Текст книги "Чужак"
Автор книги: Симона Вилар
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
ГЛАВА 6
Похороны князя – всегда событие. Люди издалека сходятся поглядеть на обряд, попировать на тризне, В Искоростень через дикий лес прибыл даже князь Мал Старый. Ранее он осуждал Мутьяна за то, что тот строил град свой так близко от полян, считал это глупостью опасной. Теперь же, когда град возник перед ним за густым ельником, весь окруженный ловушками и рвами, старый Мал даже запоздало загордился сыном. Мутьян не ходил в его любимцах, но теперь возникла тоска по нему. Князь исподлобья глядел на отмеченного волхвами нового предводителя древлян и хмурился. Тот раньше Рысью звался, в воинах простых ходил. Теперь же и венец Мутьяна носил так, словно и не кутался до этого в звериное обличье. Да, непросто будет с таким сладить.
Взгляд старого князя обращался к волхвам. В длинных одеждах и мохнатых островерхих колпаках, которые скрывали лица, оставляя только прорези для глаз и рта, они казались до жути одинаковыми. А ведь среди них был и тот, кто Мала Турьего сгубил. Старому князю уже донесли, что убийца из волхвов, а волхвов Мал Старый побаивался. И не осмеливался начать дознание или велеть зарезать убийцу сына.
Торир стоял среди волхвов в первом ряду, видел, как глаза Мала рыщут по шеренге служителей. И читал по его лицу, как иной охотник читает по звериному следу. Что ж, как бы ни злился старый князь, вреда он ему уже не причинит. А значит, правильно он, Торир, все рассчитал. Мала Турьего убил сознательно, а Мутьяна… Торир не тронул бы его, будь тот покладистее. Но упрямый древлянин заартачился. Весь в крови, в повязках лежал, пол-лица едва не срублено было, а ходу посланцу волхвов не давал. Вот и пришлось Ториру прокрасться к нему в землянку, накрыть пуховиком и давить, пока тот трепыхаться не перестал. Дальше уже было несложно. Ведь древляне знали про уговор между ним и князем, вот и исполнили волю умершего, опустили чужака. Даже кланялись ему, поняв, какую власть он над волхвами имеет. А главное, он все еще душой Турьего Мала владел. Поэтому, когда созвало било древлян, когда поведали, что прежний князь умер от ран, а волхвы воина Рыся в новые князья пророчат, то многие сперва волю Торира спрашивали, мол, как, поддержишь ли выбор, нагаданный божьими людьми? Он и поддержал. То, что теперь Рысь собирался стать князем не из последних, видно уже по тому, какие он похороны Мутьяну устроил. Даже волхвы взялись ему помогать. Мал Старый не помнил, когда служители такой почет умершему князю оказывали, а ныне, кажется, едва ли не со всех древлянских чащ сошлись в Искоростень, подношения от каждого капища делали, молились непрестанно. И опять взгляд старого Мала скользнул по шеренге волхвов, гадая, кто же из них тот загадочный пришелец, что всколыхнул древлянское племя, словно упавший в воду камень.
В день похорон весь берег над рекой Уж под Искоростенем был полон народа, повсюду стояли одетые в лучшие меховые накидки древляне. На лбах кованые обручи, на сильных голых руках браслеты-наручни. Стояли, глядя на реку, где у мостков был привязан осмоленный плот, на котором возвели целую избу под высокой соломенной кровлей. На плоту хлопотала здоровенная косматая баба, волосы и лицо ее были измазаны кровью – дух смерти звалась она. Сейчас она оглядывала все, что собрали князю в последний путь, пересчитывала меховые шкурки, оружие, посуду и иную утварь, которую полагалось отдать Мутьяну в запредельный мир. Сам Мутьян в дорогих одеждах покоился в избе на плоту, и, когда ветер дул с реки, вместе с речной сыростью доносился уже явственный запах тления мертвого тела.
Древляне пели на берегу, когда на плот ввели любимого пса Мутьяна и старуха – дух смерти заколола его. Потом ловко разрезала тушу на части и бросила под полог в избу. Так же поступили и с ястребом князя. С конем его было больше возни, он почуял запах крови, заволновался. Пришлось сперва оглушить его ударом кувалды, а уж потом резать. Наконец толпа разошлась, и девушки подвели нарядную женщину в красивом венке на распущенных волосах – одну из жен князя, согласившуюся вместе с мужем унестись в светлый Ирий. Женщина все эти дни ходила по шалашам прибывших древлянских вождей, и они совокуплялись с ней, поили и одаривали богато, дабы показать душе Мутьяна, что она достойна всяческого внимания. Сейчас княгиня-жертва, чем-то опоенная, едва стояла на ногах. Двум помощницам духа смерти приходилось ее придерживать. Потом одна из них дала княгине петуха и велела свернуть ему голову. Но обреченная княгиня была так слаба, что едва не выпустила птицу. Пришлось духу смерти сделать это за нее.
Несколько воинов-древлян окружили ее и, сцепив руки, усадили ее сверху, подняли. Ритуальные речи княгини о том, что-де она уже видит Ирий и предков, звучали совсем слабо. Старухе – духу смерти пришлось даже дернуть ее за волосы, чтобы оживить. И княгиня вдруг зарыдала, захлебываясь слезами и выкрикивая, что она уже видит своего господина, сидящего в прекрасном лесу Ирия среди птиц, что он улыбается и зовет ее.
Под конец ее речь стала совсем нечленораздельной, более походя на вой кликуши[68]68
Кликуша – бесноватая, припадочная; сумасшедшая.
[Закрыть]. Но в толпе уже запели, забили в бубны, застучали оружием о щиты. Среди этого шума спутницу князя повели на плот. Она сняла с рук браслеты, отдала духу смерти. Та поклонилась, а потом, повернувшись к толпе, сделала жест, подзывая шестерых мужчин, среди которых был и новый князь Рысь, уже названный волхвами княжеским именем Мал. Ему и остальным теперь предстояло совокупиться перед мертвым Мутьяном с его женой, а потом держать ее, давить удавкой, когда дух смерти начнет ее резать. Все шестеро были возбуждены, касались женщины нетерпеливо. Она шагнула под полог смертной избы – они за ней. На берегу стоял страшный шум, чтобы не было слышно криков жертвы, чтобы было радостно оттого, что князь и его княгиня отправляются в Ирий. Девки повели хоровод, мальчишки свистели в два пальца, воины грохотали оружием, волхвы пели гимны. Наконец шестеро мужчин вернулись по сходням на берег. Последней появилась дух смерти, стала скакать, подняв окровавленный нож, но едва она соскочила на берег, шум стих. Все так же скача, дух смерти скрылась в толпе. И вперед вышел новый князь Мал-Рысь. Поднявшись на плот, поднес огонь к стрехе кровли, зажег ее в нескольких местах, бросил факел на хворост, которым было обложено строение на плоту. Едва Рысь сошел на берег, как плот отвязали, и он поплыл по водам Ужи. Огонь на ветру разгорался быстро. Люди на берегу вновь стали гомонить, радовались, что боги так охотно берут к себе князя с его избранницей. Многие двинулись вдоль берега, провожая уносимый водами костер. Теперь радоваться надо, тризну справлять, пьянствовать, веселиться, поминая умершего.
На следующее утро после похорон лес стоял по-особому тихий. Ночью Карина из своей землянки слышала отдаленное пение, выкрики, звон бубнов, видела над деревьями мерцание множества костров. А с утра наступила тишь, ибо за ночь умаялись все так, что головы не поднять.
Когда Карина поутру повела поить Малагу к ручью, она увидела идущего из лесу волхва в меховом колпаке с личиной. Невольно поежилась: до чего жутко смотрятся местные служители в подобном облаченье. У радимичей волхвы всегда в светлом ходят, волосы причесывают гладко, на груди амулеты поблескивают. А этот – ну чисто нелюдь. И она только ахнула, когда волхв стянул колпак – по плечам рассыпались золотисто-русые волосы ее Торши.
Варяг был бледен. Приблизившись к берегу, припал к воде, там, где Малага пил, и сам, как зверь, пить начал, лакал жадно. Дважды голову в воду опускал, отфыркивался, отпихивая тычущегося коня.
– Вот что, девка, собирайся. Уйдем, пока все после тризны отдыхают. Лишние вопросы мне ни к чему, а о проводнике я уже договорился.
Карина заторопилась, стала седлать Малагу, укладывать вещи. Вскоре и проводник из леса показался. По виду мужик обычный, в длинной рубахе до колен, в лаптях, бородка торчком, только обилие костяных амулетов на поясе указывало на его звание.
Торир продремал в седле почти до полудня, полагаясь на Карину. Она шла по указанной волхвом тропе, ведя на поводу Малагу. Тропка была узенькая, лес вставал стеной, лишайники обвивали стволы, кусты-заросли над тропой нависали. Проводник-волхв то появлялся впереди на тропе, то исчезал в зарослях, порой же только кричал чибисом из чащи, указывая направление.
Видели они его редко, словно все время одни были. По вечерам делали остановки, разжигали костер, готовили еду. Как-то в одну из первых ночей Карина заикнулась было, чтобы и проводника кликнуть, но Торир лишь отмахнулся.
– Он волхв. Нас ведет, а остальное ему заказано. Пусть лучше слушает лес да смотрит звезды.
Больше о том не говорили. И сладко было вот так сидеть у потрескивающего костерка, есть присыпанное пеплом хрустящее мясо. Отсветы костра высвечивали из тьмы кудрявые кроны расцветшего леса, пофыркивал стреноженный Малага, неслись запахи травневых[69]69
Травень – май
[Закрыть] лесных соков. И оглушительно пели соловьи… Карина и не замечала раньше, как упоительно и сладко они могут петь. Век бы слушала, замерев в кольце обнимающих ее рук.
Проводник по-прежнему держался в сторонке. Вернее, проводники, так как они менялись, когда путники миновали, то или иное лесное капище. Тогда Торир ненадолго отлучался. И пока варяга не было, Карина успевала даже поохотиться, добыть стрелой зайца или камнем из пращи сбить утицу на лесном озерке. Охотилась она не хуже, а может, даже лучше Торира, и как-то у них так и сложилось, что она живность доставляла, ночлег готовила, а Торир занимался стряпней. Иногда, вернувшись с капища, он баловал девушку местной медовухой, наливками диких ягод, которыми угощали посланца местные волхвы. Порой Торир рассказывал девушке о древлянских обычаях, но самих древлян они никогда не видели. Волхвы специально направляли наворопника по тропам, где было меньше возможностей кого-нибудь встретить, в обход селищ и погостов.
Этот путь не был в тягость для Карины. По сути, она была счастлива. До этого и не ведала, какое оно – счастье. А сейчас то, что была с милым, что мир цвел и не существовало в этом мире никого, кроме них двоих, вызывало в ней, немеркнущую тихую радость.
– Чему ты улыбаешься? – порой спрашивал Торир, но сам глядел с улыбкой.
Она не отвечала, зная, что он все понимает. Они вообще поначалу не больно-то разговаривали – оба были не из болтливых. Однако это уединение и долгий путь сблизили их. Вот и стали болтать, перешучиваться. Даже переправы через ручьи или бурелом вызывали у них только смех, шутки, даже игры, когда можно лишний раз обнять, прикоснуться.
Дикие чащи кишели зверьем и птицами. В пути им часто приходилось сходить с тропы, когда впереди величественными бурыми силуэтами проходили дикие туры или проносились сквозь подлесок пятнистые лани. Один раз наткнулись на лакомившегося корешками медведя. Тот, завидя людей, так и кинулся в чащу – Карина даже испугаться не успела. Она вообще не боялась с Ториром ничего. Даже его самого перестала опасаться. Раз не тронул раньше… А те ночи у костров, когда его ласки доводили ее до счастливых криков, те минуты удивительного доверия и близости, когда они разговаривали о всяком, – все это давало Карине надежду, что варяг и впрямь полюбит ее.
Сама она раскрылась перед Ториром, как ни перед кем. По сути, поведала ему всю жизнь. Но и он стал откровеннее. Постепенно рассказал ей, в каких землях бывал. Рассказывал о мощенных камнем улицах византийских градов, о разрушающихся храмах древних богов в Риме, о землях арабов, где призыв к молитве «Ла иллаллах, Мухаммед расулулахх» звучит по нескольку раз в день. Рассказывал и о белом боге христиан, амулет которого, серебряный крестик, он носил на груди рядом с молотом северного Тора. Торир говорил, что мудро почитать богов той земли, где живешь, и следует принимать веру людей тех мест.
– Мы уже почти миновали земли древлян, – как-то сказал Торир. Карина кивнула.
– Я поняла. И шли мы в обход владений Полянских.
Торир поглядел чуть прищурясь. Откуда ей это ведомо? Сказал, кто или сама догадалась?
– Ну, если ты не сказал да волхв из зарослей знаками не пояснил – выходит, что и догадалась.
Пошутить не получилось. Торир молчал, но в уголке рта залегла недобрая складка.
– Что ж ты за разумница, раз все понимаешь? Бабе ум что дикому туру уздечка.
– Туру? Гм. Сказал бы еще – корове.
Но он, похоже, не намерен был шутить, и Карине пришлось пояснить: определила по звездам. Знала, что поляне от радимичей живут ниже по течению Днепра, а звезды и восходы показали, что они двигались на юг по древлянской земле, да так, чтобы Полянский край в стороне оставить.
– Поляне – богатое племя, – добавила она. – Но с радимичами не дружны. Да и с иными не больно ладят, все норовят под себя взять. Особенно с тех пор, как Аскольд с Диром в Киеве вокняжились.
Лицо Торира темнело.
Степь встречалась с лесом не сразу, наступала постепенно. Сначала чащи поредели, поляны разрослись, потом и вовсе лес стал разрываться, открывая поросшие цветными травами раздолья до следующей гряды кудрявых дубовых порослей. И вот настало утро, когда Карина поняла, что следует принести последнее подношение Лешему за то, что хранил и оберегал их в пути, не завел в топи, уберег от когтей зверя, да еще и дичь давал, хоронил под своим кудрявым щебечущим кровом их любовь. Любовь ли?
Карина замешкалась в березняке на опушке чащи, положила под куст завернутые в лист лопуха подношения: кусок зайчатины, репу вареную, а, подумав, добавила и срезанную с мониста монетку. Выходить туда, где ждал подле Малаги Торир, было даже боязно. Солнышко Хорос уже высоко стояло, когда варяг проспался, уже стал соображать нормально после вчерашнего хмеля и мог и понять, что наговорил попутчице того, чего не должен был. До этого он почти трое суток отсутствовал, уйдя на капище, а они с Малагой ждали. Карина уже волноваться начала, хотя и понимала, что если и надумает бросить ее милый, то уж такого красавца, как его пятнистый игреневый, никак не бросит. Карина даже жаловалась Малаге, обнимая за шею, шептала: что же это так загулял их Торша? Малага уже привык к ней, клал красивую узкую голову на плечо, вздыхал. Но варяг вдруг прибыл из леса, не тихо, как всегда, а вломился, словно медведь. И только взглянув, Карина сразу поняла: пьян Торир. Почти упал у костра, бросив девушке бурдюк с вином.
– На, испробуй. Вино отменное, ромейское. Я такое только в Царьграде пробовал. А тут древляне недавно ограбили торговый караван, взяли с добычей.
Он пьяно уговаривал Карину выпить, сам пил, хотя, по мнению девушки, с него было уже достаточно. А Торир вдруг после бурного неестественного веселья впал в апатию. Захотел вдруг наболевшим поделиться. Да таким, что Карине знать не следовало…
Сейчас Торир звал ее, торопил. Она вздохнула. Вышла из-под тенистой чащи. И тут же наткнулась на его холодный пустой взгляд.
– Вот что, Каринка, я тут всякое плел спьяну..
– Да, плел. Какой мужик глупости во хмелю не болтает! Притомил меня своими россказнями, спать все не давал.
– Я не должен был так напиваться, – только и произнес варяг. Но она уже отошла, пристраивала на Малаге переметные сумы.
Торир все расспрашивал, и она с холодным раздражением стала отвечать: дескать, про поход Аскольда с Диром на Царьград плел Торир, как они едва не взяли столицу ромейскую, пока ее главы в граде не было, да только уберегла ромеев некая их святыня, покрывало Матери их Бога, которую они трижды с молениями опускали в море. И началась тогда буря негаданная, разбросала корабли русов, да так, что сам Аскольд чуть не погиб, упал в воду, в плен попал… А вот Диру удалось ускользнуть. Он потом Аскольда и выкупил, вернув ромеям награбленное. Но ромеи согласились отпустить старшего князя только после того, как тот веру их принял. Торир резко перебил ее:
– А о себе я что рассказывал?
«Много чего». Да только Карина не столь глупа, чтоб признаться. Но отвечать что-то надо было, и она, тщательно взвешивая каждое слово, сказала, что поведал варяг, будто и он тогда в Царьграде оказался. Друг там его службу нес. Или не друг, она не поняла. А был он из славян. Ротибор, Рудой… Не упомнить.
– Рогдай, – подсказал Торир, нехорошо прищурив глаза.
– Да. И вроде едем мы сейчас к нему, ибо он давно службу у ромеев оставил и обосновался где-то здесь. Ну что глядишь? – вскинула она подбородок. – Вчера меня все россказнями пьяными изводил, сегодня выпытываешь. Теперь же в путь тронемся али как?
Она нарочно говорила ворчливо, как держалась бы любая баба, говоря поутру с похмельным мужем. И панически боялась, что варяг поймет, как много она недосказывает. Но, кажется, убедила-таки. Лишь когда они тронулись в путь, и Карина сидела за Ториром на крупе Малаги, она еще раз продумала все, что узнала. Оказывается, тогда Торир тоже примкнул к воинству, шедшему из Киева. Тогда ему тринадцать зим было, у волхвов он жил, да только сбежал от служителей, прознав про поход. Этим объяснялось, откуда ее варяг знает Полянский выговор. Однако то, что он ненавидел князей киевских и… Шутка ли, что удумал, – они князья могучие, а он хочет сгубить их; Еще тогда пристал к их дружине, надеясь в походе улучить момент и хоть с одним из братьев князей поквитаться. За что? Вот этого как раз Торир не сказал. В походе же все нож за голенищем сапога носил да время выкраивал. И случай этот ему почти представился, когда тонули струги русов, когда Аскольд упал в воду и Торир, забыв обо всем, подплыл к нему. Но не сладилось. Ромеи были уже близко, поймали и Аскольда, и того же Торшу одним неводом, точно рыбу. Аскольда сразу отделили от остальных пленников, а мальчик-волхв попал на невольничий рынок в Царьграде. Там-то его, смазливого паренька, и купил славянский наемник, которого Торир то другом называл, то вдруг срывался на густой рык от люти. Но тут Карина чего-то не поняла. Конечно, несладко в неволе оказаться, да только этот Рогдай зла на мальчика-раба не держал. Торир что-то неразборчиво выкрикивал, что ей не понять, как в Царьграде можно полюбить красивого невольника. Но ведь все одно – жил он в тепле и холе, а потом хозяин вольную ему дал, даже пристроил в отряд иноземных наемников при ромейском дворе – варангами таких называли ромеи. Там Торир со временем сумел возвыситься, даже свой отряд водил. Но все время был рядом с Рогдаем этим. Поневоле доверился ему, рассказал о себе многое. А тот его предал. По незнанию, но предал.
Оказалось, что Дир Кровавый и после большого похода не прекращал быстрых набегов-наскоков на приморские земли ромеев. На сам Царьград уже идти не решался, а вот пограбить и уйти умел. Но однажды оставила удача молодого киевского князя, и плохо бы пришлось ему, если бы их пленителем не оказался этот самый Рогдай. Тот, узнав, что пленники из славян, ночью выпустил их на свободу. Дир же в благодарность подарил Рогдаю свой перстень. И вот за этим перстнем и ехал теперь Торир. Он знал, что Рогдай, оставив службу у ромеев, поселился в союзе племен уличей[70]70
Уличи– славянское племя, обитавшее одно время южнее полян по Днепру.
[Закрыть], да не просто поселился, а вокняжиться над ними сумел. Но раз перстень князя ему без надобности, то, возможно, подарок Дира сгодится именно Ториру. Да и Олег Вещий советовал…– Карина уже догадывалась, от кого подослан Торир. Как и сознавала, что с помощью перстня Рогдая хочет он в доверие к Диру втереться. Это была опасная игра, и теперь Карина понимала, как рискует Торир, взяв ее с собой. Но может… Ах, как хотелось верить Карине, что просто прикипел к ней варяг, чувствовала, что мила ему…
Голос Торира отвлек ее от мыслей:
– Видишь, какое стадо степных туров. Эти гурьбой ходят, не в одиночку, как лесные великаны.
Карина глядела на огромных рыжих быков, бредущих по высокой траве и окидывающих застывших в стороне людей подозрительным оком. Испуга не выказывали, а словно упреждали – мол, держитесь подальше.
Малага шел по вольному раздолью, раздвигая высокие травы. Земля тут такая, такая ширь! Здесь бы пахать, сеять, это не те жалкие поляны-огнища, что ее соплеменники отвоевывали у леса. А тут… Голова кружилась от такого раздолья. И нигде ни души, ни дымка. Лишь порой появится на волнистом холмике идол каменный – невесть как и попавший сюда. Стоит одиноко над морем трав, пялится незряче.
– А где же люди? – спрашивала Карина.
– Еще появятся. И моли богов, чтоб не стрелами встретили, позволили подойти.
Он пояснял, что едут они по дикой спорной земле, никому не принадлежащей. Сюда и поляне наведываются, и древляне выходят из лесов, половить диких коней-тарпанов, угры порой кочуют, а то и хазары приходят поискать удачу. Но последнее время власть над этим краем стремятся взять объединенные уличи. Это племя держится само по себе, им и законы гостеприимного Рода не главное. Селятся они в небольших балках вдоль Днепра, там и землю возделывают, но в основном промышляют охотой и разбоем. Смелое это племя, вольное, мужчины и бабы у них отличными воинами считаются. А вот чужаков пришлых неласково встречают, редко, кого в союз берут.
По пути Торир бил стрелами дичь – птицы часто вспархивали из густых трав при приближении путников, попадались и жирные зайцы. В общем, не голодали. Ехали они так добрых два дня. Уже и свыкаться со степным безлюдьем стали. Гости степные появились негаданно, когда Торир с девушкой остановились на ночлег в неглубокой балке у ручья. Сидели вроде бы спокойно у небольшого костерка, глядели на необычно огромные звезды, когда Торир вдруг напрягся. Сначала заметил, как Малага заволновался, вскинул голову, уши насторожил. Зверя ли, человека почуял? И Торир припал к земле, потом втянул в себя по-волчьи воздух.
Миг – и варяг был уже на ногах, выхватил меч. Темнота за кругом пламени костра казалась особенно непроглядной. Чего ждать? Стрелы или аркана, которым легкую наживу берут степные находники? И тогда Торир шагнул к костру, блеснул в его пламени кольчугой, поиграл мечом. Но неожиданно воткнул его в землю, протянув вперед открытые ладони. Сказал в темноту:
– Нам свары не надо. С миром едем. Так что, кто бы ни был ты, выходи к нашему костру.
Но из темноты ответили:
– К нам с севера с миром не ездят.
Ясное дело – на севере живут поляне, древляне, другие враждебные уличам племена. Карина только подумала об этом, как на нее уже сзади наскочили, схватили за косу, откидывая голову. На Торира же сразу четверо поднялись из трав. Свистнул аркан, но Торир успел выхватить нож, быстро срезал захлестнувшую шею петлю. И сам наскочил. Первый выпад отбил, извернулся и, схватив чью-то занесенную для удара руку, так крутанул, что воин только взвыл, роняя оружие. Торир же заслонился им, как щитом, приставив лезвие ножа к горлу нападавшего. Только рывком головы откинул с лица длинные светлые волосы.
– Ну, теперь поговорим.
– Поговорим, – ответили напавшие и выволокли на свет Карину. Стояли у огня, глядя Друг на друга, нервно дыша.
– Не отпустишь нашего, мы враз крале твоей кровушку пустим.
– Нельзя. Рогдая озлите. Я ему девушку в дар вез.
Карина только заморгала. Слова эти кольнули ее острее каленого булата у горла. Но уличи, похоже, задумались, переглядываться стали. Были они в темных кожаных доспехах, у всех длинные усы, сабли кривые, на манер хазарских.
– Вы первые не захотели миром говорить, – сказал Торир. – Теперь же выслушайте. Еду я издалека к вашему князю-воеводе. И еду не просто так Я побратим его, знавшийся с Рогдаем еще у ромеев. И что не лгу, клянусь в том огненной молнией Перуна.
Такими клятвами просто так не бросаются. А Торир после сказанных слов неожиданно отпустил заложника и спокойно шагнул вперед, забирая у улича девушку. Тот не перечил. И стояли они теперь, переглядываясь, не зная, то ли верить незнакомцу, то ли новь насесть. Но, похоже, уразумели-таки что-то. Сделали знак собой следовать.
В граде уличей за земляным валом их встретили приветливо. Уже был послан гонец с сообщением, что едет побратим их князя-воеводы, и людям было любопытно поглядеть. Только зорька занялась, а народ уже столпился у крытых соломой изб, бабы собрались у колодца с журавлем. Прибывшие подъехали к самой большой избе, откуда и вышел возглавивший их бывший наемник, а ныне князь Рогдай. Стоял на крылечке, заложив большие пальцы рук за кованый пояс, улыбался. Глядел только на Торира.
– Ну, здрав, будь, друже.
Они обнялись, и князь трижды облобызал гостя, глядел так, словно не мог наглядеться.
Карина рассматривала Рогдая. Был тот чернобров, с бритой головой, только носил по-хазарски на темени длинный клок волос, заложив за ухо. Сам был крепкий, рослый, широкий в кости. Носил беленую рубаху с ало-черной вышивкой на местный манер, на шее блестела богатая гривна с подвесками, а на ногах были простые поршни[71]71
Поршни– кожаная обувь без голенищ; крепится к ноге ремешками или тесемками.
[Закрыть] с оплетающими голени ремнями. Лицом же хищный, горбоносый, длинные усы опускаются вдоль яркого рта. По облику и не скажешь, что он у ромеев служил. Улич как улич.
Карина стояла в стороне. Из головы не шли слова Торира о том, что привез он ее в дар Рогдаю. Но тот словно и не замечал девушку. Зато на Малагу быстро обратил внимание.
– Ишь какой! Сразу угадывается южная арабская кровь. Где и взял такого?
– Нравится? Тогда бери. Это мой подарок тебе, побратим.
Побратим – почетное звание. Но Карине показалось, что воевода уличей словно бы нахмурился, глянул искоса на гостя. Торир будто и не замечал, хвалил коня, рассказывал, что в нем арабская кровь соединена с кровью крепких жеребцов, каких разводят христиане в далекой Кастилии.
– Да грець с ними! – отмахнулся Рогдай. – Скажи лучше, что за такого коня запросишь. Я-то ведь еще не забыл, что ты шагу не ступишь, не обмозговав все.
Но Торир только отшучивался. Да и Рогдая такой дар явно устравал. Велел своим паробкам[72]72
Паробок – младший неженатый дружинник, часто выполняющий обязанности слуги при старших.
[Закрыть] поводить коня по кругу, восхищенно ацокал языком.
– Хорош, ах, хорош! – В какой-то миг Карина ощутила на себе взгляд Рогдая, но тот скользнул по ней словно по воздуху, вновь сосредоточив внимание на коне. Вскочил на него легко, прямо с крыльца, одним прыжком, засмеялся довольно, когда почувствовавший на спине чужого – Малага забился, стал брыкаться.
– Ох, любо! Люблю таких горячих и норовистых! – Малага же то вбок кидался, то гарцевал, дважды с ржанием на дыбы вставал, но улич удержался, сдавил железными коленями бока игреневого, рвал мундштуком ему рот.
В лице же Торира появилось что-то жалкое, он отвел глаза, подавляя вздох. А через миг опять улыбался.
– Ну что, угодил? – спросил он. «Он ведь с Малагой, как с ребенком, панькался, – думала Карина. – И вот отдал не раздумывая. А меня… А я?»
Стояла, опустив голову. Раба. Забывавшая в объятиях варяга, кем для него является. Вот сейчас и ее бритому Рогдаю предложит.
Но все были заняты только конем. Потом Рогдай соскочил с Малаги, вновь обнял Торира, поцеловал, звонко чмокая. Так, обнявшись, они и вошли в избу. Карина даже растерялась, оглядываться стала. Но тут к ней подошли женщины из челяди, с поклоном пригласили в дом, гостьей величали. Вот именно, гостьей, – Карина без труда понимала их диалект. И приняли ее ласково, принесли огромный ушат с горячей водой, на травах настоянной. После купания накормили сытно, рубаху чистую дали, поневу черной шерсти с яркой тесьмой по подолу. Ахали, когда она монисто надела.
– Ох, и балует тебя мужик твой, – цокали языками. И ни одна не заикнулась, чтоб к Рогдаю вести. Заприметив, что гостья утомлена, удалились с поклоном. Она же сидела и ждала, разглядывая тканые полосатые дорожки на выскобленном добела полу, вышитые рушники на оконцах Постепенно напряжение стало спадать, даже в сон склонило. Поразмыслив немного, Карина забралась на покрытую овчинами лежанку, уснула сладко.
Проснулась под вечер. Где-то однотонно били в кузне, доносилось квохтанье наседок. Девушка заметила на лавке у стены глечик с молоком, лепешки пухлые. Перекусив, не стала больше ждать. Вышла, а в избе пусто, словно, обслужив гостей, все разошлись. Однако вскоре она расслышала мужские голоса. Один, хриплый, был Торшин, второй, более звонкий, – Рогдаев. Она остановилась у занавешенной шкурой двери, прислушалась. Разговор шел на ромейском. Карина осторожно отогнула полость, глянула в щелку двери. Они сидели за длинным, уставленным снедью столом, уже не ели, разговаривали. И вдруг перешли с ромейского на славянский.
Говорил Торир:
– Я помню, в скубе[73]73
Скуба – военный дом, казарма,где жили служащие у императора иноземцы
[Закрыть] мы порой посмеивались над твоей тоской по своим краям, Рогдай. И что тебе не жилось в Константинополе? Хотя, вижу, ты не прогадал, вернувшись. В Византии ты был всего лишь этериотом[74]74
Этериот – имперский страж при дворе, воин отборных частей.
[Закрыть], а тут до главы-глав над уличами сумел подняться.
– Да уж, Доля не подвела меня, – хмыкнул Рогдай. Стал рассказывать, как он возвращался в эти края с обозом своим да с дружиной малой. Думал сперва в Киев податься к князю Диру, тот бы его принял (Карина даже по плечам сидевшего к ней спиной Торира заметила, как он напрягся при этих словах). Да вот только довелось Рогдаю тогда вместе с уличами в схватку с хазарами вступить, и так они находников отогнали, что местные сами предложили ему остаться. Ну, он свое не упустил, через год уже воеводой стал, а там исхитрился на совете старейшин так все повернуть, что его главой-глав избрали.
Он рассказывал это то по-славянски, то, переходя на рамейский, и тогда Карина ничего не понимала. В покое темнело, Рогдай встал, чиркнул кремнем по кресалу, зажег фитили на носике подвешенной на крюке лампы. Вернувшись к столу, какое-то время стоял, не сводя потемневших глаз с варяга. Тот невозмутимо отрезал ножом куски мяса.
– Знаешь, Ясноок мой, – начал Рогдай, – я ведь часто вспоминал о тебе. Скучал шибко.
Рука Торира замерла. И в наступившей тишине ощутилось какое-то напряжение. Потом Торир ответил глухо, с рыком в голосе:
– Забудь о том. Мы побратимами стали. Теперь мы родня кровная, а остальное – грех.
И он глубоко вонзил нож в окорок:
Карина ничего не поняла. Видела только, что Рогдай словно разозлился.
– Это ведь ты с побратимством придумал, хлопец. От меня так отказаться хотел?
Торир вздохнул.
– Вспомни, в скубе итак многие на нас косились. И хотя в Царьграде никого не удивишь подобными отношениями, но мы жили среди наемников а они за это и удавить тихо могли. Ведь многие уже шептались, что ты не зря меня по службе продвигаешь. А так мы сразу родней кровной стали. Сейчас же… Мы уже другие, Рогдай, по иной земле ходим, иным богам служим. И если о чем-то дознаются… Позором покроют, проклянут люто.
– Да, – свесил бритую голову князь. – Но как вспомню, какой ты был… белокурый, стройный как тополек. Многие на тебя заглядывались. А сейчас… Огрубел, бородой зарос, как древлянин.
