Текст книги "Заклятие (сборник)"
Автор книги: Шарлотта Бронте
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)
Откинув волосы с благородного лба, леди Арундел почти исступленно вглядывалась в бушующий людской океан вокруг трибуны, мрачную громаду ратуши позади, в знамена, красные, словно кровь: отливающие багрянцем на солнце, темно-алые в тени; и в тех, кто гордо стоял на трибуне, исполненные такого воодушевления и торжества, словно сей час решалась судьба нации. Затем ее взор обратился дальше: к залитому солнцем городу, полноводной реке, высоким строениям на ее берегах, к лугам, чей простор оживлялся одиноким деревом или пасущейся коровой.
– Мария, – промолвила она, обернувшись к сестре, – в наших жилах течет кровь горцев, мы дочери монарха, но в этой славной земле мы подданные, супруги двух столь славных мужей, как твой Эдвард и мой Фредерик. Только посмотри на них! Так стоит ли горевать о дворце святой Марии, горе Элимбос, озере джиннов и нашем брате Фидене?
Мария широко улыбнулась, сжала руку леди Арундел, но ничего не ответила. Тем временем лукавый взор леди Джулии обратился к субъектам не столь возвышенным. Заметив в толпе мистера Чарлза Уорнера и мистера Джона Говарда, она поманила их веером из слоновой кости в тон нежной ручке. Алый плюмаж на прелестной головке горделиво качнулся, и леди Джулия, рисуясь, отвела перья от лица.
Джентльмены кинулись к ней сквозь толпу, расталкивая встречных. С обезоруживающей простотой, отчасти наигранной, отчасти искренней, она подала обоим по руке.
– Мой дорогой мистер Чарлз, мой дорогой мистер Джон, вот так приятная неожиданность! Я боялась, что в такое время вы понадобитесь мистеру Уорнеру в Ангрии. Ума не приложу, как бы я пережила ваше отсутствие?
Целую минуту достойные джентльмены пихали друг друга в бок – никто не хотел начинать первым. Наконец Чарлз решился:
– Премного обязаны, миледи. Умеете вы сказать приятное. Правда, Джон непривычен к такому обращению.
– Вот уж нет, Чарлз, – пробубнил Джон, – экий ты неловкий! Еще неизвестно, к кому из нас леди была добрее.
– К вам обоим, – подхватила леди Джулия, – ибо парочки, подобной вам двоим, свет не видывал! Но, джентльмены, почему вы не на трибуне? Разве вы не собираетесь выступать?
Достойные сквайры опустили глаза и зарделись.
– Видите ли, мадам, – промолвил Чарлз, – наш Джон не мастак речи говорить. Другое дело я, однако с тех пор, как со мной случилось несчастье, я избегаю публичности. Люди станут подшучивать надо мной, а мне это не по нраву.
– Несчастье, любезный сэр? Впервые слышу! Надеюсь, ничего фатального?
– Увы, миледи, взгляните. – И Чарлз продемонстрировал леди Джулии правую руку, лишившуюся мизинца.
Джулия, чуть не прыснув, поспешила утешить страдальца:
– О, мистер Чарлз, какая печальная история! Это увечье, возможно, и умаляет вашу совершенную мужественность, однако я по-прежнему теряюсь в догадках: как оно помешает вам открывать рот? Я настаиваю, чтобы вы и мистер Джон пролили на здешнее собрание лучи своей мудрости. Ступайте же, джентльмены, ради меня!
Джулия подалась вперед, улыбаясь так нежно и моляще, что Чарлз растаял.
– Джон, – сказал он, энергично поддев локтем под ребро достойного братца, – ты согласен, что невежливо отказывать ее милости? Да и наш патрон не запрещал ни мне, ни тебе открывать рот. Лишь высказал надежду, что нам хватит ума воздержаться от речей.
– А ведь верно, Чарлз! Идем же, докажем, что по части словесных излияний мы ему не уступим.
Поклонившись Джулии, джентльмены резво устремились к трибуне. Между тем собрание началось. Под оглушительные крики вперед выступил мистер Эдвард Перси. Некоторое время он стоял молча, дожидаясь, пока уляжется шум, – никогда раньше мне не доводилось видеть, чтобы глаза его сияли таким воодушевлением. Что до его речи, то Перси был верен себе: напорист, убедителен, точен, порой – особенно там, где оратор упоминал великого Нортенгерленда, – непочтителен и высокомерен. В общем и целом превосходный образчик ангрийского красноречия. Что не ускользнуло от слушателей, которые откликнулись бурной овацией. Каждый следующий оратор гнул ту же линию, награждаемый зрителями в меру своего умения дружными или жидкими аплодисментами. Ближе к вечеру, когда толпа впала в совершенное неистовство, Каслрей дал слово мистеру Чарлзу Уорнеру. Зардевшись, тот выступил вперед, подпираемый неразлучным кузеном Джоном. Из-за шума голос оратора был слышен лишь урывками, тем не менее позвольте предложить дословное изложение сего потока красноречия:
– Джентльмены (аплодисменты) за вашу несравненную доброту, однако (громкие аплодисменты) прискорбного происшествия (продолжительные аплодисменты), повлекшего утрату ценного органа (здесь достойного сквайра переполнили чувства, он запнулся, но, справившись с собой, продолжил) ангрийцы, если бы не настойчивые мольбы одной дамы (оглушительные аплодисменты) достойнейшей представительницей своего пола. Джон, скажи, разве она не хороша собой?
Джон, еле слышно, крутя шляпу, потупив глаза:
– Она, как бы это выразить… ну то есть весьма привлекательная особа (аплодисменты, не смолкавшие несколько минут).
Чарлз:
– Осмелюсь предложить вашему вниманию краткую (вопли, возгласы и одобрительные выкрики). Наш патрон – мой и Джона – против долгих речей (довольный гул) я сокращу (взрыв одобрения) нескольких слов (бурные продолжительные аплодисменты). Джентльмены, это счастливейший день в моей жизни, и я… я… я охвачен (выкрики «ура, не тяни, слушайте его» и прочее) мало времени. Уорнер велел нам вернуться к шести, верно, Джон?
– Сейчас половина шестого, Чарлз.
– Джентльмены, умоляю поддержать резолюцию высокого собрания и выражаю уверенность (бурные, несмолкающие аплодисменты) пожалуй, присяду.
Мистер Ч. Уорнер занял место на трибуне под хохот, вой, выкрики «браво» – в таком гаме уже ничьи слова не могли быть слышны. Благородный председатель предложил девять раз прокричать девятикратное «ура» в честь Заморны и Ангрии, что и было проделано, после чего объявил собрание закрытым. Немедленно вступили оркестры, обрушив на слушателей ураган созвучий. Горны трубили, барабаны гремели, трубы ликовали, толпа бурлила. Тяжелые складки знамен колыхались, повинуясь шагу знаменосцев и легкому бризу.
В это мгновение кто-то высокий и сильный решительно протиснулся сквозь толпу, в один прыжок взлетел на забор, отделявший трибуны от площади, бесцеремонно оседлал его и, раскинув руки, звучным, как трубный глас, голосом, почти заглушившим шум толпы, провозгласил:
– Ангрийцы, прежде чем отправиться по домам, соединим наши сердца в великом гимне «В трубы трубите громко над Африки волной»!
Заиграла музыка.
Как ни удивительно, но толпа слепо повиновалась ему! Властный тон, глубокий тембр голоса, равно как и сам призыв, не оставили ангрийцев равнодушными, и грянула возвышенная песнь, и столь раскатисты были ее каденции, столь ликующи распевы, что казалось, будто небесным громам отвечают земные ветра и моря. Рокочущие звуки стихли, отразившись от стремительных речных вод и докатившись до Сиденхемских болот. Наступила тишина.
– Воистину спето от души, – промолвил незнакомец. – Благодарю вас, друзья, что вняли моей просьбе.
Спрыгнув с ограждения, он медленно пошел вдоль подмостков в сторону дам, которые не сводили с него взоров, с любопытством провожая глазами мужественную фигуру. Незнакомец отвечал им беззаботной и снисходительной гримасой, а когда его взгляд обратился к расходящейся толпе, тонкие черты озарила горделивая улыбка. Он остановился как раз напротив меня, и я имел возможность без спешки его разглядеть.
Незнакомец пребывал в самом расцвете молодости. Его совершенный, словно изваянный скульптором, торс, горделиво возвышавшийся над толпой, нес отпечаток чего-то невыразимого: благородства, порывистости, несгибаемости – того, что трудно описать одним словом. Под пышными волосами цвета воронова крыла скрывался гладкий лоб оттенка слоновой кости, неожиданно светлого для обладателя таких смоляных итальянских кудрей. Длинные темно-коричневые ресницы и яркие карие глаза оттенялись широкими черными бровями. Завитки на висках плавно переходили в пышные черные бакенбарды и усы, совершенно скрывающие подбородок и бледные щеки. Мне показалось, что столь буйная растительность плохо вяжется с его очевидной молодостью. Кораллово-алым губам и белоснежным зубам позавидовала бы любая красавица, а надменный изгиб греческой верхней губы был слишком хорошо мне знаком.
С первого взгляда я решил, что передо мной человек военный. В пользу сего предположения свидетельствовала бравая выправка, сдержанная воинственная отстраненность и размеренная величавая поступь. Даже его наряд, почти неразличимый под кружевом, эполетами и галуном, явственно напоминал военный мундир – синий сюртук, черный шарф, белый жилет и панталоны, головной убор военного образца с мехом, надвинутый на лоб, до блеска начищенные сапоги щегольского кроя, подчеркивающие изящество черкесских ступней.
– Как он красив, – заметила Мария Перси, разглядывая незнакомца. – Поистине этот человек принадлежит к тем редким людям, на ком хочется задержать взгляд. Кто-нибудь его знает? О чем шепчутся моя невестка Сесилия и леди Ричтон?
– Мария произнесла мое имя? – спросила Сесилия Перси с мягким лукавством, наклонившись вперед.
– Да, девочка моя, знакомы ли вы с этим черноволосым Титаном?
– Нет, – сухо отвечала Сесилия. – А вы, Матильда? (к леди Ричтон).
– Нет.
– Клянусь, я узнаю его имя, – не унималась Мария.
– Не стоит, – холодно возразила Эдит. – Сомневаюсь, что он нашего круга.
– А я все равно спрошу, но так, чтобы он не возгордился.
– Вы не успокоитесь, пока не добьетесь своего, Мария, – заметила леди Сидни.
С достоинством, которое так пристало ее красоте и высокому положению, Мария перегнулась через перила и надменно промолвила:
– Приблизьтесь, сэр.
Незнакомец не тронулся с места, лишь слегка повернул голову.
– Что угодно, красавица? – с поразительной непочтительностью ответствовал он одной из знатнейших и прекраснейших дам Африки. Моя кузина Джулия взвилась бы от ярости, Марию отпор лишь раззадорил.
– Что мне угодно, сэр? Всего лишь узнать ваше имя, чтобы передать вас в руки властей за незаконное вторжение.
– Выходит, я должен сообщить вам свое имя против воли? Полегче, красавица.
– Я велю арестовать вас на месте, если не подчинитесь! Здесь мои слуги! – вспылила разгневанная принцесса.
– Неужто посмеешь? – спросил незнакомец внезапно севшим голосом.
Мария вздрогнула, алый румянец залил шею, лоб и щеки, и она опустилась в кресло, кроткая, словно овечка.
Незнакомец, смеясь, приблизился.
– Право, мадам, я вовсе не намерен ссориться с вами, ведь я так мало вас знаю! Мое имя майор Альберт Говард из Уост-Уотер-Фореста на западе, ныне из Монли-Крега в Арундел, и я понятия не имел, что закон запрещает перелезать через этот забор. Посему примите мои извинения.
– Принимаю, – изящно склонив головку, любезно улыбнулась Мария.
Майор Альберт улыбнулся в ответ, но гордой головы так и не склонил и в молчании удалился.
– Какую дурочку я сваляла… – пробормотала Мария, когда он скрылся из виду.
Хорошенькое личико Сесилии склонилось над ее плечом.
– Держу пари, это был он, сестрица, – лукаво заметила она.
– Или его дух, – отвечала принцесса.
– С такими-то черными кудрями, как у тебя, Мария?
– А пусть бы и с золотистыми, как у тебя, Сесил.
– Чем меньше будет об этом сказано, тем лучше, – завершила леди Арундел.
– Понятия не имею, о чем вы там шепчетесь, – сказала леди Джулия. – Этот мужчина очень красив и, вне всяких сомнений, джентльмен. Он похож на моего кузена Заморну больше, чем кто-либо другой. Но с чего вы решили, будто он и есть Заморна, – неужели все дело в крашеных волосах, фальшивых бакенбардах, странном наряде и измененном голосе? Ах, почему я с ним не заговорила? Так вот почему вы покраснели, Мария! «Неужто посмеешь?» – так мог сказать только Заморна, но, с другой стороны, майор Говард! Уост-Уотер-Форест! Монли-Крег! Нет-нет, едва ли, да и бакенбарды не похожи на фальшивые, не правда ли, Харриет?
– При таком-то цвете лица? – усомнилась леди Каслрей.
Тем временем джентльмены присоединились к дамам. Сияющий Каслрей примчался первым.
– И вы здесь, леди Сидни, какая приятная неожиданность! Что скажете о нашем собрании? Все прошло как по маслу! Какое единодушие, какая демонстрация народного единомыслия! Его величеству грех жаловаться. Я был хорошим спикером? Оправдал ваши надежды?
– Нашему кружку вы доставили самое большое удовлетворение.
– Вашему кружку? О большем я и не мечтал! Ха-ха-ха, превосходно! Сурена, мой носовой платок!
Сурена вытащил квадрат алого шелка размером с парус фрегата. Его светлость несколько минут встряхивал и вертел его, распространяя ароматы одеколона и пудры (розовая вода и прочая, и прочая), затем высморкал аристократический нос, сплюнул аристократическую слюну на двадцать с лишним ярдов и продолжил:
– А что до речей, так некоторые оказались весьма недурны – Эдвард Перси не оплошал, как и ваш покорный слуга. Морли был на высоте, если бы не всегдашние дьявольски нудные разглагольствования о развитом уме, бесполезных знаниях и занятной чепухе.
– Полноте, милорд Каслрей, полноте! – воскликнул Морли, стоявший рядом. – Я призываю вашу светлость одуматься! Вы злонамеренно упоминаете сии понятия в презрительном ключе. (Обращаясь к леди Джулии.) Если вы уделите мне полчаса своего драгоценного времени, мадам, обещаю что сумею со всем усердием потрафить вашему интеллекту, доказав, что развитой ум, бесполезные знания и занятная чепуха суть три приправы, придающие обществу блеск. Вашей светлости известно, что существует тринадцать способов определения различий – пять истинных и восемь воображаемых. К этим тринадцати – для ровного счета – я добавлю четырнадцатый и позволю себе разбить свое доказательство на несколько частей. Во-первых…
– Помилуйте! – перебила Джулия. – Ради Бога, мистер Морли, пощадите нас! Как-нибудь в другой раз, когда мы будем наедине, а сейчас…
– А сейчас, ваша светлость, выслушайте меня, – раздался хриплый голос Чарлза Уорнера: они с неразлучным Джоном притопали к подмосткам, словно разгоряченные вином гиганты, и схватили несопротивляющуюся Джулию за обе руки.
– Моя несравненная госпожа, – почти прорыдал Чарлз, – вы золотое кольцо в носу у свиньи[57]57
Прит., 11:22: «Что золотое кольцо в носу у свиньи, то женщина красивая и – безрассудная».
[Закрыть], если позволительно так сказать о даме! Если бы не вы, я бы не знал, что смогу, а того, что произошло сегодня, никогда бы не случилось!
– Чарлз был на высоте! – подхватил Джон. – Ей-богу, когда он сказал, что это счастливейший день в его жизни, я прослезился! Это я-то! А когда я открыл рот, мне показалось, что ручка вашей светлости махнула платочком нам обоим.
– Ну разумеется! – воскликнула Джулия. В глазах моей кузины сверкали веселые искорки – наконец-то она попала в свою стихию. – Я размахивала бы всеми флагами на площади, будь это в моей власти. Мне не доводилось слышать ничего подобного. Просто сердце замирало! Перед вашим красноречием, джентльмены, никто не устоит – своими искусными речами вы любого уговорите повеситься, утопиться или застрелиться. Поистине опасное умение!
– Нет-нет, ни в коем случае, вашей светлости нечего опасаться. А в знак признательности я хотел бы преподнести вам моего пойнтера Шустрого, лучшего в Уорнерских холмах.
– Чарлз, твоя щедрость послужит славе семейства, к тому же это так по-джентльменски! Со своей стороны я добавлю пятерых хорьков. Прошлой весной Шило и Жало разорили кроличий садок Ричарда Агара. Он так и не простил им гибели своего жалкого выводка.
– Не только им, но и Джону, а наш Генри взял сторону Ричарда, стыд и срам!
– Что верно, то верно, Чарлз. А наш Ромилли поставил на них пять золотых адрианов.
– И Джордж обыграл его.
– А выигрыш потратил на дюжину бутылок мадеры, из которых твой Уильям вылакал четыре.
– Зато твой Джеймс осилил всего пару.
– Причем половину сблевал обратно.
Не ведаю, как долго достойные сквайры обменивались бы учеными замечаниями, если бы их не прервал звучный голос Эдварда Перси:
– Ни слова больше! Милорды, дамы и господа, я приглашаю всех провести вечер в Эдвардстон-Холле. Солнце село, часы пробили шесть, кареты ждут, не мешкайте!
Немедленно вся сцена пришла в движение. Дамы поднялись с кресел и предстали пред нами во всей красе: качались плюмажи и кудри, сияли глаза и бриллианты. Никогда прежде мне не доводилось созерцать подобного великолепия. Их мужья, поклонники и братья предлагали спутницам руку, чтобы сопроводить их к экипажам. Джулия, смеясь, шла к карете, опираясь на Торнтона и Чарлза. Джон, которому доверили нести ее платочек и веер, замыкал процессию. Неожиданно чело Джулии омрачилось, но тут же разгладилось. Что было тому причиной? Думы о Сидни?
– Сесилия, – обратилась Мария Перси к невестке, которую любила за незлобивый нрав, такой несхожий с ее собственным гордым и надменным норовом, – едем с нами, умоляю.
Молодой светловолосый господин выступил вперед и завладел локтем моей кузины.
– Сесилия с радостью последовала бы за вами, но она не может быть гостьей в доме моего брата, – промолвил он и удалился под руку с женой.
Длинная процессия растянулась по Стюартвиллской дороге в меркнущем свете дня, и лишь спустя полчаса последний зевака оставил свой пост на обочине, а дальний стук колес замер вдали.
Мой путь лежал в противоположном направлении, и вскоре я оказался в двух милях от Заморны, у ворот мирной усадьбы, окруженной высокими вязами и гладкими лужайками (не парком). Ракитник и розовые кусты склонялись над росистыми травами, и все вокруг дышало тишиной и покоем. Луна всходила на безоблачном небосводе, звезды ласково взирали на землю с небес, а ветерок шептался с листвой. Огни города мерцали вдали, а его приглушенный ропот, оживляемый звоном колоколов, отсюда казался шумом горного ручья.
Передо мной была усадьба «Под вязами», некогда бывшая местом романтического заточения Лили Харт. В те времена Заморна слыла глухой деревушкой, а ее окрестности были столь же пустынны, как ныне оживленны. Капитан Уильям Перси приобрел поместье у Фидены сразу после женитьбы и с тех пор жил тут.
Вскоре мои думы прервал шорох шагов. Компания из четырех-пяти человек медленно пересекала просторный выгон, тянувшийся от ворот. Миновав заросший боярышником лаз, они остановились рядом со мной. Я с удивлением разглядел впереди статную фигуру майора Говарда. Две дамы, в классических чертах, светлых волосах, белоснежной коже и надменном взгляде синих глаз, в которых я сразу узнал Джорджиану и Элизу Сеймур, опирались на руки майора и казались так поглощены кавалером, что в своем царственном высокомерии не замечали никого вокруг.
Они называли его Августом – отнюдь не Альбертом и не Говардом. Капитан и леди Перси замыкали шествие. Поравнявшись со мной, Сесилия, добрая душа, взяла меня за руку и увлекла за собой.
– Чарли, – сказала она, – не желаете провести вечер в моем доме? У нас небольшое, но избранное общество. Джорджиана и Элиза приехали вчера и прогостят неделю. Помните, как дружески вы болтали с ними в детстве?
– Не помню, – отвечал я, – впрочем, едва ли болтал, скорее, они гладили меня по головке. Я гляжу, дамы глаз не сводят с этого Аполлона в обличье Марса, майора Говарда. Он женат?
– Вдовец, – отвечал Уильям Перси. – Отец пятерых-шестерых детей.
– Пятерых-шестерых! В его-то годы?
– Не все ли равно, сэр? Мой вам совет, держитесь от него подальше. Майор весьма вспыльчивого нрава.
Через стеклянную дверь мы вошли в гостиную, залитую мерцающим светом жарко натопленного камина. Майор Альберт непринужденно разлегся на диване.
– Сюда, красавицы, – позвал он моих благородных кузин, – вон табуреты, диван я забираю себе.
В подтверждение своего бесцеремонного приглашения майор закинул длинные ноги на бархатную обивку, разметав по подушкам пышные кудри. Девицы Сеймур с грацией персидских царевен расположились у его ног, почти заслонив роскошный ковер пышными юбками. Юный Перси прислонился к спинке дивана.
– Сесилия, – обратился он к жене, – как бы завидовал мне этот мерзавец Эдвард, знай он, какое сокровище я здесь прячу. Согласитесь, ваше величество, моя вилла красивее Эдвардстона?
– Уединеннее, – отвечал майор, – а после треволнений дня чего еще желать? А теперь, Уильям, берите флейту. Сесилия, волшебница, вот арфа и ноты. Джорджиана, там, в нише, я заметил гитару. Элиза, рояль жаждет прикосновения ваших пальчиков. Посвятим вечер гармонии и покою. Я же намерен лежать и слушать.
Я был несказанно опечален, когда бронзовые часы пробили полночь. Не припомню, чтобы когда-нибудь посвящал вечер наслаждениям более изысканным и глубоким. Он вечно останется в памяти ярким солнечным бликом на сумрачной жизненной тропе.
Назавтра, в десять вечера, я, генерал Торнтон, лорд Каслрей, мистер Эдвард Перси и майор Альберт Говард прибыли в Адрианополь дилижансом – модным средством передвижения en passant[58]58
Кстати, между прочим (фр.).
[Закрыть], которое ангрийцы зачастую предпочитают собственным экипажам.
Мы вышли у «Плюмажа и Сабли». Расплатившись за проезд, майор Говард запахнул широкий алый рокелор и смешался с толпой в переулке. Осторожно ступая, я последовал за ним.
Майор избрал на диво кружной путь: узкие кривые улочки, тупики. Казалось, Адрианополь знаком ему в самых низменных подробностях. Я же, напротив, очутился в совершенно незнакомой местности, однако благодаря высившейся впереди, подобно Саулу, фигуре, а порой – когда ее окутывал мрак – мерному звуку шагов, с собачьим упорством держался сзади.
Из узкого мрачного переулка мы выбрались на широкое пространство, залитое светом луны, облюбовавшей величественную белоснежную громаду около двухсот ярдов в длину. В мозгу моем теснились картины одна возвышеннее другой, но, приглядевшись, я понял, что нечто, показавшееся мне поначалу грозным и непостижимым, словно убеленные пики Кавказских гор, представляет собой творение человеческих рук. Каменная громада раскинулась вширь и ввысь, но ее границы были искусно очерчены. Ряд бледных колонн, льдисто сверкающих в лунном свете, уходил вдаль в величественной перспективе. Мощный фундамент, пышные капители и длинный, взметнувшийся ввысь карниз являли собой подобие благородных греческих образцов. Все здесь дышало Ионией классических времен. Рука великого Палладио не коснулась этих стен. Венецианская грация уступила место основательному, суровому, имперскому стилю. Сравнение дворца Заморны с Уэллсли-Хаусом подтверждало, как изменился, как возвысился его хозяин. А ведь когда-то ему – Гомеру и Меценату в одном лице – был не чужд вкус и талант, любовь к учению и наукам: впрочем, не стану тратить время и пыл, описывая, во что он превратился ныне.
Широкий Калабар катил перед дворцом свои тихие воды. Я слышал, как набегающие волны нежным поцелуем приникают к мраморным стенам, выражая почтение тому, кто прославил берега, что доныне прозябали в дикости и невежестве.
Майор Говард пересек пустынную площадь, миновал парадный вход и, обогнув дворцовое крыло, остановился перед незаметной дверцей, которую охранял часовой.
– Стой! – воскликнул тот, заметив высокую тень.
– Восстань[59]59
Часть ангрийского девиза «Восстань, Ангрия!»
[Закрыть], – был краткий ответ.
Ружье стукнуло оземь, а часовой отпрянул в немом благоговении.
– Уильям Чедвик, если не ошибаюсь, – сказал Говард.
– Он самый, ваше величество.
– С тобой дежурит Джон Ингрем?
– Ваше величество всех знает.
– Только по именам. Всего доброго, Уильям, звездная сегодня выдалась ночка.
Майор коснулся звонка, ответившего слабой мелодичной трелью. Дверь немедленно отворилась – и он вошел. Я проскользнул вслед за ним мгновение спустя и вскоре лицезрел, как Эжен Розьер помогает хозяину высвободиться из складок рокелора.
– Ваша светлость переоденется сейчас или позже? – спросил тот.
– Не важно. Где хозяйка, Розьер?
– Полагаю, в пурпурном салоне, милорд. Она принимает мистера Роберта С’Дохни, полчаса уж прошло.
– С’Дохни! Знать бы, каким ветром занесло сюда этого негодяя.
С этими словами он удалился. Я последовал за ним, не удерживаемый ни часовым, ни Эженом, прекрасно меня знавшими. Крадучись, я поднялся по небольшой мраморной лестнице, миновал изысканный маленький вестибюль и очутился в гулком светлом коридоре. Вряд ли кто-нибудь другой осмелился бы нарушать покой сих величественных молчаливых покоев столь отчетливым звуком, как тот, что издавали подбитые медью сапоги майора Говарда. Он свернул, и вслед за ним я очутился в анфиладе роскошных комнат. Торжественный и мягкий лунный свет, что лился из греческих окон, пятная мебель жемчужно-серебристыми отблесками, лишь подчеркивал их великолепие.
Помедлив, майор раздвинул створки дверей одной из комнат и, не заботясь притворить их за собой, вошел внутрь, оставив превосходный обзор. Теплый свет озарял тяжелые занавеси, яркие ковры и восточные кушетки. Посреди комнаты – одна, всеми покинута и заброшена (как говорит леди Джулия) – нежная, словно видение, утонченная и безмятежная, откинувшись на алый шелк оттоманки, сидела королева Мария Генриетта.
Лишь теперь я осознал, что нахожусь в королевских покоях. Прелестницы, очаровывавшие меня на улицах Заморны, были забыты. Женщины из плоти и крови, болтающие и смеющиеся, сбившись в стайки, они были существами этого мира, а ныне предо мной сияла чистая звезда, обитающая на ясном небосводе, принадлежащем ей одной, – бесценная жемчужина, которую сильный мужчина сумел завоевать и с тех пор ревниво оберегал свое сокровище. Впрочем, в уединении королевы сквозила скрытая меланхолия. Я не завидовал ее доле. Величие отдалило Мэри от прочих женщин, однако в надменном изгибе бровей и лучезарном взоре я не разглядел сожалений. Впрочем, и довольной она не была – скорее задумчивой и печальной. Головка Мэри беспокойно металась на подушке, рука прикрывала лоб, по тонким пальчикам стекали слезы, о причине которых ведала лишь она.
На столике черного дерева рядом с оттоманкой лежало раскрытое письмо. Мэри не сводила с него глаз. Майор Альберт устремил на нее пристальный взор и не успел отвести его, как она вскочила, с резвостью, свидетельствующей о крайней взвинченности. Мгновение герцогиня стояла в замешательстве, сбитая с толку маскарадом. Впрочем, единственное слово – ее имя, произнесенное шепотом – развеяло сомнения.
Мэри не бросилась к нему, лишь печально промолвила:
– Ах, Заморна, неужто вы решили, что меня обманет личина? Где вы были, милорд? Давно ли вернулись? Я потеряла счет времени.
Заморна скривил губы, подошел к огню, продолжая хранить молчание. В кои-то веки герцог был собой недоволен.
– Просто скажите, где вы были, Адриан? – снова спросила герцогиня.
– Что тревожит вас, Генриетта? – промолвил он быстро.
– Меня гнетет давняя печаль.
Рука Заморны двинулась к золотой цепи, висевшей на шее, выглядел он при этом мрачнее тучи.
– Опять старая история? – Он вскинул глаза и тут же опустил их – угрюмый взгляд, едва ли из земли перстный[60]60
1 Кор., 15:47.
[Закрыть].
Герцогиня не ответила, и тогда он спросил:
– Я слышал, вас посетил С’Дохни?
– Да, милорд.
– С какой стати?
– Он прибыл от моего отца, сир.
– Вот уж в чем я не сомневался! Мерзавцу не впервой быть на побегушках у сатаны. Так что с вашим отцом, голубка?
– Его здоровье и дух подорваны жизнью на чужбине. Посланник также доставил письмо, которое я хочу вручить вашему величеству, боюсь только…
– Напрасно, дитя мое. Вряд ли в моем сердце способно угнездиться больше дьявольской ненависти к вашему родителю, чем я испытываю ныне. Давайте сюда ваше драгоценное письмо.
– Я верю, сир, что вы смените гнев на милость, ибо это послание откроет пред вами его душу, – сказала Генриетта, передавая мужу письмо.
Заморна сел. Сжав губы, прямой как струна, герцог изучал знаменитое письмо Нортенгерленда ангрийцам. Слабый отраженный свет падал с потолка. Ни единый звук не нарушал тишины, лишь шуршали страницы.
Мэри не сводила глаз с мужа. Не сознавая, что делает, она приблизилась и встала с ним рядом, а устав стоять, опустилась на колено, оперлась на диван и обратила к своему господину взор, исполненный такой безоглядной любви, нежности и мольбы, коих передать не способны ни резец скульптора, ни кисть живописца.
Дочитав, Заморна сложил письмо. Кровь прихлынула к щекам, в глазах вспыхнул огонь.
– Сир, выслушайте меня, – обратилась к нему королева, молитвенно сжав руки.
Герцог слышал ее голос, но не слова: дух его блуждал в иных сферах. Он улыбнулся слабой рассеянной улыбкой – ибо нельзя было противиться невыразимому очарованию Мэри – однако ж мысли были далеко.
Герцогиня, приняв улыбку за позволение, подобралась ближе и обратилась к мужу с прочувствованной речью:
– Сир, теперь вы видите, лорд Нортенгерленд не желает вам зла. Он называет Заморну своим благородным королем, искренне восхищается им. О, Адриан, когда б вы знали, как сильно я люблю отца, то оценили бы, сколько я перестрадала! Я видела, как вы мрачнеете, когда он проходит мимо. Я знала, как вы ненавидите его, и не смела вам перечить. Я простилась с ним – возможно, навсегда. Я видела, как челн, увлекший его от берегов Африки, растаял вдали, – и не двинулась с места. Я слышала отовсюду, что королеву ни во что не ставят, что у нее нет сердца! Мой брат Эдвард заявлял мне это в лицо, но я не дрогнула. Однако более всего я боялась – и разве мои сомнения лишены оснований? – что ваша неприязнь к Перси перекинется на его несчастную дочь! Я плакала в одиночестве, и, хотя мое сердце едва не разорвалось от горя, я сомкнула уста. Даже себе страшилась я признаться в причине своего главного страха: что, если Перси и впрямь проклятие Заморны? Правда это или ложь, хорошо или дурно, но я с готовностью пожертвовала бы жизнью отца – как бы преданно его ни любила – ради того, кому поклоняюсь слепо, неистово и пылко. Не говоря уже о собственной жизни! Что мне до нее? Но, сир, когда я прочла его послание, страх рассеялся. Теперь я знаю, что Нортенгерленд служил вам верой и правдой, и благословляю его всей душой. Мой отец был дурным правителем, подлым и бесчестным. Человеческие чувства – и нечеловеческий интеллект! Мог ли он противостоять тому, над чем был не властен, не стало ли это причиной его трагических заблуждений? Мой король, мой супруг, мое божество, улыбнись же мне и скажи, что отныне мой отец снова станет твоей правой рукой! О, сир, он стоит всех подлецов, что толпятся вокруг вас! Перси, царственный лев, достойный служить вам опорой, а его клеветники лишь прах у ваших ног! Проведу ли я эту ночь без сна, Заморна? Суждено ли мне есть хлеб горечи и пить горькую чашу, или, осиянная светом твоего прощения, я усну спокойно, а проснусь в мире?
Ее воодушевление, то, с каким искренним рвением припала она к его ногам, и весь облик Мэри – Филиппа, заступница жителей Кале[61]61
С именем английской королевы Филиппы (1314–1369) связана легенда о шести жителях Кале, которых король Эдуард III после сдачи города задумал казнить, но пощадил, поддавшись на уговоры жены.
[Закрыть], Эсфирь, защитница иудеев, – очень скоро отвлекли Заморну от дум, и последнюю часть ее мольбы он выслушал с глубоким вниманием. Овладевшие герцогом чувства были так сильны, что монаршая длань дрожала, когда, проведя по высокому белому лбу, он уронил ее на голову своей королевы, склонившейся пред ним, словно лилия, истерзанная бурей.
