Текст книги "Витязь в тигровой шкуре(изд.1969 года)"

Автор книги: Шота Руставели

ПОВЕСТЬ О ЖИЗНИ ТАРИЭЛА, РАССКАЗАННАЯ АВТАНДИЛУ ПРИ ПЕРВОЙ ВСТРЕЧЕ

 
Будь внимателен, мой витязь, к моему повествованью.
Лишь с трудом событья эти поддаются описанью,
Ибо та, из-за которой сердце отдано терзанью,
Мне отрадою не будет вопреки ее желанью!
 
 
Семь царей когда-то были господами Индостана.
Шесть из них своим владыкой почитали Фарсадана.
Царь царей, богатый, щедрый, равный льву красою стана,
Мудро правил он страною и сражался неустанно.
 
 
Мой отец, седьмой на троне, Саридан, гроза врагов,
Управлял своим уделом, супостатов поборов.
Был счастливец он при жизни, весельчак и зверолов.
Порицать его боялись и мудрец и суеслов.
 
 
Стал со временем родитель одиночеством томиться.
Он подумал: «Враг мой сломлен, и крепка моя граница.
Сам я, грозный и могучий, смог на троне утвердиться,—
Пусть же будет мне оплотом Фарсаданова десница».
 
 
И посла он к Фарсадану снарядил, не медля боле:
«Государь, велик и славен на индийском ты престоле!
Я тебе мои владенья отдаю по доброй воле,
Пусть об этом помнят люди, существует мир доколе».
 
 
Фарсадан ему ответил: «Я, владыка этих стран,
Воздаю хваленье богу, светом счастья осиян,
Ибо власть мою признал ты, хоть имел такой же сан!
Приезжай и будь мне братом, благородный Саридан!»
 
 
Царь ему оставил царство и назначил амирбаром,
Амирбар же в Индостане служит главным спасаларом.
Отказавшись от престола и владея царским даром,
Мой отец единовластно управлял уделом старым.
 
 
В эти годы мой родитель был царю всего дороже.
Царь твердил: «На целом свете нет достойнее вельможи!»
Оба тешились охотой и врагов карали тоже.
Мы с отцом, как вы со мною, друг на друга не похожи.
 
 
Горевали царь с царицей: не давал им бог детей,
Горевала и дружина, и народ индийский с ней.
В это время я родился. Царь решил с женой своей:
«Будет он нам вместо сына, ведь и он – дитя царей».
 
 
Стал я жить в чертоге царском, окруженный мудрецами,
Обучался править царством и начальствовать войсками.
Обиход познав державный и освоившись с делами,
Я возрос и стал как солнце – лев, сильнейший между львами.
 
 
Лишь тебе, Асмат, известно, как поблек я в цвете лет.
Был же я прекрасней солнца, как прекрасней тьмы рассвет.
Всякий, кто со мной встречался, восклицал: «Эдемов цвет!»
Ныне я – лишь тень былого, тень того, кого уж нет!
 
 
На шестом году узнал я, что беременна царица.
Срок прошел, настало время царской дочери родиться..»
Витязь смолк… Ему водою окропила грудь девица…
Он сказал: «Родилась дочка, светозарна, как денница!
 
 
Мой язык, увы, не в силах описать ее красоты!
Фарсадан, весь день пируя, позабыл свои заботы.
Драгоценные подарки привозили доброхоты,
И посыпались на войско бесконечные щедроты.
 
 
Справив пышные родины, стали нас растить супруги.
Дочь царя, подобно солнцу, стала счастьем для округи,
Одинаково любили нас родители и слуги…
Но смогу ль назвать я имя дорогой моей подруги!»
 
 
Снова смертная усталость Тариэлом овладела,
Автандил заплакал тоже, огорченный до предела.
Но когда Асмат водою оживила Тариэла,
Он сказал, вздыхая горько: «Как душа не отлетела!
 
 
Эту девушку, мой витязь, звали Нестан-Дареджан.
Доброта ее и разум удивляли горожан.
Лет семи она сияла, словно солнце южных стран.
Потеряв ее, заплачет и бездушный истукан!
 
 
В год, когда она созрела, стал я воином отважным.
Царь воспитывал царевну и к делам готовил важным.
Возвращенный в дом отцовский, но привыкший к царским брашнам,
Львов душил я, словно кошек, в состязанье рукопашном.
 
 
Безоаровую башню царь воздвиг для черноокой,
Был рубинами украшен паланкин ее высокий.
Перед башней, средь деревьев, водоем сиял глубокий.
Здесь меня царевна наша болью ранила жестокой.
 
 
Здесь курильницы курились, арфы слышался напев.
То скрывалась в башне дева, то гуляла средь дерев.
И Давар, сестра царева, в царстве каджей овдовев,
Всем премудростям учила эту лучшую из дев.
 
 
За прекрасною завесой аксамита и виссона
Возросла она, царевна, словно пальма Габаона,
Но жила вдали от мира, как всегда, уединенно,
Лишь Асмат и две рабыни у ее служили трона.
 
 
Мне пятнадцать лет минуло, царским сыном я считался,
Во дворце у властелина день и ночь я оставался.
Кипарис в садах Эдемских, силой я со львом сравнялся,
Бил без промаха из лука и с друзьями состязался.
 
 
Стрелы, пущенные мною, были смертью для зверей.
Возвратившись, в мяч играл я на ристалище царей,
Пристрастившийся к веселью, пировал среди друзей…
Ныне я лишился жизни для возлюбленной моей.
 
 
Мой отец внезапно умер, и отцовская кончина
Пресекла увеселенья во дворце у властелина.
Сокрушенный враг воспрянул и сомкнулся воедино,
Супостаты ликовали, горевала вся дружина.
 
 
Целый год, одетый в траур, плакал я в уединенье,
Целый год ни днем, ни ночью я не знал успокоенья.
Наконец от Фарсадана получил я повеленье:
«Тариэл, сними свой траур, прекрати свои мученья!
 
 
Смертью равного по сану ведь и мы удручены!»
Царь велел мне сто сокровищ дать в подарок от казны.
Он сулил мне сан отцовский – полководца всей страны:
«Будь отныне амирбаром, чтоб решать дела войны!»
 
 
Изнемогшего от горя и сгоревшего от муки,
Повели меня к владыке врачеватели и слуги.
И, устроив пир веселый, венценосные супруги
Вновь меня облобызали, как родители и други.
 
 
На пиру меня владыки возле трона посадили
И о сане амирбара вновь со мной заговорили.
Я, покорный царской воле, отказаться был не в силе
И, склонившись перед троном, принял то, о чем просили.
 
 
Уж всего мне не припомнить. Много времени прошло.
О событьях лет минувших вспоминать мне тяжело.
Мир изменчивый и лживый непрестанно сеет зло.
Пламя искр его, навеки обреченного, сожгло!»
 

ПОВЕСТЬ О ЛЮБВИ ТАРИЭЛА, ВПЕРВЫЕ ПОЛЮБИВШЕГО

 
Стал рассказывать он снова, пересиливая муку:
«Раз, с охоты возвращаясь, Фарсадан мне подал руку.
Он сказал: «Пойдем к царевне и ее развеем скуку».
Боже, как я жив доселе, обреченный на разлуку!
 
 
Дивный сад, приют блаженства, я увидел пред собою.
Там, как сирины из сказки, птицы пели над листвою.
Благовонные фонтаны били розовой водою.
Вход в покои был завешен аксамитовой тафтою.
 
 
За оградой изумрудной, в окруженье тополей,
Царь сошел с коня у башни безоаровой своей.
Драгоценная завеса колыхалась у дверей.
В этот день копье печали над душой взвилось моей!
 
 
Турачей, убитых в поле, царь велел отдать прекрасной
Я понес их за владыкой и попал в огонь, несчастный!
С той поры оброк тяжелый стал платить я муке страстной
Ранит доблестное сердце лишь один клинок алмазный.
 
 
Царь скрывал свою царевну от вельмож и от народа.
Не желая быть невежей, задержался я у входа.
Царь вошел, сказав рабыне: «Здесь со мною воевода,
Он привез царевне дичи для домашнего расхода».
 
 
Тут Асмат открыла полог, и увидел я на миг
Ту, чей взор копьем алмазным прямо в сердце мне проник
Турачей Асмат я отдал, сам, задумавшись, поник.
Горе мне! С тех пор горю я, вспоминая милый лик!
 
 
Ныне та, что краше солнца, уж не льет свое сиянье!»
Удручен воспоминаньем, Тариэл терял сознанье.
Автандил с Асмат рыдали, эхо множило рыданья:
«Силу рук его сломили безутешные страданья!»
 
 
И опять Асмат водою окропила Тариэла.
Долго он молчал, очнувшись: мука сердцем овладела,
Слезы он мешал с землею, он тоске не знал предела.
Он твердил, изнемогая: «Как душа не отлетела!
 
 
Тот, кто предан бренной жизни, свято чтит ее дары,
Но, познав ее измену, забывает про пиры.
И недаром спорят с нею те, кто разумом мудры…
Возвратимся же к рассказу, коль я жив до сей поры.
 
 
Турачей Асмат я отдал, свет померк передо мною.
Я упал, не в силах двинуть ни рукою, ни ногою,
И когда вернулся к жизни, плач услышал над собою;
Словно челн перед отплытьем, окружен я был толпою.
 
 
В царской горнице огромной, под охраной караула,
Я лежал на пышном ложе посреди людского гула.
Царь с царицею рыдали. Муллы, сгорбившись сутуло,
Мой припадок объясняли чародейством Вельзевула.
 
 
Только я открыл зеницы, царь упал ко мне на грудь.
Он твердил: «Сынок любимый, хоть скажи мне что-нибудь!»
Но, увы, как одержимый, уст не мог я разомкнуть
И опять, теряя силы, стал в беспамятство тонуть.
 
 
Слаб я был, мешались мысли, неземным огнем палимы.
Надо мной, Коран читая, пели мукры и муллимы.
Им казалось, что больного бесы мучают незримы.
В этой глупости вовеки разобраться б не смогли мы.
 
 
Врачеватели, собравшись, удивлялись странной хвори:
«Здесь лекарства бесполезны, у него иное горе».
Я же вскакивал с постели, бормотал о разном вздоре.
Слезы плачущей царицы переполнили бы море.
 
 
Так лежал я трое суток, то ли мертвый, то ль живой,
Наконец, очнувшись снова, понял, что стряслось со мной,
Я подумал: «Неужели я не умер, боже мой!»
И к создателю с горячей обратился я мольбой.
 
 
Я сказал: «Великий боже, дай мне силы приподняться!
Невозможно мне, больному, у владыки оставаться:
Самого себя я выдам, только стану забываться!»
И творец меня услышал: сердце стало укрепляться.
 
 
Я привстал… И к государю полетел гонец счастливый,
И вошла ко мне царица с речью ласково-учтивой,
С обнаженной головою царь явился торопливый,
Он хвалил и славил бога пред толпою молчаливой.
 
 
Сели оба у постели, принесли отвару мне.
Я сказал: «Теперь, владыка, я оправился вполне.
Снова по полю хотел бы я проехать на коне».
И отправился в дорогу я с царем наедине.
 
 
Миновав большую площадь, мы помчались вдоль потока.
Проводив меня, владыка возвратился одиноко.
Дома сделалось мне хуже. Я твердил, томясь жестоко:
«Смерть, возьми меня скорее! Ибо что мне ждать от рока?»
 
 
Все лицо мое от скорби, как шафран, позолотилось,
Десять тысяч острых копий в сердце яростно вонзилось.
Вдруг дворецкого позвали. Я подумал: «Что случилось?
Неужели догадались, что со мною приключилось?»
 
 
То Асмат гонца прислала. Я сказал: «Позвать гонца!»
И любовное посланье получил от пришлеца.
Сердцем горестным пылая, я дивился без конца:
Мог ли я в моей печали покушаться на сердца!
 
 
Это смелое посланье счел неслыханным я дивом,
Но молчать в ответ девице было делом неучтивым,
Дал бы повод я к упрекам, порицаниям ревнивым, —
И ответил на признанье я письмом красноречивым.
 
 
Миновали дни за днями, с каждым днем я таял боле,
Уж не в силах с игроками выходить я был на поле.
Ко дворцу я не являлся, и лечился поневоле,
И долги платил исправно человечьей горькой доле.
 
 
Докучали мне лекарства, падал на сердце туман,
И никто не мог почуять жар моих сердечных ран.
Посоветовал немедля кровь пустить мне Фарсадан.
Я на это согласился: был на пользу мне обман.
 
 
Мне пустили кровь, и, грустный, снова я лежал в постели,
И опять гонец явился, как являлся он доселе.
Я велел ввести посланца и подумал: «Неужели
Это будет продолжаться? Кто я ей, на самом деле?»
 
 
Подал мне письмо посланец. Я прочел его до слова.
Эта девушка писала, что прийти ко мне готова.
Я ответил: «Приходи же, не вини меня сурово,
Я и сам приду немедля, твоего дождавшись зова».
 
 
Стал я думать: «Это дело неприятнее копья,—
Амирбар я, вождь индийцев, дорога мне честь моя.
Коль меня застанут с девой, опозорен буду я,
Навсегда меня изгонят в зарубежные края».
 
 
В этот день ко мне явился человек от Фарсадана.
Царь справлялся о здоровье, не сочится ль кровью рана.
Я ответил: «Успокойся, я очнулся от дурмана,
Скоро я к тебе приеду, милость мне твоя желанна».
 
 
Я поехал к государю. Он сказал: «Болеть не надо!»
И заставил сесть на лошадь без военного наряда,
И взвилась за турачами быстрых соколов плеяда,
И стреляли там пернатых царедворцы из отряда,
 
 
И великий пир устроил, возвратившись, царь-отец.
На пиру звенели арфы, услаждал гостей певец.
Роздал царь даров немало – самоцветов и колец.
Удостоились награды все, кто прибыл во дворец.
 
 
Побороть тоски не в силах, вечно думал я о милой,
И огонь любовный в сердце бушевал с великой силой,
И собрал своих друзей я, и прикинулся кутилой,
Пировал и пил я с ними, чтобы скрыть мой вид унылый.
 
 
Вдруг шепнул мне мой дворецкий: «Господин, у входа в зданье
Просит некая девица амирбарова вниманья,
Лик ее закрыт вуалью, но достоин почитанья».
Я сказал: «Проси в покои. Я назначил ей свиданье».
 
 
Гости стали подниматься. «Стойте, – я сказал гостям, —
Продолжайте пир, покуда не вернусь я снова к вам».
И прислужнику велел я не пускать гостей к дверям,
И свое скрепил я сердце, чтоб не впасть в великий срам.
 
 
Я вошел в опочивальню. Дева, кланяясь, сказала:
«Слава той благословенной, что к тебе меня послала!»
«Кто ж так кланяется милым? – удивился я немало, —
Будь она поискушенней, так вести б себя не стала».
 
 
«Стыдно мне перед тобою! – продолжала речь девица.—
Ты подумал, вероятно, что посмела я влюбиться.
Хорошо, что ты спокойно можешь к делу относиться.
Бережет меня, я вижу, всемогущая десница!
 
 
Витязь, я дрожу от страха, ибо втайне от людей
Ныне послана к тебе я девой царственной моей.
Столь неслыханная смелость подобает только ей.
Прочитай же эти строки и тоску свою развей!»
 

ПЕРВОЕ ПОСЛАНИЕ НЕСТАН-ДАРЕДЖАН
ВОЗЛЮБЛЕННОМУ

 
И увидел я посланье той, что сердце опалила.
«Лев, скрывай от света рану! – так вещал мне луч светила.—
Я твоя, но что достойней – слабость жалкая иль сила?
Пусть Асмат тебе расскажет то, что я ей говорила.
 
 
Жалкий обморок и слабость – их ли ты зовешь любовью?
Не приятней ли миджнуру слава, купленная кровью?
Нам обязаны хатавы дань представить по условью,—
Отчего ж мы потакаем их обману и злословью?
 
 
Я желаю выйти замуж за тебя давным-давно,
Но увидеться доселе было нам не суждено.
Лишь твой обморок недавно я заметила в окно,
Разузнать о происшедшем было мне не мудрено.
 
 
Вот совет тебе разумный: объяви войну хатавам,
Заслужи почет и славу в столкновении кровавом.
Чем кропить слезами розу, укрепись в сраженье правом!
Я ль твой мрак не осветила блеском солнца величавым!»
 
 
Тут Асмат, забыв смущенье, речь со мною повела.
О себе скажу немного: радость душу залила,
Сердце сладко трепетало, стал кристален блеск чела,
Зарубинились ланиты жаждой счастья и тепла.
 

ПЕРВОЕ ПОСЛАНИЕ ТАРИЭЛА
ВОЗЛЮБЛЕННОЙ

 
И писал я, созерцая это дивное посланье:
«О луна, как может солнце превзойти твое сиянье?
Пусть тебя не опечалит ни одно мое деянье!
Как во сне я, и не верю, что прошло мое страданье!»;
 
 
Я сказал Асмат: «Не в силах ничего писать я боле!
Ты скажи ей: «О царевна, ты как солнце в ореоле!
Ты меня вернула к жизни, исцелив от тяжкой боли!
Я служить тебе отныне по своей желаю воле!»
 
 
И опять сказала дева: «Осторожен будь, мой брат!
Если ты проговоришься, сам ты будешь виноват.
Ты прикинуться обязан, будто любишь ты Асмат, —
Так велит тебе царевна, чтоб ты мог проникнуть в сад».
 
 
Показалось мне разумным то, что дева говорила, —
Состязаться с ней не может и небесное светило,
Свет дневной ее сиянье в сумрак ночи превратило,
И Асмат ее заветы мне послушно повторила.
 
 
Дал Асмат я самоцветов в чаше золота литого.
«Не возьму, – она сказала, – подношенья дорогого!»
Лишь колечко весом в драхму приняла, промолвив слово:
«Пусть останется на память от безумца молодого!»
 
 
Так копье она из сердца извлекла рукой своей,
И ушла, и погасила жар губительных огней.
И к столу я возвратился, и обрадовал гостей,
И немалыми дарами одарил своих друзей.
 

ПОСЛАНИЕ ТАРИЭЛА К ХАТАВАМ И СВИДАНИЕ ЕГО С ВОЗЛЮБЛЕННОЙ

 
И приказ врагам хатавам я послал, составив строго:
«Всемогущий царь индийцев – царь, ниспосланный от бога.
Тот, кто голоден, но предан, – от него получит много,
Тот же, кто ему изменит, – ищет сам к беде предлога.
 
 
Господин и брат на троне! Чтобы рознь была забыта,
Приезжай ко мне немедля – ты и царственная свита.
Не приедете, так сами к вам мы явимся открыто,
И тогда своей вы кровью напитаетесь досыта».
 
 
Я возрадовался духом, лишь гонец отъехал прочь.
Потушив огонь смертельный, ликовал я день и ночь.
Мне судьба тогда давала все, к чему я был охоч,
А теперь со мной, безумцем, зверь способен изнемочь!
 
 
Рвался в путь я, но рассудок заставлял меня смириться,
Предо мной моих собратьев пировала вереница,
Я ж, охвачен пылкой страстью, был не в силах веселиться.
Проклиная мир мгновенный, снова начал я томиться.
 
 
Раз вернулся из дворца я, удостоенный почета.
Истомленного мечтами, не брала меня дремота.
Перечитывал письмо я, ждал я жизни поворота.
Вдруг слугу привратник кликнул и ему промолвил что-то.
 
 
Прибыл посланный рабыни. Вновь писала мне Асмат,
Чтобы я, пронзенный в сердце, приходил немедля в сад.
Радость душу озарила, развязала цепь преград.
Взяв слугу, я в путь пустился, нетерпением объят.
 
 
Сад был пуст. Войдя в ворота, здесь не встретил никого я.
Вдруг Асмат, сияя, вышла из заветного покоя.
«Извлекла, как видишь, витязь, шип из сердца твоего я.
Расцветающая роза ждет любимого героя!»
 
 
Подняла она завесу. Я увидел трон из злата,
Бадахшанскими камнями изукрашенный богато.
И на нем сияло солнце, не познавшее заката, —
В душу мне смотрели очи, как озера из агата.
 
 
Так стоял я, но ни слова не сказала дева мне,
Только ласково смотрела, как на близкого вполне.
«Уходи, – Асмат шепнула, – здесь с тобой наедине
Говорить она не будет». И ушел я, весь в огне.
 
 
До ворот меня рабыня в этот день сопровождала.
Я роптал: «Судьба, не ты ли здесь меня уврачевала?
Отчего же, дав надежду, ты еще суровей стала?»
Но наперсница царевны в утешенье мне сказала:
 
 
«Не горюй, что вы ни словом обменяться не успели!
Затвори приют страданья, пригласи к себе веселье!
Пред тобой она смутилась – дева, гордая доселе,
И девическую скромность предпочла в любовном деле».
 
 
«О сестра, – сказал я деве, – для меня лишь ты бальзам!
Заклинаю, будь мне другом, я за все тебе воздам.
Шли ко мне свои посланья и, со мною пополам,
Благосклонное вниманье прояви к моим делам».
 
 
На коня я сел, поехал, не обласканный приветом,
До утра в опочивальне просидел я нераздетым.
Я, кристалл, рубин и роза, стал синей индиго цветом,
Утешался тьмою ночи, унывал перед рассветом.
 
 
Тут посланцы от хатавов возвратились налегке.
Изъяснялся хан подвластный на враждебном языке:
«Мы, хатавы, не трусливы, наша крепость на замке.
Что нам царь земли индийской? Разве мы в его руке?»
 

ОТВЕТ РАМАЗА И ПОХОД ТАРИЭЛА НА XАТАВОВ

 
«Я, Рамаз, – писал властитель, – извещаю Тариэла:
Удивляюсь, как дерзнул ты говорить со мною смело.
Разве ты указчик хану, чьим владеньям нет предела?
Прекрати свои писанья, до тебя мне нету дела!»
 
 
И тотчас же за войсками понеслись мои старшины.
Многочисленны, как звезды, были Индии дружины.
Из далеких мест и близких устремились их лавины
И заполнили собою горы, скалы и долины.
 
 
Не задерживаясь дома, шли они на голос мой,
Я собравшемуся войску смотр устроил боевой.
Похвалил его убранство, быстроту и ратный строй,
Хорезмийское оружье, легкость конницы лихой.
 
 
Тут я поднял над войсками стяг владыки черно-красный
И велел без промедленья собираться в путь опасный,
Сам же плакал и томился, удручен судьбой злосчастной:
«Как покину я столицу, не увидевши прекрасной?»
 
 
Я пришел домой, не в силах превозмочь сердечной скуки,
И сочились из запруды слезы горести и муки.
«О судьба, к чему ты клонишь? – я твердил, ломая руки. —
Для чего безумцу роза, если с нею он в разлуке?»
 
 
И письмо – не диво ль это! – подал мне слуга опять.
И опять Асмат писала мне, возглавившему рать: «Приходи!
Тебя царевна снова хочет увидать.
Это лучше, чем томиться и в разлуке увядать!»
 
 
И воспрянул я душою, положив конец заботам.
Были сумерки, когда я подъезжал к ее воротам.
Кроме девушки-рабыни, я не встретил никого там.
«Поспеши, о лев, к светилу и дивись его щедротам!»
 
 
В многоярусную башню я поднялся вслед за нею
И увидел то светило, о котором пламенею.
В изумрудном одеянье, средь ковров, любимых ею,
Мне напомнила царевна станом стройную лилею.
 
 
Близ ковра остановившись, перед нею я поник,
Свет блаженства и надежды, словно столп, в душе возник.
Был красив, как луч светила, молодой царевны лик,
Но она его стыдливо приоткрыла лишь на миг.
 
 
«Дай, Асмат, подушку гостю», – дева вдруг проговорила.
Я послушно сел напротив той, чей лик светлей светила.
Сердце, отданное року, радость снова озарила.
Удивляюсь, как живу я, вспоминая то, что было!
 
 
«Витязь мой, – сказала дева, – я тебе при первой встрече
Не промолвила ни слова, презирая красноречье.
Увядал ты, как растенье, от возлюбленной далече,
Но и мне ведь подобали скромность и чистосердечье.
 
 
Знаю: женщины обычно пред мужчинами молчат,
Но молчать о тайнах сердца тяжелее во сто крат.
Для людей я улыбалась, а в душе таила яд.
Вот зачем к тебе, мой витязь, посылала я Асмат.
 
 
С той поры, когда ты страстью воспылал ко мне мгновенно,
Одного тебя, мой витязь, я любила неизменно.
Девяти небес лишая, пусть сожжет меня геенна!
И клянусь: коль в этих чувствах вдруг наступит перемена, —
 
 
Стали дерзкими хатавы, рвутся к нашему порогу,—
Поезжай, разбей хатавов, если то угодно богу!
Только что я буду делать, погруженная в тревогу?
Ах, оставь свое мне сердце, а мое возьми в дорогу!»
 
 
Я сказал: «Такого счастья ждать доселе я не мог.
Коль меня ты полюбила, значит, так устроил бог.
Ты наполнила лучами сердце, полное тревог.
Буду я твоим, доколе не наступит смерти срок».
 
 
Клялся я над книгой клятвы, и она клялась со мною,
Подтвердив свои признанья этой клятвою святою.
«Если я, – она сказала, – изменю тебе, герою,
Пусть убьет меня создатель всемогущею рукою».
 
 
Ели сладкие плоды мы в этот сладкий миг свиданья,
Столь же сладостными были наши нежные признанья,
И, когда настало время горьких слез и расставанья,
От лучей ее горело сердце, полное сиянья..
 
 
Трудно было мне расстаться с лалом девственных ланит.
Мне казалось: мир мгновенный принимает новый вид.
Мне казалось: солнце в небе для меня лучи струит…
Ныне сердце без любимой затвердело, как гранит!
 
 
На коня вскочил я утром и велел трубить к походу.
Рать моя была готова сквозь огонь пройти и воду.
Лев, я вел ее к хатавам, деве царственной в угоду,
По нехоженым дорогам, недоступным пешеходу.
 
 
Я прошел рубеж индийский, шел с восхода до заката.
Мне посол навстречу вышел от Рамаза-супостата.
Речь его была искусна и притом замысловата:
«Задерут волков хатавских индостанские козлята».
 
 
Мне подарок драгоценный повелел вручить Рамаз
Со словами: «Умоляю, не ходи с войной на нас!
Мы, с ярмом твоим на шее, обещаем в этот раз,
Что детей и все богатство отдадим тебе тотчас.
 
 
Ты прости нас и не сетуй на былые прегрешенья.
Если ты страну избавишь от войны и разрушенья,
Можешь с малою дружиной к нам прийти без промедленья:
Мы сдадим тебе без боя крепостные укрепленья».
 
 
Я собрал моих вазиров, и вазиры мне сказали:
«Витязь, ты покуда молод, и поймешь врагов едва ли,
Мы ж коварство их на деле, как ты знаешь, испытали:
Смерть тебе они готовят, нам же – скорби и печали.
 
 
Ты возьми с собой дружину копьеносцев удалых,
Пусть войска идут за вами, посылая к вам связных.
Коль хатавы не обманут, ты заставь поклясться их,
А не так – великим гневом покарай врагов своих».
 
 
Я послушался вазиров и послал известье хану:
«Мне твои известны мысли, спорить я с тобой не стану.
Жизнь тебе дороже смерти, – бойся, если я нагряну!
Нынче с малою дружиной к твоему я еду стану».
 
 
Триста витязей отважных я в своей оставил свите,
Но поблизости велел я войску следовать в укрытье.
Я сказал: «Куда б ни шел я, вслед за мною вы идите
И, когда пошлю за вами, мне немедля помогите».
 
 
Шел три дня я, и навстречу новый выехал гонец.
Хан мне слал одежд немало, и запястий, и колец.
Он писал мне: «Поскорее приезжай ко мне, храбрец, —
Всех даров моих прекрасных не вмещает мой дворец».
 
 
Он писал еще яснее: «Верь мне, витязь с сердцем львиным:
Я спешу к тебе навстречу по горам и по долинам».
«По душе мне, – я ответил, – повидаться с властелином,
Встретив радостно друг друга, будем мы отцом и сыном».
 
 
Раз, когда мы задержались на окраине дубравы,
Снова, кланяясь бесстыдно, подошли ко мне хатавы,
Привели коней в подарок и воскликнули, лукавы:
«Хан тебя желает видеть, ибо ты достоин славы!
 
 
Хан клянется амирбару, что, забыв свои пиры,
Завтра встретит он героя и вручит ему дары».
Я из войлока поставил тем посланникам шатры,
Принял ласково и выдал для ночлега им ковры.
 
 
Не проходит в этом мире дело доброе бесследно!
Раз один из тех хатавов к нам пробрался незаметно.
«Послужить тебе, – сказал он, – я давно пытаюсь тщетно,
Оказать тебе услугу, ибо предан беззаветно.
 
 
Дело в том, что твой родитель воспитал меня когда-то.
Я обязан об измене известить тебя, как брата.
Страшно мне, что будет роза ныне сорвана и смята.
Слушай, я тебе открою замышленья супостата.
 
 
Знай, мой витязь: эти люди обмануть тебя хотят.
В неком месте их сигнала ждет стотысячный отряд.
Втрое большая дружина выйдет к вам наперехват..
Если ты не примешь меры – не воротишься назад.
 
 
Хан тебя с дарами встретит, будет льстить и унижаться.
Усыпив твое вниманье, хитрецы вооружатся.
Войско выйдет из засады, лишь костры их задымятся.
Если ж тысячи нагрянут – одному куда деваться?»
 
 
Благодарностью ответил я на это извещенье.
Я сказал: «Коль уцелею, дам тебе вознагражденье.
Уходи теперь обратно, чтоб не вызвать подозренья,
Если я тебя забуду, буду проклят в тот же день я».
 
 
Тайну вражескую эту не открыл я никому,—
Будь что будет, все советы одинаковы уму!
Но приказ с гонцом надежным выслал войску моему:
«Поспешите через горы к амирбару своему!»
 
 
Утром я велел хатавам передать письмо Рамазу:
«Хан Рамаз, спеши навстречу, я явился по указу!»
Снова шел я до обеда, не боясь дурного глазу,
Ведь кого судьба захочет, все равно прикончит сразу.
 
 
Наконец завесу пыли заприметил я с кургана.
«Вот идет Рамаз, – сказал я, – он раскинул сеть обмана,
Пусть мой меч непобедимый поразит злодея-хана!»
И тогда мою дружину со всего собрал я стана.
 
 
Я сказал дружине: «Братья, наши недруги – лгуны,
Обессилеть наши руки перед ними не должны.
Те, кто пал за государя, – к небесам вознесены.
Нам ли меч таскать без дела, коль настали дни войны?»
 
 
Зычным голосом в доспехи приказал себя облечь я,
И надели мы кольчуги, и надвинули оплечья,
И построил я дружину, и повесил сбоку меч я,
И обрек в тот день хатавов на страданья и увечья.
 
 
Мы приблизились. Хатавы, увидав сверканье стали,
Мне с великою досадой приближенного послали:
«Почему вы не свершили то, что нам пообещали?
Видя вас в вооруженье, мы в заботе и печали».
 
 
Я велел сказать Рамазу: «Знаю умысел я твой,
Но не быть тому, изменник, что задумано тобой!
Как велит обычай предков, выходи на смертный бой!
Взял я меч – и, значит, скоро ты простишься с головой!»
 
 
Удалился тот посланец, и его не слали боле.
Выдав замысел Рамаза, дым столбом поднялся в поле.
Войско вышло из засады, незаметное дотоле,
Но нанесть мне пораженье не смогло по божьей воле.
 
 
Взяв копье, простер я руку и закрыл лицо забралом
И в сраженье, полный рвенья, полетел с отрядом малым.
Я продвинулся на стадий в наступленье небывалом.
Но враги стояли твердо, образуя вал за валом.
 
 
Увидав густые толпы, прямо к ним рванулся я.
«Он безумец!» – закричали люди, в грудь себя бия.
Я пронзил передового, но сломал конец копья.
Меч! Хвала руке, которой сталь наточена твоя!
 
 
Я на стаю куропаток, как орел слетел могучий,
Я бросал их друг на друга, громоздил из трупов кучи.
Те, кого метал я в воздух, камнем падали из тучи.
Перебил я в двух отрядах цвет их войска наилучший.
 
 
Но враги сомкнулись снова, окружив меня толпою,
Я разил их без пощады, проливая кровь рекою.
На седло мертвец валился переметною сумою.
Где лишь я ни появлялся, все бежало предо мною.
 
 
Поздно вечером с кургана крикнул вражий караул:
«Не задерживайтесь боле! Божий гнев на нас дохнул!
Пыль над полем заклубилась, слышен грохот там и гул.
Неужели, вызвав войско, нас противник обманул?»
 
 
Оказалось: в самом деле, то индийцы подоспели,
День и ночь они спешили, чтоб помочь мне в трудном деле.
Не вмещали их долины, не хватало им ущелий,
Громко били их литавры, выли трубы и свирели.
 
 
В бегство кинулись хатавы, не противясь нашей силе,
По полям кровавой битвы мы в погоню поспешили.
Из седла я выбил хана, мы мечи в бою скрестили,
Подоспевшие отряды всех людей его пленили.
 
 
Замыкающие наши брали всадников в полон,
Перепуганных и бледных, из седла их рвали вон.
За труды бессонной ночи, каждый был вознагражден:
Вопль испуганных хатавов долетал со всех сторон.
 
 
Наконец с коней усталых мы сошли на поле брани.
Я, мечом поранен в руку, не заботился о ране.
Вкруг меня, дивясь, толпились все мои однополчане
И в восторге не решались нарушать мое молчанье.
 
 
И великого почета был тогда я удостоен:
Мне свои благословенья слал, ликуя, каждый воин.
 Воспитатели дивились, как урок их был усвоен,
Ибо много я оставил ран глубоких и пробоин.
 
 
Я отряды за добычей разослал кого куда,
И они, обогатившись, возвратились без труда.
Тех, кто жаждал нашей крови, усмирил я навсегда,
И без боя предо мною отворились города.
 
 
Обратился я к Рамазу: «О твоей я знал измене!
Постарайся же загладить это злое преступленье,
Сдай войскам моим немедля крепостные укрепленья,
Если будешь препираться, не видать тебе прощенья».
 
 
Отвечал Рамаз: «Отныне нет конца моим невзгодам,
Но доверь ты мне вельможу из моих владений родом,
Я пошлю его с указом к подчиненным воеводам,
Чтобы мог ты утвердиться над страною и народом».
 
 
С тем доверенным вельможей я послал моих людей.
Крепостные воеводы появились у дверей.
И сдалось мне без сраженья много разных крепостей.
С чем сравню я груды злата в новой вотчине моей!
 
 
Лишь тогда по Хатаети я прошел как победитель.
Мне казну сдавал немедля в каждом городе правитель.
Я сказал: «Пускай индийцев не страшится мирный житель,
Я людей не жгу лучами, ибо я не погубитель!»
 
 
Все сокровищницы были переполнены казною.
Я не мог бы перечислить всех богатств, добытых мною, —
Там пленился покрывалом рядом с шубкой дорогою, —
Ты и сам бы восхитился дивной прелестью такою!
 
 
Из какой, не понимаю, изготовленные ткани,
Всех они очаровали, как небесное созданье.
Ни парчи они, ни пряжи не имели в основанье,
Но подобны были стали, изливающей сиянье.
 
 
Их для девы светоносной я в подарок приберег.
И на тысяче верблюдов отослал царю оброк,—
Был любой из тех верблюдов и красив и крепконог…
Я хотел, чтоб доброй вести царь порадоваться мог.