355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Штефан Руссбюльт » Долина Граумарк. Темные времена » Текст книги (страница 12)
Долина Граумарк. Темные времена
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 05:22

Текст книги "Долина Граумарк. Темные времена"


Автор книги: Штефан Руссбюльт



сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Дорн запланировал еще один отвлекающий маневр, очень простой и многообещающий, но глупее всего, что ему доводилось в жизни делать.

– Вы стойте здесь, пока я не подам сигнал, – в очередной раз напомнил он мужчинам, стоявшим рядом с ним. Ответом ему были молчаливые кивки.

Дорн прижался к стене дома, словно кошка, охотящаяся на птицу у водопоя. Стук копыт по мостовой стал громче, он заглушил ритмичный топот шедших за ними людей. Дорн прикинул расстояние до середины улицы и решил, что там шагов восемь. Со своей теперешней позиции он видел лишь маленькую часть переулка. Он ступал на тонкий лед. В поле зрения Дорна появилась голова лошади. Животное пугалось, беспокойно мотало головой из стороны в сторону. Казалось, его большие ноздри чуют беду. Подобно тому, как застыло животное на бегу, так и сердце Дорна пропустило удар. Наемник затаил дыхание. После щелчка всадника лошадь фыркнула и пошла дальше.

Конные проехали мимо переулка, ведущего на задний двор. Один взгляд в сторону – и они заметили бы Дорна, весь хитро продуманный план полетел бы в тартарары. Но оба конника предпочитали смотреть на женщину, пытавшуюся поднять на ноги своего пьяного мужа.

Вот и нужный момент. Дорн вскочил, обнажив свой короткий меч, и, издав громогласный рык, он в четыре огромных прыжка оказался рядом со всадниками. «Как же лошади предсказуемы», – с облегчением подумал он. Стоит их напугать, и вот они уже поворачиваются к тебе, встают на дыбы, лишая всадника возможности нанести удар с лошадиного бока в сторону нападающего.

Дорн нырнул влево, под грудь первого животного, нанес мечом удар по правой задней ноге. Лошадь заржала, к этому звуку присоединились крики и проклятия регориан. Дорн встал между боками лошадей, вонзил свой короткий меч в живот второго всадника на лошади. Все взгляды были устремлены на него: как животного, так и умирающего всадника.

– В атаку! – заревел Дорн, когда раненая лошадь рядом с ним рухнула на бок, погребая под собой еще не раненого всадника. Те регориане, кто еще не обнажил оружие, сделали это сейчас. В тот же миг с обеих сторон улицы на поборников веры набросилась толпа, а за их спинами замкнули баррикаду мулы.

Время было выбрано очень удачно. На миг даже показалось, что регориан просто сметут. Прачки выудили из бочек два длинных кинжала и набросились на одного из мужчин. Пьяный мужчина на ступеньках кабака схватился за копье, замаскированное под шест фонарщика, метнул его в одного из наемников и проткнул его кожаный нагрудник. Картежники оттолкнули в сторону стол, за которым сидели, и, словно обезумев, бросились на мужчин, стоявших к ним ближе всех.

Как раз в тот самый миг, когда регориане оправились от первого шока и собрались дать отпор, за их спинами вспыхнула баррикада из повозок с сеном и старой мебели. Высокие языки пламени тянулись вверх вместе с угольно-черными колоннами дыма, в мгновение ока груженные повозки превратились в непроходимую стену огня. Еще двое регориан умерли потому, что позволили себе отвлечься на спектакль.

Повстанцы набросились на воинов веры, словно муравьи. Они колотили наемников всем, что у них было. Но не всякий удар заставлял врага упасть, не каждый замах заканчивался раной. Теперь-то и стало ясно, что значит иметь настоящий меч и носить хороший доспех.

Дорн видел, как молодой парень со старым бронзовым мечом пошел в атаку на регорианина. Он напал на наемника сзади и изо всех сил нанес ему удар по крестцу. Противник отскочил на два шага вперед, поднял меч и сильно замахнулся, поворачиваясь к нападавшему. Похоже, молодой человек надеялся нанести еще один удар, но прежде чем он успел это сделать, острие меча его противника и перерезало ему горло.

С этого момента начались смерти в их рядах. Добрая дюжина наемников, которые еще не были ранены, взяла себя в руки и встала в позицию. Они стояли по двое, спина к спине, как их учили, кружась, проходили сквозь ряды своих противников. Каждый укол, каждый удар находил цель – отличие от неопытных повстанцев было разительным. Ударить мог каждый, но как только дело дошло до того, чтобы атаковать, блокировать, наносить обманные удары и снова бить – зерна от плевел отсеивались мгновенно. Всего за каких-то два удара сердца от мечей регориан пала добрая четверть повстанцев.

Дорн бросился спасать ситуацию. Он хотел помочь всем одновременно. Его много лет учили не заботиться о жизнях других. Во время битвы существуешь только ты сам и тот человек, которого ты хочешь убить. Времени на то, чтобы погоревать о своих товарищах или же отпраздновать с ними победу после сражения, обычно было более чем достаточно.

Дорн в последний миг поднял короткий меч и блокировал удар меча регорианина. Прежде чем он успел пойти в контратаку, тот уже отвернулся, и товарищ за его спиной попытался уколоть Дорна. Меч вошел точно в промежуток между рукой и грудью, пронзив пустоту, но клинок был настолько широк, что он оставил два глубоких пореза на бицепсе и ребрах Дорна. Прыжок назад спас воина от того, чтобы меч его противника вошел в его живот во время следующей атаки.

«Соберись, – приказал он себе, – ты прекрасно знаком с этой пируэтной тактикой и знаешь, как на нее реагировать».

Он дождался, пока первый регорианин снова не оказался с ним лицом к лицу. Короткий выпад вперед, удар по ногам, пригнуться от встречного удара. Шаг в сторону, противоположную вращению парочки, и вот он уже напротив второго человека. Похоже, этот был еще не готов к тому, чтобы так быстро встретиться со своим противником. Дорн нанес колющий удар от бедра под мышку правой руки, пока мужчина еще отмахивался от атаки сына мельника. Регорианин выронил оружие, второй рукой потянулся к торчащему за поясом кинжалу.

«Работает же!»

Дорн побежал в другую сторону. Крутнулся вокруг своей оси, схватил первого атакующего. Разворачиваясь в противоположную сторону, он вонзил ему клинок в пах. И пока тот падал, Дорн подпрыгнул и вонзил свой короткий меч между плеч мужчине с кинжалом.

Такие двойные упряжки были очень эффективны в сражении против неопытных противников. Постоянная смена позиции быстро сбивала с толку нападающих, а вращение давало преимущество, позволяя сражаться только с одной стороны. Но как только пару разбивали, солдаты теряли защиту и становились легкой добычей.

Дорн увидел, как сын мельника упал под попеременной атакой двух регориан. К нему, пошатываясь, брел еще один повстанец, судя по всему, какой-нибудь писарь или картограф. В ослабевшей руке он сжимал кинжал. В области легких рубашку его залила кровь. Из круглой дыры в ткани катились красные капли. Дорн попытался подхватить его до того, как он упадет, но у тяжело раненного мужчины подкосились ноги. Дорн столкнулся с ним, и писарь вонзил ему кинжал в бедро – либо случайно, либо потому что принял его за врага. Они вместе рухнули на землю. Лежа под умирающим человеком, Дорн пытался встать на ноги.

Шесть регориан все еще стояли на ногах, а добрых две дюжины повстанцев окружили их. Дорн лежал среди воинов веры. Если он сейчас встанет, то станет их следующей жертвой. Численное превосходство по-прежнему было четыре к одному, но, похоже, его соратники подрастеряли свой боевой задор. Возможно, они еще не готовы отдать свою жизнь, а может быть, просто устали.

Дорн высвободил правую руку. На миг неподвижно замер на земле, крепко сжимая рукоять меча. Он выжидал, чтобы один из регориан оказался в пределах досягаемости. Оба воина, свалившие сына мельника, приближались к нему – кружась друг вокруг друга, нанося удары по копьям и пикам окружавших их мужчин. Ни один из них не обращал на него внимания. Пытаясь увернуться от удара копьем и едва не наступив на него, они оказались очень близко, и Дорн ударил. Отрезал ногу одному из них сильным ударом, из-за которого едва не вывихнул руку. Клинок легко перерезал тонкий кожаный сапог, плоть и кости. Мужчина упал, увлекая за собой коллегу. Они оба упали перед кольцом нападающих. Четверо мужчин почти одновременно стали наносить им удары пиками, мечами и копьями.

Этот момент наступает в любой битве. В наемнических кругах его называют зачисткой. Еще мгновением раньше каждый боялся за свою жизнь. Сражались лицом к лицу. Все судьбы были непрочны, исход битвы был не предрешен. А потом вдруг кто-то падает на землю, умирает, появляется брешь, рушится линия защиты, и всем хочется поскорее закончить. До победы рукой подать, а проигравшие знают, что погибнут.

Повстанцы набросились на последних регориан, словно муравьи на сдыхающую осу. Они били дубинками, рубили топорами, протыкали мужчин ножами. Казалось, все хотят принять участие в резне, и даже умерших награждали побоями и новыми ранами.

Дорн оттолкнул мертвое тело, под которым был погребен. Поднялся на ноги. Сапог залила кровь. Он покачнулся и вынужден был опуститься на одно колено, чтобы не упасть. Один из его соратников бросился на него, подняв пику, готовый завалить его, но успел вовремя заметить свою ошибку и не напороться на меч Дорна.

– Это вы, – тяжело дыша, произнес он. У него на лбу была рана, из нее текла кровь и затуманивала взор. – Мы победили! – вдруг заорал он. – Мы сделали их, этих свиней. Мы победили.

Дорн огляделся по сторонам, все еще не отводя острия меча от своего соратника. Мостовая улицы была усеяна мертвыми телами. Вязкая кровь убитых находила путь по стыкам между камнями и уходила в водосток. В трех шагах от Дорна лежал тот женоподобный парень, сжимавший в руке отцовский меч. Клинок переломился у самой рукояти, у парня было перерезано горло от уха до уха. Рядом с ним лежал старик с негнущейся ногой. Из его груди торчал кинжал, напоминая штандарт на поле боя.

«Ты победил, и я тоже, но тем, кого замочили, от этого не легче. В утешение их близким мы скажем, что их родные пали смертью храбрых за правое дело. И все это будет ложью».

Повозки с сеном, составлявшие горящую баррикаду, начали поддаваться огню. Ломались оси, под языками пламени исчезали высокие боковые стенки, пепел и искры взлетали вверх. Дорн кожей чувствовал силу огня. На главной улице за горящей баррикадой начали собираться зеваки, среди них были первые представители городской стражи.

– Нужно уходить отсюда, – пробормотал Дорн.

Но казалось, его никто не слышит. Он грубо схватил стоявшего рядом мужчину за плечи и встряхнул:

– Нужно уходить отсюда! – заорал он.

Писарчук смотрел на него расширенными глазами.

– Мы их сделали, – словно в трансе, повторял он, все еще опьяненный победой. – Они не осмелятся показаться здесь снова. Мы подали знак. Знак для всех, кому надоело подчиняться этим священникам. Граждане Рубежного оплота восстанут и освободятся.

Дорн готов был поспорить, что этот человек повторяет слова Нарека. Даже не столько слова, сколько звучавшую в них убежденность.

– Если мы немедленно не уберемся отсюда, мы восстанем в следующий раз только тогда, когда нас поднимет из гроба некромант. Вряд ли городская стража отнесется к нашему освобождению так же, как мы. Для них мы просто люди, которые подняли мятеж и на совести которых оказалась дюжина невинных людей.

– Они убили почти в пять раз больше наших, – напомнил ему писарчук.

– Это не только приведет нас на виселицу, но и заставит их насмехаться над нами. Идемте уже, горящие обломки не задержат стражу надолго.

Дорн потащил мужчину за собой, вбежал в переулок, где ждали Нарек и Сенета. Остальные нехотя последовали за ними.

18 Мило

Мило сидел за небольшим столом в комнате на втором этаже, которую выделил ему Нингот, и смотрел в окно на ночное небо. Полурослик не мог уснуть. Да это было и неудивительно, поскольку встал он только около полудня. Судя по всему, поход через весь Скрюченный лес утомил его больше, чем он полагал. Он готов был бить себя по щекам: его брат томится в плену у зеленокровок, а он преспокойно валяется себе в мягкой и теплой постели. Последний раз он спал так долго, когда поспорил с Бонне, что сможет осушить три кувшина пива и не сходить в туалет. Он победил, но из-за того, что выпил много и быстро, он опьянел и на следующий день проспал, опоздав на воскресную мессу. В наказание ему пришлось весь вечер собирать картофельных жуков в палисаднике – целых две банки.

Вообще-то после хорошего сна нужно было быстро собрать вещи, попросить у Нингота еды в дорогу, придумать какую-нибудь отговорку насчет того, почему ему нужно срочно идти дальше. Но к сожалению, ничего этого не случилось. Ноги словно свинцом налились, в голове все кружилось. Кроме того, он опасался, что порез на руке воспалится. Но рана просто была на руке и все.

Тем временем Нингот весь день ходил по полям вокруг дома и собирал брюкву, белокочанную капусту и картофель, загружая все на телегу. Вернувшись вечером в дом, он не очень удивился тому, что Мило все еще здесь. Вчерашняя разговорчивость улетучилась. Они вместе поужинали, выпили немного, поговорили о повседневных вещах, пока Мило выкурил на крыльце предложенную Нинготом трубочку. А потом пошли каждый в свою комнату.

И вот теперь он лежит без сна и предается размышлениям. У Мило было такое ощущение, что он держит в руках клубок ярких ниток и не знает, как его распутать, не говоря уже о том, как связать так, чтобы получилась веревка. Одно он знал наверняка: все, что произошло до сих пор, было как-то связано. Обычные совпадения не могли выбить их с братом из колеи привычной жизни и мешать к ней вернуться. Случившееся нельзя было повернуть вспять, и это останется с ними до конца жизни, вне зависимости от того, оправдают их или нет.

Мило еще хорошо помнил дядю Гореха, брата своего отца. Ему было лет семь или восемь, когда дядя Горех объявил, что собирается уйти в горы и добывать там золото и драгоценные камни, в точности как гномы. Недели напролет он слышал в своей комнате, как отец уговаривает дядю Гореха остаться. Ночные споры становились громче и несдержаннее день ото дня. Все остальные жители деревни тоже отговаривали Гореха – безрезультатно.

Много лет спустя дядя вернулся в Дуболистье. Жажда приключений не принесла ему богатства. Все, что у него осталось – лишь старая лопата, сито и надетая на нем одежда. Униженный, лишившийся иллюзий, он попросил брата принять его обратно, пока он не найдет работу и не сможет построить собственный дом. Брат дал ему сроку два месяца. Мило еще никогда не чувствовал такого холода, каким обдало его дядю в тот момент. Никто не предложил ему занятие, никто не слушал его, все в общине избегали его, как прокаженного. Ровно два месяца спустя отец Мило выставил собственного брата за дверь. Дядя Горех покинул Дуболистье. Говорили, что он направился в горы, чтобы опять попытать там счастья или найти смерть.

Тете Рубинии тоже было нелегко, но ей зачлось то, что она нашла настоящую работу, а не отправилась на поиски приключений. Рубиния по-прежнему была желанным гостем в Дуболистье, к ее мнению прислушивались.

Мило сомневался, что их с братом дома встретят с распростертыми объятиями. В лучшем случае их обвинят в том, что они тайком ушли из дома, а в худшем…

Но мрачные размышления были отброшены в сторону. Что это с ним такое? Он чувствует себя мухой, прилипшей к намазанному медом хлебу. Мысли постоянно путались. Его словно заколдовали, мешая уйти из этого места.

Он бросил взгляд на вторую пустую постель в этой комнате, нервно покрутил чужое кольцо на пальце. Он даже почти представил себе, что там лежит Бонне и мирно сопит во сне. В отличие от Мило. Мираж в виде Бонне сделал во сне такое лицо, словно ему снятся пышки с голубикой.

Может быть, в этом и заключается тайна полуросликов. Каким бы ужасным и несправедливым ни был мир по отношению к ним, они продолжали радоваться мелким повседневным вещам. Счастье полуросликов было там, где они жили – зачастую оно просто росло у них в палисаднике.

Мило почувствовал, как спокойствие видения передается ему. Но не отпускало и другое чувство – ощущение того, что его брат полагается на него. Ведь Мило старший, и всякий раз, как они творили что-то вдвоем, Бонне рассчитывал на помощь и совет своего старшего брата, прислушивался к нему.

Мило надеялся, что со временем устанет от размышлений, но нужно было сделать еще кое-что, прежде чем можно будет лечь в постель. Слишком долго он откладывал это, забывал либо в суматохе, либо убегая, либо находясь в плену, подвергаясь действию проклятия или отправляясь в путешествие с гоблинским охотником. Он полез в рюкзак и выудил оттуда узелок с документами мейстера Гиндавеля. Они были похожи на дневник в толстом кожаном переплете. Судя по всему, мейстер вел записи много лет. Первые страницы пожелтели и замусолились по краям.

На первой странице было всего несколько слов, но даже они открывали больше, чем Мило когда-либо знал о старом клирике.

Гиндавель Солнцеклеверс, родившийся в год Медовой росы, мейстер веры своего знака, жрец Цефеи и исследователь эпохи Ослепления.

«Гиндавель Солнцеклеверс», – шепотом повторил Мило.

Ему было трудно поверить в то, что можно прожить в одной деревне с кем-то больше двух десятков лет и не узнать его полного имени. Сейчас, когда мейстер Гиндавель был мертв, полурослику стало стыдно, что он так мало знал о старике. Он надеялся, что Цефея приняла его в свое царство и что в стране мертвых полурослику воздастся по заслугам за проделанную работу.

Большинство полуросликов были так же далеки от понимания того, что делал и исследовал клирик, как и от сбора помидоров зимой. Братья в вере имели определенный статус и пользовались определенным уважением в деревенской общине, но над ними посмеивались из-за житейской неискушенности. Казалось, никого особенно не интересует их философия.

Мейстер Гиндавель кое-что рассказывал Мило о миссии жреца, но результатами своих собственных изысканий никогда не делился. Здесь было написано, что он исследовал эпоху Ослепления. Мило знал лишь то, что эти времена охватывают период более трехсот лет тому назад, который окончился после великих войн веры. Какая вера существовала тогда, каких богов почитали люди – это было за гранью его понимания. Такие знания считались языческими и были запрещены, поэтому он удивился, что такой ученый как Гиндавель решил этим заняться.

В дневнике было почти две сотни страниц. Листы были тщательно перевязаны кожаными лентами, чтобы в книгу всегда можно было добавить новые записи. Судя по всему, первые годы мейстер занимался тем, что переписывал параграфы из различных трудов и, в свою очередь, высказывал свое отношение к новым тезисам и рассуждениям. У Мило не было ни времени, ни знаний, чтобы заняться этим вплотную. Он искал рисунки и символы более позднего времени. Поэтому он просто пролистывал документы, страницу за страницей. На одной странице были только изображения молнии – символа Цефеи, богини полуросликов. Некоторые Мило мог бы нарисовать и сам, им могло быть лет по двадцать – настолько по-детски они выглядели. Мейстер Гиндавель бесспорно был мыслителем. Судя по всему, Цефея не наделила его ни даром рисования, ни даром пения. Последнее Мило было известно по тем своим немногим появлениям на храмовых службах, таких как крещение или именины.

Он осмотрел ряд других рисунков и символов, явно носивших языческий характер. Большинство из них не были подписаны, и ничто не указывало на их смысл. Одна страница была испещрена крестами. Толстыми крестами, тонкими крестами, с прямыми и изогнутыми линиями, были такие, которые завершались розовыми шипами или наконечниками стрел. Посредине этого Гиндавель вписал имя Регора. Мило знал только, что этому богу поклонялись люди. И больше ничего. Его никогда не интересовало вероисповедание других народов.

Эльфы почитали какую-то богиню природы. Но как это часто бывало с эльфами, они редко снисходили до того, чтобы поделиться с кем-то мыслями о себе и своей вере.

В отличие от них, гномы не делали большого секрета из того, что не являются особо верующими существами. Для них важно было только то, чего кто-то добился своим собственным трудом.

Что же до троллей, гоблинов и орков, Мило был рад тому, что до сих пор имел не слишком много возможностей для общения с ними по вопросам веры. Если быть точным, его встреча с троллихой и гоблинским шаманом была первой. Хотелось надеяться, это будет и последний опыт общения с зеленокровками. Тем не менее, Мило был ужасно рад, что дело вообще дошло до разговора. Не то чтобы он удовлетворил свою неутолимую жажду познаний, какой обладал мейстер Гиндавель, а просто потому, что, как правило, «встречи» с этими существами оборачивались пролитой кровью.

Разговор намного лучше выслушивания обсуждения, что лучше: сварить полурослика или зажарить на вертеле и не станет ли мясо нежнее, если предварительно его как следует отбить.

Следующие страницы Мило быстро пролистал, несколько вообще проскочил. Многое из того, что было написано в документах, было запутанным и непонятным, а эскизы откровенно плохими. Но, когда он перевернул несколько последних страниц, все обрело смысл. У Мило захватило дух. На бумаге были углем нарисованы четыре символа. Каждый из них немного отличался от других, и несмотря на все, знак был один и тот же. Круг, который пересекали или разрывали несколько прямых и волнистых линий. Такой же самый символ красовался на кольце, полученном от гоблинского шамана.

Мило поспешно стянул кольцо с пальца, чтобы внимательнее рассмотреть при свете свечи. Для сравнения положил рядом с рисунками.

Мгновение рассматривал и то, и другое, затем разместил украшение в центре страницы.

Откуда мейстер Гиндавель знал об этом? Может быть, просто встречался с кем-то из зеленокровок? Имеет ли это какое-то отношение к поискам его матери?

Отодвинув кольцо в сторону, Мило перевернул страницу.

И у него снова перехватило дыхание. Мейстер Гиндавель разложил рисунок символа на отдельные части. И получились молния, крест, серп, круг и что-то, похожее на меч. Молния и крест были знаками богов людей и полуросликов. А что с остальным?

Последние пять страниц записей дали Мило ключ к загадке. Каждая из этих страниц содержала изображение отдельного символа и пояснения его значения.

Молния – знак Цефеи, богини полуросликов. Рядом мейстер Гиндавель нарисовал символ женского начала и написал, что полурослики связывают с молнией – жизнь и смерть, просветление и наказание, чистейшую форму божественной силы, присутствие Цефеи на небе. Внизу страницы Гиндавель перечислил все известные ему храмы и клириков высшего ранга.

Следующая страница – крест – символ Регора. Бог людей был явно мужского пола и воплощал в себе мудрость. Это показалось Мило странным, поскольку люди не показались ему особенно мудрыми – по крайней мере, по сравнению с эльфами. А может быть, он просто путает мудрость с заносчивостью. Под этим символом был обозначен только один крупный храм, в Рубежном оплоте.

Далее шло солнце – символ богини эльфов, Таури. Воплощенное изящество и божественный лик. Храмов или жрецов не приводилось.

На двух последних страницах называлось только имя бога и пояснялось значение символа. Серп или полумесяц – знак бога зеленокровок – Хадара. Серп символизировал раздор между народами, которые делились в первую очередь по признаку цвета крови: зеленой или красной. Меч относился к Леонису, богу гномов. Он означал силу, непреклонность и силу воли.

Больше записей не было. Либо это была вся информация, которой обладал Гиндавель, либо он просто не успел сделать записи.

«Нет, дело не во времени, скорее всего он просто не знал, в каком направлении двигаться дальше», – вдруг осознал Мило.

Полурослик поразился тому, насколько мало знает о чужих божественных сущностях такой религиозный ученый, как мейстер Гиндавель. Судя по всему, он интересовался только народом полуросликов, историей сотворения мира и ее толкованиями. В любом случае так было вплоть до прошлого года, если верить записям. Что заставило его быть настолько слепым в отношении форм веры других народов? И, что еще важнее, кто или что открыло ему глаза?

Мило вздрогнул, когда кто-то постучал в дверь на первом этаже. Ему показалось, что каждый удар наносит ему в грудь чья-то рука. Он не мог сказать, откуда взялось это чувство, но оно было, и оно пугало его. Полурослик от всей души надеялся, что останется единственным, кто услышит просьбу впустить в дом.

В дверь снова постучали, на этот раз громче и настойчивее.

– Да, да, иду, иду, – послышался внизу голос Нингота. – Полночь же. Могу я хоть что-нибудь надеть.

Шаги старика глухо стучали по половицам.

– Эй, эй, животное останется снаружи, – произнес Нингот. – Привяжите его там где-нибудь, пока оно ни на кого не напало.

– Животное со мной, и оно пойдет туда, куда пойду я, – пророкотал низкий голос.

Мило показалось, что этот голос ему знаком, но тем не менее, это было не так.

– Вы не хотите пригласить меня в дом? Я думал, что этот дом – место, куда могут прийти все, кому нужна защита. Сейчас темно, холодно, а эта морось насквозь промочила мою одежду. Вы ведь наверняка не хотите, чтобы я скончался у вас под дверьми.

Ни одно из произнесенных чужаком слов не было приветливым или похожим на просьбу. На мгновение воцарилась давящая тишина.

– Прошу прощения, я вас не сразу узнал, – услышал Мило голос Нингота. – Входите же, погрейтесь у огня, а я пока что заварю свежего чаю.

Пол заскрипел под тяжелыми шагами, кроме того, раздалось постукивание, словно от когтей дикого животного, царапавших половицы.

– Иди в угол, Грац. Сидеть. Вот молодец, – произнес незнакомец.

– Хотите чаю с фенхелем?

– Не беспокойтесь, достаточно будет, если вы присядете со мной, немного поболтаете, откроете бутылку своего хорошего красного вина и выпьете вместе со мной.

Чайник снова отправился на плиту, раздались три скрипучих шага, глиняный кувшин царапнул полку, послышалась еще добрая дюжина шагов, кто-то отодвинул стул и поставил на стол два бокала.

Мило снова надел кольцо на палец. Подкрался к двери, осторожно приоткрыл ее. Из своей комнаты на втором этаже он видел только часть нижнего помещения. Все, что удалось разглядеть Мило – это два пустых стола и осиротевший чайник с горячей водой на печке.

– Что привело вас в такую даль? Вам ведь нужен не просто ночлег и компания за столом, – начал разговор Нингот.

Снова на миг воцарилась тишина.

– Дайте вину подышать в кувшине чуть дольше, прежде чем наполнить бокалы. Вы знаете, когда подносишь бокал к губам, запах вина, ударяющий в нос, столь же важен, как и собственно вкус.

Снова повисла тишина.

– Вы ведь пришли не затем, чтобы рассказать мне что-то о вине.

– Нет, конечно же, нет, – ответил гость. – Я не собираюсь учить вас, мне не требуется ночлег, и компанию я не ищу.

– Так что же вам от меня нужно?

– Вы еще помните, что я сказал вам про дождь на улице?

– Не понимаю, – пробормотал Нингот. – При чем тут дождь?

Мило решил, что в их разговоре было что-то пугающее, и был уверен, что Нингот считает так же.

– Слушайте внимательно, – произнес гость. – Я говорил вам о мороси, об этих крохотных, едва ощутимых капельках. Они настолько малы, но умудряются проникнуть сквозь любую ткань, какой бы хорошей она ни была. Сырость чувствуешь только тогда, когда дождь промочит одежду насквозь. С некоторыми народами бывает то же самое.

– На что вы намекаете? Говорите уже, наконец, кого вы ищете, не нужно говорить со мной загадками, я устал и у меня нет желания играть, – в голосе Нингота слышались недовольство и страх.

– Я говорю о полуросликах, – заявил незнакомец. – Этот маленький народец словно морось. Они живут среди нас, но их почти не замечают, потому что они очень мало интересуются делами других народов. В принципе, довольно симпатичный народец, но есть среди них и такие, которые сильно выбиваются из общей картины. Эти экземпляры вмешиваются, задают вопросы, лезут своими неуклюжими ножками туда, где им совершенно нечего делать. И точно так же как морось, их замечают только тогда, когда они пролезают через сеть хитросплетений.

– Я давно уже не видел полуросликов, – резко произнес Нингот.

– Я вас еще даже не спрашивал о них, а вы уже отрицаете, что видели или приютили кого-нибудь из них. Мне кажется, нам не стоит лгать друг другу. Мы так уютно сидим за бокалом красного вина, греемся у огня. Не разрушайте идиллию. Это моя задача.

Кто-то сбросил бокалы со стола. Мило увидел, как один из них покатился по полу, а за ним потянулся тонкий ручеек из остатков вина.

– Вам лучше уйти. Ваши фантазии меня утомили, – фыркнул Нингот.

– Вы не поняли, – неприятно спокойным тоном произнес незнакомец. – Вопросы здесь задаю я, и я буду решать, когда уходить. Поэтому я спрашиваю сейчас, и подумайте хорошенько, прежде чем ответить: вы предоставили убежище полурослику?

– Даже если вы повторите свой вопрос тысячу раз, я… аааа! – Нингот задышал тяжело, закашлялся, словно подавившись чем-то. – Я… я… ааааа, уууу…

– Вот такие ощущения возникают, когда мне лгут. Любая боль подобна уколу в сердце. Покончите с болью, скажите мне правду. Вы увидите, что сразу же почувствуете себя лучше. Сбросьте с души груз боли.

– Я… – прохрипел Нингот. – Я дал ему комнату. Он спит наверху.

На миг Мило перестал дышать, сердце колотилось, как сумасшедшее.

Он пропал. Но почему? Что от него нужно этому незнакомцу? Его наверняка наняли не в Дуболистье, чтобы устроить охоту на них с Бонне. Он точно человек. Отец никогда не допустил бы, чтобы в погоню за ними с братом отправили кого-то чужого. Так что же нужно от него этому человеку?

– Вот видите, это так просто, – произнес ночной гость. – Чувствуете, как отступает боль? Я ненавижу лжецов, и не только потому, что они отнимают у меня время, но и потому, что они оскорбляют мой ум.

Нингот не мог ответить. Он все еще давился, словно что-то застряло у него в горле.

– Грац!

Животное, кем бы оно ни было, вскочило со своего места и тяжело затопало по половицам.

– Он твой.

Эти слова были подобны смертному приговору. Спустя всего один удар сердца комнату наполнило рычание, настолько низкое и злобное, что Мило готов был поклясться, что оно не из этого мира. Нингот вскрикнул. Затем существо прыгнуло на него и сбросило со стула. Сомкнулись тяжелые челюсти, разрывая ткань, а затем и плоть под ней. Что-то треснуло под ногой, словно сухая ветка. Крик Нингота превратился в стон, стон перешел в хрип, затихший с последним бульканьем.

Какое-то время не было слышно ни единого звука.

– А теперь бери себе второго, Грац. Ты слышал, он наверху.

Ответом чужаку был звук, напоминающий нечто среднее между хрюканьем и лаем. А потом чудовище побежало.

Мило решил не задерживаться у двери до того момента, когда он сможет собственными глазами увидеть существо или его хозяина. Мысленного образа в голове полурослика было вполне достаточно для понимания того, что будет лучше, если чудовище и его владелец никогда его не найдут.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю