Текст книги "Не удержать в оковах сердце"
Автор книги: Шелли Такер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)
Глава 15
– Не понимаю, почему ты сердишься!
Николас ничего не ответил на сделанное недовольным тоном замечание мисс Делафилд. Он в это время вытаскивал застрявшую в зубах кость и не собирался извиняться за свое дурное настроение.
Они расположились на опушке леса, в нескольких ярдах от небольшого водопада. Луна и пламя костра освещали остатки их ужина. Они зажарили нару кроликов и рыбу, в жестянке из-под галет сделали яичницу из полдюжины яиц, найденных в гнезде у самой воды, и собрали в траве под кустами немного земляники. Однако даже обильный горячий ужин не улучшил его дурного настроения.
Неделя. Он потерял целую неделю. И теперь у него оставалось всего пять дней, чтобы добраться до Йорка к Михайлову дню. Ему не успеть. Пища и отдых помогли восстановить силы, но он все равно не успеет прибыть туда вовремя. Особенно пешком. Вот если бы удалось раздобыть лошадь… Но где, черт возьми, найти лошадь посредине Каннок-Чейз?
– Что изменится от того, что ты задержишься еще на несколько дней? – Его спасительница, так он стал ее про себя называть, лежала на спине, подложив под голову мешок, и с наслаждением смаковала землянику. – Человек, который ждет тебя в Йорке, наверняка поймет, почему ты задержался.
– Вот уж это, черт возьми, маловероятно, – пробормотал Николас. Ему, наконец, удалось избавиться от рыбьей кости, и он отшвырнул ее в ручей.
– Ну что же, мы остались живы. И за это должны благодарить судьбу.
Потерев щеку, он искоса взглянул на нее. Ее бодрое настроение действовало ему на нервы с тех самых пор, как они вышли из пещеры. С него достаточно.
– За что это? – грубо спросил он. – За что благодарить судьбу? За то, что дала отсрочку? Вы, наверное, забыли, леди, что у нас все еще имеются нерешенные проблемы? Например, вот это. – Он погремел цепью. – Не говоря уже о дюжине-другой полицейских, которые рыщут по лесу, – он указал большим пальцем на лес, – и жаждут всадить в нас парочку пуль, а то и целый десяток. Рановато праздновать победу.
Она приподнялась, опираясь на локти. Лицо ее было так же спокойно, как и голос:
– Мне кажется, хорошо, что мы пробыли в пещере не три-четыре дня, а целых семь. Полицейские, наверное, уже давно ушли из этой части леса. Может быть даже, они решили, что мы погибли в водопаде.
– Или они все еще где-то поблизости и ждут, что мы попадемся в их западню, как попался этот Братец Кролик в наши силки. – Он кивком головы указал на остатки кролика.
– Ты прав. У нас еще много трудностей, как только ты окрепнешь, мы ими займемся. – Она снова легла на землю и устало вздохнула. – Но стоит ли думать об этом сейчас?
Николас выругался вполголоса. Он не мог перестать думать об этом, с тех пор как понял, сколько времени они потеряли. Но идти через лес сейчас он действительно не может: не хватит сил. И это больше всего сердило его. На глухую пульсирующую боль в плече он даже не обращал внимания, но лихорадка унесла все силы. Он ослаб именно тогда, когда от него требовались действия. Мысль об этом была невыносима. Ему казалось, что его собственное тело участвует в тайном заговоре против него. У него и без того проблем хватает: где-то неподалеку рыщут по лесу, разыскивая его, полицейские, времени остается слишком мало, и у него нет оружия. Да еще эта упрямая, жизнерадостная леди, прикованная цепью к его щиколотке.
Николас поднял с земли флягу и отпил воды, сожалея, что это не обжигающее, бодрящее виски.
– Ты права. Зачем зря беспокоиться? – Он утер губы тыльной стороной ладони. – Ведь речь идет всего-навсего о жизни и смерти.
Упрямая леди продолжала глядеть в ночное небо, ничуть не встревожась от его слов.
– И я так думаю. Тебе не кажется, что, если бы нам было суждено умереть, мы умерли бы в пещере? Или разбились бы вдребезги о скалы в водовороте? Или нас разорвали бы собаки на берегу реки?
– Я не верю в судьбу, мисс Делафилд.
– Я тоже, – решительно ответила она, на мгновение закрыла глаза, и голос ее зазвучал мягче: – Но мы не умерли. Мы живы. Разве этого мало? Почему ты во всем видишь только плохое?
– Я вижу не только плохое. Я вижу то, что есть. Реальность.
– Прекрасно. – Она холодно взглянула на него своими золотистыми глазами. – Будь реалистом, сколько твоей душе угодно, а я буду лежать в траве, и слушать, как шумит ветер, и глядеть на звезды, и испытывать счастье оттого, что я жива. Потому что за последние несколько дней…
– Семь дней.
– …за последние семь дней я думала, что никогда уже больше всего этого не увижу. – Она снова улеглась, сложив руки на груди. – Я будто заново вижу луну и звезды, а когда через час-другой взойдет солнце, я и им тоже буду наслаждаться. И вообще я была бы тебе благодарна, если бы ты заткнулся и не портил мне эту радость.
Николас стиснул зубы, удержавшись, чтобы не сказать ей нару ласковых слов. Обычно он не оставался в долгу, если кто-нибудь его отчитывал, тем более, если нравоучения исходили от женщины, но спорить с этой строптивой леди было бесполезно: ее не вразумишь.
Подавив раздражение, он принялся швырять в ручей камни, пробуя, осталась ли сила в левой раненой руке.
Воцарилось тяжелое молчание, нарушаемое лишь потрескиванием костра да журчанием ручья, сбегающего по склону в нескольких ярдах от них. Теплый ветерок ерошил его волосы. Где-то слева от них шуршал маленький зверек, пробираясь сквозь заросли, серебристые звезды отражались в неглубоких водах ручья.
Конечно, думал он, бросая в воду камешки, не сложись так неудачно обстоятельства, ему наверняка здесь понравилось бы. Есть много приятных вещей, которыми могут заняться на мягком травяном ковре в лунную ночь мужчина и женщина.
Он стал тренировать правую руку, пытаясь переключить свои мысли на другой, менее опасный предмет. У него нет времени на удовольствия. Он должен восстановить силы, чтобы как можно скорее выбраться отсюда.
– Я думаю, что с нами все будет в порядке. – Мисс Делафилд неожиданно прервала молчание.
Он размахнулся, но так и не бросил камень.
– Да? На каком же основании вы так думаете?
– Да без всяких оснований. Просто я верю, что так будет.
Он, наконец, бросил камень и насмешливо сказал:
– Подумать только, а ведь я начал считать тебя умной.
– Извини, – сказала она в ответ, – я должна была догадаться. Ведь ты слишком большой реалист, чтобы верить кому-нибудь, кроме себя.
– Вы правильно поняли, леди.
– Все у тебя спланировано заранее, не так ли? Ты – и никто другой – командуешь парадом.
– И это правильно.
– Ты просто самонадеянный и бессердечный тип, не способный ни во что верить. Даже любить ты не способен. – Она заглянула ему в глаза. Он промолчал, и она отвернулась.
Николас понимал, на что она рассердилась, но решил не обращать на нее внимания. А это, черт возьми, нелегко сделать, если не можешь отойти от человека более чем на два фута. Он почувствовал укол раскаяния. Он обязан ей жизнью. Если бы не она, он погиб бы в пещере. Она все время была рядом, охлаждала его лоб, шептала какие-то ободряющие слова, успокаивала его. Он погибал, вечная тьма была готова навсегда поглотить его.
Это она вернула его к жизни. Она ухаживала за ним так, как давным-давно никто о нем не заботился. А теперь он делает вид, как будто ничего этого не было. Николас посмотрел вдаль, убеждая себя, что нет никаких причин чувствовать себя виноватым и вообще что-нибудь чувствовать. Да, он не выжил бы без нее, но ведь они с самого начала договорились, что будут поддерживать друг друга. Очень справедливая сделка. И условия достаточно простые.
По крайней мере так ему казалось всего несколько дней назад. Он даже подумывал, не убить ли ее, ведь она могла оказаться опасной для него. Она и сейчас опасна, как любой человек, знающий его тайну.
Конечно, о том, чтобы причинить ей какое-нибудь зло, больше не могло быть и речи.
Все у тебя спланировано заранее, сказала она. Николас закрыл глаза. Проклятие! Хотел бы он, чтобы это было правдой. Он и не заметил, как все запуталось и усложнилось. Он не хотел, чтобы отношения между ними изменились, не хотел испытывать никаких чувств к ней. Ему нужно думать только о себе, как это всегда бывало раньше. Это единственный способ выжить.
Поэтому он и не говорил больше ни слова о том, что произошло в пещере. Ведь он поблагодарил ее, разве этого мало? И не все ли ему равно, злится она или обижается? Ему это… безразлично…
Он возмущенно взглянул ей в спину. За всю жизнь ни одна женщина не приводила его в такое замешательство. Что, черт возьми, она с ним проделывает?
Правда, в данный момент она не делала ничего, а просто сидела, уставившись в темноту и упрямо расправив плечи, по которым разметались белокурые волосы. В золотистом свете костра и серебристом звездном свете она смотрелась почти величественно.
Величественная, холодная, далекая.
В пещере он видел ее совсем другой. Он отлично помнил, как его разбудило прикосновение кончиков пальцев к его груди.
В этом прикосновении было любопытство, смешанное с самым чистым в мире желанием, зарождающимся у него на глазах. Он видел, как оно рождалось, но в тот момент был настолько беспомощен, что не мог на него ответить.
Ну что ж, теперь он больше не беспомощен, усмехнулся Николас, эта мысль волной прокатилась по телу, обжигая, как глоток крепкого вина.
Упрямая леди сидела совсем рядом. Она казалась холодной и далекой, но он помнил ее робкие прикосновения. Возможно, она тогда сама себя не понимала, но он видел, как в ней зарождается страсть, видел это в ее затуманившихся глазах, когда их взгляды встретились.
Он почувствовал, как участилось дыхание, ощутил знакомый жар внутри. Разум подсказывал, что ему не следует идти на поводу инстинкта, но уверенность в том, что их желания совпадают, сделала его желание нестерпимым. Черт возьми, как же ему хотелось, чтобы она прикоснулась к нему, взглянула на него таким же затуманившимся взглядом, чтобы иногда – без высокомерия или неодобрения поглядела на него так, как женщина смотрит на мужчину, когда ее, как магнитом, тянет к нему.
Он смотрел на нее, и его тело горело, дыхание участилось, глаза блестели. Воображение услужливо рисовало ему заманчивые картины. Ему хотелось, чтобы эти сладкие губки отвечали на его поцелуи, а соблазнительное тело дрожало от желания в его объятиях. Ему хотелось услышать, как она вскрикнет от чувственного удовольствия, когда он вторгнется в ее шелковистые глубины, хотелось увидеть, как она потеряет голову, когда наслаждение достигнет кульминации.
Николас резко поднялся на ноги, отвернулся, провел рукой по волосам. Он дрожал. Черт бы его побрал, он дрожал, словно какой-нибудь неопытный юнец. Еще никогда в жизни он не позволял себе потерять голову из-за женщины. Надо положить этому конец, пока он не утратил контроль над собой, не сделал что-нибудь такое, о чем потом всю, жизнь придется жалеть.
Он весь горел, как не горел во время лихорадки. Но этот жар не излечат ни время, ни отдых, его может охладить только ее прикосновение. Возможно, ему поможет охладиться вода? Заметив заводь, образовавшуюся в том месте, где ручеек впадал в реку, он направился к ней.
– Куда ты идешь? – недовольно спросила она, когда цепь натянулась.
– Принять холодную ванну, – пробормотал он. – Может быть, ты сможешь любоваться луной оттуда? Или это испортит тебе вечер?
Выругавшись, что совсем не украсило леди, она поднялась и потащилась за ним.
– Мы уже мылись, тебе нельзя переохлаждаться.
– Помоюсь еще раз. – У него перехватило дыхание. – Чтобы сохранить рассудок.
– Что?
– Ничего. – Он шагнул к краю заводи. – Хоть раз не возражай мне. Можешь посидеть на берегу и поболтать в воде ногами. Ничего с тобой от этого не сделается.
Заводь была неглубокой, примерно по пояс. Песчаное дно просматривалось даже при лунном свете. Он сорвал с себя рубаху.
Она неохотно попробовала воду ногой.
– Не знаю. Кажется, она ужасно…
Николас прыгнул в воду, позабыв на мгновение о том, как коротка цепь. Потеряв равновесие, мисс Делафилд совсем неизящно шлепнулась в воду, подняв тучу брызг, и ушла под воду, но тут же вынырнула, шипя и отплевываюсь, как мокрая кошка.
– Черт бы тебя побрал, негодяй. Ты это сделал нарочно?
– Перестань, – резко остановил он ее, устав без конца объяснять каждый свой шаг и оправдываться. – Я просто не подумал…
– Ну конечно, ведь ты не думаешь ни о ком, кроме себя. Ты самый глупый, самый эгоистичный. – Дрожа то ли от ярости, то ли от холода, она, казалось, утратила дар речи. Так и не найдя слов, она изо всех сил плеснула на него водой.
Николас скрипнул зубами. Никогда еще ему так сильно не хотелось уйти от нее, чтобы получить хоть минуту покоя и одиночества. Но ведь цепь не позволит…
– Ваша светлость, – вкрадчиво сказал он, – клянусь честью, я сделал это не нарочно.
– Честью? – воскликнула она. – Честью? – Она снова окатила его водой, очевидно, ей понравился новый вид спорта. – Я уверена, что тебе неизвестен даже смысл этого слова.
– Послушай, ангелочек. – Он тоже брызнул на нее водой. – Предупреждаю, лучше не начинай со мной эту водную баталию.
– Поздно. – Она брызнула водой в третий раз, ничуть не устрашившись его угрозы.
И тут началась настоящая тотальная война.
Развернулись боевые действия, достойные атлантического флота. Залп из пены и водяных брызг следовал за залпом. Стоя лицом к лицу, они беспощадно обливали друг друга водой, устроив в небольшой заводи настоящий муссон. Он наступал. Она сделала несколько мелких шажков назад, потом погнала волну в его сторону. Он ответил ей тем же. Ни один из них не желал отступать, и ее праведному гневу соответствовало его раздражение.
Пока она не рассмеялась.
Звук был таким неожиданным, что он не сразу понял, что это такое. Но мгновение спустя и он смеялся вместе с ней. Действительно было смешно. Они едва избежали смерти, у них почти нет надежды выбраться из Каннок-Чейз живыми и, вполне возможно, им придется умереть, так и не освободившись от проклятой цепи… И вдруг – на тебе! – брызгаются водой в ручье, словно нара ополоумевших выдр.
Звонкий, искренний смех зарождался где-то глубоко внутри тела, в каком-то потаенном месте, которое очень давно не открывалось, и сливался с ее серебристым, мелодичным смехом.
Военные действия закончились так же внезапно, как и начались. Они вдруг оба замерли в еще не успокоившейся воде и стояли, задыхаясь, промокшие до нитки.
– Ну, как, полегчало? – спросил он.
Она с разгоревшимися щеками и блестящими глазами никак не могла успокоиться и продолжала хихикать.
– Да, – наконец проговорила она, – мне, как ни странно, полегчало. А тебе?
К своему удивлению, он почувствовал, что напряжение и отчаяние, которые мучили его всю ночь, прошли.
– Да. – Он отвел рукой упавшие на глаза пряди мокрых волос. – Могу ли я сдаться на милость победителя или вы пленных не берете?
Она целую секунду обдумывала вопрос с самым серьезным видом. Потом улыбнулась:
– Я дарую тебе пощаду.
Улыбка так чудесно осветила ее лицо, что у него перехватило дыхание и пропал голос. Вода вокруг них уже успокоилась, и на поляне снова воцарилась тишина и покой ночи. Они стояли не двигаясь. Промокший насквозь, озябший, Николас смотрел в упор на стоящую рядом с ним женщину, похожую то ли на прекрасную морскую царицу, то ли на озорную девчонку, и знал одно: ему не хочется никуда идти.
– Вам, – сказал он, снова рассмеявшись, – нельзя верить, леди.
– Саманта.
– Что?
– Саманта, – тихо повторила она. – Меня зовут Саманта. Можно Сэм. А тебя?
Она смотрела на него умоляющим взглядом. Ей очень хотелось, чтобы он ответил на этот простой, вопрос.
– Джеймс, – прошептал он. – Ник Джеймс. Он произнес эти слова, сам не веря, что они слетели с его губ. Он только что назвал ей свое имя. Не настоящее, но все же имя, то, под которым он прожил шесть лет. Имя мирного плантатора из Южной Каролины, человека, который не понимает, как он оказался в Каннок-Чейз, почему в него стреляли и почему заковали в кандалы.
Капитан Броган только что грубо нарушил строгие правила собственной безопасности, но это ему было совершенно безразлично.
За счастье, которым озарились топкие черты ее личика, за свет, зажегшийся в золотистых глазах, когда он назвал свое имя, стоило заплатить любую цену. Сейчас он был способен думать только об одном: они стоят так близко друг к другу, и стоит ему сделать шаг…
И он сделал этот шаг. Один шаг, и больше их ничто не разделяет. Он поднял руку и погладил ее по щеке.
– Рад познакомиться с тобой, Саманта.
Она ответила не сразу, только огромные глаза, затененные темными ресницами, глядели на него так, будто она действительно увидела его впервые. Потом она улыбнулась так, как никогда еще не улыбалась ему.
– И я рада познакомиться с тобой, Ник.
Его поразило собственное имя, произнесенное ее губами. Оно как будто омывало его, как окружающая их вода, ласковая, теплая, животворная.
Еще больше поразило его то, что она не отшатнулась от его руки, не запротестовала. Кожа на ее была нежной, как крыло ангела, мягкой, как китайский шелк. Он приподнял ее лицо и заглянул в глаза, а потом наклонился и поцеловал, будто это было самым естественным поступком на свете.
Саманта вздрогнула, но не напряглась, не стала вырываться. Она ему ответила – сначала робко, будто удивляясь, и чуть застонала. Звук был тихий, еле слышный, как шум ветерка в кронах деревьев.
У него словно развязался тугой узел в груди. Он не мог объяснить это ощущение, он мог только чувствовать. Ночь, поляна, весь окружающий мир перестали существовать, осталась только она, Саманта. Его пальцы, скользнув по щеке, зарылись в мокрых волосах. От нее пахло земляникой и летом, ночью и женской тайной. Аромат был свежий, сладкий и насыщающий его тело и душу больше, чем пища или вино. Он поцеловал ее крепче, и она положила ладони ему на грудь, прижалась к нему, дрожа, как будто боялась, что не удержится на ногах, если он ее отпустит.
Видит Бог, он до сих пор даже не подозревал, что она настолько невинна. Ее, возможно, даже никогда не целовали. Во всяком случае, так, как это делал он. И она приняла его, захотела его. Неодолимое желание вонзило раскаленные когти в его тело, но Николас боролся с собой. Ради нее он не должен спешить. Он должен дать ей время самой открыть в себе ответные ритмы страсти, пусть даже сам он сгорит в огне.
Было совсем непросто заставить себя помнить о том, как она уязвима и хрупка. Она полностью вверяла себя ему. Он обнял ее за талию, крепко прижав к себе; наклонив голову, попробовал языком раскрыть ее губы, но они раскрылись сами.
Весь его голод, жар, желание вырвались наружу и смешались с чувствами Саманты. Она была так смела и естественна в своем только что осознанном влечении и со свойственной прямотой ничего не скрывала и не таила. Он провел языком по ее губам, знакомясь с их шелковистой упругостью, и она издала низкий гортанный звук, открывая для себя новые ощущения.
Этот звук он не раз представлял себе в мечтах. Он застонал. Рука его скользнула ниже по спине, и он прижал ее еще крепче. Сквозь мокрую ткань платья он чувствовал каждый изгиб ее тела, чувствовал, как она дрожит от страсти, от удовольствия, чувствовал, как напряглись и затвердели жемчужинки ее сосков, прижимаясь к его груди.
Вдруг Саманта рванулась из его рук, будто ее ударили хлыстом. Она посмотрела ему в глаза затуманенным взглядом, словно пробуждаясь от сна; потом резко отпрянула от него.
Он ее не отпустил.
– Саманта…
– Нет! – крикнула она, вырвавшись из его рук. – Нет. – Он опустил руки, и она сделала шаг назад, удивленным взглядом обводя поляну, будто не понимая, где находится. – Я не могу… я… – Дрожащей рукой она прикрыла себе рот. – Нет.
– Саманта! – Он шагнул к ней, не понимая, почему с ней произошла столь резкая перемена – от жаркого желания до холодного страха.
– Не приближайся ко мне! – Она шагнула назад, чуть не свалившись в воду, но ее остановила цепь.
Она застыла на месте и неестественно затихла, словно олененок, широко раскрытыми глазами следящий за охотником.
Николас тоже не двигался, озадаченный ее неожиданной реакцией.
– Все будет в порядке, – сказал он, успокаивая ее. – Я не причиню тебе зла.
Она побледнела.
– Я уже слышала это раньше.
– Я ни к чему тебя не принуждаю, – сказал он, задетый ее словами. – Вы, леди, таяли в моих объятиях. Вы не меньше, чем я, хотели, чтобы я вас поцеловал. Вы хотели…
– Нет, нет! Я не хочу от тебя ничего. И уж конечно, не хочу, чтобы ты…
Неимоверным усилием он подавил желание и раздражение.
– Саманта, тебе не нужно бояться, – сказал он уже ласковее. – Я знаю, что все это для тебя внове…
– Не внове. Совсем не внове! – Вся дрожа, она рассмеялась.
Смех был неприятный – визгливый, почти истерический.
У Николаса мороз по коже пробежал. Он чувствовал, что что-то здесь неладно.
– Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, что знаю все, что, следует знать о мужчинах и об их похоти, – резко выпалила она. – Я знаю, что ради этого они готовы на что угодно.
Ее слова подействовали на него, как ушат холодной воды. Как он раньше не догадался? Ведь он видел, как она отстраняется, когда он подходит слишком близко, замечал, какой страх вызывает у нее его малейшее прикосновение.
– Тебя кто-нибудь обидел? – спросил он, почувствовав, как в душе поднимается волна гнева. – Кто-нибудь испугал тебя? Когда ты сказала «я уже слышала это раньше», ты ведь имела в виду не Мевд, а кого-то другого? Кто это был, Саманта? Что с тобой произошло?
Вся дрожа, она закрыла лицо руками и отвернулась.
– Оставь меня в покое. Прошу тебя.
Уйди. Она не произнесла этого слова, но он знал, что она этого хочет. Видит Бог, он тоже сейчас хотел уйти. Раньше, сталкиваясь с деликатными ситуациями вроде этой он обычно разворачивался на сто восемьдесят градусов и быстро ретировался. На сей раз уйти было невозможно.
Дело было даже не в том, что уйти не позволяла цепь, он не мог уйти от нее, не мог видеть, как она страдает от боли, которую причинил ей какой-то безмозглый негодяй.
– Расскажи мне, Саманта, – спокойно попросил Николас, движимый какой-то мощной силой, которую он не мог бы определить и которой был не в силах противиться. Он медленно приблизился к ней. – Расскажи мне все.
– Нет! – Она втянула голову в плечи, как будто хотела исчезнуть. – Не хочу говорить об этом. Не хочу думать об этом. Со мной все будет в порядке, только оставь меня в покое…
– Расскажи мне.
– Нет, черт тебя побери!
Не обращая внимания на ее гнев, он повернул ее лицом к себе и осторожно обнял. Она сопротивлялась, но он не отпустил ее. Ему захотелось взять ее на руки и вынести на берег, помешала цепь, поэтому он просто стоял по пояс в воде, прижимая ее к себе.
Саманта перестала сопротивляться, но напряжение не прошло. Он гладил ее волосы, спину. Мало-помалу она расслабилась в его объятиях, и он вывел ее из воды.
– Расскажи мне, – прошептал Николас, крепко прижимая ее к себе.
Дрожа и тяжело дыша, Саманта прижалась лицом к его груди и долго молчала. Потом начала говорить.
– Это был летом, – сказала она так тихо, что ему пришлось напрячь слух, чтобы расслышать. – Прекрасным летним вечером. Совсем как сейчас. Я спала, даже не подозревая, что что-то случилось, пока не… пока не услышала крики.
– Где это было? – шепотом спросил он.
– Дома.
Она произнесла это слово с тоской и горечью. Голос у нее задрожал. Николас с трудом сглотнул комок, образовавшийся в горле. Он закрыл глаза, поглаживая ее по спине и не торопя.
– Мне тогда было шестнадцать лет, – продолжала она. – Меня разбудили крики, и тут появился какой-то мужчина, схватил меня и потащил с кровати. Меня и мою сестру. Они волокли нас вниз по лестнице. Это были бандиты. Их было много, они шныряли повсюду, как дикие собаки. Они орали и стреляли из пистолетов. Всю мужскую прислугу перестреляли. Женщин оставили. Я видела… я видела, что они делают с нашими служанками. – Николас крепко держал ее. – Девушки умоляли пощадить их, но бандиты только хохотали. Они срывали с девушек одежду, а потом… О Боже, я все это видела. Они вели себя как животные. Девушки кричали от страха и боли, и там было столько крови…
Николас почувствовал, как что-то болезненно сжалось в груди. Он не раз бывал свидетелем подобных ужасных сцен, но когда кровавую бойню видит девушка, такая молоденькая, почти ребенок…
– Потом мужчина потащил нас в комнату…
– Они что-нибудь сделали тебе?
– Нет. – Саманта покачала головой и повторила: – Нет. Нам удалось бежать. – Подняв голову, она посмотрела вдаль, как будто картины прошлого проносились перед ее глазами. – Один из бандитов чем-то отвлек его внимание, и мы убежали. Мы вылезли через окно и пустились бежать. И бежали, бежали, бежали…
Он закрыл глаза, почувствовав огромное облегчение, огромную благодарность судьбе за то, что ее пощадили.
– И тогда ты стала воровкой? – тихо спросил он.
– Нет. Тогда мы побежали в город к судье-магистрату. Он пообещал послать своих людей в наш дом, а когда те вернулись, мы узнали, – она запнулась, – …что наши родители погибли. Меня заставили пойти с ними, чтобы опознать трупы. Они не могли опознать труп моего отца, потому что ему разнесло выстрелом голову.
Ее худенькое тело сотрясала дрожь, она не могла больше говорить. Николас снова крепко прижал ее к груди и почувствовал ее горячие слезы. У него перехватило дыхание. Он не мог говорить, не мог найти слова, которые успокоили бы ее. Он просто держал ее в руках, чтобы она могла выплакать свою боль. Боль и чувство собственной ненужности, которое было хорошо известно ему по собственному опыту.
– Мы с сестрой остались совсем одни, – прошептала наконец Сэм. – Нам было некуда идти, некому было нас защитить, а мы были совсем не приспособлены к жизни. Но теперь я уже не так наивна. – Она подняла голову и утерла слезы. – Нам пришлось обратиться за помощью к нашей единственной родне – дядюшке Прескотту и его жене Оливии, которые жили в Лондоне. Они с радостью взяли нас к себе. Дядюшка сказал, чтобы мы не беспокоились о наследстве, о недвижимости и деньгах.
– Он их присвоил? – догадался Николас.
– Нам с Джессикой это было все равно. Нам казалось, что у них в доме мы будет в безопасности. А мне хотелось тогда одного – быть в безопасности. – Ее голос задрожал. – Но не прошло нескольких недель, как дядя Прескотт начал вести себя странно. – Саманта дрожа, вырвалась из его объятий, и что-то подсказало Николасу, что ее не надо трогать сейчас. Пусть говорит, пусть расскажет остальное. Надо выпустить гной из воспалившейся раны, чтобы дать ей затянуться. – Он старался прикоснуться ко мне и смотрел на меня так, как смотреть не следует. Я чувствовала, что что-то не так, но сначала ничего не понимала. Даже когда он однажды ночью пришел ко мне в спальню… – Она взглянула на луну и снова рассмеялась неприятным, резким смехом. – И была настолько наивна, что мне и в голову не приходило, чего он на самом деле хочет. Ведь он был моим дядей. Я и не подозревала…
– Саманта, – тихо прервал Николас – Разве твоя мать никогда не говорила тебе об отношениях между мужчиной и женщиной? Хоть что-нибудь?
Она покачала головой.
– Нет. Она говорила, что когда мы подрастем, то в день свадьбы она объяснит… но ей так и не пришлось это сделать. – Она всхлипнула. – Ей так и не представилась такая возможность. – Она сердито вытерла рукой слезы. – Дядя Прескотт говорил, что беспокоится, удобно ли мне спать. Когда я поняла, чего он хочет, я стала сопротивляться, а он все повторял, что не причинит мне зла. – Она перешла на шепот: – Он сломал мне руку.
Николас сжал кулаки, испытывая единственное желание – прикончить этого сукина сына.
– Он испугался, велел сказать всем, что я упала. Он грозился выкинуть нас с Джессикой из дома, если я скажу хоть слово тете или кому-нибудь еще.
– И ты ушла из его дома, – заключил Николас.
Она покачала головой.
– Мне было всего шестнадцать лет, – прошептала она, – я боялась. Если бы мне приходилось думать только о себе, я бы и дня больше не прожила в этом доме… но мне надо было думать о сестре. У Джессики всегда было слабое здоровье, и я понимала, что ей не выжить на улице. У нас не было денег: дядя все до последнего шиллинга прибрал к рукам. – Говоря это, Саманта все приглаживала и приглаживала ладонью прореху на своей юбке. – Я всегда была сильнее сестры и должна была позаботиться о ней.
Николас с изумлением взглянул на нее, он не подозревал в ней такой готовности к самопожертвованию.
– Когда рука зажила, он снова начал приставать ко мне. – Саманта тяжело вздохнула, как будто рассказ и воспоминания утомили ее. – В ту зиму Джесс слегла. – Из глаз ее сноса покатились слезы. – Она болела недолго и умерла. И я осталась… совсем одна.
Последнее слово пронзило его, как лезвие ножа. Уж он-то, как никто другой, знал, что, значит остаться одному. Каким-то непостижимым образом ее боль заставила Николаса острее, чем когда-либо, почувствовать собственную боль. Казалось, что ее страдания, ее горе перелились в его кровь, его сердце.
Она не запротестовала, когда он снова обнял ее.
– Я попыталась убежать на следующее же утро, но дядя Прескотт перехитрил меня. Он запер меня в библиотеке, когда тети не было дома… попытался… Он повалил меня на письменный стол и почти… – Она на мгновение замолчала. – Но я схватила перочинный нож и стала защищаться. Я ударила его ножом.
– Ты сделала это в целях самозащиты, – решительно заявил Николас. – Ты ударила его ножом, защищаясь.
– В ордере на арест, – с горечью возразила она, – было сказано, что это преднамеренное покушение на убийство. Я была вся в крови. Дядя позвал слуг и заявил всем, что я потеряла рассудок от горя и что меня надо отправить в психиатрическую лечебницу. Он хотел, чтобы меня арестовали, но мне удалось бежать до прибытия полицейских. Я бежала, бежала…
– И с тех пор все бежишь, – закончил Николас за нее. Остальное он знал.
Саманта снова заплакала, измученная, усталая, испуганная. Это были слезы женщины, у которой грубо и жестоко украли юность и которая слишком долго была одна.
Николас укачивал ее на руках, как ребенка, и горечь и обида постепенно покидали ее.
– Шшш, ангелочек, все будет хорошо, – приговаривал он. – С тобой все будет в порядке.
Неудивительно, что она боится мужчин, удивительно другое: девушка, которой пришлось так много пережить, все еще способна верить в добро и человеколюбие и все еще может радоваться таким простым вещам, как лунный свет или летний ветерок.
Николас закрыл глаза. Она все еще слишком наивна. Ей лишь кажется, что она знает жизнь. На самом деле она ее не знает. Доверчивость и вера в добро делают ее уязвимой для жестокости, на которую способны люди, а противоестественный страх лишает ее одной из немногих подлинных радостей, оставшихся у человека.
