, как тихо вдруг стало вокруг. Где-то решалась судьба племени древлян, судьба его дела. Да и он сейчас сделает нужное… Но нужное ли? Торир колебался, глядел на Карину, не понимая, какая мука вдруг проявилась на его лице. А Карина вдруг словно успокоилась. Даже сама сделала шаг к нему.
– Что ж, видно то доля моя. Твоя я. Живой ли, мертвой – не жить мне без тебя.
Она старалась держаться с достоинством, но глаза вдруг заискрились слезой. Она закрыла их, откинула голову. Уж лучше бы закричала, прочь кинулась. А так ее покорность… И эта оглушающая тишина… И гулкий, рвущийся стук собственного сердца. Она подошла, стояла перед ним, прекрасная, нагая, вся в капельках влаги. Варяг даже рукоять ножа сжал, поднялся. Но не ударил, не убил. Помнил ведь еще усладу, какую она ему давала, вкус ее губ, ее тела помнил.
И он застонал, привлек ее к себе, уронив голову ей на плечо.
– Ты моя погибель, Карина.
– Нет. Никогда!
Минуты тянулись бесконечно в странной лесной тиши. Когда же рядом вдруг громко закрякала утица, Торир даже вздрогнул. Но не утица то была, а знак условный. И через миг из зарослей показался Рысь. Посмотрел сначала удивленно, потом хмыкнул в усы.
Все еще обнимая Карину, оглядываясь через плечо, Торир спросил взглядом: как, мол? Рысь понял, кивнул. – Долго не рядили. Я погребение проведу.
Варяг знал: кто прежнего вождя провожает, кто зажигает погребальный костер – тому и княжий дом занимать. И понял: задуманное вышло, подчинились волхвы древлянские. Это удача. А неудачу свою он сейчас в руках держит. Но ведь не до нее теперь. Ему к старейшинам идти надо, поддержать нового ставленника.
Но пока он еще волнение ощущал, мысли тягуче путались. А все оттого, что у груди его билось сердце Карины, ладони шелк ее бедер ощущали. Рысь же разглядывал голую бабу с одобрением. Даже языком прищелкнул восхищенно.
– Отвернись, дай девке одеться, – буркнул Торир.
Стал увлекать Рыся за деревья. Ведь им сейчас о другом думать надо, о другом говорить.
«Я ее и потом убить смогу», – подумал он, словно сам перед собой оправдываясь.
