Текст книги "Долина Граумарк. Темные времена"
Автор книги: Штефан Руссбюльт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
– Ах, куда же подевались мои манеры? – пожурил он сам себя. – Я ведь даже не представился, – он опустился на колени и протянул Мило руку. – Меня зовут Нингот.
– Мило Черникс из Дуболистья, – вежливо ответил Мило, не удержавшись от возможности окинуть взглядом огромную комнату. – Можете называть меня просто Мило. Господином Черниксом называют только моего отца.
Нингот рассмеялся.
– Мило, ты мне нравишься. Нужно побольше общаться с маленьким народцем. Вы ко всему относитесь просто, без излишних сложностей. Это очень освежает.
Мило пожалел, что это на самом деле не так.
– А что это за дом, мейстер Нингот? – спросил он.
– Просто Нингот, – ответил старик. – Титул мейстера нужно заслужить исследованиями в области тайной магии или же тупо следовать основам веры. Ни один из этих путей не вдохновил меня.
Он вытащил два стула из-за одного из дюжины столов и пригласил полурослика присесть.
– Это место для людей, которым, как и тебе, нужно немного покоя и простая теплая еда.
Сам Нингот не сел вместе со своим гостем, направился к открытой, отделенной от остальной комнаты только барной стойкой кухне.
– Еще здесь всегда выслушают или дадут совет – в зависимости от того, чего человек жаждет. А если он просто ищет место, где можно напиться и где его не обчистят, когда он уснет над последним бокалом вина – то тоже пришел по адресу.
Мило снова огляделся по сторонам. Судя по всему, кроме Нингота здесь никого больше не было. Комната, в которой он сидел, занимала практически весь первый этаж. Только небольшой уголок был отделен двумя покрытыми плиткой стенками. Перед входом висела вязаная шторка, закрывавшая вход в ту крохотную комнатку. Там, где в кабаках покрупнее находится сцена для артистов, бардов или музыкантов, здесь построили что-то вроде алтаря из полированных мраморных плит. Однако он был далеко не так массивен, как те, что Мило видел в храмах. Кроме того, на нем не лежало ничего – не было даже книги, скипетра или чего-то подобного. Над алтарем висел святой крест Регора, человеческого бога. По бокам зала на второй этаж вели боковые лестницы.
– Значит, здесь что-то вроде постоялого двора и одновременно храма, – сказал Мило.
– Я бы назвал это скорее убежищем, – пояснил Нингот, наливая половником горячий суп из висевшего над очагом котла в деревянную миску. – Храмом становится место, которое сделали таковым мейстеры. Они утверждают, что там живет Регор и что он услышит молитвы своих детей, если в миску для пожертвований набросают достаточно золота. Все это ложь, распространяемая с целью не дать немногим потерять контроль над большинством. Мне надоело подчиняться принципам веры, и я основал здесь новую родину. И смотри, я оказался не одинок в своих убеждениях. Вскоре у нас образовалась небольшая семья, которая ищет истину, далекую ото всех принуждений.
Нингот вернулся за стол и подал Мило ароматный картофельный суп. Затем присел за стол вместе с ним.
– А что за истину вы ищете? – с набитым ртом спросил Мило, жадно поглощая суп.
– Всякую истину, что ведет нас к познанию. Будь то вопрос веры или что-нибудь иное – не важно. Любой вид истины суть маленький фрагмент познания жизни. Но что это я все время говорю да говорю, ты лучше расскажи немного о себе. Что привело тебя сюда, куда путь держишь?
Мило толком не знал, что рассказать старику, поэтому быстро набрал еще одну полную ложку супа, чтобы выиграть немного времени. Но Нингот, судя по всему, не собирался торопить его, глаза неотрывно смотрели на полурослика, и Мило чувствовал, что он не отведет взгляда, пока не получит ответ.
– Как я уже говорил, я из Дуболистья, – начал он. – Мой наставник, мейстер Гиндавель послал меня в Рубежный оплот, потому что я должен найти для него кое-кого. По пути туда я заглянул к своей тете, Рубинии, которая работает экономкой в Вороньей башне, у мейстера Отмана.
– Так-так, ты был у старого ворона, – произнес Нингот. – Довольно чудаковатый старик. Много лет назад я был у него, хотел предложить часть урожая. Он просто отослал меня прочь, заявив, что закупает провизию в Рубежном оплоте. Ни тебе спасибо, ни тебе до свидания. Просто взял и захлопнул дверь у меня перед носом.
Мило знал мага только как приятного, дружелюбного, но немного странного человека. Тетя Рубиния говорила ему, что маг всегда был немного не от мира сего и что сама она прекрасно справляется со странностями мейстера Отмана. Несмотря на это, Мило решил согласиться с Нинготом.
– Ну, он же старый маг. Наверное, его никогда не учили хорошим манерам, а одиночество многих людей превращает в чудаков, как мне кажется, – в этот миг до него дошло, что его теорию могут понять превратно. Но прежде чем он успел что-либо объяснить, Нингот уже снова перехватил инициативу разговора.
– Если ты пришел из Вороньей башни и идешь в Рубежный оплот, то забрал слишком далеко на юг. Тракт, который тебе нужен, находится в пяти милях к северу.
– Так я и знал, – простонал Мило с набитым ртом. – Нужно было выбрать другую тропу на развилке.
– Нужно было, – согласился Нингот. – Но у меня к тебе есть предложение. Послезавтра здесь должны быть мои друзья. Они сейчас в Рубежном оплоте продают свеклу и картофель. Когда вернутся, привезут мясо и разные другие штуки с рынка. Затем снова загрузят повозку и поедут в город. Если хочешь, можешь к ним присоединиться.
«Ну, что за совпадение», – мысленно простонал Мило. Как часто пытался отец втемяшить в их с братом головы, что у лжи ноги коротки. В доме истины, похоже, это «коротко» наступало в мгновение ока. Он не мог отказаться от предложения, оно было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Он не мог позволить этому Нинготу поймать себя на лжи спустя несколько минут беседы. Если немного повезет, его друзья задержатся или у них появятся другие дела.
– О, это было бы чудесно. Я что-то уже подрастерял желание путешествовать пешком. Кроме того, это значит, что я могу отдохнуть день и, несмотря на это, наверстать утраченное время, если мы поедем на повозке. Это просто потрясающе. Благодарю вас.
– Благодарю тебя, – поправил его Нингот. – Наверху есть свободная комната.
15 Путешественник
Он стоял на только что убранном картофельном поле. Была ночь, звезды прятались за плотной завесой туч. Ботинки глубоко проваливались в рыхлую землю. Неподалеку от него проходила узкая полевая тропка, ведущая к дому. В двух окнах горел свет.
– Добродушие – суть не что иное, как слабость, – прошептал он. – Если позволить детям играть в амбаре, в какой-то момент начнется пожар. Нельзя постоянно присматривать за ними. Но и запрещать им всего нельзя.
Путешественник злился сам на себя. Он думал, что эту часть своей личности уже оставил в прошлом и стал только Знающим. Но ошибся. Собственная слабость станет погибелью для него. Но он здесь для того, чтобы исправить свою ошибку.
Он нагнулся, чтобы вытащить из земли пропущенную картофелину. Почти с нежностью стряхнул с кожуры песок. Затем поднялся и стал ждать.
Спустя почти полчаса неподвижности завеса туч расступилась, показалась тусклая луна. Путешественник поднял картофелину вверх и произнес несколько непонятных слов.
Небосвод скрылся за тучами так же быстро, как и появился.
Путешественник осторожно положил картофелину обратно на землю. Еще раз с нежностью провел рукой по кожуре, словно она была его домашним животным.
Краткий миг спустя клубень начал расти и покачиваться сам по себе. Из одного бока появились крохотные тонкие побеги, словно он решил прорасти. Отростки быстро превратились в ноги, кожура превратилась в нежный пушок. Под конец картофелина треснула с одного конца, как если бы слишком долго варилась, и издала какой-то измученный звук.
– Ты исправишь то, что я не успел предотвратить, – произнес путешественник. – Нужно еще только немного подрасти. Но ты знаешь, как обходиться с детьми, которые разводят огонь в амбаре.
16 Бонне
Вокруг Бонне стояла кромешная тьма, но вонь, бившая ему в нос, не оставляла надежд на счастливое стечение обстоятельств. Он все еще сидел в одной пещере с Ушмой. Его нос мог это подтвердить. Факел, судя по всему, потух, равно как и очаг, который должен был не дать замерзнуть в пещере. Но огонь и холод уживаются примерно так же, как тролли с полуросликами. Если достаточно крепко прижаться к земле, то можно не видеть другого. Сравнение, конечно же, несколько хромало из-за того обстоятельства, что Бонне застрял в этой пещере, но холод все равно пришел.
Бонне задержал дыхание и прислушался. Стояла мертвенная тишина. Может быть, Ушма бросила его без присмотра? Этого не может быть. Троллиха очень недоверчива в отношении пленника, особенно после их с братом попытки бежать. Она ни на миг не спускала с него глаз. Но, может быть, у нее появилось важное дело, и она только и ждет, чтобы он уснул, чтобы выбраться из пещеры. И полурослик принялся мысленно расписывать эту мысль.
Она исходила из того, что ей понадобится только один миг для того, чтобы уйти и вернуться прежде, чем он проснется. Она не рассчитывала на холод и его чуткий сон. Бонне представлялось, что ситуация проясняется, словно туман, уносимый порывами поднимающегося ветра. Это его шанс, и он должен им воспользоваться. Но пока что он задержит дыхание и прислушается. Ничего!
Бонне отбросил одеяло и сел. Пахло холодным дымом и другими вещами, которые лучше себе даже не представлять. Рука все еще болела в том месте, где гоблинский шаман разрезал ее своим грязным кинжалом. Когда гоблины схватили его и стали держать, Бонне решил, что настал его смертный час. Он топал ногами, дрался, извивался и кричал, но все безуспешно – гоблины оказались сильнее. Ксумита Латоринсис сидел у него на груди со своей мерзкой ухмылочкой на лице, крепко сжимая его запястье. А затем разрезал ладонь Бонне по все длине.
– Это чтобы твой брат не забыл о своей клятве, – пропел он.
Бонне не верил в это проклятие. Бабушкины сказки, просто чтобы напугать их. Он не сомневался, что существуют великие маги, способные проделывать с помощью волшебства потрясающие вещи. Возможно, к их числу принадлежал мейстер Отман, но этот жалкий гоблин со своими звериными косточками, дурацкими рогами на голове и этим склонным к театральным эффектам голосом точно был не из них. Однако порез был болезненным и болел до сих пор, и Бонне возблагодарил Цефею, что мучители наконец отпустили его. После этого кучка зеленых падальщиков убралась из тролльской пещеры. Они собирались разбить лагерь неподалеку, но под открытым небом, чтобы Ксумита мог черпать новые силы для колдовства.
Бонне считал это просто очередной отговоркой, чтобы сбежать от вони, поскольку какая бы кровь ни текла в их жилах, зеленая или красная, носами обладали оба.
Бонне долго причитал, что он истечет кровью, что начнется заражение, пока Ушма не намазала ему руку своей пастой. Конечно же, все эти причитания нужны были только в надежде на то, что троллихе понадобятся новые травы и что она на минуточку оставит пленника без присмотра. Но план не сработал. У Ушмы было полно этого добра, чтобы намазать его с головы до ног, а травок в коричневатой жиже отродясь не было. Троллиха говорила ему, что кашица сделана из улиток, червей и еще чего-то, что Бонне не понял, поскольку заткнул пальцами уши и начал напевать себе под нос.
Бонне подтянул ноги и сел на корточки. Осторожно ощупал пол вокруг. Наступишь на обломок кости – и можно забыть о побеге. Кто знает, не придется ли ему бежать. Медленно вытянул ноги. Жалкие остатки поклажи, оставленные ему братом, придется бросить. В темноте он все равно ничего не найдет. Дорога каждая минута. Ушма может вернуться в любой момент.
Шаг за шагом Бонне пробирался через пещеру. Сначала ощупать пол большим пальцем. Убедиться, что там нет каких-нибудь обломков, камней и костей. Найти другое место, снова ощупать землю большим пальцем, решить, что место нормальное, коснуться земли, а потом медленно опустить стопу. Все это длилось целую вечность. Но с каждым шагом Бонне чувствовал себя чуточку лучше и чуть-чуть больше настоящим жуликом. Казалось, он почти дошел до туннеля. Там уже будет просто. Весь коридор устлан влажной землей.
– Осторожнее, а то наступишь на остатки моего ужина, – пророкотал низкий голос Ушмы, отражаясь от стен пещеры.
Бонне замер, но знал, что если задержит дыхание и не будет шевелиться, это его не спасет, ситуацию уже не исправить.
– Что меня выдало? – спросил он, удостоверившись, что Ушма не будет убивать его за новую попытку к бегству.
– Если я ткну тебе под нос в полусне нашпигованную салом заячью спинку, ты проснешься?
Бонне решил, что объяснение понятное, но не особенно вдохновляющее.
Ушма стукнула друг о друга двумя кусками кремня и подожгла немного хвороста. Бонне поразился тому, насколько быстро это у нее получилось. Ему всегда требовалась почти целая вечность, когда в кухне гас очаг.
– Можешь спокойно вернуться обратно, – произнесла троллиха. – Сегодня мы пока никуда не выступаем.
Бонне побрел обратно к своему ложу и сел.
– Ах, вот она где, – воскликнул он, поднимая оторвавшуюся от его курточки кнопку из оленьего рога. – Я ее везде искал, – объяснение было не особенно убедительным, он сам это прекрасно понимал, но это было лучше, чем ничего.
Своими длинными руками Ушма подтянула к себе бронзовый щит, в который едва не вступил Бонне. На нем лежали остатки ее ужина. Выудила оттуда что-то, похожее на косточку среднего пальца, потыкала ею в свои старые коричневые зубы. Пососала, удивленно оглядела.
– Не бойся, – сказала она. – Эльфийская, – а затем продолжила обрабатывать рот.
– Ты сказала, мы сегодня не выступаем, – сказал Бонне, когда троллиха закончила. – Это значит, что мы куда-то пойдем в другое место? Не останемся здесь?
– Мы пойдем на войну!
Глаза у Бонне расширились.
– На какую войну?
– На войну против предков! – проворчала она. – Мы ждем только Шрака. Он поведет нас.
Бонне удивился, сколько же плохих новостей может принести один день, на протяжении которого ты просто просидел в пещере.
17 Дорн
Дорн неотрывно смотрел в подвальное окно темной комнаты. Лоб нахмурен, глаза превратились в тонкие узкие полоски, в уголках рта затаилось раздражение.
Он отказался от полей сражений и войн, поскольку ему стало неприятно выступать за вещи, к которым гонит других жажда власти, и ставить свою жизнь на кон. Все, что он получил за это, это пару монет, шрамы по всему телу, а по ночам – кошмары, лишавшие сна. Много лет назад это еще казалось ему выгодной сделкой. Он надеялся получить огромное богатство и признание работодателей. Мечтал о такой жизни, которой живет знать и богатые купцы. Но за годы он осознал, что подобный образ действий не принесет ни богатства, ни признания. Если оказаться на стороне проигравших, то если повезет, тебе просто ничего не заплатят, только жизнь и останется. Если же ты в числе победителей, найдется тысяча причин урезать плату и солдату останется ровно на лечение ран и еду.
Он пытался все забыть, и даже перспектива жить в бедности не могла отпугнуть его. Все, что ему было нужно – это заботливая и любящая жена, пара детишек, а когда до этого дойдет – мирный уход из жизни на смертном одре и несколько человек, которые будут горевать о нем.
Но судя по всему, Дорн хотел слишком многого. Он снова оказался на войне. И чтобы мало не показалось, он шел за группой мыслителей и поэтов, которые понятия не имели, во что ввязываются. О возможной оплате он даже думать не хотел.
Мимо подвального окошка пробежало несколько человек. Дорн видел только ноги, шаровары из тонкого сукна, мягкие остроносые туфли и простые сандалии. Эти люди не были готовы к тому, что им предстояло в ближайшее время.
– Вот ты где, Дорн. Я искала тебя.
Негромкие шаги Сенеты чудесно сочетались с ее нежным голосом.
Дорн лишь раздраженно пробормотал что-то в ответ, зная, что сейчас она начнет убеждать его в том, что они поступают правильно.
– Что ты здесь делаешь, один, в темноте?
– Надеюсь на то, что эта беда меня минует, – признался он.
Сенета прижалась к нему сзади, обвила руками его мускулистое тело.
– Я понимаю, ты не хочешь всего этого.
Дорн высвободился из ее объятий, повернулся к ней. Посмотрел на нее сверху вниз.
– Я хочу тебя, – признался он.
– Тогда помоги им с революцией. Если они смогут справиться с регорианами, и ярмо, под которым мы живем, будет сброшено, мы будем свободны. Мы пролили первую кровь. Нам не останется ничего иного, кроме как доказать, что мы были правы. А правы бывают лишь победители. Так что помоги им.
– Так помог же, – грубо ответил Дорн.
Сенета покачала головой.
– Нет, не помог. Они просили тебя показать им, как нужно защищаться, как сражаться. Вместо того чтобы выполнить эту просьбу, ты ткнул пальцем в шестерых и напророчил им, что их зарежут, если они осмелятся выйти с оружием на улицу.
Дорн презрительно фыркнул.
– Ну и что, это же правда. Ты посмотри на этих мальчишек. Белобрысый держит меч так, словно собрался гнать им коров на выпас, у малого с крючковатым носом едва хватает сил на то, чтобы держать щит. О хромом старике я даже говорить не хочу.
– Может быть, они и не настоящее войско, но у них достаточно мужества. Пойди с ними туда и покажи им, что восставать против несправедливости нужно. Дело, за которое они сражаются, правое.
– Ты хочешь сказать, дело, за которое они умрут, – напомнил ей Дорн.
– Называй, как хочешь, но помоги им – чтобы им не пришлось платить дороже, чем это необходимо.
Дорн снова повернулся к подвальному окошку и стал смотреть на улицу.
– Они должны знать цену, которую придется платить за революцию, – проворчал он. – Ты только посмотри, они царапают знаки на всех дверях и кусках стены, не зная, что это вообще означает, – Дорн ткнул пальцем, указывая на противоположную стену. Символ был тем же, что и на медальоне, который они нашли в гробнице и который стал виновником теперешних неприятностей. – Но они несут его, словно боевое знамя.
– Они знают, что он не нравится регорианам, – заявила Сенета. – На данный момент этого достаточно. Важно не то, что когда-то означал этот символ, а то, что они с ним связывают.
Шарканье шагов стало ближе. Дорн прекрасно знал, кому они принадлежат. Все те люди, которых он убивал и которые приходили к нему во снах, тоже всегда шаркали. Но этого он пока еще не убил. Хотя ему казалось, что Нарек делает все возможное, чтобы присоединиться к списку убитых.
– Нарек идет, – прошептала Сенета. – Не нужно снова прогонять его. Ты нужен ему, так же, как и он тебе.
Сенета отошла от Дорна и встала рядом с ним.
– У нас не очень много времени, – произнес Нарек, войдя в комнату с низким потолком. – Я должен знать, можем ли мы рассчитывать на вашу помощь. Без вас мы, возможно, не справимся.
Слепого, как обычно, сопровождал верный товарищ. Всю информацию, которую Нарек не мог получить с помощью своих работающих органов чувств, его спутник нашептывал ему на ухо.
– Большинство все равно подохнет за ваше дело, с нашей помощью или без нее, – заявил Дорн.
– Они знают это, хотя с вашей помощью надежда на успех гораздо осязаемее.
Дорн посмотрел на Сенету, юная волшебница кивнула ему.
– Хорошо, мы поддержим ваше дело. Но чтобы между нами не было недоразумений: командовать буду я. Ваши люди будут делать то, что я от них потребую.
– Как скажете, люди будут слушаться ваших приказов, – согласился Нарек. – Тогда не будем терять времени. Регориане придут в этот квартал примерно через два часа. Давайте подготовим им достойную встречу.
Оказавшимися в его подчинении мужчинами Дорн был недоволен и не собирался этого скрывать. Большинство годились в лучшем случае для отвлекающих маневров. Остальные не выжили бы даже в трактирной драке. Если он правильно сосчитал, их было семьдесят пять, из которых ровно пятнадцать были в возрасте воинов. Остальные – мальчишки и старики.
С оружием дело обстояло ничем не лучше. Дорн пытался вооружить способных ребят лучшим оружием, но самым жалким образом потерпел неудачу. Один светловолосый курчавый парень, которому едва исполнилось шестнадцать, с руками тоненькими, как прутики, не согласился менять свой широкий меч на серп, поскольку это был подарок отца. Дорн на миг задумался, видел ли вообще тот отец своего сына. Он на его месте подарил бы ему лук и стрелы в надежде на то, что никто из тех, кто умеет махать мечом, не подойдет достаточно близко. Другой не захотел отдавать свою дубинку длиной в три фута, поскольку опасался, что если ему дадут короткий меч, он ничего не сможет сделать. А последний настоял на том, что кулаками может драться так же, как любой другой мечом. Дорн не стал его разубеждать. Он быстро поймет свою ошибку, когда против него выйдет регорианин с пятью футами стали в руке. Правда, тогда понимание уже будет запоздалым.
Семьдесят пять пар глаз на заднем дворе трактира «Чаша» глядели на Дорна как на спасителя. И он попытался не лишать их мужества одним своим взглядом. Трактирщик согласился на то, чтобы засада велась отсюда, при условии, что ему и его сыну тоже разрешат драться. Конечно же, Нарек восхищенно согласился. Дорн мог только удивляться, с какой готовностью люди готовы были ставить на кон все ради чего-то, что кто-то величественно именует справедливостью.
Задний двор был окружен высокими стенами и очищен от лишнего. На улицу вел лишь узкий проход вдоль стены дома. Если во время сражения их загонят сюда, им конец. К тому же, улица, которую они выбрали для засады, была, ко всему прочему, тупиковой, что в случае вынужденного отступления заставит их бежать прямо через дома и сады. Дорн не выбрал бы такой план даже в том случае, если бы у них было численное превосходство сто к одному и было бы ясно, что они выиграют сражение. Нельзя просто сидеть в ловушке, даже если ты лев. Но возможность сражаться в знакомом месте придавала людям уверенности. Дорн, хоть и с неохотой, но подчинился этому чувству.
– Готова ли баррикада, чтобы преградить регорианам обратный путь?
Один из молодых людей смущенно поднял руку, судя по всему, пытаясь показать, что ему есть что сказать.
– Не нужно поднимать руку. Мы тут не в школе, – рыкнул Дорн.
– Мы загрузили три старых повозки из-под сена стульями и столами, все облили лампадным маслом, а повозки сцепили между собой цепями. Как только регориане войдут в переулок, мы перекроем улицу у них за спинами.
– Как только я подам знак, вы перекрываете улицу за их спинами и поджигаете телеги, – поправил Дорн.
Баррикада могла стать одновременно благословением и проклятием. С одной стороны, она мешала врагам получить подкрепление. Кроме того, она не давала противнику отступить и перестроиться. С другой стороны, все это очень быстро могло превратиться в ловушку, если устроивший ее оказывался в меньшинстве. Поэтому Дорн велел запрячь в цепи перед телегами двух мулов, чтобы в случае необходимости баррикаду можно было снова открыть. Чтобы животные не сошли с ума от огня и шума, один из людей должен был остаться с ними.
– Эй ты, – сказал Дорн, указывая на светловолосого с широким мечом. – Ты будешь работать на баррикаде и присматривать за животными.
– Я пришел сюда не для того, чтобы играть в наездника на осле, – заныл парень. – Я хочу сражаться за нашу свободу.
Прежде чем Дорн успел осадить юнца, в разговор встрял худощавый паренек с крючковатым носом.
– Я могу это сделать, эти мулы принадлежат нашей семье. Они меня послушаются.
– Я не против, – с горечью в голосе ответил Дорн. – «Поблагодари своего упрямого дружка, он только что распрощался со своей жизнью, чтобы спасти твою», – мысленно добавил он. А затем продолжал: – Всем остальным скажу: бейте быстро. Не ввязывайтесь в продолжительные поединки. Накиньтесь на них всем скопом. Убивать своих противников не нужно, достаточно того, чтобы они оказались на земле без сознания или с переломанными ногами. Берите себе любого, с кем вас свел случай. Помогайте своим товарищам, которые попали в беду.
– Затем нужно бросаться на следующего, если наш противник будет без сознания или окажется на земле, беспомощный? Разве не лучше убить их, прежде чем они снова встанут на ноги и атакуют нас?
– Можешь поступить и так, если хочешь, чтобы его товарищ всадил тебе сзади сталь под ребро.
– Патруль состоит из десяти человек. Это значит, что у нас превосходство восемь к одному, если наша засада удастся. Не будет никаких товарищей, если мы сделаем все правильно, – снова подал голос мужчина.
«Прежде чем вы вообще нанесете первый удар, у вас будет превосходство четыре к одному, если вы все сделаете правильно, – подумал Дорн. – Тот, кто не привык убивать, будет колебаться, а колебания означают смерть».
– Лежащий на земле наемник, может быть, с поломанной ногой, или раной на голове, трижды подумает, стоит ли вставать, когда вокруг умирают его товарищи. Так что тревожиться нужно о тех, кто еще стоит на ногах. Поэтому делайте так, как я сказал, – если бы Дорн мог выбирать, он бы выбрал сторону регориан, и он осознавал это все лучше с каждой секундой.
Во время раздачи команд Сенета и Нарек держались позади, да и нечего им было делать в толчее предстоящего сражения – так сказал им Дорн. От слепого и волшебницы мало толку, когда речь идет о кровопролитной драке в узком переулке. Слишком быстро один из них мог оказаться ранен или убит. Кроме того, ему было не по себе при мысли о том, что устроит Сенета, если вокруг начнут умирать. Иногда ее заклинания были очень неожиданными, а о том, на что способен посох в ее руках, он даже думать боялся. Что, если в панике она им воспользуется? Наследие ее отца наверняка обладало огромной силой, но он видел, что она постоянно безуспешно пыталась разглядеть на нем какие-то знаки или символы. Ему не очень-то хотелось выяснить, что его разрушительная сила больше, чем он предполагал.
Дорн уже заранее знал, что Сенета будет не согласна с его решением, поэтому подготовил несколько хороших аргументов. Он рассказал им, что они что-то вроде предводителей и примера для подражания, и поэтому с ними ничего не должно случиться, иначе мораль упадет. Кроме того, кто-то должен организовывать отступление, если они потерпят поражение. И в конце концов, Нареку нужен кто-то, кто поведет его и кто не растеряется, когда все начнется. Хотя Дорн не верил в успех, но Сенета согласилась, а именно это и было нужно Дорну.
Один из разведчиков, которых разослал Дорн для наблюдения за соседними улицами, бегом ворвался на задний двор трактира.
– Они… они… идут, – с трудом переводя дух, произнес он.
Дорн схватил парня за плечи, притянул его к себе, поднял ему голову, чтобы тот смотрел на него.
– Спокойно, – сказал он. – Сколько их, и откуда они идут?
Парень несколько раз глубоко вздохнул.
– Они идут от Восточных ворот. Как раз свернули на улицу Принцев, там, где на углу кузница. Два отряда по восемь человек и двое всадников.
«Вот так внезапно превосходство стало четыре к одному – это еще до первой капли крови», – подумал Дорн.
– Они идут раньше ожидаемого, – обратился он к своим соратникам. – Делайте то, что вам было сказано, но держитесь подальше от обоих всадников. О них позабочусь я. А теперь все по местам, ждите моего знака.
Тут же началась суматоха. Ощущение было такое, что сражение уже началось. Все бегали по двору, толкались и толпились, чтобы попасть туда, где должны были занять позицию. Дорн с шестью мужчинами остался в узком боковом переулке рядом с задним двором.
Прошла целая вечность, прежде чем все нашли свои места. Дорну еще пришлось кое-что поправить и напомнить двум группам, что нужно получше спрятаться, но потом все вроде стало идеально. Он сам был озадачен тем, насколько хорошо это место подходило для засады. Еще час назад он советовал Нареку перенести место сражения в другой квартал. Перед его мысленным взором все еще вставал возмущенный взгляд Сенеты, когда он сказал слепому: «Нельзя срать в том месте, где ешь». Вероятно, сама Сенета выразилась бы более изысканно, но Нарек все равно понял.
Но сейчас, когда все было готово и все разошлись по местам, Дорн вынужден был признать, что все было почти идеально. Исход битвы на треть предрешала подготовка. Еще на треть должен был сработать момент неожиданности, а последняя треть заключалась в том, чтобы не дать себя убить. Причем последняя треть всегда казалась Дорну важнее всего.
Когда отряд регориан свернул в тупичок с главной улицы, глазам воинов веры предстала почти идиллическая картина. Худощавый паренек чесал шею мулу, кормил его соломой, которую протягивал животному. Трое мужчин сидели у входа в дом вокруг небольшого стола и играли в карты. Две сильные прачки стирали постельное белье в бочках с пенящейся водой. Двое торговцев перекладывали прилавки перед своими магазинами, решая, какие ящики переставить вперед, а какие сложить сзади. И в довершение всего у входа в кабак сидел сильный молодой парень, который, судя по всему, слишком много выпил, а его более чем полная подруга тщетно пыталась поднять его на ноги.
Дорн в очередной раз поразился тому, насколько хорошо каждый играл свою роль. Как только отряд регориан проходил мимо кого-нибудь, лицо повстанца тут же делалось испуганным и неуверенным. Никто не спешил убраться, никто не хватался за оружие, не сплевывал под ноги воинам веры. Они были словно напуганные овцы, которых сгоняют овчарки. Ни один наемник никогда не смог бы с такой достоверностью сыграть эту покорность, включая его самого.
Дорн заподозрил неладное. Почему регориане усилили отряд? Почему их сопровождают двое всадников? Может быть, узнали о западне? Может быть, их кто-то предал?
Ни на один из этих вопросов у него не будет ответа до тех пор, пока в водосточный желоб улицы не польется первая кровь. Но если запланированная засада действительно превратится в ловушку для них самих, прольется больше крови, чем поместится в водосток. И это будет по большей части кровь жителей этого квартала.
Но думать об этом было уже поздно. Если ты наемник, перед битвой лучше вообще не думать. Мысли только отвлекают. Здесь и сейчас он не простой солдат. Он полководец, люди полагаются на него. Если у подмастерьев портных, ремесленников, писарей и поденщиков, которые идут за ним, есть хоть какой-то шанс выжить, то только потому, что он им его даст. Конники слишком опасны, надо уделить им достаточно внимания. Они ни в коем случае не должны успеть вмешаться в битву. Некоторые могут думать, что конника легко спешить. Может быть, это и так, если ты стреляешь в него из лука с расстояния в сто шагов. В ближнем бою конь и всадник – это смертоносная боевая единица. Благодаря своему весу, силе и скорости он обеспечивал себе большое свободное пространство. Кто не готов отскочить в сторону – будет растоптан. Если же кто-то успевал подобраться, подвергался нападению со стороны сидящего на спине у лошади всадника. С возвышения все было отлично видно, всадник занимал самую оптимальную позицию в схватке. Его удары были по большей части смертельными, поскольку всадник обычно наносил удары по голове, шее и плечам противников.
