Текст книги "Дикари (ЛП)"
Автор книги: Шеридан Энн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)
А, кто не хочет побаловаться с несколькими дикарями???
Кроме того, вот изображение двух стадий скорби, следующих за кульминацией «ЯЗЫЧНИКОВ».
Введение
Шалтай-Болтай сидел на стене.
Дикари восстают, смотрите, как они падают.
Вся душевная боль и все страдания.
Не смогут собрать меня заново.
Ничто не сравнится с запахом разлагающегося тела.
А быть запертой в одной камере с ним под жарким солнцем пустыни… это просто отвратительно.
В один момент мне казалось, что у меня есть все, что нужно в этом темном мире, а в другой – что я стала пленницей коварного плана Джованни. Не знаю, как, но я выберусь отсюда, даже если это будет последнее, что я сделаю.
Джованни не победит, и я не остановлюсь, пока я не сомкну пальцы вокруг его горла и не вонжу нож в его плоть. Он забрал у меня все. Мою свободу, мой дом… мою кровь, но у него никогда не будет моей воли к выживанию.
Роман, Леви и Маркус где-то там. Они ищут меня и не остановятся, пока не прольют столько крови, сколько потребуется, чтобы вернуть меня в свои крепкие объятия. Я должна в это верить, потому что если я не поверю, то сгину здесь. Я потеряю себя, а мне слишком нравится эта новая жизнь, чтобы отказываться от нее сейчас.
Эта злая игра жизни и смерти только что приняла худший поворот, и в этой схватке все пройдут проверку на верность, но, как и на войне, не все выберутся живыми.
Эни, мини, мини, мо.
Кто из ДеАнджелисов должен уйти?
«Развращенные грешники» запланированы как серия из четырех книг.
1
Леви
Приятный звук хруста костей под моей бейсбольной битой никак не ослабляет ярость, пульсирующую в моих венах.
Кто-то знает, где, черт возьми, Шейн, и я не уйду, пока не вырежу языки всем, кто отказывается говорить. Хотя я не могу гарантировать, что мои братья или я не положим конец жалким жизням этих ублюдков до того, как мы выясним местонахождение Шейн. Что я могу сказать? Мы в отчаянии, а вы не можете винить отчаявшегося человека за то, что он делает с оружием в руках, особенно когда речь идет о Шейн Мариано.
– Я становлюсь нетерпеливым, – рычу я, моя грудь вибрирует от гнева, когда сама картина того, как мой отец мучает Шейн, заставляет мой желудок сжиматься от беспокойства. Бог свидетель, эта девушка уже достаточно настрадалась от наших рук, ей не нужна херня еще и моего отца.
Я пристальным взглядом смотрю в мертвые глаза охранника, и нет никаких сомнений, что он произносит свои последние молитвы. Если этот ублюдок не заговорит и не скажет мне, где, черт возьми, моя девушка, он не доживет до следующего восхода солнца, не говоря уже о еще одной гребаной минуте.
Кого я обманываю? Он мог бы рассказать мне все, что я хочу знать, и предложить мне, блядь, услугу "от двери до двери", чтобы я поехал и забрал ее, и я все равно не позволил бы этому мудаку выйти отсюда живым. Даже если он ни черта не знает. Это просто цена, которую ты платишь за то, что являешься одним из приспешников моего отца. Это жизнь, на которую ты подписываешься.
Охранник моего отца сплевывает кровь мне под ноги и сердито смотрит на меня из-под густых темных ресниц.
– Иди к черту.
Вот дерьмо. Теперь он взял и сделал это.
Ярость пульсирует во мне, и я издаю рев, когда моя бита обрушивается на его ребра с такой силой, что даже мой отец преклонился бы передо мной. Бита раздавливает ему ребра, и этого удовлетворения едва хватает, чтобы я мог дышать.
Охранник вскрикивает, прежде чем быстро превратить свою боль в низкое, яростное рычание, сжимая руки в крепкие кулаки. Он потеет, его дыхание становится прерывистым, когда он стискивает челюсть, пытаясь не закричать, а его кости ломаются под моей битой. Я должен отдать должное этому парню, он крепкий орешек. Он прилагает все усилия, но всего несколько дней назад я смотрел ему прямо в глаза за мгновение до того, как он выстрелил из электрошокера в покрытое шрамами, ноющее тело Шейн и бросил ее на землю на нашей гребаной подъездной дорожке. Этот образ подстегивает меня.
Никто не отнимет у братьев ДеАнджелис их собственность, и не остается безнаказанным, особенно мой отец.
От того, что он держит язык за зубами, по моим венам разливается раздражение, и беспомощность начинает переполнять меня. Прошло два дня. Два долгих гребаных дня, и каждая проходящая секунда – это еще одна секунда, когда мы ее подводим.
Мои братья молча дымятся у меня за спиной. За последние сорок восемь часов они замучили достаточно ублюдков, чтобы знать, чем это закончится. Один взгляд на Романа говорит мне, что он в нескольких шагах от того, чтобы вмешаться и разобраться с этим самому, в то время как уничтожающий взгляд Маркуса предупреждает меня, что он вот-вот сломается.
Одно дело, когда один брат ДеАнджелис находится на грани срыва, но подтолкнуть всех троих к краю и угрожать столкнуть нас вниз означает, что полетят головы, прольется кровь и будет испытано терпение – терпение, которым не обладает ни один из нас.
Голова охранника запрокидывается, и он смотрит в затемненный потолок, втягивая воздух сквозь сжатую челюсть, и я не сомневаюсь, что его раздробленные ребра пробили легкое.
– Последнее предупреждение, прежде чем я отрежу тебе язык. Где она, черт возьми?
Охранник рычит, вырываясь из пут, и когда его взгляд отрывается от потолка, чтобы снова встретиться с моим, я точно знаю, как это будет происходить.
– Как будто я когда-нибудь сказал бы вам, больные ублюдки.
Я легонько размахиваю битой перед собой, достаточно, чтобы она задела его причиндалы, и наблюдаю за страхом в его глазах, когда я наклоняюсь к ней, медленно раздавливая все под ней.
– Какой позор, – бормочу я, по-настоящему разочарованный его неспособностью принять правильное решение. – В другой жизни из тебя вышел бы хороший солдат для нас. Мы бы даже относились к тебе хорошо. Солдат, который отказывается говорить, – это преимущество, но ты также солдат, который настолько ослабил бдительность, что попал в плен, и это для нас не что иное, как заноза в заднице.
Его дыхание становится более прерывистым, а взгляд становится более враждебным.
– Я никогда не буду на тебя работать.
Маркус смеется и отталкивается от окровавленной стойки, медленно шагая к нашему заложнику, в то время как я отпускаю его яйца и оставляю биту висеть рядом со мной. Маркус опускает взгляд на красный шрам на тыльной стороне своей руки, туда, куда Шейн ударила его ножом и в конечном итоге завладела его сердцем, и этот небольшой жест говорит мне, что все, что он делает с этого момента, делается для нее.
– Посмотри на себя, ты полагаешь, что после этого сможешь принимать решения, например, на кого работать, – бормочет Маркус, обходя охранника, пока не встает за его стулом, а резкий свет мягко качается над ними. – Позволь мне быть предельно ясным. Ты не выйдешь отсюда живым. Ты умрешь здесь сегодня ночью, но у тебя есть выбор относительно того, как это произойдет. Это может быть быстрая или самая жестокая смерть, которую только может испытать мужчина. Ты знаешь, где он ее держит. Просто скажи нам то, что нам нужно знать, и мы будем добры. Но продолжишь молчать, и Роман вырвет тебе кадык голыми руками.
Роман выпрямляется рядом со мной при мысли о жестоком убийстве этого человека.
– Я ни хрена не скажу, – выплевывает охранник, отшатываясь от Маркуса, когда тот приближается еще на дюйм.
– Вот дурак, – смеется Маркус. – Ты так боишься нашего отца или по глупости веришь, что обязан быть ему верным?
Охранник сжимает челюсть и старательно смотрит в другой конец комнаты, избегая зрительного контакта, и его ответ предельно ясен. Этот мужчина – маленькая сучка без характера и абсолютно без признаков наличия яиц. Черт возьми, у Шейн яйца больше, чем у этого парня.
Роман подходит ближе, засовывает руку в карман и нащупывает длинную острую булавку, которую, как я знаю, он там прячет. Он смотрит вниз на жалкое подобие человека, испытывая лишь отвращение.
– Ты идиот, что боишься нашего отца больше, чем нас. Ты не обязан быть ему верным. В конце концов, он знает, что ты здесь, и оставил тебя умирать. Он не придет для того, чтобы спасти тебя. Ничто не помешает нам покончить с твоей жизнью сегодня вечером, так что отнесись к этому с умом. Расскажи нам то, что нам нужно знать, и ты быстро умрешь, в противном случае ты на горьком опыте убедишься, что все те истории, все те перешептывания, которые ты всегда слышал о нас, – правда.
Охранник с трудом сглатывает, но его дерзкая, упрямая натура держит рот на замке.
Роман вытаскивает из кармана длинный металлический штырь, и я делаю шаг в сторону.
– Я собираюсь спросить тебя еще раз, – предупреждает Роман ядовитым тоном. – Где Джованни держит Шейн Мариано?
Охранник вызывающе вздергивает подбородок, и на его губах растягивается злая усмешка.
– Твой рот, несомненно, хорошо бы смотрелся, на моем члене.
Аааа, черт. Нас ждет долгая ночь.
Роман смеется, и от этого звука у меня по спине пробегают мурашки.
– Если ты хотел отсосать мне, все, что тебе нужно было сделать, это попросить.
Охранник напрягается, и Маркус склоняется над ним, сжимая руки на запястьях парня, удерживая его неподвижно, когда Роман встает прямо перед ним. Я напрягаюсь, каждый момент драматизма Романа добавляет еще одну секунду, прежде чем я смогу наконец добраться до своей девушки.
Охранник опускает взгляд, полагая, что Роман сейчас выхватит свой член и заставит его проглотить его, но он никогда этого не сделает. За эти годы Роман засовывал свой член в самые сомнительные места, но он никогда бы не рискнул, чтобы его откусили вот так. Хотя, если это вызовет волну паники в жилах охранника, то я только за. Кроме того, Роман не стал бы портить жизнь Шейн, отдавая этому парню то, что так явно принадлежит ей несмотря на то, что они оба это отрицают. У Романа чертовски серьезный стояк на эту девушку, и это становится очевидным, когда он берет указательный палец охранника и вдавливает острие булавки чуть ниже ногтя.
Охранник дергается, пытаясь освободиться от захвата Маркуса и Романа, но он в ловушке, а сломанные ребра и пробитое легкое делают его усилия смехотворными.
– Скажи нам, где он ее держит, – бормочу я, мой голос мрачен и полон смертельного обещания уничтожить его.
Роман выжидает, а когда тот отказывается отвечать, нажимает на булавку, пронзая кончик пальца и проталкивая ее глубоко под поверхность. Булавка царапает кость, и я с болезненным удовлетворением наблюдаю, как она движется под кожей.
Охранник рычит, из его глаз текут слезы, а Маркус смеется ему в ухо. Но я не могу отвести глаз. Мое сердце бешено колотится, болезненное чувство пытки наполняет мои вены вызывающей привыкание силой. Булавка вонзается прямо в костяшку пальца охранника, и я улыбаюсь, зная, что одно быстрое движение Романа – и булавка пронзит его плоть, оторвав весь ноготь, и заставит его разлететься по комнате. Держу пари, он даже сможет попасть этим маленьким ублюдком в дальнюю стену.
Черт, это, должно быть, больно. Я видел плохую сторону моего старшего брата больше раз, чем могу сосчитать, но я никогда не выводил его из себя настолько, чтобы он попробовал это дерьмо на мне. Хотя он бы этого не сделал. Кровь гуще воды, и, несмотря ни на что, мы прикрываем друг друга.
Охранник вопит, слабея с каждой секундой, и Роман отпускает булавку, оставляя ее торчащей из пальца.
– Что это будет? – спрашивает он. – Все еще будешь держать язык за зубами или твой язычок собирается разжаться?
Охранник отводит взгляд, и Роман смеется, прежде чем согнуть пальцы и осторожно щелкнуть по концу булавки, посылая обжигающую волну боли по пальцу парня. Я не могу сдержать ухмылку, которая растягивает мои губы. Роман всегда мог пытать так, как мы с Маркусом просто не умеем. Маркус необузданный и легко увлекается. В ту секунду, когда он видит хоть немного брызг крови, его уже не остановить. Он должен украсить ею всю гребаную комнату. А я? Я люблю, когда мои убийства просты. Вплоть до того, что мне не нужно потом убирать за собой, хотя, если преступление требует сурового наказания, то я более чем счастлив подыграть.
Однако Роману нравится, когда его жертвы молят о пощаде, и он верит, что если они до сих пор не проклинают его имя в аду и не заставляют мертвых бояться его, то он недостаточно хорошо справился со своей работой.
Зная, что парень не собирается говорить, Роман снова лезет в карман и вытаскивает вторую булавку. Я закатываю глаза. Если первая булавка не заставила его говорить, то и вторая не сработает. Этот чисто для развлечения.
Роман встает прямо между колен парня и наклоняется, чтобы встретиться с ним взглядом, прежде чем дотянуться до пряжки его ремня. Не произнося ни слова, Роман снимает с мужчины ремень и стягивает джинсы до колен. Он смотрит на маленький отросток, прижатый к его правому бедру, и его лицо искажается от отвращения. Роман протягивает булавку между ними, давая охраннику возможность рассмотреть ее крупным планом, позволяя ему увидеть, насколько она толстая, длинная и острая на самом деле.
– Ты когда-нибудь играл в "Прищеми хвост ослу"? – Роман размышляет, когда глаза парня расширяются от ужаса. – Наша версия немного отличается. Впрочем, она не менее забавна.
– Ничего страшного, – шепчет Маркус ему на ухо. – Все равно не похоже, что ты сможешь использовать его после этого.
Охранник всхлипывает, его брови хмурятся от страха, когда Роман наклоняется и берет в руку вялый член парня. Я вздрагиваю, как никогда счастливый от того, что Роман вытянул короткую соломинку в этой игре. Я не могу сказать, что завидую ему прямо сейчас, хотя, зная Романа, он не обращает внимания на то, что у него в руке член другого мужчины, и уже получает удовольствие от страха, который он вызывает.
Что я могу сказать? Роман, возможно, самый осторожный и собранный из нас троих, но он так же болен, как и Маркус.
Кончик булавки прижимается к кончику его члена, и Роман ухмыляется, прежде чем медленно поднять взгляд, чтобы встретиться с глазами охранника. Он потеет, понимая, что это значит для него, хотя это и не имеет значения. Единственный способ покинуть этот склад – это в мешке для трупов.
Он качает головой, умоляя моего старшего брата избавить его от мучений, но Роман не из тех, кто улавливает тонкие намеки.
– Пожалуйста, – всхлипывает он, слезы наполняют его налитые кровью глаза. – Нет. Пожалуйста. Нет.
Роман выгибает бровь, и пока Маркус удерживает его, он засовывает острый кончик булавки в маленькое отверстие на головке его члена. Охранник кричит, его леденящий кровь голос эхом разносится по пустому складу.
– СТОЙТЕ! ОСТАНОВИТЕСЬ. Пожалуйста. Я сделаю все, что угодно.
Роман не останавливается. Он уже знает, чего мы хотим.
Рука Маркуса ложится ему на горло, а мои пальцы сжимают нож, лежащий на стойке позади меня, бейсбольная бита давно забыта. Маркус откидывает его голову назад, встречаясь с его испуганными глазами, когда Роман глубже втыкает булавку в его причиндалы.
– ГДЕ ОНА, ЧЕРТ ВОЗЬМИ? – Маркус рычит.
Охранник плачет.
– Я… Я не знаю, – говорит он, по его лицу текут слезы. – Я слышал только слухи.
Роман толкает глубже.
– Скажи мне то, что я хочу знать, и я смогу сделать так, чтобы все это исчезло.
– Хижина, – торопливо произносит он, его дыхание затруднено и напряжено.
Роман опускает лицо, его челюсти сжаты от разочарования.
– Где? – он сплевывает.
– Я… Я… Я не знаю. Где-то в пустыне. Они мне ничего не говорят, – всхлипывает он.
Затем Роман просто так выдергивает булавку из члена, и парень напряженно выдыхает, но его облегчение недолговечно, когда я занимаю место Романа и перерезаю ему горло одним простым движением запястья. Роман роняет окровавленную булавку и протягивает руку, затем, как и обещал Маркус, Роман просовывает руку через отверстие в его ране и вырывает ему кадык, обрывая жалкую жизнь охранника.
– Ну, блядь, – выплевывает Маркус, отпуская голову парня и отступая назад только для того, чтобы вытереть кровь со своих рук о рубашку парня. – Она в пустыне? Как, черт возьми, мы должны найти ее там?
Роман качает головой, роняя кадык охранника к своим ногам и стряхивая остатки крови с руки, как будто это вызывает у него отвращение.
– Никаких гребаных идей, – бормочет он, стиснув зубы, зная, что, хотя мы и получили ответы, которые искали, это лишь отбросило нас на десять шагов назад. – Я даже не знал, что у отца есть хижина, но я не удивлен. Это как раз то дерьмо, которое он мог бы сделать, чтобы поиметь нас.
Бросив нож обратно на стойку, я разочарованно вздохнул.
– Если бы только у нее все еще был этот гребаный маячок…
– Да, – усмехается Маркус, обходя связанное тело и хватая меня за ворот рубашки. – Кто в этом виноват? Если бы вы, два ублюдка, не подняли свои гребаные руки на мою девушку, мы бы не оказались в этой ситуации.
Чувство вины переполняет меня. Он прав. Мы с Романом решили не доверять ей, когда Маркус лежал в постели, истекая кровью от огнестрельного ранения, и посмотрите, к чему это, блядь, нас привело. Теперь я знаю, что лучше не подвергать сомнению слова Шейн, но это был урок, который мы все усвоили наихудшим из возможных способов. Она говорит мне, что пережила это, но даже сейчас, когда я застаю ее врасплох и сдвигаюсь хоть на дюйм, то, как она вздрагивает, убивает меня.
Но после того, что я сделал, что сделал Роман, я бы отдал все, что у меня есть, только чтобы убедиться, что она в безопасности. Черт возьми, я бы сделал это в любом случае, но теперь я обязан служить ей всю жизнь. Я бы упал на колени и вынул для нее сердце прямо из своей груди, если бы она попросила об этом, даже если бы она намеревалась раздавить его.
– Прекрати это, – требует Роман, не в настроении вести тот же разговор, который мы вели миллион раз за последние несколько недель, каждый раз заканчивающийся одинаково – Маркус хочет убить меня, и, блядь, я почти позволил ему это. Если бы не то, как сильно я хочу увидеть, как Шейн возвысится, то я уверен, что уже позволил бы ему сделать самое худшее.
Роман встает между мной и Маркусом и отталкивает его назад.
– Мы оба виноваты в том, что случилось с Шейн, но не делай вид, что ты не знал об этом гребаном маячке. Ты знаешь каждый шрам на ее теле, ты знал, что он исчез, как только увидел ее. Мы должны были установить ей новый, прежде чем идти на ту вечеринку в гробнице. Мы все ее подвели. А теперь прекрати, блядь, хандрить по этому поводу и помоги мне найти способ найти эту чертову хижину, или, клянусь Богом, Марк, я оставлю тебя на земле прямо рядом с этим ублюдком.
Маркус сжимает челюсть, ничего так не ненавидя, как то, что наш старший брат поставил его на место, но Роман прав. Эти дополнительные минуты, потраченные впустую на то, чтобы злиться и обвинять друг друга, ни на йоту не приближают нас к Шейн, а в таком мире, как этот, дорога каждая секунда.
2
Шейн
Гнилостный запах разлагающегося тела Фелисити застревает у меня в носу и вызывает тошноту. Хотя после двух дней такого положения я решила, что уже привыкла к нему. Нет, что за чушь это была. Я никогда к этому не привыкну. Жар, циркулирующий вокруг клеток, тоже не помогает. Здесь как в сауне с гниющей плотью и личинками.
Лужи крови поддерживали влажность в этой грязной камере большую часть вчерашнего дня, привлекая всех насекомых, пока суровая жара пустыни, наконец, не начала все высушивать, в том числе кровь Фелисити на моей одежде и коже.
Я никогда в жизни не испытывала такого отвращения, что, безусловно, делает меня ужасным человеком, учитывая, что эта бедная женщина рядом со мной рассталась с жизнью всего каких-то сорок восемь часов назад после того, как вытолкнула из себя ребенка – причем ребенка Романа. Но, с другой стороны, это разлагающаяся плоть, и это худшая вещь в мире.
При этой мысли меня охватывает чувство вины. Я не должна зацикливаться на запахе. Я должна сосредоточиться на том, чтобы выбраться отсюда и держаться подальше от ее тела. Я ни в коем случае не хочу проявить к ней неуважение, потому что, когда парни в конце концов придут за мной, они захотят похоронить ее должным образом, и я могу только представить, какие грязные комментарии и ехидные замечания я получу от Романа, если я каким-либо образом причиню вред ее телу, пытаясь отодвинуть ее в сторону.
Черт. Что, блядь, со мной не так?
Она только что умерла после того, как ее держали в заложницах, и она рожала в камере. Ее ребенка украли прямо у меня из рук через несколько мгновений после того, как я пообещала ей, что буду беречь его. Я ходячее гребаное проклятие.
Мысль о ее украденном ребенке, драгоценном новорожденном сыне Романа, заставляет мой взгляд в миллионный раз скользнуть по ее лицу. Я нахожусь в этой тесной камере уже два дня, и, честно говоря, здесь действительно не на что больше смотреть, кроме сучки, которая сидит через узкий, сырой коридор.
Я останавливаю взгляд на лице Фелисити, и становится ясно, почему Роман был так в нее влюблен. С легким румянцем на щеках и чистыми, объемными волосами она была бы сногсшибательной. Но та ее версия, которую я встретила, была призраком женщины, которой она была раньше. Что отстойно, так это то, что спустя столько времени парни думали, что она мертва, и даже не пытались ее искать. Они могли бы спасти ее от этого. Они могли бы подарить ей целый мир, а Роман вырастил бы своего ребенка и играл бы в счастливую маленькую семью.
Они придут за мной. Я чувствую это своим нутром, всем сердцем, они придут. Они не оставят меня здесь гнить. Они – мой единственный шанс. Все, что я знаю, это то, что, когда они придут, я должна быть готова, потому что подобный шаг приведет к войне, войне гораздо большей, чем продолжающаяся погромная череда семейных убийств. Парни просто так не сдадутся и не примут это, как они привыкли поступать со всем остальным в своей жизни. Они будут жаждать мести, и я буду рядом, чтобы посмотреть, как это произойдет.
Мне нужно быть готовой.
Переводя дыхание, я прислоняюсь спиной к грязной земле, закрываю глаза и представляю, что я где-то в другом месте, что я не лежу рядом с разлагающимся трупом, что всякий раз, когда я двигаюсь, капли засохшей крови не оседают в пыли и не покрывают мою грязную кожу.
Опустив руки на лицо, я напрягаю свои
Мой желудок сжимается, и как раз в тот момент, когда я начинаю чувствовать знакомое жжение, подземную камеру наполняет нежелательный звук.
– Какого хрена ты делаешь?
Я резко распахиваю глаза, и смотрю в грязный потолок, чертовски хорошо понимая, что предпочла бы услышать голос Джованни, чем ее.
Ариана Мать Его… Черт, я даже не могу вспомнить ее фамилию. Как отвратительно с моей стороны. Парни мне вообще говорили ее? Может быть, она взяла фамилию ДеАнджелис после того, как вышла замуж за Джованни. Я бы не удивилась. Она всегда пускала слюни на члены ДеАнджелисов. Хотя, я не могу сказать, что виню ее. Не то чтобы я чем-то отличаюсь. Эти ребята ДеАнджелис действительно знают, как пользоваться своими причиндалами, и, черт возьми, они у них отличные.
Я тяжело вздыхаю и сажусь, опираясь на свои грязные руки, пока осматриваю камеру в поисках испуганного лица Арианы.
– Тренируюсь, – бросаю я ей в ответ. – А на что это похоже?
Она закатывает глаза, так же явно разочарованная разговором со мной, как и я ею.
– Я знаю, что такое гребаная тренировка, идиотка. Я имела в виду, зачем. Какой в этом смысл? Мы здесь сдохнем. Твои драгоценные парни-игрушки не придут нас спасать, и ты вряд ли ожидаешь, что Джованни будет продолжать платить этим мудакам, чтобы они нас здесь держали. Они уйдут в любой момент и оставят нас умирать с голоду.
Я смеюсь, позволяя злой ухмылке расползтись по моему лицу.
– Это мило, что ты думаешь, что парни спасут и тебя тоже.
Ее взгляд становится жестче, и я вздыхаю, желая, чтобы этот разговор закончился как можно скорее.
– Я хочу быть готовой. Когда придут ребята, они придут с оружием наперевес, и если мне нужно будет внести свой вклад, то я хочу быть готовой к этому.
Ариана приподнимает бровь и смотрит на меня как наивный маленький ребенок, который думает, что весь мир будет преподнесен ей на блюдечке с голубой каемочкой.
– А если они не придут?
Я пожимаю плечами, зная, что это не так. Они придут, чем бы им ни пришлось рисковать. Я абсолютно верю в них, несмотря на наше непростое и сомнительное прошлое.
– Они так не сделают.
Она закатывает глаза и что-то бормочет себе под нос.
– Черт возьми. Ты всегда срешь радугами и единорогами? Ты же знаешь, что жизнь не всегда складывается так, как ты думаешь, верно? В этой жизни никогда ничего нельзя гарантировать, и чем быстрее ты это поймешь, тем лучше. В противном случае ты ведешь себя к разочарованию.
– Твою мать, – ворчу я, ложась обратно, чтобы начать еще один раунд скручиваний, моя решимость не знает границ. – Ты всегда была озлобленной гадиной или это просто пришло с возрастом?
– Клянусь Богом, Шейн. Если я когда-нибудь выберусь отсюда, я тебя задушу.
– Не задушишь, – бормочу я, чувствуя жжение глубоко в животе. – Ты никогда отсюда не выберешься, и я лично позабочусь об этом. Когда парни придут за мной, а они придут, мы с радостью уйдем без тебя. Ты заслуживаешь гораздо худшего, чем это, после твоей дерьмовой выходки с Лукасом Миллером.
Ариана прислоняется спиной к стене и тянется к пальцам ног, ей явно тесно в своей маленькой камере, как и мне, только она не делит свою с трупом, хотя, думаю, это моя вина.
– Трахни меня, – выдыхает она. – Ты такая гребаная соплячка. Я не знаю, что эти парни нашли в тебе. Ты ребенок с проблемами на плечах. А я чертова женщина.
– Поправка, – говорю я через глубокие вдохи, замирая в верхней точке скручивания, чтобы встретиться с ее жестким взглядом. – Ты отчаянная шлюха. Это большая разница.
Она игнорирует мой комментарий и задерживает мой взгляд еще на минуту.
– Не могла бы ты просто… остановиться. На тебе такие огромные розовые очки, что ты просто не можешь видеть сквозь брехню парней. Знаешь, они не непобедимы. Они всего лишь мужчины, и в один прекрасный день кто-нибудь возьмет над ними верх. Кроме того, если они собираются прийти за тобой, то где, черт возьми, они? Прошло два дня. Они, наверное, думают, что ты мертва, – говорит она, переводя взгляд на мертвое тело рядом со мной, – точно так же, как они думали, что она была мертва.
Дрожь пробегает по моей спине. Вполне возможно, они думают, что я мертва. Что все это просто у меня в голове, и они не заботятся обо мне так сильно, как я надеюсь. Что у них нет абсолютно никакого намерения приходить за мной, или что я была просто еще одной из многих девушек в их списке, которые приходили и уходили, чьи имена они не могут вспомнить, но в тот момент, когда я начну верить в это, я откажусь от любого будущего, которое у меня есть с ними. Они придут за мной. Я знаю, что придут.
Я качаю головой, слова кажутся чужими на моем языке.
– Если что-то случится, и они не придут, тогда… Черт, я не знаю. Я выберусь отсюда сама. Я найду способ, но если это время придет, я буду готова, и когда я освобожусь из этой гребаной маленькой камеры, просто знай, что я ни за что на свете не возьму тебя с собой.
Ариана закатывает глаза.
– Вау, какой шок, но не переживай из-за этого. Я лучше умру в этой камере, чем буду обязана тебе жизнью.
– Хорошо, я рада, что мы согласны в этом. Кроме того, я не из тех, кто таскает с собой мертвый груз.
Она приподнимает бровь.
– Прошу прощения?
Неподобающая леди усмешка срывается с моих губ.
– Ты меня слышала. Там гребаная пустыня. Ты не пройдешь и сотни футов, как рухнешь грязной кучей и будешь плакать из-за этого. Ты вернешься сюда и сдашься в плен. У тебя нет того, что нужно, чтобы довести дело до конца, и, вероятно, именно поэтому Роман никогда не боролся за тебя. Ты слаба, а такому мужчине, как он, нужна настоящая женщина рядом с ним, а не та, которая сломается и будет ныть под давлением обстоятельств.
Чувствуя себя слишком гордой за свою насмешку, я опускаюсь обратно и продолжаю тренировку, не думая ни о чем, кроме списка дел, которые мне нужно выполнить.
Убираться отсюда.
Перерезать Джованни горло.
Спасти ребенка Романа.
Я повторяю свой список снова и снова, как будто мое повторение может каким-то образом заставить все это произойти, и с каждым моим подъемом я ловлю на себе любопытный взгляд Арианы, все еще устремленный на меня.
– Что? – Я огрызаюсь, мне нужно немного отдохнуть, и мне не нравится, как она на меня смотрит. – Я больше не какая-то напуганная маленькая сучка, так что я могу гарантировать, что не собираюсь ползти по засохшей крови Фелисити, чтобы трахнуть тебя через решетку. Кроме того, ты действительно не в моем вкусе.
Она издает разочарованный стон, и я могу только представить, что другие женщины, запертые поглубже в камерах, должны думать о наших испорченных маленьких отношениях.
– Тебе действительно нужно преодолеть себя. Я лизала твою киску не только для того, чтобы попробовать тебя на вкус. Я сделала это, чтобы доказать мальчикам, как легко я могу забрать их игрушку.
– Независимо от того, каковы твои доводы, ты заслуживаешь пули в голову за это. Ты когда-нибудь слышала о такой безумной концепции, называемой согласием?
Брови Арианы низко опускаются.
– Я не насильник.
– А разве нет?
Ариана усмехается.
– И подумать только, я собиралась сказать тебе, что наконец-то понимаю, почему мальчики так без ума от тебя.
Я прищуриваюсь, но она уже поймала меня на крючок.
– Что, черт возьми, это должно означать?
Она глубоко вздыхает и устраивается поудобнее на полу своей камеры, прозрачный слой пота, покрывающий ее кожу, блестит в резком свете флуоресцентных ламп. Ее взгляд опускается на Фелисити, не желая встречаться с моим тяжелым взглядом.
– То, что ты сделала для нее, – начинает она. – Я чертовски уверена, что не стала бы рисковать своей жизнью ради этого. Ты выбралась из этой гребаной камеры. Ты могла сбежать, но ты решила остаться и помочь ей. Ты сильнее, чем я думала. Ты удивила меня, и удивила снова, когда отказалась отпустить того ребенка. Ты бы пожертвовала собственной жизнью, если бы это значило спасти его.
Я прищуриваюсь, глядя на нее, мне не нравится внезапная перемена в ее тоне. Невозможно понять, честны ли слова, срывающиеся с ее губ, или нет, но в любом случае, она пытается разжалобить меня, пытается завоевать мое расположение в надежде, что, может быть, я сжалюсь над ней и спасу ее задницу, когда в конце концов выберусь отсюда.
– Любая женщина, которая сбежала бы вместо того, чтобы помочь другой, как это сделала я, в моих глазах вообще не женщина, – говорю я ей, не в силах удержаться, чтобы не бросить взгляд в сторону женщины, которую я не смогла спасти. – А теперь прекрати нести чушь. Я не хочу слышать твои глупые попытки манипулировать мной. Ты лгунья, и никакие подлизывания тебя не спасут. У тебя могла бы быть гребаная корона на голове и самый престижный титул, но после того, как ты подставила меня под удар Лукаса Миллера, я все равно не спасу тебя.
