Текст книги "Эмма"

Автор книги: Шарлотта Бронте

Соавторы: Констанс Сейвери
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

Она откинула голову – вызывающе, непокорно.

– Чего вы от меня хотите?

– Откровенного признания тотчас же по возвращении в Тауэре. Только оно спасет тебя от позора. Пойдем.

– Не сомневайся, я пойду. Не думаешь же ты, что я проведу на церковном дворе всю ночь?

За весь обратный путь не было сказано ни единого слова. У бокового входа Эмма совершенно спокойно произнесла:

– Закрой засовы на парадных дверях. Выходя, я оставила их незапертыми.

Августин забормотал что-то в ответ, из чего следовало, что он намеревается разбудить жену и привести в библиотеку.

– Могу ли узнать, с какой целью? Пока нет никакой надобности вовлекать Софию.

– Присутствие женщины послужит тебе поддержкой, – объяснил ей Августин.

В легком смехе Эммы прозвучала металлическая нотка.

– Поддержка Софии? Сухая соломинка была бы лучшей опорой.

Не удостоив ее ответом, Августин отправился за женой. Лоуренс и Гай между тем молча зажигали лампы и подкладывали дрова в почти угасший камин; мистер Эллин делал пометки в записной книжке. Момент для знакомства был неподходящий, и мистера Эллина не удивило, что в течение двадцати минут никто и не подумал его представить.

Наконец появились мистер и миссис Августин; вид у последней был испуганный и растерянный, легкий беспорядок в одежде свидетельствовал о поспешном одевании. Эмма бросилась в кресло. Оказавшись лицом к судьям, обступившим ее полукругом, она высокомерно бросила:

– Ну?

Августин объявил:

– Ты должна рассказать нам все, от начала до конца. И, как я уже сказал, если ты будешь откровенна, мы сделаем все, что в наших силах, чтобы оградить тебя.

Она презрительно мотнула головой в сторону мистера Эллина, сопроводив движение кратким «Кто это?»

– Мистер Эллин – доверенный представитель миссис Чалфонт. Они вместе опекают девочку, до сих пор известную под именем Мартины Дирсли. И миссис Чалфонт, и мистер Эллин озабочены тем, чтобы доброе имя нашей семьи не пострадало, и чтобы, если это в пределах человеческих возможностей, ты избежала последствий своего…

Здесь Августин остановился в замешательстве. Было очевидно, что он не хочет употребить ни слово «преступление», ни слово «грех», но никак не может найти им подходящую замену. Пока он размышлял, мистер Эллин понял, что до сих пор мисс Чалфонт очевидно не знала об освобождении Мартины из сиротского приюта в Бельгии. Теперь ей стало ясно, что, благополучно возвратившись к своим опекунам, девочка сообщила сведения, которые помогли открытию, совершившемуся сегодня ночью. В этой ситуации мисс Чалфонт, без сомнения, осознавала, что единственный для нее способ избежать позора – это откровенное признание.

Эмма потерпела поражение и ясно видела это. Августин оправился от замешательства, хотя подходящего слова так и не подобрал. Он продолжил:

– Именно это мы и предлагаем. После откровенного и подробного рассказа о своем участии в этом мерзком деле, ты напишешь и скрепишь своей подписью два экземпляра краткого признания. Один я в присутствии своего адвоката помешу в запечатанном виде в фамильный архив, другой будет передан миссис Чалфонт с той же целью.

Пока ты будешь писать свое признание, мы посоветуемся относительно формулировки заявления в газеты.

Эмма молча кивнула в знак согласия. Без дальнейших уговоров она тут же начала свою исповедь, голос ее звучал ровно, без всяких эмоций.

– Лучше, если я сразу расскажу мистеру Эллину о том, что вы, Августин и Лоуренс, возможно, помните, хотя Гай, наверное, никогда не слышал об этом: а именно, что Гарриет Дирсли, с которой я дружила с детских лет, очень рано вышла замуж, а после того как узнала от медицинских светил, что не может иметь детей, она словно рассудка лишилась. Ее даже пришлось поместить в частную лечебницу. Вскоре после ее выздоровления «Роща» так сильно пострадала от пожара, что временно там нельзя было жить. Мистер Дирсли, который – по обыкновению – находился в стесненных денежных обстоятельствах, отбыл во Францию поправлять свои дела в игорных домах Парижа, куда к нему должна была приехать жена, как только она будет в силах перенести это путешествие. По моему предложению мы наняли на несколько недель небольшой меблированный дом в Груби. Я была рада возможности побыть рядом с отцом, чему миссис Чалфонт, по счастью, не могла чинить препятствий, – она ждала ребенка.

Она едва не умерла родами, поэтому младенцем, который, как было объявлено, родился мертвым, было некому заняться. Отец поручил мне устройство похорон. Он беспричинно, как я считаю, разгневался, когда я заметила, что, не будучи крещен, младенец должен быть похоронен на неосвященной земле, в углу церковного двора. Мы горячо заспорили, как вдруг его позвали по делам. Я осталась одна, раздосадованная и оскорбленная. Сиделка, а не старая няня Энни, принесла младенца и отобранную для похорон одежду. Я заметила у младенца признаки жизни, но не стала звать слуг. Взяв с полки первую попавшуюся под руку книгу, я надежно обернула ее какими-то рубашечками, положила в гроб и захлопнула крышку. Скрыв младенца и часть оставшейся одежды под плащом, я, никем не замеченная, приехала к Гарриет Дирсли и сунула ей ребенка, воскликнув: «Это тебе!» Она приняла этот дар без колебаний, с необычайной радостью.

На этом месте Эмма прервала рассказ, словно ожидая, что ей придется оправдываться. Считать себя полностью невиновной она не могла, но у нее была возможность сослаться на внезапное безумие, помешавшее ей понять чудовищность своего поступка, либо на то, что она и миссис Дирсли были слишком молоды, чтобы полностью сознавать собственную жестокость, либо на то, что она было доведена до отчаяния резкими словами отца и воспоминаниями об участии мачехи в разрыве двух ее помолвок. Но поскольку никто не расспрашивал ее о мотивах, каковы бы они ни были, она продолжила свое повествование, которое мистеру Эллину показалось предельно сухим и официальным. Он мог только прийти к выводу, что это было заявление, подготовленное как раз на такой случай. Сколько раз, думал мистер Эллин, она мысленно повторяла его в бессонные ночные часы. У нее была возможность подготовиться: прошло почти одиннадцать лет с того часа, как она вихрем ворвалась в нанятый домик, держа на руках похищенное сокровище. У него не было и тени сомнения, что тогда она была так же безумна, как и однажды уже лишившаяся рассудка Гарриет. Ему понравилось, что Эмма не пыталась переложить вину на подругу, которая из них двоих была не менее, а, возможно, более виновна. Эмма приводила только факты, факты, факты.

– Горничная Гарриет, пожилая и опытная женщина, умела ухаживать за детьми. Через час и мы сами, и наш багаж уже находились в просторном фаэтоне, который привез нас из Парборо; мы уехали как можно быстрее в отдаленный город, где никто не знал ни меня, ни Гарриет. Перед отъездом я расплатилась с владельцем дома и объяснила, что миссис Дирсли необходимо срочно отбыть к мужу в Париж.

Августин, который до до сих пор слушал исповедь Эммы молча, прервал ее:

– У вас должны были быть еще служанки. Как вы поступили с ними?

– Нам прислуживали две девушки, нанятые владельцем дома. Они приходили каждый день, но когда я принесла домой младенца, никого из них не было. Я пошла к ним домой, расплатилась и попросила одну из них передать моему отцу наспех написанную записку, в которой говорилось, что я, придя в отчаяние от его жестокости, решила вернуться в Парборо-Холл, и сделаю это, как только удостоверюсь, что Гарриет благополучно отправилась в путешествие к мужу.

Приехав вместе с Гарриет в город, где нас никто не знал, и устроившись в гостинице, я пробыла с ней весь следующий день, затем вернулась в Парборо-Холл. Хозяйка, простодушная и нелюбопытная, не задавала щекотливых вопросов. Она легко поверила в рассказанную горничной историю, согласно которой миссис Дирсли, ехавшая навестить больную подругу, вынуждена была остановиться в убогом пристанище из-за неожиданных родов. Лачуга оказалась настолько грязной и отвратительной, что, несмотря на риск, они предпочли покинуть ее как можно скорее.

Миссис Августин издала сдавленный крик ужаса. Эмма не обратила на это ни малейшего внимания.

– Хозяйка гостиницы оказалась полезна в одном отношении: она порекомендовала нам подходящую няню – достойную молодую вдову, только что потерявшую ребенка.

– В другом отношении ее помощь оказалась не слишком по душе миссис Дирсли, – заметил мистер Эллин. – Мартину пришлось окрестить в церкви рядом с гостиницей.

Если Эмма и была удивлена тем, что мистеру Эллину известна эта подробность биографии Мартины, то она не показала этого.

– Да, Гарриет боялась, что могут возникнуть подозрения, если она не согласится на настоятельное предложение хозяйки. Она пробыла в гостинице две недели, а затем медленно двинулась в Париж в сопровождении няни, которая была рада покинуть город, связанный для нее с одними только печальными воспоминаниями.

Наша с отцом размолвка вскоре забылась, и ни он, ни кто другой не счел странным то, что Гарриет отправилась к мужу, а не осталась в Груби. Это выглядело совершенно естественно.

Появление миссис Дирсли в Париже вызвало у ее мужа гнев и страх. Представив себе, каковы будут последствия, если о краже ребенка станет известно, он пришел в смятение. У него уже была возможность убедиться в том, что отец мой отличается жестким, неумолимым нравом.

При этих словах Лоуренс беспокойно заерзал на стуле. Мистеру Эллину вспомнилась история миссис Тидмарш о юноше, которого негодующий отец спас из тенет мошенника-игрока. Эмма между тем продолжала.

– Ни только что миновавший приступ безумия, ни невозможность иметь детей не могли служить оправданием этого поступка. Снисхождения ждать не приходилось. Поэтому мистер Дирсли молчаливо согласился с тем, что сделала Гарриет, став тем самым в глазах закона ее соучастником. Я думаю, он так и не простил ей этого. Меня же он возненавидел с того самого дня, но благоразумно удержался от того, чтобы отказать мне от дома. Ведь если бы все раскрылось, не одной Гарриет пришлось бы отвечать.

Няня не вернулась в Англию вместе с семейством Дирсли. Когда они перестали нуждаться в ее услугах, она получила место в английской семье, живущей во Франции. Спустя какое-то время она вышла замуж за человека, состоявшего на службе в британском посольстве и вряд ли когда-нибудь покинет эту страну.

Спустя год семья Дирсли вернулась в «Рощу». Ходили сплетни, что ребенок, должно быть, приемный; но подобных разговоров при таких обстоятельствах можно было ожидать, к тому же их легко было не замечать.

Тут мистер Эллин задал вопрос, на который нужно было либо ответить сразу, либо оставить его без ответа.

– Миссис Чалфонт захочет знать, была ли девочка счастлива. У нас есть основания сомневаться в этом.

Эмма откинулась на спинку кресла.

– Это не имеет никакого отношения к моим признаниям.

– Имеет, и самое непосредственное, – настаивал мистер Эллин.

– Отвечай, Эмма, – приказал Августин. Эмма уступила.

– Разве дети бывают счастливы, за исключением редких моментов? Впрочем, мне кажется, она была вполне счастлива, пока была с няней Этель Терьер, которую взяли для нее после возвращения семьи в Англию.

– А когда няню рассчитали?

– Я думаю, вы могли бы задать эти вопросы Мартине. В свои одиннадцать лет она в состоянии ответить на них.

Мистер Эллин перестал спрашивать. Нежелание Эммы отвечать само по себе служило достаточным ответом.

– К несчастью, по мере того, как Мартина росла, стало проявляться фамильное сходство. Более всего она напоминала Гая, хотя он был здесь совершенно ни при чем. Ходили разные слухи, мне это известно. Затем, когда Мартине исполнилось пять лет, умер мой отец. Мистер Дирсли, избавившись от гнетущего ужаса перед расследованием, скандалом, наказанием, немедленно стал настаивать на том, чтобы мы во всем признались миссис Чалфонт. Он был уверен в ее мягкосердечии. Дело легко можно будет уладить, считал он, все скоро забудется.

Ни я, ни Гарриет и не думали слушать его. Хотя, если бы можно было возвратить девочку в полной тайне, Гарриет, наверное, согласилась бы. Она уже устала от своей игрушки и готова была расстаться с ней. Но Гарриет знала, что слухи и сплетни будут преследовать ее до конца дней. Она не смогла бы этого вынести. Я тоже. Мы утихомирили мистера Дирсли. Он оставил это… но до поры до времени.

Фамильное сходство становилось все более заметным. Я знала, что обо мне говорят. Годами я не обращала на сплетни внимания, презирала их. За несколько месяцев до смерти Гарриет произошел случай, которого я не в силах объяснить. Однажды во время визита в «Рощу» я оказалась одна в библиотеке, куда зашла для того, чтобы найти лист бумаги и записать один адрес, о котором меня просила Гарриет. Когда я попыталась выдвинуть ящик стола, где, как я знала, лежит бумага, то обнаружила, что он застрял, и его с трудом удалось открыть. Его заклинило, – думаю, совершенно случайно, – несколькими листками исписанной бумаги, завалившимися сзади. Заглянув в них из пустого любопытства, я увидела письмо мисс Крейшоу, которая в старости очень привязалась к мистеру и миссис Дирсли. Вместе с письмом лежали листы, сплошь покрытые росчерками, имитирующими подпись мисс Крейшоу.

Это было подтверждением того, что почти открыто утверждали родственники мисс Крейшоу: мистер Дирсли только что получил в наследство состояние мисс Крейшоу, подделав завещание. Как уже было сказано, я не в силах объяснить, почему я свернула эти листки и спрятала к себе в сумочку. Вероятно, я не столько собиралась причинить вред мистеру Дирсли, сколько хотела запастись оружием, на случай, если он когда-нибудь окажется моим противником.

Дела Дирсли шли все хуже. С одной стороны, кредиторы, во весь голос требующие возвращения денег; с другой – целая армия племянников и племянниц мисс Крейшоу, пытающихся – он прекрасно знал об этом – Подкрепить обвинение в подлоге доказательствами. Верхом всего стала необходимость скрываться, чтобы избежать ареста за долги.

Адвокат мистера Дирсли считал, что лучший выход для него – уехать вместе с женой и ребенком в Америку, где в полной сохранности их дожидались деньги мисс Крейшоу, оставив при этом «Рощу» кредиторам. Мистеру Дирсли очень не хотелось идти на то, что он именовал «изгнанием» и «высылкой». Он не верил, что Крейшоу выиграют дело, и был убежден, что сможет уговорить кредиторов подождать, пока не вернет пропавшее состояние за игорными столами, где – если не говорить о невезении последнего времени – он бывал неизменно удачлив. Как только кредиторы будут удовлетворены, он переведет деньги мисс Крейшоу в Англию и заживет, как раньше, на широкую ногу.

Он всегда был полон надежд. Я не верила – и твердо знаю, что адвокаты не верили тоже! – ни в то, что он в состоянии выиграть дело у Крейшоу, ни в то, что он сумеет уговорить своих кредиторов. Больше того, я была в отчаянии. Я хорошо сознавала, какой вред уже принесли мне сплетни, и ужасалась, предчувствуя, как они могут повредить мне в дальнейшем. Хотя в них не содержалось ни одного правдивого слова, они были не менее опасны, чем правда. Или так мне тогда казалось.

Я решила, что злобные слухи затихнут, если только мне удастся выпроводить Дирсли из Англии. Оказавшись в Америке, они смогут зажить роскошной жизнью и, скорее всего, там останутся. Мартина, надеялась я, выйдет замуж за американца и потеряется из виду. Короче говоря, может возникнуть множество обстоятельств, которые помешают им вернуться. И тогда я решила пустить в ход свое оружие. Уговорившись встретиться, без ведома Гарриет, с мистером Дирсли, я сообщила ему об убийственном для него доказательстве, попавшем в мои руки, которое пригрозила передать в руки Крейшоу, если он вместе с женой и Мартиной не уедет в Америку.

Мистер Дирсли был ошеломлен, потрясен. Разумеется, он горячо отстаивал свою невиновность. Эти листки! – это не больше чем невинная шутка, развлечение для его старой, едва ли не выжившей из ума, приятельницы, которую он думал позабавить, демонстрируя ей, как ловко научился воспроизводить ее почерк. Неужели, спрашивал он, я так глуп, чтобы оставить лежать просто так доказательство преступления? Конечно же, это была только забава. Рассказывал ли он об этом развлечении Гарриет? Зачем? Она сама попросила его занять чем-нибудь мисс Крейшоу на полчаса, пока примеряла манто.

Возможно, он говорил правду – как знать? Тимон Дирсли в самом деле был так беспечен и легкомыслен, что дело могло обстоять именно так. Я поставила одно условие – Гарриет не должна ничего знать о моей угрозе. Нужно было только сказать ей, что он все же принял совет адвоката и собирается эмигрировать в Америку.

Не осмеливаясь противиться мне, он неохотно согласился. Мы договорились, что он будет продолжать скрываться и появится лишь накануне их тайного отъезда. Два особо назойливых кредитора подозревали о намерениях мистера Дирсли и могли бы выдать его остальным кредиторам, если он не расплатится. В результате у него осталось наличных денег в обрез: на проезд в Америку и на необходимые расходы по хозяйству. Взяв с собой часть, чтобы было на что жить, скрываясь эти две недели, он доверил остальные Гарриет до того момента, как тайком вернется в дом накануне отъезда.

Когда он вернулся, чтобы вместе с Гарриет и Мартиной отправиться на корабль, то обнаружил – как, кажется, уже известно всему миру! – что 1 арриет потратила все до последнего фартинга на наряды для себя и Мартины, чтобы во всем великолепии появиться в Нью-Йорке. Ей приходилось платить наличными, потому что никто не давал ей в кредит.

Произошла, сколько я понимаю, бурная сцена, окончившаяся роковым образом. Поскольку я при этом не присутствовала, то не знаю тягостных подробностей; но боюсь, что мистер Дирсли нарушил свое обещание и рассказал Гарриет о том, как я угрожала ему в связи с завещанием мисс Крейшоу. Упреки, даже громкие ссоры из-за ее безрассудных трат случались часто и до этого, но она всегда только смеялась и продолжала поступать по-своему. Однако если она узнала, что я…

Молчание, красноречивое молчание было единственным ответом на прерванную Эммой исповедь. Эмма вопросительно переводила взгляд с одного своего слушателя на другого, словно пыталась удостовериться, знают ли они что-нибудь или не знают о последних минутах жизни ее подруги. В какое-то ужасное мгновение она поняла, что причиной смерти Гарриет и в самом деле послужило нечто более страшное, чем негодование мужа. Никаких внешних проявлений чувств не последовало, побледнеть еще больше Эмма не могла. Голос ее звучал ровно.

– Как можно было ожидать, мистер Дирсли сделал все, чтобы скрыть от всех обстоятельства смерти жены. Только после его отъезда в Америку и мне, и остальным стало известно, что она скончалась от сердечного приступа. Злые языки тут же сочинили историю о бурной ссоре, случившейся между мужем и женой. Но до этой минуты я не знала, что он нарушил данное мне слово.

Я не раз пыталась удержать Гарриет от опрометчивых трат в такой решающий момент, но даже я не сознавала в полной мере, насколько она безрассудна. Услышав от друзей, что мистер Дирсли не знает, к кому обратиться за деньгами, я ссудила его суммой, достаточной для покрытия неотложных расходов. До похорон кредиторы не досаждали ему. Сразу же после похорон мистер Дирсли и Мартина тайком направились в Танпул. Разумеется, он опоздал на корабль, на котором собирался плыть; но ему было известно, что через несколько дней в Танпул зайдет французский корабль.

Я боялась, что он снова начнет уговаривать меня вернуть Мартину матери, и была готова воспротивиться, прибегнув к той же угрозе, что и раньше. Но, казалось, мистер Дирсли был нисколько не против общества Мартины, он даже советовался со мной, какой из сундучков Мартины погрузить в трюм, а какой взять с собой в каюту. Я не была убеждена в том, что он ведет честную игру, хотя и заверила его, что Мартина не будет ему в тягость. Ему только нужно отдать ее в пансион в Нью-Йорке или каком-нибудь другом городе и написать об этом мне. Я возьму на себя ответственность за ее содержание и образование до тех пор, пока она не сможет зарабатывать себе на жизнь. На это предложение он согласился с явной готовностью. У меня не было причин не верить ему, он казался искренне благодарным за оказанную мною денежную помощь, – но в то же время я сочла нужным в последний момент послать на «Пандору» Томаса с подарком для Мартины. Отчет Томаса удовлетворил меня.

Я примерно представляла, сколько пройдет времени, пока мистер Дирсли сообщит мне нужные сведения о пансионе, в который определит Мартину. Письма все не было, и я написала французской фирме, которой принадлежала «Пандора». Мне ответили, что корабль еще не прибыл в порт. Я написала еще и еще раз. Корабль не появился… все еще не появился… к сожалению, он очевидно пропал… он затонул в шторм… спаслись только двое, англичане по фамилии Рейнольдс. Я наконец успокоилась; мою тайну, как я полагала, удалось сохранить. Ничто не мешало мне думать так…

– Даже когда вы встретили – насколько мне известно – девочку, игравшую на морском берегу в Мурланде?

– Я помню этот случай. Да, я была совершенно удовлетворена, когда другая девочка сказала мне, что это ее сестра, Берта Малтреверс. Позже я вспомнила, что одна из сестер миссис Чалфонт замужем за мистером Малтреверсом. Это, как я думала, объясняет сходство.

Ничто меня не беспокоило, пока я случайно не взяла в руки газету, содержавшую статью мистера Уилкокса, – как я узнала из письма миссис Чалфонт, – брата директрисы той школы, куда определили Мартину. Теперь я поняла, что Тимон Дирсли обманул меня. Его благодарность была чистейшей воды притворством. Девять лет он таил злобу против Гарриет и меня – и вот последовала его месть!

Я сразу же начала думать, что можно предпринять. До сих пор Мартина хранила молчание – но сколько оно еще будет длиться? И есть ли способ обеспечить его хотя бы на год или на два? Нет нужды приводить другие причины, по которым я хотела и до сих пор хочу избежать всеобщего порицания. Они известны всем, кто сидит здесь и кто устроил это разбирательство.

Я строила разные планы, но все они были неудачны, пока наконец то, над чем я ломала голову, не разрешилось благодаря прибытию в Бельгию ящиков с древностями из экспедиции Лоуренса. Узнав об этом, я подумала, что теперь можно будет поместить Мартину в сиротский приют в Бельгии. Для этого мне требовалась помощь. Бывшая горничная Гарриет была подходящим человеком, поскольку ей не хотелось, чтобы об ее участии в похищении Мартины стало известно. По слабости здоровья она давно оставила службу и жила с сестрой в Лондоне. Я не предлагала ей принять участие в новом похищении – какая польза нанимать того, кого Мартина легко могла опознать? Но я сочла, что, вероятно, она найдет кого-нибудь, чье содействие можно купить. И оказалась права. Она с готовностью назвала мне женщину, муж и сын которой были отправлены на поселение в Австралию. Эта так называемая миссис Смит рвалась к ним уехать.

– Ты всегда любила дурное общество, – проворчал себе под нос Лоуренс.

– Я сказала дедушке и бабушке, что я собираюсь в Бельгию за «древностями» Лоуренса. Они сильно противились моей поездке, тем более что я только что вернулась из Лондона, где якобы покупала новые платья, а такие траты они не одобряли. Не обращая внимания на упреки стариков, я поехала, но не прямо в Бельгию, а сначала в дом к старинной приятельнице моей бабушки, миссис Лукас, дом которой находится милях в пятнадцати от Клинтон-Сент-Джеймс. Раньше я бывала у нее вместе с бабушкой и теперь время от времени скрашивала себе эти печальные визиты к больной, прося разрешения у кучера дать мне возможность развлечься, правя маленькой закрытой коляской миссис Лукас на проселочных дорогах. Оставив миссис Смит дожидаться, я пришла на конюшню и объяснила кучеру, что, находясь по соседству, я бы очень хотела одолжить у него коляску на целый день. Миссис Лукас был предписан постельный режим, и кучер знал, что коляска не потребуется. Он не видел ничего дурного в том, чтобы дать на время коляску внучке хозяйской приятельницы, которая не раз брала ее раньше, чтобы покатать своих друзей и к тому же готова хорошо заплатить за эту услугу. Я подъехала к месту, где ждала миссис Смит и, переодевшись в платье Лоуренса, отправилась в Клинтон-Сент-Джеймс. Остальное было нетрудно. Я отвезла миссис Смит и Мартину на железнодорожную станцию неподалеку от дома миссис Лукас, оставила их дожидаться поезда и вернулась в конюшню, по дороге вновь переодевшись в свое платье. В Лондон я ехала тем же поездом, но отдельно от Мартины и миссис Смит. После этого случая я стала носить то женское, то мужское платье, какое мне казалось более подходящим. Если бы Мартина не разболелась во время морского переезда, у нее не было бы возможности – а теперь я знаю, что была, – опознать меня.

Оставив ее в монастыре, я попробовала забрать «древности», но мсье Ромэна не было дома, а его слуги отказались отдать собственность Лоуренса без позволения хозяина. Выяснив, что миссис Смит благополучно отбыла в Австралию, я вернулась домой. Вот все, что я должна была рассказать. Но мне хотелось бы узнать, как мистер Эллин обнаружил, что Мартину увезли в Бельгию. Он пробыл в Грейт-Парборо всего одну ночь и, насколько мне известно, не встречался ни с кем из тех, кто знал о моих перемещениях.

У мистера Эллина промелькнуло злое желание сказать ей, что первый ключ к разгадке он получил в зале ожидания в Наксворте, после того, как она сама, высокомерно не считаясь ни с кем, заставила его и его попутчиков провести там около часа. Но его сведения не имели бы никакой ценности без того, что рассказал Гай, – а он не собирался подводить Гая и не хотел рассказывать Эмме, как долго пробыл в Грейт-Парборо. Он промолчал. Августин, оставив вопрос Эммы без внимания, сказал ей:

– Это не имеет отношения к делу. Но прежде чем ты запишешь свое признание, я хочу продолжить расследование. Откуда ты взяла ключ от усыпальницы? Тот самый, что ты бросила в колодец вместе с гробом?

– Если бы я могла воспользоваться твоим ключом, я бы сделала это в первую же ночь своего пребывания здесь. Но он висел у тебя в кабинете, и я не могла унести его оттуда. Поэтому я сделала восковой слепок и поскакала к кузнецу в Шардли. Если бы этот болван не был так страшно медлителен, я бы провела вас всех. Но я получила ключ только сегодня к вечеру.

Мистеру Эллину вспомнилась всадница, исчезнувшая в тумане, и слова, час спустя сказанные Лоуренсом. Как он ни торопился, глаза портрета в библиотеке едва не выполнили своего обещания одолеть его!

Августин принял это объяснение без всяких замечаний. Поднявшись, он положил перед сестрой лист бумаги, ручку и поставил тяжелую чернильницу в виде грифона с высоко поднятой головой и изогнутыми когтями. Потом отрывисто произнес:

– Ты должна написать сейчас два экземпляра своего признания. Пиши как можно более кратко. Достаточно изложить только факты.

Эмма начала писать четким, размашистым почерком. Она писала не задумываясь, не исправляя, слова будто лились из-под ее пера. В стороне Августин с братьями составляли заявление в газету. Краткое и четкое, оно гласило, что Мартина Чалфонт, дочь мистера и миссис Эшли Чалфонт из Груби-Тауэрс, считавшаяся мертворожденной, в действительности была похищена одной знакомой этой семьи, бездетной дамой, страстно желавшей иметь детей. После смерти этой дамы истина была установлена на основании свидетельских показаний, в подлинности которых нельзя усомниться. Окончательным доказательством послужило то, что в детском гробике, открытом в присутствии четырех свидетелей, не было найдено ничего, кроме сохранившихся остатков одежды, в которые была завернута книга, таинственным образом пропавшая из Груби-Тауэрс тогда же, когда родился младенец.

Перо Эммы, скользившее по бумаге с невероятной скоростью, справилось со своей задачей быстрее. Она резко засмеялась, когда Августин показал ей, что написали братья.

– Зачем вы пытаетесь спасти меня? – спросила она. – Это бесполезно – ты же знаешь, что это бесполезно. Все прекрасно поймут, что Гарриет никогда не смогла бы сделать этого без чужой подсказки и помощи, – а кто мог толкнуть ее на это, кроме меня?

– Несомненно, это будет предметом пересудов, – ответил Августин, – но потом пересуды затихнут и забудутся. Они не дойдут до тех знакомых, кто сейчас находится в Европе. Если никто из них не услышит сплетен и не прочитает этого заявления, то посвящать ли их в эту историю, и насколько, останется делом твоей совести.

Мистеру Эллину было вполне понятно, что Августин осторожно намекнул на Эммину помолвку. Он считал, что помолвка непременно расстроится, если Орлингтон узнает об участии своей нареченной в похищении младенца.

– Предоставь мне самой договариваться с собственной совестью! – сказала Эмма. – В твоих советах на этот счет я не нуждаюсь.

– Тогда больше говорить не о чем, – заключил Августин. – Если, разумеется, ты не хочешь высказать сожаления о случившемся.

– Какой в этом толк? – презрительно спросила Эмма. Мистер Эллин совершенно не представлял, что бы могли ответить ей хранившие молчание братья. Самому же ему казалось, что слова, одни слова не значат ничего, если вспомнить о Тинином детстве, населенном призраками, о тяжелых испытаниях, которые ей пришлось пережить в «Фуксии», ее совсем недавних страданиях в сиротском приюте. А разве можно забыть мое долголетнее одиночество? А две могилы – на кладбище в Литтл-Парборо, а другая – далеко, на дне бушующего моря? Мистер Эллин взглянул на Эмму, она ответила ему твердым взглядом. Что крылось за этой глухой стеной – раскаяние, сожаление, чувство стыда, кипящий гнев, холодное безразличие или просто облегчение? Как знать/ Ему вспомнилась старинная русская поговорка: «Чужая душа – потемки» – да, потемки, непроницаемая тьма, бездонный мрак.

После того как все присутствующие подписали признание, один экземпляр его был вручен мистеру Эллину. Затем братья Чалфонт и мистер Эллин подписали заявление, предназначенное для газеты. Ледяным тоном Августин подвел итог.

– Это все, – сказал он, обращаясь к Эмме. – Ты можешь идти.

Эмма встала и, почтив своих судей великолепным реверансом, неторопливо и величественно вышла из комнаты. На всю жизнь мистер Эллин сохранил восхищение ее мужеством и умением держать себя в руках. Однако его внимание вскоре было привлечено визгами, странным образом мешавшимися со смехом. Миссис Августин Чалфонт впала в истерику.