Текст книги "Сын Сарбая"

Автор книги: Шукурбек Бейшеналиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

– Теперь видите, видите – прав я был, когда снял Мамбеткула. Мало ли что опытный, а Сарбай давно не пас овец… Мало ли что! Главное в человеке – добросовестность, старательность. Старательному и бог помогает – много двойняшек родилось в отаре… Э-эй, все сюда! Комиссия, комиссия! Сюда, поближе ко мне! Есть сообщение, особое сообщение. Одна жирная овца повредила ногу, и ветеринар определил, что пригодна только на мясо. Ставлю на голосование: бешбармак будем варить или жарить шашлык? А может, третье предложение возьмет верх? Тут есть любители плова. В курджуне председателя найдется килограмма три плохонького риса.

Голова председателя работала быстро и четко, авторитет его сразу возрос. Один только Садык-ака был чем-то недоволен. Нет, не только Садык – Дардаке тоже не выказывал радости. Конечно, приятно, что их хвалят и поздравляют. Но как же так – никто даже не вспомнил о погибших ягнятах. Ведь если бы чабаны были опытные, если бы овцы были лучше откормлены, если бы на время окота прислали сюда двух-трех помощников, удалось бы спасти весь приплод. Не четыреста шестьдесят девять, а больше пятисот ягнят бегало бы сейчас по горам. Да, но ведь мертвых не вернешь к жизни. Так чего же хотел Дардаке? Уж не наказания ли для себя и для своих родителей? Миновала беда – радоваться надо! Конечно, надо. Ну, а вот он не мог.

Нет, не виноватых искал Дардаке – понять хотел. Сколько ни глядел в лица взрослых, не видел задумчивости. Будто все так и должно быть, будто умершие ягнята, много ягнят, – так, пустяки.

Тем временем в казане закипел бешбармак. Весенний бестолковый ветер во все стороны разнес терпкий запах крепкого навара. Люди, возбужденные предстоящим пиршеством, неестественно громко переговаривались, шутили, смеялись.

– Э, Дардаш! – закричал веселый краснолицый зоотехник Бектéн. – Ты что там прячешься? А ну, подойди, подойди сюда. Сегодня, если верить твоему отцу, мы должны тебя поздравлять. Отец говорит, ты особенный какой-то. Старательный, говорит. Наблюдательный, говорит. Больно глазастый, говорит… В столице нашей, в городе Фрунзе, я видел мальчика семи лет – на скрипке хорошо играл. А сколько в балете крошечных детей киргизов – во-от такие девчоночки, а танцуют, будто их сорок лет учили. Да меня хоть сто лет учи – танцевать не буду…

Кажется, не только Дардаке – никто не понимал, что хочет сказать зоотехник. Вот ведь болтун! А тут, на счастье, поспел бешбармак. Бектену не дали договорить. Все заторопились рассесться вокруг дастархана. А Сарбай порозовел, глаза стали веселыми. Салима-апа то и дело дергала его за рукав, чтобы не слишком часто лез в блюдо и не хватал жирные куски, самим аллахом предназначенные начальникам. Но Сарбая будто подменили – такой стал шумный, развязный, хвастливый…

– Проклятый Мамбеткул оставил нам полудохлых, а мы… Волки окружили нас, как войско хана Батыя, а мы… Желтый снег падал целые сутки и завалил овец, а мы… А вы бы знали, какой герой мой сын…

Дардаке неодобрительно смотрел на отца, ему казалось, что люди смеются, потешаются над ним, не верят. Переглядываясь с матерью, он видел, что и она обеспокоена.

По соседству с председателем устроился краснолицый зоотехник Бектен. Он подозвал Сарбая, о чем-то его расспросил, а потом долго шептал что-то на ухо Закиру. Закир улыбался, бросал взгляды на Дардаке. И вот наконец, наевшись до отвала и громогласно рыгнув, он поднялся со своего места. Все с напряженным вниманием следили – что-то сделает сейчас председатель. А председатель подошел со стороны спины к Дардаке, подхватил его под руки и заставил встать.

– Слушайте все! – начал он. – Это герой, талант. Сейчас увидите – покажет нам кое-что интересное…

Дардаке, хотя слова и достигали его ушей, смысла уловить не мог, от смущения красным стал, не знал, куда деваться. От Закира воняло новой кожей, потом. Но ужаснее всего, что председатель выставил его перед всеми. «Зачем? Какой я талант? – лихорадочно думал парнишка. – Чего хочет от меня? Обнял, будто женщину…»

– Этот молодой джигит, – продолжал председатель, – впервые пасет овец. Старики чабаны, опытные, столетние, и те не всегда такое смогут. Ой-е! Сейчас прикажу, и сын Сарбая вам свой талант покажет… А ну, кто там?.. Отделите пятьдесят – шестьдесят ягнят. Сын Сарбая любого ягненка – только укажите, какого, – сейчас же отнесет к матери.

Все зашумели, тотчас нашлись охотники выполнить приказ председателя и отправились отбирать ягнят… У Дардаке страшно забилось сердце, во рту стало нехорошо, глаза затуманились… И вдруг, сам не зная, почему так делает, он стал рваться из рук председателя. Толкнул его локтем, лягнул ногой, освободился и… побежал куда глаза глядят. Он мчался что есть духу, перескакивая через камни – вниз, вниз к речке, через речку, все дальше и дальше по ущелью. До него доносились крики; громче всех кричала Салима. Остановиться он не мог. Забежав за гряду холмов, стал петлять среди каменных обломков и наконец, изнемогая от усталости, свалился за валуном. Только тут Дардаке понемногу отдышался, начал приходить в себя, думать.

Что произошло? Что плохого потребовал от него председатель? Хотел людям показать его способности, и только. Ведь и отец хвалил его, завидовал ему. Да, да, конечно, отец рассказал Бектену, а Бектен подзадорил председателя… Ну и что, ну и что? Зачем было убегать? Весь кыштак узнает, что убежал, люди будут смеяться – и Алапай, и Чекир, и Зейна…

«Может, лучше вернуться?» – подумал было Дардаке, но при одной лишь мысли, что снова предстанет перед членами комиссии и должен будет им показывать свои способности, он еще глубже забился в щель между валуном и земляным откосом холма… Долго так сидел, тупо глядя на рыжую каменистую поверхность горного склона… Изредка вздрагивал, как вздрагивают всем телом после долгого плача дети…

Раздался цокот копыт, и Дардаке, хоть слез у него и не было, закрыл лицо руками.

Всадник приближался. Может быть, это мать его ищет?

Парнишка раскрыл ладони и сразу увидел, как на расстоянии каких-нибудь ста метров рысью проехал на своей резвой лошади однорукий Садык. Повернул, поехал назад, остановился. Неужели на камнях и в редкой траве этого пустынного ущелья можно обнаружить след человека?.. Садык спешился, прижал повод камнем, осмотрелся. Он, кажется, даже втянул воздух носом. Дардаке тихонечко рассмеялся, переходя с ребячьей непоследовательностью от одного настроения к другому. Началась игра в прятки, и он был бы рад, чтобы Садык подольше его искал, но все-таки не уехал бы так, а нашел…

Хорошо, что Садык прискакал сюда один. Хорошо, что не зовет, не кричит, не упрекает. В сердце Дардаке поднялась теплая волна. Теперь он не выходил из укрытия только потому, что боялся своей слабости. Боялся, что ноги не удержат. Все в нем дрожало, каждый мускул. В прошлом году он вот так же спрятался от людей, когда тетя Сайраш заставила его прирезать дикого козленка. Тогда он плакал крупными слезами, сейчас глаза его сухи. Но от этого ему не было легче, наоборот – тяжелее.

Садык все еще не нашел его. Правду говоря, он и не искал. Лениво поглядывая по сторонам, вынул кисет с махоркой, сделал самокрутку из газеты… А как ловко! Даже смотреть приятно. Отрывает зубами полоску от сложенной газеты, крутит пальцем на колене, сгибает, берет в рот, сыплет табак из кисета… Дардаке так увлекло это зрелище, что он высунулся из своего укрытия… Кажется, Садык его не заметил. Зажег спичку, с наслаждением затянулся и… заговорил. Тихим, спокойным голосом сказал:

– Знаю – ты где-то здесь. Хочешь – выйди, не хочешь – не выходи. Оставайся тут до вечера. К закату солнца мы все уедем, отец твой Сарбай к тому времени протрезвится… Не заставляй отца искать тебя и не вздумай обижаться… Он хороший человек – любит тебя и очень тобой гордится. Ну вот, пожалуй, и все.

Дардаке затаился, как мышь. Если Садык не зовет – значит, не хочет его видеть. Говорит будто с воздухом. «Ну и пусть, – думал обидчивый паренек. – Пусть уезжает, раз я ему не нужен!»

Садык продолжал как ни в чем не бывало:

– На днях приеду и привезу тебе подарок. У лучшего нашего чабана Жолдоша Жолоева три замечательные собаки. Уговорю его одну передать тебе. Ох и злой же пес! Не боишься?

– Нет, что вы, товарищ командир! – с этими словами Дардаке стремительно выскочил из своего укрытия и вытянулся перед Садыком.

Садык весело рассмеялся, все зубы показал:

– Ну что, герой?

– Я не герой, – потупившись, откликнулся Дардаке.

Ох, как захотелось ему броситься на шею Садыку! Трудно было сдержаться.

– Будешь, будешь героем! – все так же смеясь, продолжал Садык. Он положил руку на плечо парню: – Сейчас уеду, никому искать не позволю… Может быть, хочешь меня о чем-нибудь на прощание спросить?

– Хочу, – ответил Дардаке и поднял глаза.

– Хочешь спросить, почему праздник устроили, когда погибло столько ягнят и горевать надо, а не пировать?

Дардаке поразила проницательность заведующего фермой.

– Откуда вы знаете, Садык-байке?

– Тебе четырнадцать лет, а мне перевалило за тридцать. И я на войне побывал. Многому учит война. Людей учит понимать и горе человеческое… Теперь слушай. Колхозники, которые приехали сегодня, члены комиссии, они правильно радуются. Они ждали худшего, гораздо худшего. Закир послал вас на зимовку без всякой надежды, что удастся спасти отару. Плохое дело сделал Закир, и люди понимали: обманул председатель отца твоего, Сарбая. Обманул, а потом еще нарочно забыл о вас. Сколько ему ни напоминали, он только обещал, но не посылал вам помощи, говорил, что нельзя проехать. Но вот поправился Алапай и нашел дорогу. Мы с ветеринаром побывали у вас и, увидев, что вы сохранили овец, решили наперекор председателю помочь вам – дали лошадь и быка, привезли сена. Ох и бранил нас за это Закир: «Овцы у Сарбая истощенные, больные, окота не выдержат. Лишнего тягла в колхозе нет, сена мало, надо тем помогать, у кого животные здоровые». Сегодня по пути к вам всю дорогу твердил: «Погиб, погиб приплод в отаре Сарбая! Хорошо, если осталась в живых сотня ягнят». А что оказалось? Четыреста шестьдесят девять ягнят оказалось! Живых и здоровых! Вот почему люди обрадовались. И Закир обрадовался, устроил той[33]33
  Той – пиршество, гулянье.


[Закрыть].

Дардаке наморщил от напряжения лоб. Никто с ним не говорил так серьезно. Дедушка Буйлаш предупреждал, что Закир готовит отцу подвох, но объяснить, что и как, не захотел или не сумел. Дардаке слышал, и не раз, что колхозники ругали председателя за бестолковость и несправедливость. Садык не ругал, он как бы осмысливал поведение усатого Закира, раскрывал его характер. Так учитель литературы делает.

Дардаке руку поднял, будто он в школе перед учителем.

– Спрашивай, – разрешил Садык.

– Выходит, значит, фальшиво радовался Закир-ака?

– Зачем фальшиво? Разве плохо ему? Наш председатель всегда счастью радуется, удаче, везению. Понимаешь, нет?

– Понимаю! – откликнулся парнишка – ему в самом деле показалось, что стал понимать. – Например, у нас в школе… Если урок подготовишь и домашнее задание выполнишь, на любой вопрос можешь ответить учителю. А когда не готовился, гулял, тогда только на счастье и можешь надеяться: вдруг спросит то, что случайно знаешь. Конечно, радуешься такой удаче, прыгаешь до потолка.

– Ах, молодец! – Садык даже по колену себя хлопнул, так понравился ему детский ответ парнишки. – У тебя, я смотрю, голова работает. Правильно говоришь. Вот только ученик в школе одного себя подводит, а взрослый человек каждым неверным поступком затрагивает многих, особенно если человек этот руководитель…

– А я?.. Скажите мне правду, Садык-байке, я тоже плохо поступил, когда убежал? Я не знаю, почему убежал. Иначе не мог – ноги меня сами понесли.

– Неужели нисколько не знаешь? – Садык усмехнулся.

– Закир-ака меня перед всеми выставил и стал называть талантом…

– Выходит, если я тебе сейчас скажу, что у тебя действительно талант, убежишь и от меня?

Дардаке не убегал, но смотрел настороженно.

– Знаешь, парень, – продолжал Садык, – за то, что сегодня убежал, я тебя не осуждаю и люди тоже не осудят. Конечно, немного над тобой посмеются, но гораздо больше посмеются над председателем. А те, кто видел, как ты вырвался, уже смеялись над ним.

– Над Закиром?! – воскликнул Дардаке. – Я удрал, а смеялись над председателем?

Удивление его было таким непосредственным и сильным, что Садык даже рукой махнул:

– Эх, ты! Я ведь думал – притворяешься, думал, что ты разгадал замысел Закира. Он оправдаться хотел перед людьми, а заодно и похвастаться.

– Не понимаю, – грустно протянул Дардаке.

– Так из-за чего же ты удрал? Мы все поняли так. Председатель выставил тебя, чтобы сказать: «Смотрите, какой у мальчишки талант – может запомнить каждую овцу и каждого ягненка. Вот что спасло приплод. Только это, и больше ничего. Видите, видите – все зависит от счастья, от случайности. У вас везучий председатель – если даже все плохо, находится талантливый парень и спасает сотни ягнят. А кто нашел этого парня? Кто послал отца его Сарбая на место пьяницы Мамбеткула? Я! Хвалите меня!»

Дардаке слушал, слушал и вдруг спросил:

– Садык-байке, значит, хорошо, что я убежал?

Теперь настал черед удивляться Садыку:

– Что-что?.. Ну и хитрец! Смотри, как повернул!.. Ладно, отвечу тебе. Очень хорошо, что ты убежал, но только в том случае, если последний раз. Если самый последний раз в жизни! Понял?

– Теперь понял.

– Ну, тогда давай прощаться, солдат.

Садык-байке отдал честь, а Дардаке вытянулся в струнку и опустил руки по швам. Он знал, что, если нет на голове шапки или фуражки, руки к виску подымать не положено.

ГЛАВА IV

Сарбай прилег, опершись на локоть, и, приглаживая ладонью невысокую ярко-зеленую сочную траву, сказал присевшему против него Дардаке:

– Вот, смотри, сынок, что с нами стало.

У Дардаке не было настроения отгадывать, что намерен выразить своим жестом и многозначительными словами отец, и он прямо спросил:

– Наверно, хочешь привести пример, да?

– Эх ты, потомок униженных, думать не любишь! Еще раз говорю: смотри, что с нами было и что стало. – И опять Сарбай, прижав рукой траву, отпустил ее.

Травинки медленно, как бы нехотя, распрямлялись, подымались к солнцу. Прошла минута, и снова как ни в чем не бывало ожила, зашевелилась на ветру сильная молодая трава.

– Ну и что? – заупрямился Дардаке.

– Позавчера перекочевали сюда. Траву топтали мы, топтал скот – неужели не видел, как смялась? А вчера, благословение небу, пролился обильный дождь. И вот вся трава, что была измята, поднялась, живет… Разве не правда, что и мы были точно так смяты и придавлены? Активисты колхоза явились к нам, грозные, строгие, напугали. А потом? Потом они добрым словом и похвалой зажгли в нас потухший было огонь, воскресили затоптанную душу. Вот тебе и отгадка!

Благодушие отца радовало Дардаке. Было приятно, что он полеживает и рассуждает. В глазах его доброта и сытость. Что такое здоровье старого человека? Старому надо, чтобы тихо шелестела вокруг него спокойная песнь жизни – песнь похвалы. Вот уж три дня, как приезжал сюда с комиссией усатый Закир. Вот уж пять дней, как перекочевали они в другую долину, а отец все смакует радость, вызванную приездом председателя и его похвалой.

Ничего не сказав, только улыбнувшись отцу, поднялся Дардаке и оглядел стадо. Те самые овцы, что зимой до корней выедали, не оставляя ни одного стебелька, сухой подснежный ковыль, теперь топчут зеленый луг, перебегая с места на место.

– Эге-гей! Чой! Проклятые зазнайки! Разбегáетесь, оставляя прекрасный корм! А ну, кому говорят – чой!

В последнее время овцы научились подчиняться крику Дардаке, останавливались. А почему? Да потому, что не просто он кричал. Вот что следовало за его криком: огромный пыльно-серый лохматый волкодав поднимался, рычал и лениво бежал вокруг отары, сгоняя разбредшихся овец. Пробежав круг, пес подходил к Дардаке, заглядывал ему в глаза и, вздохнув, ложился у его ног.

Горы так ярко зелены и так плотно укрыты цветущим ковром трав, что кажутся волнами беспредельного океана. Высокие ледяные пики будто паруса в этом океане. А если вглядываешься в то пространство, что лежит под ногами, видишь, что океан этот не одноцветен. Желтеют лютики, шевелят своими седоватыми, похожими на крылышки бабочек лепестками трилистники, синеют шемюры, а местами вздымают к небу острые, как ножи, листья дикие ирисы. Стоит подняться вон на тот хребет – за ним, на широкой долине, разбросаны цветущие тюльпаны. Ярко-красные, с желтыми точечками посредине. Вся эта непостижимая красота и есть пастбище… Дардаке усмехнулся. Вот ведь как: и горы, и долины, и цветущие поляны – всего лишь хозяйство чабана. Может быть, это и называется счастьем? Все то, что тут происходит, – и то, что брюхо овец заметно раздулось, и что кудрявые ягнята, тряся круглыми, как хлебцы, курдючками, бегают и скачут и, если хотят молока, тычутся в полное вымя матери, а если не хотят, рвут траву молодыми зубами…

Рос и Дардаке. Сам себя не узнавал. Все реже вспоминал школу и школьных товарищей. Но не всех он забыл. Кое-кого он рисовал в своей памяти чаще, чем зимой, гораздо чаще.

Вот что случилось однажды.

Ранним утром, когда на листьях травы еще поблескивала роса, когда и овцы и ягнята весело и жадно хрупали влажную, сочную растительность, а солнце, явившись в просвете между гор, окрашивало все оранжевым лучом, именно в это раннее время в той стороне, откуда светило солнце, появился всадник. В руке он держал повод второй лошади, на которой сидел еще кто-то, но кто, пока было невозможно разобрать.

Дардаке прижал ко лбу ладонь, но и это не помогло. Солнце стояло еще так низко, что нельзя было защититься от его лучей.

Так кто же все-таки эти всадники?

Вроде бы должен приехать Садык-байке. А кого привез с собой? По мере приближения стало заметно, что второй всадник что-то уж очень ярко разодет. Но вот первый спешился… Нет, не Садык, заведующий фермой куда выше.

Ой-е! Этот маленький, сухонький – он заранее спешился. Так теперь поступают разве только глубокие старики. Да, только они соблюдают давний обычай, полагая, что оказывают хозяину особое уважение, подходя к дому его пешком.

А второй всадник? Да какой же это всадник! Это женщина… девушка… девочка.

Дардаке полетел как ветер. Только шагах в двадцати опомнился и остановился. Стоял и молчал. Так, наверно, каменный столб стоит. Вот только вряд ли бывает, чтобы столбы сами собой покрывались краской…

* * *

Правду говоря, Дардаке думал, что взорвется. Но ничего такого не случилось, ничего особенного с ним не произошло. Он узнал Зейну, и Зейна узнала его. Он успел заметить, что на ней поверх платья зеленая бархатная жилетка. И еще успел заметить, что глаза ее смотрят на него удивленно и в то же время радостно. И тут, забыв, какое обещание дал совсем недавно командиру своему Садыку, Дардаке опять убежал.

Нет, нет, он, конечно, не убежал, это не бегство было, а совершенно необходимая предосторожность: надо ведь привязать Алá Мойнóка. Проклятый пес готов кинуться на любого прохожего или проезжего, напугать до смерти… Кроме того, надо родителей предупредить. Не полагается младшему в семье первым встречать почтенного старца.

Дардаке бежал и кричал во все горло:

– Ма-ма, па-па!.. Гости, к нам гости приехали!..

К колышку юрты был привязан Серый. Сам не зная, как это случилось, Дардаке оказался на его спине. Не запомнил даже, кто его коня отвязал. Может, Серый сам отвязался, понимая, что дорога каждая секунда? Все равно они уже были вместе – конь и взлохмаченный, обгоревший под солнцем бешеный всадник Дардаке. Серый взлетел на холм и горделиво заржал, показывая прибывшим из долины клячам, чтó значит жить в горах и пастись на молодой весенней траве. Ну, а с холма он несся, будто за ним была погоня или впереди его ждала награда.

Дардаке сделал два больших круга и потом еще один, маленький. И пока Сарбай-ака и Салима-апа с поклонами подводили под руки дедушку Буйлаша к двери юрты, он успел перевести своего коня на спокойный, торжественный шаг…

Он ловко соскочил, думая подать Зейне руку и помочь ей спешиться. Но мало ли что думаешь и чего хочешь. Стоило оказаться на земле и встретиться глазами с Зейной, все добрые намерения и вся легкость испарились. Пришлось девочке самой слезать с лошади.

Впрочем, по киргизским обычаям, юноша не должен оказывать чрезмерное и заметное всем внимание девушке.

Юноша… девушка… Уж не слишком ли далеко мы заглянули? Мальчишка и девчонка – одноклассники. Что же касается правил поведения, старинных и новых обычаев, разве до них сейчас! Хорошо бы понять, что будет через минуту, сумеют ли они друг с другом заговорить? Сумеют ли скрыть от взрослых то смятение, которое внезапно сковало им руки и ноги? Глупее всего, пожалуй, то, что они смотрят и смотрят друг на друга. Нет, гораздо глупее, что молчат.

И тут Зейна, бросив туго набитый школьный портфель в траву, коснулась ладонью плеча Дардаке и побежала.

А он стоял.

Да, он стоял и стоял.

– Ну, что же ты? Беги за мной, догоняй! – крикнула Зейна и зарделась.

И Дардаке вспомнил, как играли они в школе на большой перемене. Эту игру в годы войны привезли в Киргизию эвакуированные ленинградские дети. Их колония находилась в райцентре, и кыштакская ребятня приходила с ними знакомиться. Игра называлась «пятнашки», а москвичи, как потом узнал Дардаке, называли ее «салочки».

– Не догонишь, не догонишь! – крикнула Зейна и побежала дальше.

Ала Мойнок, беспородный лохматый пес, привязанный к деревцу, поднял страшный лай. Он так рвался с привязи, так хотел пуститься вдогонку за бегущим ярким пятном, что полузадохся и охрип. Но вот и Дардаке вышел из оцепенения. Растопырив руки, будто не девочку хочет поймать, а курицу, делая огромные скачки и улыбаясь во весь рот, он мчался напрямик, ломая кусты, спотыкаясь о камни. Зейна легко увертывалась, проскальзывала у него под рукой. Он бежал босиком, а она даже не сбросила с себя сапожки на каблучках, и все же никак не удавалось ему не только поймать, но даже коснуться ее. Зейна обогнула холм и скрылась в зарослях тамариска. Потом он увидел, как она карабкается по крутизне в горный лес. И тут он испугался за нее и закричал:

– Зейна, Зейна, осторожно, там капкан!

Из-под ног ее катились камни, она ничего не слышала – лезла и лезла вверх, и до него донесся вопль:

– Дардаке! Ой, Дардаш, скорей, меня кто-то схватил…

Он увидел ее лежащей рядом с колючим можжевельником. Нога была подвернута, глаза смотрели испуганно.

– Дардаш, что это? – Она, оказывается, даже не поняла, что в ногу ей вцепился не зверь, а железный капкан.

– Лежи спокойно! – серьезно, как старший, приказал Дардаке. – Сейчас освобожу. Очень больно?

– Немножечко, совсем немного. Только я… я боюсь.

– Ах, немножечко! – Дардаке рассмеялся. Капкан, совсем маленький, поставленный отцом на хомяка или на лисицу, прихлопнул твердый задник сапожка. – Думала, не поймаю тебя. А в горах видишь какие у чабана помощники. Попалась в мой капкан – не отпущу, сниму с тебя шкурку.

Это маленькое приключение поставило все на место. Вот они уже не парень и девушка, а просто школьные товарищи. Поняв, что ей ничто не грозит, Зейна вытянула ногу из сапожка, оставив его в капкане, отодвинулась от можжевельника и села на травяной холмик, прижавшись спиной к рябине.

– Твой капкан не меня поймал, а кусок жеребячьей кожи. Так что нечего хвастаться, великий охотник!

Дардаке осторожно, чтобы не расцарапать, высвободил сапожок из железных челюстей. Сапожок был новый, хорошо сшитый, платье на Зейне тоже было новым; в длинной косе блестела красивая шелковая лента. Только сейчас парнишка понял, как празднично и красиво одета его гостья. А он босой, в задранных до колен штанах, в расстегнутой рубахе….

– Возьми свой сапог, надень, – сказал он, насупившись, – и пойдем вниз, нехорошо убегать от взрослых.

– Почему нехорошо? Разве тебе не интересно, какие новости я привезла?

Дардаке не отвечал.

– Значит, правда не интересно? – обиженным голосом повторила она и, торопливо надев сапожок, поднялась.

– Ладно, не сердись, – проговорил Дардаке. – Если бы знал, что приедешь, надел бы чистую рубашку и сапоги и…

Зейна весело рассмеялась:

– И побрился бы, да? Ты уже назвал себя чабаном; вижу, вижу, воображаешь себя взрослым. Не хочешь меня слушать, совсем зазнался.

И тут Зейна взялась хохотать. Громко, раскатисто – никогда он не слышал, чтобы она так хохотала. Да, за это время его одноклассница повзрослела.

– Ой, Зейна! – воскликнул он. – Ты так стала похожа на тетю Сайраш… Тетя, тетя Зейна!

– Великий охотник, великий охотник!

…Минуту спустя они уже устроились рядком и болтали как ни в чем не бывало. Говорила больше Зейна. Дардаке только изредка удавалось вставить вопрос. Новости она привезла просто удивительные:

– Закир уже не председатель колхоза, на общем собрании его страшно критиковали. Не только мужчины – женщины тоже расхрабрились. На его место выбрали Садыка, и тот первым делом прогнал подхалима завхоза и пьяницу Мамбеткула. Теперь на молочно-товарной ферме распоряжается Алапай. Но ему скоро дадут отару овец – Садык-байке считает, что он справится. Я рада, что уйдет в горы этот Алапай – он такой грубый и, чуть что, лезет драться, уверен, что всех сильней. Но ему уже грозили, что скоро приедешь ты, и тогда…

– Куда я приеду? Думаешь, брошу отару?.. Неужели Садык-байке, неужели Алапай, неужели…

Зейна хотела ему ответить, но вместо этого вскочила и стала озираться. Вдруг она захлопала в ладоши:

– Как тут у вас красиво! И чистый воздух… А в кыштаке уже пылища и жарища… Что это там? Что это краснеет? Тюльпаны? Целое поле тюльпанов? Пойдем наберем букет… А ведь нога все-таки побаливает. Если бы ты только знал, как во Фрунзе все обожают тюльпаны, даже очень большие начальники. Мой папка перед самой войной, на первомайской демонстрации, нес меня на плечах мимо правительственной трибуны, а я держала во-от такой букетище горных тюльпанов, и меня позвали наверх и хотели, чтобы подарила первому секретарю, но я не поняла и заплакала, и он мне отдал обратно все цветы и еще подарил плитку шоколада.

– А что это такое – шоколад? – спросил Дардаке.

– Я сама забыла, помню только, что очень-очень вкусно… Не перебивай, новостей так много, что хватит на все три дня, а нам надо с тобой так много пройти…

– Куда пройти? – спросил Дардаке.

– Не куда, а что… Не смей перебивать! Ты помнишь учительницу зоологии Асию Зурбéковну?

– Конечно! На нее похожа одна из овец в нашей отаре.

Зейна рассмеялась:

– Может, и я похожа на одну из твоих овец?

– Ну а как же! – сказал он серьезно. – Не ты похожа, а на тебя похожа овца. По сходству со знакомыми людьми я узнаю многих овец и ягнят.

– Ой, какие глупости ты болтаешь! – Зейна всплеснула руками. – Наверно, хочешь меня рассмешить? Асия Зурбековна совсем не овца – она вышла замуж за председателя райисполкома.

– Неужели Садык-байке и правда теперь председатель? – спросил Дардаке. – А где же усатый, пузатый Закир?

– Стал директором МТС – пошел на повышение, взял с собой Мамбеткула. От них будет зависеть, принять тебя на курсы трактористов или нет. Но ведь ты бросил школу, а без семилетки в трактористы не берут.

– Ну и ладно, – пробурчал Дардаке.

– Что – ладно? Не воображай, что все может сойти… Мы еще поговорим, когда спустимся. Там у меня в портфеле… Неужели отказался от своей мечты?

– Трактористом не буду!

Зейна долго и внимательно на него смотрела. Так завуч школы Шаир Турсуновна смотрит, если хочет, чтобы ученик признал свою вину.

– Ты? Неужели это правда? – Зейна не могла скрыть радость. – Наверно, тут, в горах, много думал на свежем воздухе. Я бы все время думала. В такой красивой обстановке должны приходить великие мысли… Ну что ты так смотришь? Я не шучу. Мне всегда казалось, что мало быть трактористом, если ты на большее способен. Ведь Садык-байке сказал о тебе, что ты талант. Меня еще никто не называл талантливой, а все-таки я знаю, чего хочу, и обязательно добьюсь. Я очень люблю детей – эта работа мое призвание! – Она горделиво взглянула на Дардаке и повторила: – Да, призвание!

– Какая работа? Ты же не сказала, какая у тебя будет работа. Дети ведь – не работа.

– Не лови меня на слове, не придирайся. Когда человек говорит вдохновенно и волнуется, может и спутаться. Э, да что с тобой толковать! – Она махнула рукой и, прихрамывая, побежала вниз.

И он побежал за ней и все кричал:

– Осторожно, осторожно, там еще один капкан!

Она резко повернулась:

– Не вздумай говорить при дедушке, что меня поймал твой капкан. Старые люди всему придают значение, еще что-нибудь выдумают…

– Выдумают? Что выдумают? – Дардаке не мог ее понять.

Но Зейна ничего ему не объяснила.

…Внизу их встретил Ала Мойнок. Его кто-то отвязал, и он с бешеным лаем кинулся на Зейну. Дардаке закричал:

– Назад, назад!

А Зейна ничуть не испугалась. Протянула руки, и Ала Мойнок сразу понял, что его зовут играть, и обрадовался, запрыгал, заскакал. Вот так девчонка! Никого и ничего не боится.

Потом они втроем – Зейна, Дардаке и Ала Мойнок – обошли отару. Зейна то и дело брала на руки и ласкала ягнят, называя их миленькими и хорошенькими; одному из них даже пыталась скормить букет цветов.

– Глупый, глупый, почему не ешь? – говорила она и посматривала на Дардаке.

Он видел, что Зейна хоть и живет в кыштаке четвертый год, но, как была, так и осталась горожанкой. Раньше он над ней подсмеивался и все ее замечания ни во что не ставил. Теперь что-то заставляло его внимательно прислушиваться к любому сказанному ею слову. Все, что она говорила, было ему приятно. Приятен был голос, приятно каждое ее движение… Хорошо, что Зейна приехала. Дардаке так и не узнал до сих пор причины ее приезда. Он думал, что дедушка Буйлаш привез что-нибудь отцу и прихватил с собой внучку. Но разве не удивительно, что она согласилась поехать? Надо бы расспросить… Нет, он не уподобится девчонкам и не станет любопытничать. Захочет – расскажет сама.

В это время он увидел в стаде овцу, похожую, как он считал, на учительницу зоологии Асию Зурбековну. Овца как овца – беспородная, грубошерстная, с выпуклыми красивыми глазами и с голосом до того резким, что, когда она блеяла, хотелось заткнуть ей рот.

– Да она такая же, как и все, – сказала Зейна, – и нисколько не похожа на учительницу. С чего ты взял?

– Когда овцы смотрят на людей, – ответил Дардаке, – они тоже не сразу отличают их друг от друга.

– А где овца, похожая на меня?

– Может быть, сама найдешь? Выбирай самую красивую. – Сказав это, Дардаке мучительно покраснел. – Ладно, не стоит, лучше посмотри вот на ту кучку. Сколько их там?