Текст книги "Дикари (ЛП)"

Автор книги: Шеридан Энн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

28

Тяжелое чувство сожаления поселяется в моей груди, когда я сжимаю руку Леви, переплетая свои пальцы с его.

– Ты готов к этому? – Бормочу я, ненавидя то, каким тяжелым будет сегодняшний день.

Мы стоим перед замком, который парни столько лет называли не только домом, но и своей личной тюрьмой. Я знала, что сегодняшний день рано или поздно наступит, но ничто не может подготовить человека к этому, ничто никогда не исправит это.

Леви качает головой.

– Нет, но это нужно сделать. Она страдала там, наверху, слишком много лет. Ее тело давно следовало предать земле. Мы в долгу перед ней.

Я киваю, прежде чем поднять на него взгляд. Он переживает это тяжелее всех. Он всегда винил себя в смерти матери, но он не мог сильнее ошибаться. Роман и Маркус провели с ней больше времени, и у них остались более яркие воспоминания, но Леви был слишком мал и не помнит ее так, как его братья.

– Ну же, – бормочет Маркус, его тон тяжелый и наполнен глубокой болью, которая разрывает мне грудь. – Стоять здесь и пялиться на замок – не поможет ее упокоить.

Роман тяжело вздыхает и направляется к входной двери, когда раннее утреннее солнце начинает выглядывать из-за гор, бросая луч света на замок. Я не увлекаюсь духовными вещами и не верю в какую-то высшую силу, но если этот луч солнечного света, падающий на нас, не является каким-то знаком, то я не знаю, что это такое.

Остальные с тяжелыми сердцами следуют за Романом на самый верх замка. Воспоминания о времени, проведенном здесь, вторгаются в мои мысли. Некоторые из них были хороши, черт возьми, некоторые были невероятны, но другие были настолько ужасны, что от одной мысли о том, чтобы когда-нибудь пережить их заново, меня бросает в пот. Я даже представить себе не могу, каково парням возвращаться сюда. Черт, им еще нужно вывезти кучу всякого дерьма. Те несколько партий, которые они вывезли несколько недель назад, даже не пробили брешь в кучах барахла, накопившихся за эти годы.

Чтобы добраться до верхней комнаты замка, требуется целая жизнь и когда мы проходим туда, тяжесть наваливается на меня с новой силой. Мальчики были совсем детьми, когда она умерла, и у них не было возможности попрощаться. Конечно, это тяжело, и мое сердце разрывается от горя, но это их мама. Что бы я ни чувствовала прямо сейчас, они чувствуют это гораздо сильнее, и из-за этого мне нужно сделать все, что в моих силах, чтобы быть сильной ради них – даже ради Романа, который не может позволить себе ни минуты слабости.

Комната выглядит точно так же, как мы ее оставили – чертовски жутко.

Белоснежка лежит в своем замерзшем гробу, ее лицо едва видно сквозь покрытое инеем стекло. Я возненавидела свой первый приход сюда, и ненавижу находиться здесь сейчас. Я только-только смогла смириться с тем, какие ебанутые вещи любят вытворять парни в свободное время, но это совершенно новый уровень пиздеца. Не знаю, о чем, черт возьми, думал Джованни, упрятывая ее сюда, но я ни секунды не сомневаюсь, что парни сделают все возможное, чтобы исправить ситуацию.

Маркус тяжело вздыхает, демонстрируя всему миру, что у него на душе. Его взгляд задерживается на гробу, и храбрец, которого я видела внизу, совершенно не похож на того, кого я вижу сейчас.

– Прости, мам, – бормочет он. – Пора.

Он расстилает на полу одеяло, а Роман обходит его и направляется к краю гроба. Все трое выглядят подавленными тем, что им предстоит сделать, но без них их мама была бы обречена гнить в этом промерзшем гробу до скончания времен.

Леви обходит одеяло с противоположной стороны, прежде чем подойти к Роману, и я стараюсь не мешать им, желая дать им возможность сделать это наедине. Я предложила остаться в машине или посидеть в гостиной, пока они разберутся с делами, но Леви хотел, чтобы я была здесь.

Пальцы Романа обхватывают край замерзшего гроба и на короткое мгновение задерживаются на петлях, зная, что как только они взломают эту печать, пути назад уже не будет. Он что-то бормочет Леви, так тихо, что я не слышу их с другого конца комнаты, но что бы это ни было, Леви болезненно вздыхает, прежде чем, наконец, кивнуть.

Роман дергает за петли и напрягается, замерзшее стекло работает против него, пока Маркус перебирается на другую сторону. Наконец петли поддаются с глубоким треском, и стеклянная крышка гроба начинает медленно подниматься.

Маркус кладет руку на крышку, помогая ее сдвинуть, и когда она, наконец, открывается полностью, все трое просто пялятся.

– Она выглядит точно такой, какой я ее запомнил, – пробормотал Роман, и на его теплых губах заиграла мягкая улыбка. – Немного грубовата, но она все еще сохраняет эту утонченную мягкость.

Маркус усмехается.

– Ты бы тоже был немного грубоват, если бы был заморожен.

Роман изумленно смотрит на своего младшего брата, а глаза Леви вылезает из орбит, пытаясь сдержать смех. Его губы сжимаются в плотную линию, но смех слишком силен и рвется наружу. Леви пытается подавить его, отчаянно пытаясь проглотить раскатистый рев, но надежды нет.

В уголках моих губ появляется усмешка, когда Маркус ухмыляется своему брату, довольный тем, что хотя бы один человек нашел юмор в этот мрачный момент.

Пока Роман смотрит на Леви, изо всех сил пытающегося взять себя в руки, его губы против воли растягиваются в улыбке.

– Ты находишь это забавным? – Требует он.

– Нет, нет, – говорит Леви, встряхивая руками и пытаясь взять себя в руки. – Вовсе нет, но, видимо, ты находишь.

Роман свирепо смотрит на своего брата, его губы мгновенно складываются в привычную жесткую линию: он не рад, что его обвинили в том, что он почти разрушил свои тщательно выстроенные стены.

– Давайте просто покончим с этим.

Новообретенная серьезность овладевает ими, когда Роман наклоняется к разлагающемуся телу своей мертвой матери. Маркус нависает рядом, когда Леви, кажется, нерешительно отступает назад, в глубине его глаз застыл ужас. Парни протащили миллион трупов по улицам города и никогда не сталкивались с проблемами, но этот случай отличается. Этот попал в цель.

Руки Романа проскальзывают под ее телом, и когда он собирается поднять ее из гроба, Маркус подхватывает ее голову.

– Осторожнее с ее головой, – бросает он, баюкая ее голову так, словно это самая драгоценная жемчужина в мире. Его руки запутались в ее спутанных волосах, когда Роман прижал ее к своей груди.

Они вдвоем осторожно отступают назад, боясь потревожить ее хрупкое тело, прежде чем медленно опустить ее на одеяло. Роман опускается на колени, его тяжелый взгляд выражает все, что он отказывается произносить вслух.

Как только она оказывается в безопасности на полу, Роман отодвигается, и Леви нерешительно берет край одеяла и накрывает им ее тело. Слезы наворачиваются на мои глаза. Я так долго думала, что мальчики неспособны на такие глубокие чувства. Я думала, что они монстры, неспособные распознавать элементарные человеческие эмоции, но каждый божий день они продолжают удивлять меня. Они постоянно заставляют меня пересматривать каждую осуждающую мысль, которая у меня когда-либо возникала о них.

Они глубокие, честные люди с сердцами больше, чем у всех, кого я когда-либо встречала, но они разбивались снова и снова. Они были вынуждены возвести цементные стены вокруг своих сердец, чтобы защитить не только себя, но и своих братьев. Они сильнее, чем я могла себе представить, и это заставляет меня ненавидеть их отца еще больше. Он превратил их в зверей, лишил их невинности и загнал в мир, где они были развращены и уничтожены. Он заслуживает самой жестокой смерти, и я не могу дождаться, когда подарю ее ему.

Мать мальчиков исчезает под одеялом, и я хмурю брови, не понимая, зачем им это нужно. Они могли бы просто отнести ее к машине, как они обычно делают, но я думаю, может быть, они хотят сделать это с чуть большим уважением. Кроме того, она мертва уже двадцать с чем-то лет, и я сомневаюсь, что у них когда-либо был опыт обращения с подобным трупом. Никто не знает, что может произойти, когда ее тело начнет оттаивать.

Они укутывают ее в одеяло, и, прежде чем я успеваю опомниться, Роман снова заключает ее в объятия. Он держит ее в свадебном стиле, а не перекидывает через плечо, как парни обычно делают это со мной.

Все расступаются, позволяя Роману выйти первым, и мрачного взгляда его глаз достаточно, чтобы поставить меня на колени. Он отказывается встречаться со мной взглядом, и я его не виню. Я зашла слишком далеко, заставляя его чувствовать то, что он, вероятно, не готов признать, но сейчас не время давить. Если ему нужно будет поговорить, я должна верить, что он придет ко мне.

Мы следуем за Романом обратно по огромному замку, и я молю Бога, чтобы это был последний раз, когда я здесь несмотря на то, что это место все еще почему-то кажется мальчикам домом. Как только все будет сказано и сделано, я уверена, мы построим свой собственный дом. Черт возьми, может быть, мы даже получим удовольствие от сноса дома Джованни только для того, чтобы построить свой собственный по образу и подобию мальчиков, дом, где Роман сможет растить своего сына и завести семью. Я не знаю, впишусь ли я в это, но мысль о том, что я не буду частью этой новой жизни, омрачает что-то глубоко в моей душе.

Мы выходим через главную дверь, и мне все еще кажется странным, что дверь открывается и закрывается именно так, как это всегда было задумано. Клавиатура сломана, и нет никакого способа удержать кого-либо взаперти внутри. Мы зашли так далеко за такое короткое время, но война на горизонте все еще пугает меня.

Белоснежку осторожно укладывают в багажник большого внедорожника, и через несколько мгновений мы выезжаем через массивные железные ворота и мчимся по холмам. Поездка проходит в тишине, каждый из нас смотрит в лобовое стекло с тяжелым сердцем.

Мои пальцы переплетаются с пальцами Леви, и я держусь за него изо всех сил, желая, чтобы я могла каким-то образом забрать его боль. Он перекидывает наши соединенные руки через мое плечо и притягивает меня к себе, нуждаясь во мне, и именно так мы и остаемся, пока Роман не останавливает внедорожник четыре часа спустя.

Выбравшись из внедорожника, я бросаю взгляд на холм, поросший травой, с которого открывается вид на песчаный, кристально чистый пляж внизу.

– Это прекрасно, – выдыхаю я, не собираясь произносить эти слова вслух.

Роман проходит мимо меня, направляясь к багажнику.

– Да, – говорит он. – Думаю, ей здесь понравится.

Я оглядываюсь на него через плечо, он встречает мой тяжелый взгляд, и я киваю.

– Ты прав. Это идеально. – Роман на мгновение задерживает на мне взгляд, и когда что-то смягчается в его глазах, я знаю, что с ним все будет в порядке, но это не умаляет того, насколько это будет тяжело.

Потянувшись к багажнику, Роман заключает мать в свои крепкие объятия, а Маркус хватает три лопаты, припрятанные в багажнике. Вместе мы поднимаемся на самую вершину зеленого холма, и я улыбаюсь, увидев, что трава усыпана маленькими белыми и желтыми цветами.

При взгляде с вершины холма у меня захватывает дух. Небо насыщенного синего цвета, без единого облачка, и на нас светит позднее утреннее солнце. Бриз, дующий с океана, касается моей кожи, сдувая волосы с лица. Я могу только представить, каким красивым был бы горизонт на закате. Мальчики действительно выбрали потрясающее место упокоения для своей матери. Она будет здесь счастлива.

Парни копают глубокую яму, а я опускаюсь в высокую траву рядом с их матерью.

– Мне жаль, что у тебя не было возможности увидеть, в каких невероятных мужчин превратились трое твоих мальчиков, – говорю я ей, поправляя ее платье и укладывая волосы, убеждаясь, что все идеально, именно так, как хотела бы выглядеть любая жена мафиози. – Ты бы ими так гордилась. Хотя, возможно, ты наблюдала за ними все это время и уже знаешь, насколько они удивительны.

Мне нравится думать, что на каком-то уровне она меня слышит, но я не совсем сумасшедшая. По крайней мере, пока.

Взглянув на нее в последний раз, я укутываю ее одеялом, прежде чем отойти.

Один за другим мальчики отрываются от копания и садятся рядом с матерью, рассказывая ей о своей жизни, о том, чем не должна быть обременена ни одна мать, рассказывая ей, как отчаянно они хотели бы, чтобы она смогла остаться рядом, как сильно она им нужна.

Каждое слово, вырывающееся из их душ, убивает меня, но я не отвожу взгляда от воды внизу, предлагая им уединиться, пока, наконец, яма не становится настолько глубокой, насколько это возможно, и мальчики не готовы сказать свое последнее “прощай”.

Маркус и Роман спрыгивают на дно глубокой могилы, а Леви присаживается на корточки рядом со своей матерью.

– Прости, – бормочет он, его глаза смягчаются от боли, когда он заключает ее в свои сильные объятия. – Мы должны были поступить с тобой лучше. Мы увидимся снова, мама. Клянусь, ты будешь гордиться нами.

И с этими словами он опускает ее тело на руки своих братьев, чтобы положить в место ее последнего упокоения. Она укрыта одеялом, защищающим ее тело как нельзя лучше, прежде чем Леви подает им руку и вытаскивает каждого из братьев из могилы их матери.

Над холмом воцаряется тяжелая тишина, и даже тихий свист ветерка, кажется, стихает, когда мальчики засыпают могилу по одной лопате за раз. Каждый из нас сидит на вершине холма, глядя на океан, а солнце опускается все ниже и ниже, пока, наконец, не коснется горизонта, окрашивая землю в яркие оттенки розового, оранжевого, красного и желтого.

29

Роман

Я сжимаю руку в кулак, когда подношу ее к двери спальни Шейн. Я проходил мимо этого места уже четыре ебаных раза, и каждый раз я шел мимо, будучи гребаным слабаком, чтобы остановиться и сказать то, что я собирался сказать так чертовски долго. Как только эти слова слетят с моих губ, их уже не вернуть.

Шейн была для меня опорой, хотя и не подозревала об этом. Она заземляла меня и помогала сфокусироваться на протяжении всего этого дерьма. Она помогает мне дышать. Без нее я бы слетел с катушек. Я обязан ей своей жизнью. Я бы на всех парах влетел в дерьмовую ситуацию и потерял все, но она помогает мне увидеть ясную картину впереди. Она заставила меня жить, а не просто плыть по течению, ни о чем на свете не заботясь. Я не знаю как, но она снова вдохнула в меня жизнь, а взамен я повел себя как гребаный мудак.

Я не могу с этим справиться. Как только я скажу ей, что она каким-то образом стала всем моим гребаным миром, она станет еще большей мишенью, и я уничтожу еще большую часть своей души, если ее у меня заберут, как и любую другую женщину, которую я впустил в свой мир.

Это просто пиздец. Любить ее – значит держать на расстоянии вытянутой руки, но такая женщина, как Шейн, никогда не согласится с этим. Она бы сказала, чтобы я засунул свою гребаную потребность держать ее на расстоянии прямо себе в задницу и пошел нахуй. Что я могу сказать? Эта девушка умеет обращаться со словами.

Я опускаю руку, и мысленно ругаю себя за то, что оказался такой мягкотелой сучкой. Шейн никогда бы так не отступила. Она бы схватила гребаного быка за рога и заставила его слушать ее. Она такая же упрямая.

Из комнаты доносится тихое бормотание, и вместо того, чтобы отстраниться, я снова поднимаю руку. Дверь закрыта неплотно, поэтому я легонько толкаю ее, и она скользит по плюшевому ковру.

Мои братья откинулись на спинку ее кровати: Леви растянулся на краю, а Маркус лежит на противоположной стороне, закинув руку за голову. Шейн сидит рядом с ними, скрестив ноги, и ее взгляд тут же устремляется на меня. Подозрение зарождается в моей груди, но когда я рассматриваю сцену секундой дольше, я понимаю, что никто здесь не занимался сексом, по крайней мере, пока. С Шейн ничего не скажешь наверняка. Мои братья – любители потрахаться, а она вообще готова на все, что они выкинут.

Не буду врать, я никогда так чертовски не ревновал. Каждую ночь я слышу, как они трахают ее, словно не могут без нее дышать, но мало кто знает, что от звуков ее хныканья, вздохов и стонов наслаждения я страдаю, задыхаясь. Каждую. Ебаную. Ночь.

Мне повезло, что она позволила мне приблизиться к ней, позволила прикасаться к ней достаточно долго, чтобы кровь продолжала течь по моим венам, но я больше так не могу. Я не могу больше быть без нее.

Прошло несколько дней с тех пор, как мы сидели на том холме, прощаясь в последний раз с нашей матерью, и с тех пор в моей груди зияет огромная дыра, и хотя мои братья смотрят на это сквозь пальцы, Шейн – нет. Она видит меня так, как никто никогда раньше.

Ее глаза задерживаются на моих, и без единого слова, произнесенного, между нами, она знает, почему я здесь. Она переползает через кровать, придвигаясь ближе к Маркусу, кладет руку на освободившееся место и молча приглашает меня подойти.

Я, блядь, не могу сопротивляться.

Я протискиваюсь мимо двери ее спальни, и в комнате раздается ехидный смешок моего брата.

– Смотрите, кто наконец-то прошел через дверь, – ворчит Леви, не потрудившись оглянуться через плечо.

Во мне нарастает раздражение, пока я продолжаю идти, но когда взгляд Маркуса встречается с моим, моя рука немедленно тянется к складному ножу в кармане.

– Что это было? – спрашивает он с ухмылкой на губах. – Твоя пятая попытка?

Лезвие вылетает из моих пальцев, глубоко вонзаясь в подушку рядом с его лицом, заставляя Шейн ахнуть от удивления.

– Подойди и скажи это мне в лицо, – предупреждаю я его.

Маркус собирается сделать шаг, он не из тех, кто отступает от драки, но Шейн кладет руку ему на бедро, удерживая его на месте.

– Прекратите, – бормочет она, бросая тяжелый взгляд в сторону Маркуса. – Это мое безопасное место. Здесь не будет всего этого дерьма. Это понятно?

Маркус закатывает глаза и устраивается поудобнее рядом с ней, вытаскивая мой нож из мягкой подушки и демонстративно засовывая его в карман, предупреждая меня, что я никогда больше не увижу это конкретное лезвие, но когда глаза Шейн возвращаются ко мне, мне становится все равно.

Мои братья тихо переговариваются между собой, но ясно, что Шейн абсолютно не интересуется тем, о чем, черт возьми, они говорят, все ее внимание принадлежит мне. Я подхожу к краю ее кровати и, блядь, не сдерживаюсь. Я завязал с этим дерьмом. Какой смысл отрицать то, что так ясно видно у меня перед глазами?

Опустившись на край ее кровати, я обхватываю ее рукой и притягиваю к себе. Она прижимается к моей груди, ее мягкие пальцы скользят по моей рубашке и, несомненно, чувствуют под ней учащенное биение моего сердца.

Ее любопытные глаза задерживаются на моих, когда я поднимаю на нее взгляд.

– Ты в порядке? – бормочет она так тихо, что я сомневаюсь, что мои братья могут ее услышать. – Тебе нужно поговорить о ребенке?

Я качаю головой.

– Как бы мне ни было больно это признавать, я думаю, что с моим отцом он в полной безопасности. Он не причинит ему физического вреда, пока он еще так мал. Насилие над нами началось только после того, как мы смогли понять, что, блядь, происходит.

– Ты уверен?

– Уверен. Он жестокий человек, но понимает, что дети рождаются невинными. Он заставит какую-нибудь бедную женщину работать день и ночь, чтобы ухаживать за ребенком, время от времени заглядывая к нему, чтобы убедиться, что он помнит его лицо. А когда ему исполнится несколько месяцев, он начнет лелеять его настолько, чтобы заставить полюбить себя, и тогда, когда придет время уничтожить его – это будет гораздо больнее.

Шейн закрывает глаза, реальность плана моего отца относительно моего сына омрачает часть ее испорченной души, но, когда она снова открывает глаза и смотрит глубоко в мои, ее брови хмурятся.

– Ты ведь не об этом пришел поговорить, верно?

Я не отвечаю, но мне это и не нужно. Она знает меня на более глубоком уровне, чем я сам, и я не знаю, как, черт возьми, это произошло, пока я был занят тем, что отталкивал ее, но она поняла это. Она всегда понимала.

Я кладу руку на руку Шейн, лежащую у меня на груди, и я обхватываю пальцами мягкую кожу ее запястья, чувствуя ровное биение пульса и наблюдая, как ее глаза расширяются от понимания.

– Мы не обязаны этого делать, – шепчет она, давая мне выход, в котором, она знает, я обычно нуждаюсь.

Моя рука обвивается вокруг ее шеи, и я притягиваю ее к себе, ощущая ее дыхание на своих губах.

– Пора, императрица.

Мягкий шепот срывается с ее губ, прежде чем она сокращает расстояние и накрывает своими губами мои. Она нежно целует меня, слишком напуганная, чтобы настаивать на том, чего действительно хочет, зная, как быстро всего лишь небольшое давление может заставить меня выйти из ее комнаты.

Шейн отстраняется, и ее великолепные голубые глаза встречаются с моими, видя, насколько серьезно я к этому отношусь.

– Вон, – требует она, ее грудь быстро поднимается и опускается, пока она удерживает мой взгляд.

– А? – Леви хмыкает, вскидывая голову, чтобы попытаться отвести ее взгляд от моего.

Шейн пинает ногой, ударяя его по бедру и отодвигая его назад на кровати, и если бы она пнула его чуть сильнее, ублюдок полетел бы прямо на пол.

– Ты слышал меня, – говорит она, протягивая руку за спину, чтобы ущипнуть Маркуса за руку. – Тебя это тоже касается. Вы оба, вон.

Маркус отпрыгивает от нее, скуля.

– Что, почему?

Улыбка растягивает мои губы. Над ним очень сложно не подшутить.

– Потому что я собираюсь трахать твою девушку до тех пор, пока она не забудет, кто ты такой, – поддразниваю я его, зная, что ей никогда не понравится идея быть только моей, особенно сейчас, когда она по уши влюблена в двух моих засранцев-братьев, хотя я не знаю, осознает ли она это вообще.

Шейн стонет и толкает меня в ребра, прежде чем оглянуться через плечо на Маркуса.

– Нам просто нужно… поговорить, – говорит она ему.

– Ага, – усмехается он.

– Уходи, Маркус, – предупреждает она его. – Пока я не рассказала ему, как ты рассказывал мне о том, как в детстве выстрелил ему в задницу.

Предательство разрывает меня на части, когда я таращусь на своего брата.

– У нас был уговор, – выплевываю я. – Где твоя преданность?

Маркус толкает Леви в спину, прежде чем взглянуть на свои несуществующие часы.

– О, черт. Который час? Нам лучше поторопиться.

Парни исчезают за дверью, и я не упускаю из виду, как Маркус прикрывает за собой дверь, изо всех сил стараясь не закрыть ее полностью, но, честно говоря, легкий побег, вероятно, в наших интересах, учитывая, что у нас двоих не было ни одного разговора, который не включал бы попытки оторвать друг другу голову.

Мягкий взгляд Шейн возвращается к моему. Я с трудом сглатываю, забираясь на ее кровать и прислоняясь спиной к изголовью, чтобы смотреть ей в глаза. Желая быть прямо передо мной, она перебирается через меня, оседлав мои колени, прежде чем нервно взяться за подол моей рубашки и поиграть с материалом между пальцами.

Она опускает взгляд, и я хватаю ее за подбородок, прежде чем она успевает опустить его полностью.

– Не надо, – поспешно говорю я. – Не отводи от меня взгляда.

Ее брови хмурятся, и она некоторое время наблюдает за мной, тишина между нами становится все громче.

– Почему сейчас? – Шепчет она.

– Ты знаешь почему, – говорю я ей. – Это было с самого начала, и я знаю, ты тоже это чувствуешь. Я больше не могу этого отрицать, Шейн. Я не могу продолжать отталкивать тебя.

– Я тоже этого не хочу.

Мой взгляд опускается на руку, где на меня смотрит татуировка в виде ее укуса, а в груди разливается пустота.

– Я заставил тебя пройти через худший вид ада, – напоминаю я ей. – Я делал ужасные вещи. Я отказывал тебе снова и снова, отталкивал тебя, как будто ты ничего для меня не значишь. Я причинил тебе боль, Шейн. Я не доверял тебе, когда это было важнее всего. Ты все еще должна отталкивать меня. Ты заслуживаешь гораздо лучшего, чем я.

– Ты прав, – бормочет она, проводя пальцами по татуировке. – Я потратила месяцы, пытаясь убедить себя, что то, что я чувствую к тебе, ненастоящее. Особенно после того, что случилось, когда подстрелили Маркуса. Я так сильно хотела возненавидеть тебя, но ты просто продолжал появляться передо мной, ты всегда так делал. Ты защищал меня единственным известным тебе способом, с самого начала. Ты лишил меня возможности ненавидеть тебя, и я не хочу продолжать попытки. Я хочу быть с тобой, Роман. Я не боюсь этого.

Мой темный пристальный взгляд впивается в ее невинные глаза.

– А стоило бы.

Шейн качает головой и нерешительно поднимает руку, прежде чем провести пальцами по моей щеке. Я не могу не поддаться ее прикосновениям, позволяя им смягчить что-то глубоко в моей груди, что-то, чего я никогда раньше не чувствовал.

– Когда ты, наконец, поймешь, что отказывать себе в счастье и любви – это вообще не жизнь? У тебя всегда все отнимали, и я не знаю, как он это сделал, но в какой-то момент твоей жизни твой отец заставил тебя поверить, что влюбиться в кого-то – значит быть слабым, а я не верю в это ни на секунду. Я думаю, что быть уязвимым и открыться кому-то другому, впустить его в себя, значит показать, что ты сильнее, чем он когда-либо мог быть.

– Ты заставляешь меня сомневаться во всем, что я когда-либо знал, Шейн, но это пугает меня меньше, чем мысль о том, что я могу потерять тебя.

Она качает головой.

– Ты никогда не потеряешь меня, – бормочет она. – Разве ты не видишь? Я была твоей с самого первого дня. Я всегда была твоей.

Я усмехаюсь, и серьезность в ее глазах начинает исчезать.

– Полагаю, ты имеешь в виду, что ты не только моя?

Губы Шейн изгибаются в кривой ухмылке, от которой что-то трепещет глубоко внутри меня, чего я никогда раньше не испытывал. Неужели это и есть те странные бабочки, о которых постоянно говорят девчонки?

– Ни за что на свете, – говорит она мне. – Я и твои братья – это комплексное предложение. Если ты хочешь меня, тогда тебе нужно смириться с тем, что я всем сердцем принадлежу им, так же как и тебе.

Ее пальцы зарываются в мои волосы на затылке, и я не могу не заметить, как напряжение покидает ее плечи.

– У меня только один вопрос, – говорит она, ее глаза встречаются с моими. – Почему сейчас? Ты всегда был так непреклонен в том, что, между нами, ничего не будет. Ты отталкивал меня при каждом удобном случае. Я просто… Я не понимаю.

Тишина поглощает меня, пока я пытаюсь придумать, что ответить.

– Честно говоря, я не совсем уверен. Думаю, это были похороны мамы. Она была едва моего возраста, когда мой отец лишил ее жизни, и это заставило меня задуматься, насколько короткой на самом деле может быть жизнь. Что, если бы это была ты? Мой отец мог легко оборвать твою жизнь, когда отвез тебя в те камеры в пустыне, и я не могу перестать думать о том, что у меня никогда не было бы шанса сказать тебе, как чертовски сильно я жаждал твоих прикосновений с той секунды, как увидел тебя. Жизнь слишком чертовски коротка, чтобы продолжать отталкивать тебя. Мы все можем быть мертвы на следующей неделе, и я хочу жить, зная, что если я получу пулю в голову, у меня было все, что мне было нужно.

– Ты действительно уверен в этом?

Я киваю, ненавидя себя за то, что оттолкнул ее так сильно, что теперь она мне едва верит.

– Я уверен, императрица. Я больше не буду тебя отталкивать. Я не могу обещать, что всегда будет легко. У тебя есть три придурка, которые дерутся, спорят и ревнуют из-за глупейшего дерьма. У нас вспыльчивый характер, и мы пускаем в ход гребаные ножи, когда нам бросают вызов. Но потерпи. Я называю тебя Императрицей не просто так.

– Правда? – бормочет она, с интересом приподнимая брови. – И почему же?

– Потому что я всегда знал, что ты будешь править нами. Это было неизбежно.

Ее глаза искрятся сладчайшим теплом, и мне кажется, что я чувствую, как по ее венам разливается жар. Она устраивается на моих коленях, придвигаясь ближе, все еще колеблясь, поскольку пока не знает, как быть со мной, какие границы можно переступить, а где нужно сдержаться. Она наклоняется ко мне, ее глаза прикрыты, когда я чувствую ее мягкое дыхание на своих губах.

– Ты влюблен в меня, Роман ДеАнджелис?

Мой голос понижается до мягкого шепота, когда мои губы прикасаются к ее губам.

– Как будто ты, блядь, не знаешь.

Шейн прижимается ко мне и захватывает мои губы в глубокий поцелуй, а в ее груди раздается тихий стон. Удовлетворение и наслаждение проникают в меня, и надежда бурлит в моих венах. Черт, кажется, впервые в жизни я чувствую хоть капельку счастья. С моих плеч сваливается груз, а на смену ему приходит жгучая свобода, пронзающая мою грудь, и впервые в жизни мне кажется, что я могу сделать все, что угодно, и все это благодаря ей.

Я обвиваю руками вокруг ее талии, а губы растягиваются в улыбке. Это то, чего мне не хватало все это время?

Твою мать. Я чувствую себя непобедимым.

Смех вырывается из моего горла, и мои руки плотнее обвиваются вокруг ее талии, притягивая ее к своей груди. У нее вырывается вздох, и она смеется, когда голод берет верх. В ее груди раздается нуждающийся стон, и она тянется к моей рубашке, быстро задирая ткань и срывая ее с моей головы. Ее руки мгновенно возвращаются к моему телу, блуждая по всей моей коже, как будто она не может подойти достаточно близко.

Ее отчаянное желание обладать мной подстегивает меня, и хотя я не хочу торопиться, потребность быть внутри нее толкает меня вперед. Я всего дважды ощущал эти тугие стенки ее сладкой киски вокруг своего члена, один раз на капоте внедорожника и один раз на крыше, и, черт возьми, я сомневаюсь, что она даже знает, что это был я, но с тех пор я жаждал этого каждое мгновение каждого дня.

Наши зубы стучат друг о друга, отчаянно и дико, когда мои руки сжимают ее майку сзади. Я срываю ее с ее тела, довольный тем, что на моем пути нет бюстгальтера. Ткань падает, между нами, и она отстраняется, прерывая поцелуй, чтобы перевести дыхание. Мои губы опускаются прямо к ее шее, исследуя каждый сантиметр кремовой кожи, которую я мечтал попробовать уже очень давно, и она – это намного больше, чем я ожидал. Ее вкус, ее осязание, ее прикосновения.

Черт, мне конец.

Она прижимается ко мне, и даже сквозь ее крошечные шорты я чувствую исходящий от нее жар. Она готова, и ничто не встанет у нас на пути, не сейчас. Мой член напрягается под тренировочными штанами, и стон вырывается из глубины моей груди. Я должен овладеть ею сейчас.

Я рукой обвиваю вокруг ее талии, и собираюсь повалить ее на кровать, более чем готовый боготворить каждый дюйм ее тела, и более того, мне нужно ощутить вкус этой сладкой киски у себя на языке. Мне нужно смотреть, как она распадается на части от моих прикосновений. Мне нужно заставить ее кричать, но, видимо, не я веду это шоу.

– Нет, – рычит она, ее рука вырывается и хватается за спинку кровати, прежде чем я успеваю опрокинуть ее на мягкие одеяла.