Текст книги "Леди Джен, или Голубая цапля (др. перевод)"

Автор книги: Сесилия Витс Джемисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Глава 16
Пешу делает покупку

Странная вещь, – говорила Пепси матери на другое утро, – вчера, когда леди Джен пропала, Жозен хоть бы крошечку встревожилась! Мне кажется, она нисколько не заботится о ребенке. Лишь бы девочка не торчала у нее на глазах – вот все, что ей надо. А посмотри, как она волнуется всякий раз, как исчезает ее балбес-сын!

– И неудивительно, – заметила Маделон. – Бедная женщина! Много ей хлопот с этим сокровищем. Послушать ее, так она им гордится, ну, а мне-то кое-что известно. Я часто слышу о нем на улице Бурбонов: франтит напропалую, а ведь палец о палец не ударит! А где же он деньги берет? По-моему, раз человек беден и не работает, значит – ворует. Другие, может быть, иначе думают, а я всегда скажу: ворует. Ну, посуди: разве может мадам Жозен на свои жалкие заработки содержать себя и этого лентяя? Мне от души ее жаль, хоть и злюка она. Посмотри, на кого она стала похожа! Лицо измученное, глаза ввалились – видно, что ее грызет что-то. А что касается девочки, то о ней есть кому позаботиться: мы с тобой ее не бросим. Это такой милый, такой добрый ребенок! Я жалею только об одном: что не могу сделать для нее больше. Я душу готова отдать за вас обеих.

Маделон и Пепси были не единственными, кто полюбил девочку почти материнской любовью. С первого же дня, как леди Джен со своей светлой улыбкой заглянула в грустное, изнуренное лицо Дианы д’Отрев, новая жизнь открылась для этой одинокой женщины, новая надежда озарила ее унылые дни. Присутствие ребенка внесло свет и молодость в ее печальное существование. Лучшим временем за многие тяжелые годы были для нее те часы, которые она проводила со своей маленькой ученицей. Сидеть рядом с девочкой у фортепиано и смотреть, как ее тонкие пальчики бегают по клавишам, или петь вместе с ней старинные баллады – было для Дианы большим удовольствием. Девочка никогда не огорчала ее, всегда была кротка, понятлива и так мила, что даже мать Дианы, при всей старческой сварливости, ничего не могла возразить.

Жозен всячески старалась втереться в семью д’Отрев, и, чтобы удержать ее на приличном расстоянии, мать и дочь вынуждены были дать ей деликатный, но решительный отпор. В вежливой форме они дали ей понять, что если принимают племянницу, это еще не значит, что они будут рады и тетке.

Жозен молча проглотила обиду, но в душе поклялась, что так этого не оставит. «Я покажу им, как пренебрегать мною! Нищие, а туда же – важничают! Погодите, мамзель Диана: Мышка порассказала мне о вас кое-что… Дайте срок – все об этом узнают! Воображает, что я позволю оскорблять себя безнаказанно!»

Пока Жозен разжигала таким образом свою обиду и строила планы мести, мадам д’Отрев и Диана обсуждали, как бы вырвать ребенка из когтей старой ведьмы.

– Страшно подумать, что девочка во власти этой женщины, что та имеет на нее права, – говорила Диана.

– Тут какая-то тайна, и мы должны ее раскрыть. Будь у нас лишние деньги, я бы непременно поручила это дело адвокату… Конечно, если она действительно ближайшая родственница ребенка, она имеет на него законные права, которых никто не смеет оспаривать, но я думаю, что девочку можно было бы купить у нее. Мне кажется, Жозен такого сорта женщина, которая за деньги на все готова.

– Все это одни фантазии, мой друг. Денег у нас нет и никогда не будет. Но будь мы даже богаты, то и тогда был бы большой риск брать чужого ребенка. Я тоже думаю, что тут кроется тайна, и ради малютки была бы рада, если бы все разъяснилось. Но это не наша забота, у нас и своих довольно.

– Ах, мама, что вы говорите! Неужели, если человек беден, он должен быть эгоистом? – проговорила Диана с легким упреком.

– Что делать, мой друг! Так всегда бывает. Бедному в пору думать только о себе. Правда, ты составляешь в этом случае исключение: ты больше думаешь о других, чем о себе. У тебя это выражается в каждой мелочи. Ну, хоть бы с этой птицей: по-настоящему мадам Журдан была обязана заплатить тебе за нее, а не навязывать на твою шею.

– Но, мама, чем же она виновата? Она не могла ее продать. С моей стороны было бы несправедливо вводить ее в убытки. Не ее вина, что птица не пошла в ход. Она ведь не просила меня экспериментировать над новой моделью. Что же делать, если мне не удалось!

– Тебе удалось, Диана, в том-то и дело. Работа превосходная, птица как живая.

– Мадам Журдан говорит, что ее покупателям не нравится клюв. Шею тоже находят слишком длинной, – робко заметила Диана.

– Это доказывает только, как мало они смыслят. Это – порода журавля, и шея вовсе не длинна, – отозвалась мать сердито. – Вот уж правда, на всех не угодишь!

– Я решила больше не браться за новые модели. Буду мастерить своих уток да канареек, и довольно с меня.

– Я говорила об этом тебе с самого начала. Я всегда находила, что ты слишком честолюбива, Диана, – не унималась старуха.

– Ваша правда, мама: я была слишком честолюбива, – поспешила согласиться Диана.

* * *

Прошло около года с того дня, как госпожа Жозен перебралась на улицу Добрых детей. Августовским утром, когда тетя Модя сидела в молочной, погруженная в тайны приготовления сливочного сыра и масла, вошел Пешу и, положив маленький бумажный сверток, сказал, чтобы она его открыла.

– Сию минуту, – отвечала тетя Модя, приветливо улыбаясь мужу. – Вот только налью форму и вымою руки.

Пешу молча кивнул головой и стал расхаживать по комнате, заглядывая в кринки с молоком и тихонько насвистывая. Когда ему надоело ждать, он развернул сверток и подал жене прелестные дамские часики с изящной золотой цепочкой. Тетя Модя ахнула от удивления.

– Где ты достал такую прелесть? – воскликнула она и, вытерев руки, взяла часы и принялась их рассматривать.

Часы были синие, эмалевые. С одной стороны их украшала гирлянда с бриллиантовой веткой посередине, на другой были вырезаны инициалы «J.C.» в виде изящной монограммы.

– «J.C.»! Да ведь этими буквами помечено белье маленькой леди Джен! – воскликнула тетя Модя. – Где ты добыл эти часы? Чьи они?

– Мои, – отвечал муж, посмеиваясь. Он стоял перед женой, заложив большие пальцы в проймы жилета и продолжая насвистывать. На недоверчивый взгляд тети Моди Пешу хладнокровно повторил – Говорят тебе, мои – я их купил.

– Странно! Такие изящные часики и без футляра, завернуты в старую газету… – недоумевала тетя Модя. – Где ты мог их купить?

– Я купил их в полицейском суде.

– В полицейском суде! – повторила тетя Модя, окончательно сбитая с толку. – У кого же?

– У Раста Жозена.

Несколько секунд тетя Модя пристально смотрела на мужа и, наконец, торжественно произнесла:

– Я говорила тебе!

– Что ты мне говорила? – переспросил тот с задорной улыбкой.

– Как что? Что все эти вещи – конечно, в том числе и эти часы, – словом, все вещи, помеченные буквами «J.C.», – краденые. Все они принадлежат девочке, и она вовсе не родня Жозенам.

– Потише, жена, потише.

– Почему Раст очутился в полицейском суде?

– Он был арестован по подозрению, но его вина не доказана.

– По подозрению в краже часов?

– Нет, по другому делу. Но то, что при нем были найдены часы, послужило уликой против него. Странно, что именно я купил эти часы. Я случайно проходил мимо суда, заглянул во двор и увидел Раста среди арестантов. Меня это заинтересовало, и я решил узнать, в чем дело. Оказывается, Раста арестовали по подозрению в принадлежности к шайке воров, обокравших несколько ювелирных магазинов. Прямых улик против него не оказалось, но внимание судьи привлекли эти часы. Он спросил Раста, откуда у него часы, и негодяй ответил, что часы принадлежали его покойной кузине, которая перед смертью оставила их матери Раста, а та подарила их сыну. «А как звали вашу кузину?»– спросил судья. Вот тут-то и вышла заминка. Раст сказал, что ее звали Клара Жозен, а судья обратил внимание на то, что буква «J» выгравирована вначале, и передал часы клерку и другим присутствовавшим. Те подтвердили названный судьей порядок букв. А Раст стоял и улыбался, точно не о нем речь! Одет франтом, рожа нахальная – вылитый отец! Я хорошо помню Андре Жозена: большой руки негодяй был покойник…

– Что же, так и не добились, где Раст взял часы? – спросила тетя Модя.

– Нет. Но судья приговорил Раста к тридцатидневному заключению в приходской тюрьме, как подозрительную личность.

– Возмутительно мягкий приговор! – произнесла возмущенно тетя Модя.

– Да ведь, говорят тебе, прямых улик не было, – продолжал Пешу. – Спасибо, что хоть месяц отсидит. Ну, так слушай же, как вышло, что я купил часы. Стоит Раст и болтает с другими арестантами. Слышу – торгуются, один предлагает пятьдесят долларов. «За кого ты меня принимаешь? – говорит Раст. – Положим, деньги мне нужны, но я не так глуп, чтобы отдать дорогую вещь за такую цену». И спрятал часы в карман. Тогда другой предложил шестьдесят долларов. Раст снова не соглашается. Вот тут-то я и подошел. «Позвольте, – говорю, – взглянуть на часы. Если они мне понравятся, я, может быть, и куплю». А сам стараюсь говорить как можно спокойнее, потому что боюсь, как бы он не заметил, что мне очень хочется приобрести эту вещь. Раст подал мне часы, и хотя притворился равнодушным, но я отлично видел, что ему не терпится сбыть их. Я предложил за часы семьдесят пять долларов. «Ишь ты, сенная труха!» («Это он за мою блузу обозвал меня сенной трухой», – заметил Пешу и улыбнулся виноватой улыбкой.)

– И сколько раз я тебе говорила, Пешу, не надевай блузу, когда едешь в город! – не выдержала тетя Модя. – Ведь есть у тебя пиджак… Посмотри, Гюйо и другие – все ходят в пиджаках…

– Не все ли равно – блуза или пиджак? А прозвища меня не интересуют. Я честный человек и не стыжусь рабочей одежды. Я пропустил его слова мимо ушей и предложил девяносто долларов. Деньги со мной были. Достал бумажник и стал отсчитывать билеты. Должно быть, это на Раста подействовало, потому что он тут же согласился. Конечно, я никогда бы не позволил себе купить заведомо краденую вещь (я все-таки уверен, что негодяй украл часы), но я сделал это ради девочки. Я подумал, что, может быть, когда-нибудь часы помогут раскрыть тайну, окружающую ребенка, да и деньги, которые можно за них выручить, всегда пригодятся.

– Твоя правда, Пешу. Конечно, девяносто долларов для нас большие деньги, особенно теперь, когда приходится заботиться о Мари, но если удастся что-нибудь сделать для этого милого ребенка, я не стану жалеть о деньгах.

С минуту тетя Модя сидела молча, рассматривая часы, потом задумчиво сказала:

– Если бы они могли говорить!..

– Погоди, может быть, мы и заставим их говорить, – отозвался Пешу.

– Да, многое могли бы они порассказать, – продолжала тетя Модя и прибавила – Во всяком случае, я рада, что мы вырвали их из лап этого мошенника.

Пешу взял часы и, открыв верхнюю крышку, показал ей что-то на внутренней стороне.

– Если я не ошибаюсь, то вот это должно навести нас на след, – сказал он. – А пока спрячь часы в мою шкатулку и никому не говори, что я их купил. Я не хочу, чтоб даже Маделон знала об этом. И еще вот что, жена: хорошо было бы, если бы ты понаблюдала за этой Жозен – не заметишь ли чего…

– Ах, Пешу, ты ее не знаешь: она так хитра, что ни за что не выдаст себя. Я давно за ней слежу, да толку мало.

– Вот что, жена, – сказал, помолчав, Пешу, – у меня есть план, но только попрошу тебя быть терпеливой и дать мне время привести его в исполнение.

И тетя Модя обещала ждать.

Глава 17
Неприятности госпожи Жозен

Не прошло и трех дней после того, как папа Пешу купил часики, как утром в садик мисс Дианы неожиданно явилась с визитом мадам Жозен. Лицо у нее было дерзко-надменное. Отворив садовую калитку, она остановилась.

После нескольких общих фраз Жозен достала из бокового кармана туго набитый сверток и, обратясь к Диане, высокомерно произнесла:

– Позвольте получить счет.

– Какой счет, госпожа Жозен? – холодно спросила Диана. – Насколько мне известно, у нас с вами нет никаких расчетов.

– Я вам должна за уроки музыки. Вы занимались с леди Джен в течение нескольких месяцев и имеете право требовать причитающиеся вам за труд деньги.

– Позвольте, госпожа Жозен! Тут, верно, какое-нибудь недоразумение, – дрожащим от волнения голосом возразила мисс Диана. – Мне никогда и в голову не приходило брать деньги за обучение девочки, с которой я занималась с истинным удовольствием. Если я давала ей уроки, то делала эго по собственному желанию. Надеюсь, что и вы не воображали, будто я жду за это платы.

– Напротив, я была уверена, что вы ждете вознаграждения. С какой стати вы будете учить леди Джен даром, когда я в состоянии платить за уроки?

Жозен вытащила пачку банковских билетов и вызывающе подала их Диане.

– Вы в затруднительном положении, и вам нельзя отказываться от денег; я очень довольна, что могу сейчас же расплатиться с вами. Вы действительно хорошая учительница музыки. Успехами моей девочки я вполне довольна.

В первую минуту Диана была ошеломлена наглостью и дерзостью торговки, но затем сказала:

– Весьма сожалею, что вы приняли меня за платную учительницу леди Джен. Благодарю вас, но повторяю: я не возьму денег.

– А я все-таки настаиваю, чтобы вы приняли от меня деньги. – И Жозен, к великому удивлению мисс Дианы, вторично протянула толстую пачку банковских билетов.

– Уверяю вас – это невозможно, – сказала Диана, – нечего об этом и толковать. Позвольте отворить вам калитку.

– Хорошо, хорошо, – надменно ответила Жозен, – но знайте, что с этих пор я не позволю своей племяннице ходить к вам. Я не привыкла что-либо получать даром от других. Если девочке нужно брать уроки, я добуду учительницу, но не такую, что считает унизительным брать деньги за свой труд.

– Неужели у вас хватит духа лишить нас радости видеть леди Джен? Мы так привыкли к девочке, – проговорила Диана, едва сдерживая слезы. – Впрочем, это ваше дело.

– Я не намерена разрешать моей племяннице бегать взад и вперед по улице, – резко возразила Жозен. – Я нахожу, что у нее манеры стали хуже. Пусть сидит дома.

Произнеся это, Жозен кивнула головой, и калитка за ней захлопнулась.

С этого дня леди Джен больше не появлялась в домике мисс Дианы. Диана плакала, тоскуя по девочке. Любимое свое развлечение – музыку она забросила, у нее не хватало сил открыть фортепиано.

Но как-то раз Диана машинально подняла крышку инструмента и, присев на табурет, вполголоса запела любимую арию леди Джен. И тотчас за окном, которое было по обыкновению закрыто ставнями, раздался знакомый детский голосок, безошибочно вторивший певице.

– Это она! Это леди Джен! – вскрикнула Диана, вскакивая с места; на ходу опрокинув табурет, она бросилась к окну.

Как раз в это время перед окном появилась девочка с голубой цаплей под рукой, бледная, худенькая, с блестящими глазами и с кроткой, ясной улыбкой на губах.

Выбежав на улицу, Диана бросилась обнимать леди Джен.

– Диана! Диана, что это ты придумала растворять настежь окно и ставни? – сердито крикнула ей вслед старушка.

Но Диане было не до нее.

– Мисс Диана, – шептала девочка, обнимая своего друга, – тетя Полина не позволяет мне ходить к вам. Я поневоле должна была слушаться, не правда ли?

– Конечно, дитя мое, конечно! – говорила Диана.

– А знаете ли, что я к вам приходила каждый день в это время: хотелось послушать, не поете ли вы? Но у вас всегда было тихо, ничего нельзя было расслышать.

– Дорогая ты моя, до музыки ли мне было…. – сказала мисс Диана, – вспомни, как я давно тебя не видала.

– Не огорчайтесь, милая! Я ведь вас по-старому люблю. Я буду приходить к вашему окну каждый день утром. Не может же тетя Полина сердиться за это на меня!

– Не знаю, дитя мое. А все-таки я боюсь, не рассердилась бы она.

– Диана! Диана! Да закроешь ли ты, наконец, окно? – продолжала ворчать раздраженная старуха.

– Прощай, душечка моя! – торопливо проговорила Диана. – Мама не любит, чтобы я отворяла окно и ставни. В следующий раз я отопру калитку, и мы сможем спокойно поговорить. Прощай!

С этими словами Диана вернулась в комнату и стала закрывать окно и ставни.

В это время мадам Жозен сидела в табачной лавке Фернандсу и жаловалась на соседей.

– Вечно суют нос, куда не следует, и вмешиваются в мои дела. Что за народ такой стал! – обращалась она к своей единственной приятельнице, испанке Фернандсу, которой доверяла многие свои секреты.

Однако Жозен только намекнула испанке, что с нею недавно стряслась беда. Какая именно – она не объяснила, но до соседей донесся слух, что с Эдрастом что-то произошло.

«Впрочем, – думала Жозен, – очень, очень может быть, что все они давным-давно пронюхали, узнали из газет, что моего бедного сына засадили на тридцать дней по подозрению. Слушал бы он побольше мать, продал бы где-нибудь на стороне роковые часы – и не попал бы в беду! Десять раз я ему твердила, чтобы был осторожнее. Нет, все делает очертя голову, на авось! А теперь, кто знает, чем еще все это кончится! Может быть, все кончится благополучно, но ведь беда в том, что об этих противных часах заговорили газеты. Кто знает, может быть, покупателем оказался сыщик. Раст даже не подумал узнать, кто именно купил часы. До тех пор не успокоюсь, пока эта история не кончится. Ужасно досадно, что Раст так меня компрометирует: это вредит моему кредиту. Не хочется, право, чтобы он вернулся ко мне. При теперешних обстоятельствах у меня едва ли хватит средств, чтобы содержать себя и девочку. Я еще умно поступила, что запрятала накопленные деньги, иначе мой сынок сумел бы и их забрать. Счастье еще, что ему ничего не известно об этом капитале и о том, что я успела сбыть с рук все дорогие вещи, белье и платье. Теперь у меня не осталось почти ничего, кроме старинной шкатулочки. Надо спустить и эту, последнюю вещицу».

Еще волновала мадам Жозен мысль о леди Джен.

«Ну, а что, если кто-нибудь из старых знакомых узнает ее», – размышляла Жозен и даже вздрагивала при этой мысли.

В последнее время Жозен стала необычайно труслива. Каждый намек, каждый пристальный взгляд ее пугал. Мадам Пешу, например, часто задавала подозрительные вопросы, да и леди Джен в последнее время сделалась сметливой, а такого рода личности, как д’Отрев, могут выпытать у ребенка все что угодно. «Хорошо еще, – думала Жозен, – что мне удалось отстранить девочку от мисс Дианы и от семьи Пешу; надо бы поскорее оттереть ее от горбуньи Пепси и от старикашки Жерара. Жерар – хитрая лиса – большой мой враг, хотя внешне приветлив и вежлив. Так или иначе, а надо похлопотать, чтобы девочка отдалилась от ее теперешних знакомых».

Иногда Жозен думала, не лучше ли перебраться подальше от этого квартала. Но сразу же возникал страх: а что, если переездом она вызовет подозрение соседей? Нет, уж лучше остаться на месте и ждать, чем кончится дело ее сына.

Прошло тридцать дней заключения Эдраста. Сынок явился к маменьке с опущенной головой и, по-видимому, искренне раскаивался. На гневные упреки матери он отвечал, что нет ничего дурного, а главное – преступного, если он взял на время чужие часы, чтобы немного пофрантить.

– Ведь мы, мамаша, с вами не воры, – сказал Эдраст. – Мы не затем пригласили в дом больную даму, чтобы ее обобрать. Вы ухаживали за нею и за ее ребенком, как истинная мать. Когда женщина умерла, вы спрятали эти часы для девочки, когда та вырастет или встретит кого-нибудь из своих родных. Правда, несколько дней эти часы я носил у себя в кармане; но я ни за что не продал бы их, если бы не очутился в затруднительном положении. Волей-неволей мне пришлось для своего спасения сбыть с рук эту вещь.

Жозен внимательно слушала оправдания своего любимца и мало-помалу успокаивалась, что им не грозит теперь никакая опасность. А если Эдраст и отсидел тридцать дней, то об этом и толковать нечего. Об этой неприятности едва ли кто знает из знакомых.

– Порядочные люди, – заключил Эдраст, – никогда не читают в газетах о таких пустяках, как арест по подозрению. Повторяю, вам нечего беспокоиться. Даю слово, что подобной истории никогда больше со мной не случится. Я намерен решительно изменить свой образ жизни.

Жозен пришла в восторг; ей никогда не приходило в голову, что ее милый Раст может так благоразумно и серьезно рассуждать.

«Пожалуй, наказание принесло ему пользу, – размышляла она, – пробыв столько дней в одиночестве, он имел время одуматься».

После этой истории сын провел несколько дней дома, вдвоем с матерью, помогал ей вести счета, приводить в порядок заказы и так ухаживал за Жозен, что она не помнила себя от радости. Дошло до того, что она стала уговаривать Раста вступить с нею в долю и расширить дело.

– У меня кредит отличный, – с гордостью говорила мадам Жозен, – нам можно было бы открыть магазин побольше. Я охотно найму угловую лавку и прикажу отделать ее под магазин.

– А на какие же деньги, мамаша? – спросил Эдраст.

– У нас капитала нет.

– О, я достану! – возразила Жозен таким тоном, будто располагала миллионом.

– В таком случае не теряйте времени, – сказал Эдраст, – обойдите сегодня же всех знакомых купцов и справьтесь, кто может войти с вами в соглашение. А я посижу дома и полюбезничаю с покупателями. Вы знаете, как они любят, чтобы за ними ухаживали. Об одном прошу: отправьте куда-нибудь вашу девочку, пусть она идет к каким-нибудь своим приятельницам. Терпеть не могу сидеть с нею с глазу на глаз и слушать ее расспросы. Прескучно видеть, как эта девочка, ни на минуту не разлучаясь с длинноногой цаплей, усевшись на стуле, начинает выпытывать то одно, то другое, точь-в-точь, как старый аббат.

Жозен надела шляпу и отправилась по делам, говоря, что ей необходимо увидеться кое с кем.

Когда она вернулась домой, Раста уже не было.

Леди Джен увидела Жозен из окна дома Пепси и выбежала навстречу.

– Тетя Полина! – закричала она, с ключом от входной двери в руках. – Месье Раст принес мне ключ и велел передать, что он очень устал, принимая посетителей, и решил погулять.

Жозен приветливо улыбнулась, забирая ключ.

– Я так и думала, – сказала она, – я была уверена, что он на первых порах очень устанет, занимаясь с покупателями.

Отпустив леди Джен к Пепси, Жозен вошла в свою комнату, сняла шляпу и принялась приводить в порядок разбросанные вещи. Время от времени она улыбалась: в городе, расхаживая по магазинам, она встретила мадам Пешу с дочерью. Мадам Пешу пригласила ее на обед в день венчания племянницы.

«Догадалась-таки, наконец, переменить свое обращение со мною; видит, что я все-таки заслуживаю внимания, давно бы так! – рассуждала Жозен. – Теперь нужно только Расту заняться делом, тогда у нас все пойдет отлично. Имея под рукой припрятанный капиталец да в придачу прочный кредит, я могу разом купить немало товаров».

Старуха размечталась. Ей представился блестящий магазин с роскошными витринами для дамских нарядов, изящная вывеска и, наконец, на углу отделение колониальных товаров, где Эдраст будет полным хозяином.

Жозен вспомнила, что ей давно пора сходить к владельцу дома, где они жили, и внести плату за квартиру. Она вынула из кармана бумажник и стала пересчитывать деньги. Оказалось, что, желая прихвастнуть перед мадам Пешу, она потратила в этот день гораздо больше, чем следовало. Для уплаты за квартиру недоставало нескольких долларов.

– Придется занять в запасном банке, – сказала она, смеясь и открывая ящик конторки в своей спальне.

Хитрая старуха затолкала деньги покойной матери леди Джен, вместе со своими собственными сбережениями, в старые перчатки, спрятав их на дно конторки. Жозен держала ключ от конторки в кармане; к тому же она крайне редко выходила из дому. Но если бы даже замок конторки кто-либо взломал, никому не пришло бы в голову рыться в пачке старых перчаток.

Открыв верхний ящик, Жозен заметила беспорядок.

«Положительно, кто-то рылся без меня», – подумала она в волнении.

Перчатки лежали на месте. Сердце Жозен сильно забилось, руки дрожали. Она быстро вывернула перчатки – и с ужасом увидала, что вместо банковских билетов лежит какая-то скомканная бумага… Жозен уронила на пол перчатки, почти без чувств опустилась на кровать и начала разбирать крупный, хорошо знакомый ей почерк. В глазах рябило.

«Милая мамаша, – писал Раст, – я решил не входить с вами в компанию, а захватить весь капитал, предоставив вам кредит. На будущий раз, если вы вздумаете скрывать от почтительного вашего сына деньги, одинаково принадлежащие и ему, и вам, то не прячьте их в перчатки: это не безопасно. Я уезжаю путешествовать: мне необходимо развлечься после столь продолжительного и скучного ведения дел. Надеюсь, что ваши сплетники-соседи не посетуют на то, что я воспользуюсь такими длинными каникулами. Вам всего удобнее сообщить им, что я отправился в прерии Техаса к дяде.

Любящий вас и преданный вам сын Эдраст Жозен».