Текст книги "Сын Сарбая"

Автор книги: Шукурбек Бейшеналиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

– Кровь не течет? – невпопад спросил Дардаке.

Алапай нашел в себе силы рассмеяться:

– Ха, откуда кровь? Вывих, понимаешь… А может, и сломал. Ну у тебя в руках и силища!.. Эх, черт, получилось, что от игры загорелся пожар. Что делать будем, а?.. Уставились! Что случилось, то случилось. Я сам виноват, получил, чего добивался. Осторожно усадите меня на лошадь и, пока я не отморозил ногу, отвезите в больницу.

«Вот терпеливый, черт!» Дардаке с восторгом смотрел на Алапая. Ему казалось, что тот должен был возненавидеть его, кричать, сзывать людей, чтобы все узнали, кто его искалечил. Видно, этот парень хороший товарищ и настоящий мужчина. Дардаке побежал за лошадью, подвел ее за уздцы. Ах, как трудно было поднять тяжелого, неуклюжего Алапая! Он не кричал, только стонал, да и то совсем негромко. Обняв товарищей за шею, повиснув на них, Алапай подтянул здоровую ногу и сунул ее в стремя, но верхом сесть не смог. Он лег на седло животом и закричал Дардаке:

– Садись и держи меня! Поехали, ребята! – Но тут он вспомнил о Сарбае. – Твой отец видел? Эй, Чекир, найди старика! Соври ему что-нибудь, скажи, что я поскользнулся…

На счастье, оказалось, что Сарбай загонял скотину и конца борьбы не видел. Ребята окольными путями, чтобы их не расспрашивали, поехали в больницу, на другой конец селения.

– Мы скакали наперегонки… лошадь упала… не знаю, вывих или перелом, – бойко врал Алапай врачу в приемном покое. – Если б не эти ребята, я бы отморозил ноги… Пожалуйста, лечите, только не отрезайте: жить без ноги не могу, люблю свою ногу!

Даже хмурый, сердитый врач улыбнулся, слушая болтовню Алапая.

– Хорошо, что ты не в сапогах, а в ботинках, – сказал он. – Пришлось бы резать – пропало бы голенище. Было бы жалко, правда? – С этими словами он резко крутанул и дернул больную ногу Алапая.

Алапай задохнулся, выпучил глаза, лицо его покрылось пóтом, но не закричал.

– Молодец! – похвалил врач. – Теперь все в порядке. С вывихом мы справились, но в кости могут быть трещины, придется тебе у нас остаться… Посмотрим на рентгене, наложим гипс…

На пути к дому Дардаке погрузился в раздумье. «Вот герой так герой! – превозносил он в душе Алапая. – Надо учиться у него выдержке, терпению и благородству. Я, может быть, искалечил его на всю жизнь, а он не только не винит и не ругает меня, но даже называет батыром. А если б со мной случилось? Я бы, наверно, ревел во всю глотку, я бы возненавидел Алапая, как злейшего врага…» О том, как перед борьбой оскорблял и дразнил его Алапай, Дардаке забыл начисто. Забыл и то, что тот нанес оскорбление его отцу.

Встретив сына на улице, Сарбай крепко схватил его за руку и потащил в дом. Закрыв за собой дверь, шепотом заговорил:

– Этот сын пьяницы Алапай – он хулиган и драчун. Я должен был вас разнять. Ой-е! Плохо, очень плохо, ты сломал ему ногу…

– Не сломал, а только вывихнул.

– Молись, чтобы не стал парень калекой. Случается, что вывих хуже излома… Когда ты стал перекручивать ему ногу, я хотел крикнуть, чтобы ты не делал этого…

– Как же так, папа? Чекир сказал, что ты ушел и конца борьбы не видел…

Сарбай быстро глянул в глаза сыну и отвернулся.

– Так он сказал?.. Вот и не видел, вот и не видел! Да, да, знать ничего не хочу! – Немного помолчав, старик стал причитать: – Ах, Ракмат-Дардаке, Ракмат-Дардаке, что мы за несчастные люди! И все потому, что происходим из племени униженных. Вот увидишь, увидишь – другому бы сошло, а нам с тобой ни за что не сойдет. Обязательно будут неприятности. Перед судьбой и перед аллахом мы беззащитны…

* * *

Дети колхозников, работающих на молочной ферме, обычно шли рано утром в школу под предводительством Дардаке. Зажав под мышкой старый, битком набитый книгами и тетрадями клеенчатый портфель, подаренный ему счетоводом, парнишка шагал по узкой тропе среди сугробов весело и быстро, уверенный в том, что детвора спешит за ним и стремится попасть в ногу. Это потому было важно, что Дардаке обязательно напевал какую-нибудь песенку с маршевым мотивом. Тот, кто сбивался с ноги, не мог повторять за ним слова, и начинал теряться и спотыкаться. За спиной Дардаке шла Зейна; она давно к этому привыкла и не видела ничего обидного в том, что на ее долю выпадала как бы второстепенная роль. Маленькие мальчишки и девчонки, подобравшись по росту, двигались за ней длинным хвостом. В конце плелись первоклашки, обнимая и прижимая к груди свои портфельчики. Нести их за ручки малыши не могли – слишком круто подымались по сторонам тропинки сугробы. Опустишь руку с портфелем – и он всю дорогу чертит по снегу.

Ребятишки даже и не сознавали, как им важно, что впереди вышагивает такой рослый и веселый малый, как Дардаке. Как вдруг случилось, что он исчез. Нет его утром. Зейна есть, а Дардаке нет. И громкой песни нет. Зейна тоже поет, но в голосе ее не слышно бодрости. Когда пел сын Сарбая, можно было вовсю топать ногами, кричать, хохотать – его голос заглушал все шумы. А теперь, без него, стал разлаживаться утренний марш школьников. Озорники не слушались Зейны, начинали возню, бросались снежками. Малыши отставали и плакали…

Как-то Зейна, встав пораньше, решила посмотреть, каким путем теперь ходит Дардаке. Спрятавшись за деревом неподалеку от крыльца его дома, она увидела, как, поспешно запахнувшись и надвинув на голову свой заячий капелюх, ее товарищ быстрым шагом двинулся в обход обычного пути. И еще она заметила, что, кроме портфеля с книгами, он несет свой знаменитый бурдючок.

Недолго думая Зейна догнала его:

– Салам, Дардаке! Что с тобой, куда ты несешься?

– Не все ли тебе равно? Иду, значит, надо…

– Как ты мне отвечаешь! И еще называешься другом.

Он смутился и пробурчал:

– Разве можно все говорить… девчонке? Вы же болтушки…

– А что у тебя в бурдюке?

– Молоко…

Она топнула ногой:

– Говори же! Ну что ты замолчал? Кому молоко?

– Больному товарищу.

– Какому? Из школьников никто сейчас не болеет…

Дардаке нахмурился. Подумать только, какой тон она себе позволяет!

– Знаешь что?

– Что?

– То, что ты еще не доросла. Уверена, что товарищи могут быть только в школе… Ничего тебе больше не скажу, противная ты тараторка, вот и все!

Она подбоченилась:

– Вот, значит, как!..

Смотри-ка, во что превращается этот мальчишка! Забыл дружбу, забыл все добро, которое сделали ему. Если высокий и сильный, можно, значит, так себя вести с товарищами? Большой рост и крепкие мускулы – разве этого достаточно, чтобы считать себя взрослым? Она ведь как-никак отличница и комсомолка, у нее есть право знать, что происходит с непутевым одноклассником.

– Ты дождешься, что поставим о тебе вопрос на собрании!

Дардаке снисходительно усмехнулся. Ну, раскипятилась девчонка!

Правду говоря, ему даже нравилась ее горячность. Щеки раскраснелись, а глаза так и сверкают.

– Почему ты стал таким? – продолжала Зейна.

Дардаке пожал плечами:

– Каким?

– Странным, вот каким. Убегаешь от ребят, на уроках сидишь невеселый, невнимательный…

– А еще?

– А еще то, что держишься, будто не школьник-семиклассник, а взрослый парень.

– Ну еще, еще!..

– Не дразнись, противный! – Она чуть не плакала от злости. – Еще то, что не вступил в комсомол до сих пор. И то, что… не носишь пионерский галстук.

Дардаке искренне расхохотался. Его громкий хохот разнесся в морозном воздухе по всему кыштаку.

– Галстук? Значит, пионерский галстук? Я? Чтобы насмешить весь кыштак?

Он расхохотался еще громче.

Зейна резко отвернулась и побежала. Никогда она не простит ему этого глупого хохота.

* * *

Утром, передав через больничную нянечку бурдючок, Дардаке подходил к окну и кричал сквозь двойную раму:

– Алапай, Алапай! Ну как, лучше тебе?

Заслышав голос товарища, больной, оторвавшись от книги, поворачивал к окну лицо и улыбался. Видна была его широкая грудь, из-под одеяла с белым пододеяльником торчала огромная нога в гипсе. Держа в руке книгу, Алапай что-то кричал; слов почти не было слышно, но по движениям губ Дардаке понимал, что товарищ его и сегодня повторяет то же, что вчера:

– Жакшы – хорошо! Я чувствую себя хорошо, иди в школу!

И, хотя Дардаке не был очень уж опытным человеком, даже он догадывался: если в такую рань Алапай взялся за книгу, значит, боль его разбудила ни свет ни заря. «Неужели он может читать? Наверно, делает вид, чтобы успокоить меня». Так думал Дардаке по дороге в школу. Он все больше дивился железной выдержке товарища.

Как только раздавался звонок, Дардаке срывался с последнего урока, не дослушав учителя, и, расталкивая ребят, несся в больницу. Он поспевал как раз после обеда, пока еще не начинался мертвый час, и хоть пятнадцать минут мог поговорить с Алапаем.

Никто этого парня не навещал – ни мать, ни отец, – один Дардаке. Почему? Расспрашивать было нельзя. Если кто пробовал, живо отлетал от Алапая. Соседи по палате уже знали его гордый нрав и не задевали его семейных дел. Впрочем, кое о чем можно было догадаться. Отец и мать Алапая пасли скот в горах. Сын был с ними, помогал им. Поехав ненадолго в кыштак, по-глупому сломал ногу. Наверно, отец не мог ему простить такую оплошку. Мамбеткул был всем известен как грубый, несправедливый человек. Он, наверно, и жене запретил навещать сына.

У Алапая, как показал рентген, кроме вывиха, в кости была трещина. После того как наложили гипс, он мог бы лежать дома. Только некому было там за ним ухаживать. Узнав обо всем этом, Дардаке стал приходить к Алапаю и вечерами.

Уже через неделю больной поднялся и скакал по коридору на костылях. В любое время он выходил в теплую переднюю, где разрешалось курить и громко разговаривать. Часами мог стоять крепкий парень на одной ноге, даже не опираясь на костыль. Сидеть ему было труднее – мешал гипс.

– С того дня, как у меня сломалась нога, – любил повторять Алапай, – я стал вроде бычка, поставленного на откорм. Вкусная еда, чистая постель, казенная одежда. Да еще ты мне приносишь. Нет, не уйду отсюда, так мне тут нравится.

Вот шутник! Он все время улыбался, подсмеивался над собой. Никто не слышал от него ни одной жалобы. Алапай так и не рассказал никому, что в несчастье его виноват Дардаке, и ни разу не упрекнул парнишку даже намеком.

Но вот однажды Алапая навестил Чекир. Дардаке давно знал его щедрость. Он перещеголял самого себя. Приехал с большим мешком на лошади и как начал вытаскивать… Тут и жареное мясо, и манты – пельмени величиной с кулак, и банка варенья из районного магазина, куда он, оказывается, заезжал… Воспользовавшись тем, что медсестра куда-то вышла, Чекир вынул из мешка и быстро поставил в глубь тумбочки Алапая четвертинку водки.

– Зачем? Тут запрещено, – зашептал Дардаке.

– Молчи, дурак! – отмахнулся Чекир. – Алапай не мальчишка. Выпьет – станет веселее. Больше ничего с ним не будет. От такой ерунды никто не опьянеет.

Но Алапай тоже не обрадовался такому подарку. Он велел Чекиру сейчас же забрать и унести бутылку.

– Вы знаете, что я люблю повеселиться и не отказываюсь иногда выпить. Но больница – не место для гульбы… Если кто увидит, пойдет разговор, что я пошел путем своего отца. Ах, как надоело мне и опротивело его пьянство!

Когда они ушли из больницы, Чекир рассказал Дардаке:

– Дело плохо. Мамбеткул совсем запустил свою отару, у овец появилась чесотка. Пока сын был с ним, разгульное поведение старика не так отражалось на стаде. Он часто уезжал в райцентр или пьянствовал с усатым Закиром. Алапай в таких случаях заменял отца. А вчера… Наши зимовки были неподалеку, и вчера я поехал к Мамбеткулу, хотел сказать, что собираюсь сюда, в долину, и буду в больнице у его сына. Но оказалось, что Мамбеткул ушел с горного пастбища, перегнал отару почти к самому райцентру, где трава под снегом вся вытоптана. Овцы стали голодать, болеть, несколько уже пало. Председатель Закир, хоть он и не отказывается гулять с Мамбеткулом, если увидит, что стадо гибнет, обязательно прогонит Мамбеткула с чабанской должности… Вот к чему привело то, что ты сломал ногу Алапаю.

– Ты правда думаешь, что я виноват во всем? – с отчаянием в голосе спросил Дардаке.

– Гм! А кто же еще? Уж не я, наверно, и не лошадь, которую ни за что ни про что обвинил Алапай… Эх, Дардаке, Дардаке! Изуродовать такого парня, поставить под угрозу колхозную отару овец! Разве не знаешь, что Мамбеткул только называется главным? Сын его Алапай – вот кто настоящий чабан… Дурной ты, дурной! Даже злая собака, когда с ней играют, не кусается по-настоящему, не отрывает от живого тела куски мяса. Если у тебя вместо рук стальные крючья, научись пускать их в ход осторожно. Так ведь недолго и убить человека.

Дардаке слушал своего товарища и не мог понять, шутит тот или говорит серьезно. Заячьи глазки Чекира, по обыкновению, весело поблескивали, но улыбки на лице не было.

Прижав руку к груди, Дардаке воскликнул:

– Ой, Чекир! Я готов все сделать для Алапая. Но чем, чем ему помочь? Ведь я всего только школьник.

– А что говорит твой отец?

– Он же ничего не знает.

– Рассказывай! Пусть не притворяется, что не видел. Думаешь, в нашем кыштаке можно что-нибудь скрыть? Как бы не так! Твой отец сказал твоей маме, а она – соседке. Даже моя мать знает, кто сломал Алапаю ногу…

– Врешь ты, все врешь! Наверно, сам всюду рассказываешь…

– Я бы сейчас тебя стукнул как следует! – разозлившись, сказал Чекир. И, глядя исподлобья, добавил: – Если бы не боялся, что ты мне сломаешь руку или ногу. Зачем меня оскорбляешь? Когда мы с тобой подрались, разве я кому-нибудь нажаловался? Нарушать товарищество – нет ничего хуже!

Дардаке уныло почесал в затылке.

– Да-а, – протянул он, – папа действительно видел. Он даже хотел нас разнять…

– Почему не разнял? Он взрослый, будет отвечать за все. Что он тебе говорит? Будь честен, скажи мне правду! – Теперь Чекир говорил вполне серьезно. Он так и впился глазами в лицо Дардаке. – Чему тебя учит отец? Что советует?

– Папа советует… – протянул парнишка. – Он мне советует молиться за здоровье Алапая.

– Как? Как?

– Говорит: «Молись! Каждый день молись!»

Чекир присвистнул от удивления:

– Молиться? И ты… ты молишься?

– Я – нет, а папа с мамой и утром и вечером просят аллаха вернуть Алапаю здоровье.

Чекир расхохотался, вскочил на коня и, все еще продолжая хохотать, поскакал в сторону гор. Отъехав метров на двадцать, он обернулся и закричал во все горло:

– Э, Дардаке! Ты тоже молись! Молись, молись! Я всем буду рассказывать, что ты святой дервиш из сказки. Прощай, дурачок!

* * *

Прошла еще неделя. У Алапая сняли гипс, но теперь нога его стала толстой, как бревно. Ясно было, что ездить верхом и ходить без костыля он еще долго не сможет. Поняв это, парень стал мрачнеть. Встречая в больнице Дардаке, он шутил все реже и реже. Однажды он сказал:

– Довольно. Больше не приходи! Надоело мне смотреть на твою ласковую улыбку. Я тебя не виню, но… смотреть на твою постную рожу мне тошно. Из-за тебя… Да ладно, ладно, не из-за тебя… – Он махнул рукой, отвернулся и заковылял в палату.

* * *

…Вечером в доме Сарбая был разговор. Сперва без Дардаке, а потом на семейный совет было решено допустить и его.

Сарбай сказал сыну:

– Рано навалилась на меня старость, сил моих не хватает на то, чтобы хорошо работать на том месте, которое мне доверено. Твоя мать помогает мне чем только может, но, с тех пор как мы переехали, хозяйство отнимает у нас столько времени и сил, что в коровник ей некогда заглянуть. Я уже сказал, как много значила для меня твоя помощь. Но в последние две недели, после того, что случилось с Алапаем, ты поздно приходишь домой и на тебя я уже не могу рассчитывать… Что же делать, на что надеяться?

– Если ты болен, почему не лечишься у доктора? – еле слышно спросил Дардаке.

Сарбай нахмурился:

– Доктор, доктор… Лучше не говори мне о больнице и докторах! Мне стыдно идти туда, где лежит изуродованный моим сыном парень… Эта глупая борьба лишила на долгое время Мамбеткула помощника, и он не может справиться с отарой. И без тебя все хуже и хуже идут мои дела на скотном дворе. Пойди взгляни, сколько накопилось смерзшегося навоза у ворот и жидкой грязи внутри. Доярки справедливо говорят, что не только ноги коров – даже вымя и то у них измазано…

– Ахмак у меня родился, не сын! – высоким, резким голосом заговорила Салима. – Мамбеткул тебя убьет. У ста собак меньше злости, чем у этого проклятого пьяницы. Он своего сына чем попало лупил с раннего детства. У парня, верно, все кости в трещинах. Ты ему сломал ногу. Слыханное ли дело, чтобы ребенок мог руками переломить колено взрослого человека! Сын пьяницы – он весь гнилой, только с виду крепкий. Когда ты был маленьким, Алапай колотил тебя, издевался над тобой, а ты теперь жалеешь его. Всегда уважала твоего отца, но сколько же мы мучились из-за его кротости! Неужели и сын унаследовал его робкий характер?.. Э, нет! Не Дардаш придумал такую глупость – идти помогать своим врагам. Ты, ты, святая душа, нашептал ему на ухо…

Салима, подбоченясь, продолжала сыпать на их головы поток слов:

– Будьте наконец мужчинами оба! Займитесь делом. Ты, Сарбай, расскажи наконец сыну, как тебя вызвал председатель и что он тебе сказал. – Повернувшись к Дардаке, Салима продолжала: – А ты слушай внимательно. Твой отец во всем видит одно плохое. Но если врагу нашему хуже, разве не должно стать нам лучше?! Может, это счастье само к нам идет. Сколько лет живем при коровах, и ничего у нас нет, кроме долгов. И дом этот не наш. Случись что-нибудь, нас мигом переселят в старую лачугу. Пусть сюда переезжает пьяница Мамбеткул, этот лодырь и лежебока. А нам не привыкать к работе. Хоть и нелегко там будет, зато заживем как люди, будет у нас и мясо, и теплая, красивая одежда. И отца своего, глядишь, откормим так, что болеть перестанет, помолодеет.

Хоть и слушал Дардаке в оба уха, но долго не мог понять, что могло произойти за один день. Он чувствовал, что это связано с переменой настроения Алапая, что спор матери и отца касается чего-то очень важного. Наконец Салима замолчала, и Сарбай смог спокойно рассказать, как вызвал его к себе председатель колхоза и предложил стать чабаном, приняв отару у пьяницы Мамбеткула. Обычно зимой чабанов не меняют, но так как вышли из строя и Мамбеткул и его сын, надо было найти им замену. Узнав о предложении председателя, Салима с ума сошла от радости. Уже не первый год мечтала она, что Сарбаю дадут отару, все уши прожужжала, чтобы пошел и попросил, но разве мог решиться на это ее робкий муж! Да ведь, правду говоря, и она не верила, что им дадут такую выгодную должность. У чабана должен быть помощник, вдвоем с женой на зимнем пастбище с овцами не управиться. Теперь Дардаке подрос, набрался сил. Но ведь не обойдется без того, чтобы оставлять на время школу. А что потом? Без семилетки на курсы трактористов его не возьмут. Да и вообще – рискованное это дело. За нарушение закона о семилетнем обязательном образовании по головке не гладят.

С Дардаке по таким важным делам раньше никто не советовался. Он пришел в смятение. Ведь и правда, чтобы искупить свою вину, он готов был даже к Мамбеткулу идти в помощники. А тут что-то взяло его сомнение. Стоит молчит. Вдруг нахлобучил шапку, накинул тулуп на плечи и, ни слова не сказав, опрометью выскочил из дому. Так по нужде выскакивают. Родители ждали его, ждали, час прошел – нет сына. Где мог пропасть? Искать надо идти…

Уже девять часов показывали стрелки в приемном покое, когда позвонил в дверь мальчишка и стал просить дежурную сестру:

– Ой, ну пожалуйста, мне очень-очень нужно! – Он кланялся и руку прижимал к груди. – Такое важное дело, никак нельзя дождаться утра. Вызовите Алапая!

Алапай вышел на костылях сонный, недовольный. Выслушал Дардаке без единого слова, не улыбаясь, но не морща брови. Когда же гость выговорился и смолк, Алапай неожиданно размахнулся и хлопнул по ладони, а потом долго и крепко жал руку:

– Ты молодец, настоящий друг!

Покраснев от удовольствия, но в то же время и растерявшись, Дардаке спросил:

– Почему? Чем я молодец?

– Тем, что пришел и рассказал. Вспомнил обо мне. Тем, что готов идти на зимнее пастбище работать. Станешь настоящим чабаном. Чабан – гордая должность. Киргиз – потомственный чабан. Смелый, выдержанный. У тебя не только руки сильные, голова тоже есть. Я тебя уважаю!

После таких возвышенных слов Дардаке не решился сказать Алапаю, что мечтал стать трактористом. Боясь обидеть товарища, он кивал и улыбался. Потом робко спросил:

– А как же ты?

– Что я? Пока буду калекой, в горах делать мне все равно нечего. Значит, придется повозиться с коровами. – Он горько рассмеялся: – Мой отец, Мамбеткул, знаешь как будет доволен! Магазин под боком. А в магазине бутылки…

Провожая гостя, Алапай сказал:

– Думал, будет хуже, боялся совсем остаться без работы. Ну, а чабаном я все равно буду. За меня не беспокойся. Я уже чабан. Как поправлюсь, потребую самостоятельную отару. И еще подумаю, брать ли в помощники отца своего, Мамбеткула…

Вот так произошел перелом в жизни Дардаке.

Вернувшись домой, он сказал отцу и матери:

– Я согласен.

– Где ты был? Мы тебя всюду искали, – спросили отец с матерью.

– Я ходил советоваться к дедушке Буйлашу.

И он действительно по пути из больницы забежал к Буйлашу. И тот сказал ему:

– Усатый Закир знает, до чего Мамбеткул довел овец. Чтобы спасти друга и собутыльника, он хочет свалить на вас с отцом чесоточных и истощенных животных. Смотрите, как бы вы не попали в неприятную историю…

– Не попадем! – сказал дедушке Буйлашу Дардаке. – Ничего не боимся. У меня знаете сколько сил!

– Знаю, знаю, – сказал старый Буйлаш и рассмеялся.