Текст книги "Леди Джен, или Голубая цапля (др. перевод)"

Автор книги: Сесилия Витс Джемисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

Глава 2
Госпожа Жозен

Госпожа Жозен отличалась угловатыми манерами и довольно плотной фигурой. У нее были большие бархатистые черные глаза, нос крючком, а губы были до того тонки, что казались двумя красными полосками. Однако, несмотря на отталкивающий вид нижней половины лица, верхняя часть его иногда была привлекательной. Этому во многом способствовали кроткие большие глаза, которые Жозен имела обыкновение подымать кверху, словно о чем-то умоляла собеседников.

У Жозен были две слабости: безграничная слепая любовь к негодяю-сыну Эдрасту и огромное желание казаться светской дамой. Она из сил выбивалась, стремясь составить репутацию всеми уважаемой женщины. В прошлом ее жизнь была необычайно тяжелой: она многое испытала, особенно во время замужества.

Муж ее отличался бешеным характером. Однажды в запальчивости муж столкнул ее с лестницы – и она, сломав ногу, сделалась калекой. Затем на нее обрушилась новая беда: муж ее, уличенный в тяжких преступлениях, был приговорен к пожизненному тюремному заключению. Муж вскоре умер, и она осталась без средств с маленьким сыном на руках. Мадам Жозен стала «прачкой тонкого белья» и поселилась в предместье Нового Орлеана – Гретне.

Она и сын жили в одноэтажном домике, где было две комнаты и каморка, служившая кухней. Вход был прямо с улицы, стоило подняться на две ступеньки и войти в окрашенную зеленой краской дверь.

В описываемый вечер госпожа Жозен сидела на крыльце и беседовала с соседками. Ее дом одним углом выходил на улицу, которая вела к спуску на паром. Жозен доставляло большое удовольствие сидеть на ступеньках у входа в дом и наблюдать за прохожими.

В этот июльский вечер было душно. Мадам Жозен чувствовала непонятную усталость и находилась в прескверном расположении духа.

Соседки скоро разошлись. Она осталась совершенно одна и принялась зевать.

– Мало кто сегодня приехал, – сказала Жозен, вглядываясь в небольшую группу пассажиров, которые с мешками и узлами спешили к парому.

Через несколько минут прохожих не стало. Начало темнеть.

«Кто же это? – раздумывала Жозен, всматриваясь в приближающиеся к ее дому две фигуры: женщина в трауре с маленькой девочкой. – Это тоже приезжие; но почему же они не торопятся? Паром уйдет без них… Наверняка они опоздают!»

Вблизи показались знакомые нам мать и белокурая девочка, которые только что сошли с поезда. Девочка в одной руке тащила корзину, а другой держалась за платье матери. Видно было, что они растерялись, оказавшись в незнакомом месте.

– Остановимся, мама! Отдохни! – проговорила девочка умоляюще.

Дама с трауре подняла вуаль и заметила мадам Жозен, вперившую в нее свои выразительные глаза.

– Позвольте мне отдохнуть здесь немного, я совсем больна и чувствую, как мне дурно… – проговорила слабым голосом молодая женщина. – Нельзя ли у вас попросить стакан воды?

– Сейчас, сейчас! – засуетилась Жозен, забыв о своей хромоте. – Зайдите, прошу вас, в комнату, сядьте в кресло. На паром вы все равно уже опоздали.

Измученная женщина охотно вошла в комнату. Там было тихо и прохладно. Широкая кровать с безукоризненно чистою постелью так и манила к себе.

Молодая женщина упала в кресло, опустила голову на подушки, выпустив из рук дорожный мешок. Девочка поставила корзину с птицей на стул и ласково обняла мать, с испугом осматривая незнакомую комнату. Жозен, ковыляя, вернулась с водой и флаконом нашатырного спирта, которым она обычно чистила кружева. Она проворно сняла с больной шляпу и тяжелую вуаль, освежила мокрым полотенцем лоб и руки больной, поднесла к ее носу нашатырный спирт. Малютка, ухватившись за платье матери, спрашивала вполголоса:

– Мама, милая мама! Лучше твоей головке?

– Лучше, лучше, крошка! – ответила мать минуты через две и, обернувшись к Жозен, кротко и ласково произнесла – Как я вам благодарна! Я теперь совсем освежилась!

– А вы издалека приехали? – спросила Жозен, стараясь придать своему голосу как можно больше мягкости.

– Из Сент-Антонио. Но я выехала оттуда уже больной.

Молодая женщина вновь закрыла глаза и прислонилась к спинке кресла.

Жозен сразу поняла, что сможет поживиться за счет этих людей, и продолжала:

– Да, да, путь не близкий, особенно для человека больного. Не ждет ли вас кто-нибудь по ту сторону парома? – начала она допытываться. – Быть может, станут искать, где вы пропали? Почему вас нет?

– Нет, нет, нас никто не ждет. Я еду в Нью-Йорк. А здесь у нас знакомые на Джексоновой улице. Я думала у них остановиться и отдохнуть дня два. Напрасно я вышла на этой станции; нужно было ехать дальше, до нижнего перевоза… Ноги положительно отказываются мне служить!

– Не волнуйтесь, – успокаивала ее Жозен, – Вы теперь полежите, а когда паром вернется, я вас разбужу и сама провожу до перевоза: тут всего несколько шагов; так и быть – проковыляю, усажу вас в лодку, а на той стороне вы найдете экипаж.

– Благодарю, какая вы добрая! – проговорила больная, опуская веки и опять запрокидывая голову.

Жозен посмотрела на нее как-то особенно серьезно, затем, переменив выражение лица, с нежной улыбкой обратилась к девочке:

– Подойдите, сюда, душенька, я сниму с вас шляпу и освежу немного голову. И вам, наверно, жарко?

– Не надо, благодарю вас, я останусь подле мамы, – отвечала малютка.

– Пожалуй, пожалуй! Только скажите, милая, как ваше имя?

– Меня зовут леди Джен, – пресерьезно ответила малютка.

– Леди Джен! Самое подходящее имя! Присядьте, по крайней мере! Ведь вы устали?

– Я голодна, мне хочется есть! – откровенно заявила девочка.

Жозен сделала гримасу, вспомнив, что у нее в буфете пусто. Чтобы развлечь ребенка, она продолжала болтать, не умолкая. Раздался свисток приближающейся паровой лодки. Больная торопливо стала надевать шляпу, а девочка схватила одной рукой дорожный мешок, в другую взяла корзину и весело закричала:

– Скорей, скорей, мама, пойдем!

– Но что с вами? – воскликнула Жозен. – Как вы бледны! Как осунулись! Нет, вам не дойти даже с моей помощью. Как жаль, что Раста дома нет! Он у меня такой сильный, на руках бы отнес вас в лодку…

– А может, я дойду и сама, попробую, – пробормотала больная, поднялась, закачалась и, как сноп, упала на руки Жозен.

В первую минуту хозяйка дома растерялась, затем уложила молодую женщину в постель, расстегнула платье и осторожно начала снимать с нее одежду. Несмотря на хромоту, Жозен была очень сильна. Не прошло и четверти часа, как больная уже лежала на чистой простыне, покрытая легким одеялом. Малютка Джен, припав к холодным рукам матери, горько плакала.

– Не плачьте, моя крошка, не плачьте! – уговаривала Жозен. – Помогите мне обтереть маме спиртом лоб. Ей сразу станет легче. Ей теперь необходимо спокойно полежать, – она скоро уснет.

Девочка отерла слезы, сняла шляпу и серьезно, как взрослая, отперла дорожный мешок.

– Вот нюхательные соли и одеколон, – сказала она, доставая их из мешка, – намочите носовой платок. Мама это любит.

Жозен, зорко следя за каждым движением ребенка, заметила, что в мешке лежат серебряные вещи и туго набитый бумажник. Воспользовавшись тем, что девочка прикладывала надушенный платок к губам матери и не смотрела по сторонам, плутоватая женщина вытащила из мешка бумажник и несколько серебряных туалетных принадлежностей, сунула их на полку, заперла шкаф, а ключ спрятала за пазуху.

«Надо скрыть от Раста эти вещи! – думала она. – Он такой ветреный, нерассудительный; пожалуй, завладеет чужим добром, а потом разделывайся…»

Долго хлопотала Жозен возле больной женщины, стараясь привести ее в чувство. Малютка Джен усердно помогала ей, двигалась и ходила как можно осторожнее.

Наконец, мать девочки вздрогнула, застонала и приоткрыла глаза. По тусклым глазам больной было видно, что сознание к ней не вернулось.

– Мама, милая, милая моя мама, лучше тебе? – взволнованно спрашивала малютка, обнимая мать и целуя ее.

– Вы видите, душенька, мамаша открыла глаза, значит, ей легче, только она почивать хочет, – ласково уговаривала девочку Жозен. – Вы лучше ее не беспокойте, это ей вредно. Сидите смирно и дайте ей выспаться, а сами пока покушайте. Вот я вам принесла парного молока и вареный рис, поужинайте. Потом я вас уложу рядом с мамой. А когда вы утром проснетесь, будете обе отлично себя чувствовать.

Леди Джен беспрекословно подчинилась хозяйке, но ни за что не соглашалась отойти от матери, которая вновь потеряла сознание и лежала не шевелясь.

– Можно мне ужинать сидя на кровати, поближе к маме? – спросила девочка. – Мне очень хочется есть.

– Конечно, милочка, садитесь, как вам удобнее, а я придвину к кровати маленький столик и поставлю на него еду.

Жозен проворно устроила все так, как хотела малютка, и с приветливой улыбкой смотрела, как та с аппетитом принялась есть молоко и рис. Затем, убрав тарелки и отодвинув столик, Жозен умыла девочку, надела на нее ночной капотик, расчесала и заплела на ночь ее густые длинные волосы и уже хотела уложить ее рядом с матерью, когда леди Джен воскликнула:

– Ах! Я совсем забыла о Тони!

– Что там такое? – с удивлением спросила креолка, встревоженная шорохом, который донесся из корзины. – Кто это шевелится?

– Птичка, голубая цапля, – отвечала девочка с улыбкой, – мне ее в вагоне подарил такой хороший джентльмен…

– Что же, он – ваш знакомый?

– Нет, мы с ним в первый раз встретились, – леди Джен тихо засмеялась. – Сказать правду, я фамилии его даже не знаю. Неловко было спросить, ведь это невежливо.

– Конечно, конечно! – заметила Жозен. – Но что же вы будете делать с длинноногой цаплей?

– Да ведь это голубая цапля! Это, говорят, редкость! – ответила девочка, развязывая корзину и доставая птицу.

Ребенком, стоявшим босиком в длинной ночной одежде, с голубой цаплей на руках, можно было залюбоваться.

– Я боюсь ее оставить на ночь без присмотра. Она, пожалуй, убежит, – говорила леди Джен. – А ей, наверно, пить и есть хочется. Что мне делать?

– А мы вот что сделаем! – придумала Жозен, стараясь любым способом угодить ребенку. – У меня в кухне висит клетка попугая, я принесу ее.

– Очень вам благодарна, – вежливо, но довольно сухо проговорила девочка. – Когда мама проснется, она вас тоже поблагодарит.

Жозен все это быстро устроила: принесла клетку, поставила в нее блюдце с рисом и кружку с водой. Леди Джен посадила в клетку птицу, заперла дверцу и, не смея поцеловать мать, чтобы не разбудить ее, осторожно улеглась на краю постели. Утомленная перенесенными впечатлениями, малютка через минуту уже спала.

Мадам Жозен более получаса сидела в кресле-качалке, раздумывая, что ожидает больную гостью, если болезнь затянется. «Если я оставлю ее у себя и буду за нею ухаживать, – рассуждала она, – то мой труд хорошо оплатят. По-моему, гораздо спокойнее исполнять должность сиделки, чем чистить кружева для капризных барынь. Если же бедняжка опасно занемогла, то лучше ее не отправлять в больницу, особенно, если в городе у нее нет ни родных, ни знакомых. Мне кажется, что у больной начинается горячка и что она еще долго не придет в себя. Если она умрет и я не буду знать, кто она, то смогу покрыть расходы деньгами несчастной. Вон их сколько в бумажнике! Надо только действовать осторожно. Нельзя обойтись без доктора – это опасно. Я вот что сделаю: если завтра ей не станет лучше, пошлю за доктором Дебро».

Рассуждая так, Жозен снова вышла на крыльцо в ожидании сына. Нехорошие мысли шевелились в голове женщины, злое замышляла она: обобрать приезжих, чтобы улучшить свое положение. Бумажник, набитый деньгами, серебряные вещи в дорожном мешке пробудили в Жозен алчность. Для нее в жизни была главной цель – деньги. Труд она ненавидела; еще ненавистнее было унижаться перед теми, кого она считала ниже себя. Какое счастье было бы сделаться независимой, ни в чем не нуждаться, располагать большой суммой денег! Сын Раст – молодец: ему стоит только дать немного денег для начала, и он тотчас придумает выгодное дело!

В это время из комнаты послышался болезненный стон. Больная беспокойно металась на кровати, затем все стихло. Жозен встревожилась, услыхав эти звуки: показалось, что кто-то подслушивает ее мысли. Но через минуту она успокоилась и по-прежнему стала рассуждать про себя: «Да нужно ли Раста посвящать в мои планы? Следует ли рассказать ему, что в шкафу спрятаны бумажник с деньгами и несколько серебряных вещей?»

Доставая из дорожного мешка ночной капотик девочки, Жозен увидела железнодорожные билеты до Нью-Йорка, две багажные квитанции и горсть мелких денег. «Это, пожалуй, можно показать Расту, – подумала Жозен, – а о бумажнике лучше промолчать».

В это время с улицы послышались знакомые шаги сына. Эдраст возвращался домой, напевая веселую песню. Жозен вскочила и заковыляла навстречу сыну, боясь, чтобы он случайно не разбудил спящих. Эдраст был высокого роста, щегольски одетый, плечистый, рыжеволосый, черноглазый, с красноватым лицом. Это был парень умный, ловкий и весьма наблюдательный.

Заметив, что его мать взволнована, как-то неестественно суетится, что лицо у нее бледно, что она встревожена, Эдраст понял, что нечто произошло: он не привык, чтобы мать выходила его встречать.

– Матушка! – воскликнул он. – Что с тобой?

– Тише, тише, Раст, не кричи! В нашем доме случились престранные вещи. Присядь-ка здесь на ступеньку, я тебе все расскажу.

И мать поведала ему о неожиданном появлении приезжих и о внезапной болезни молодой женщины.

– Они, значит, у нас там спят? – спросил Эдраст, указывая толстым пальцем на дверь, ведущую в комнаты. – Славное дело, нечего сказать! Навязала себе заботу о больной, да еще с ребенком!

– Что же мне было делать? – возразила мадам Жозен. – Не оставлять же на улице умирающую женщину, да еще ночью!

– Какова же она из себя-то? Может, нищая побирушка? Есть ли при ней багаж? Видела ли ты у нее деньги? – с любопытством расспрашивал сын.

– О, Раст, Раст! Не обыскивала же я ее корзины! Она и девочка прилично одеты, на матери дорогие часы с цепочкой, а в мешке я обнаружила много серебряных вещей.

– Какое счастье! – радостно воскликнул Эдраст. – Следовательно, она богата и завтра, когда будет уезжать, отвалит тебе пятерку долларов?

– Не думаю, чтобы она была в состоянии завтра уехать: она долго пролежит у нас. Если ей не станет лучше завтра утром, тебе придется поехать на ту сторону и привезти доктора Дебро.

– Это зачем? Ты не можешь держать больных у себя в доме, ты должна отправить ее в больницу. Ведь ты даже имени ее не знаешь, не знаешь, откуда она приехала и куда едет. Ну, а если она умрет у тебя на руках, что ты тогда скажешь?

– Если она умрет, я не буду виновата, – сказала мадам Жозен. – Но тогда за свои хлопоты и труды я буду вправе воспользоваться ее вещами.

– Да хватит ли вещей-то, чтобы расплатиться с тобою? – спросил сын и при этом негромко свистнул. – Эх, маменька, тонкая ты у меня штучка! Вижу тебя насквозь!

– Не понимаю, что ты имеешь в виду? – воскликнула с искренним негодованием госпожа Жозен. – По-моему, ясно: если я ухаживаю за больной, уступаю ей мою кровать, то я могу ожидать, что мне за это заплатят. Отправить же ее в больницу – у меня не хватает духу. Имени ее я не знаю, кто те знакомые, у которых она хотела остановиться, мне неизвестно, – что же остается делать?

– Делай, как ты задумала, маменька… Да, жаль, очень жаль молодую женщину! – сказал он, посмеиваясь.

Мать ничего не ответила сыну и некоторое время сидела в раздумьи.

– А не принес ли ты хоть сколько-нибудь денег? – спросила она вдруг, обращаясь к Эдрасту. – Мне нечего есть, а я собираюсь всю ночь просидеть у постели больной. Не сбегаешь ли ты в лавку купить хлеба и сыра?

– Ты спрашиваешь, есть ли у меня деньги? Погляди! – Эдраст достал из кармана пригоршню серебра. – Вот что я принес!

Через час Жозен с сыном сидели на кухне, ужиная и дружески болтая, а больная женщина и девочка спали в отведенной им комнате.

Глава 3
Последние дни в Гретне

Наступило утро. Больная по-прежнему оставалась в тяжелом забытьи. И мадам Жозен решила отправить Эдраста за реку, чтобы тот поспешил привезти доктора Дебро.

Но прежде мать и сын притащили в кухню дорожный мешок приезжих и принялись в нем рыться и рассматривать содержимое. Белье, туалетные принадлежности, багажные квитанции, проездные билеты – все это они нашли, но ни писем, ни записок, счетов, фотографий – ничего не попадалось, и только монограммы «J. С.» на белье и серебряных предметах свидетельствовали о принадлежности одному и тому же лицу.

– Не лучше ли мне сразу захватить с собою багажные квитанции? – сказал Эдраст, вставая и пряча в карман жилета свернутые бумажки. – Если больная очнется, ты можешь ей сказать, что им понадобились платья и что поэтому мы решили получить на станции сундуки. Так, что ли, обстоит дело? – спрашивал сын у матери, многозначительно улыбаясь.

Озабоченная мадам Жозен ничего не отвечала, завязала мешок и стала торопить сына.

– Поторапливайся, скорее привези доктора! Я так беспокоюсь за бедную женщину. Того и гляди, девочка проснется и расплачется, увидя, что ее матери не стало лучше.

Эдраст проворно оделся и побежал к перевозу.

Через полтора часа он возвратился в сопровождении доктора Дебро.

Доктор, осмотрев больную, уверил, что опасности нет.

– У этой женщины сильная лихорадка, – прошамкал старичок. – Ею надо серьезно заняться. Лежать долго она не будет – кризис должен скоро наступить. Я сделаю все, что возможно, для ее спасения.

Дебро прописал лекарство и, давая нужные наставления об уходе за новой своей пациенткой, гладил золотистые волосы малютки Джен, которая, проснувшись, не сводила глаз с матери.

Вскоре после того, как доктор ушел, к крыльцу подъехала телега с двумя сундуками, и Эдраст с помощью рабочих втащил тяжелый багаж в комнату, расположенную рядом со спальней.

Телега уехала, входная зеленая дверь захлопнулась, будто поглотила следы бедной матери с ребенком, точно исчезнувших для остального мира.

Доктор Дебро продолжал навещать больную, и каждый раз, оставляя ее, был все более мрачен и встревожен.

Он убедился, что положение больной абсолютно безнадежно, и сердце его нестерпимо болело за малютку дочь.

Бледная, молчаливая девочка целыми днями сидела на кровати подле матери с горестным выражением на лице.

Жозен как-то сказала девочке, что матери необходимо полное спокойствие. Трогательно было видеть, как после этого малютка часами сидела, почти не двигаясь и не выпуская руки матери из своей.

Нельзя было упрекнуть мадам Жозен в недостаточной заботливости о своих постояльцах. Она неутомимо и усердно ухаживала за больной и за ее маленькой дочерью, мысленно восхищаясь своей самоотверженностью.

– Ну, кто, кроме меня, способен так лелеять больную, так баловать ее ребенка? Я считаю их своими, – твердила она сыну. – Беспомощные, безродные, они только во мне одной и нашли опору. Они, положительно, мои, мои!

Самообольщаясь и теша себя этим, мадам Жозен хотела непременно уверить себя в том, что она не преследует корыстной цели.

Дней двенадцать спустя по узкой улице Гретны, по дороге к перевозу двигалась скромная погребальная процессия. Встречные, уступая дорогу, внимательно оглядывали Эдраста Жозена, одетого с иголочки и сидевшего с доктором Дебро в открытой коляске, единственном экипаже, следовавшем за гробом.

– Это какая-то иностранка, родственница Жозен, – говорили в толпе. – Она недавно приехала из Техаса с маленькой дочкой, а вчера умерла. Вчера же ночью, говорят, и девочка заболела и лежит без памяти. Вот отчего не видно госпожи Жозен. К ним в дом страшно зайти. Старик доктор говорит, что горячка такого вида заразна.

Вернувшись, Эдраст нашел свою мать сидящею в качалке подле кровати, где в беспамятстве лежала леди Джен. Волнистые волосы ее рассыпались по подушке. Синие круги под глазами и горячечный румянец на щеках были верным признаком, что ребенок заразился от своей матери тифом.

Наряженная в самое лучшее черное платье, Жозен все утро не осушала глаз. При появлении сына в дверях спальни она бросилась к нему и разрыдалась.

– О, милый друг мой, мы погибли! Какие мы несчастные! Как мы наказаны за доброе дело! Беру к себе в дом совсем незнакомую больную, ухаживаю за нею, как за родной, хороню в своем фамильном склепе, – и вдруг заболевает девочка! Доктор Дебро говорит, что мы оба с тобой заразимся и умрем! Вот что значит делать добро!

– Пустяки, маменька! Зачем видеть все в черном цвете! Старик Дебро, вероятно, ошибся. Может, болезнь эта совсем и не заразна. Лучше же никого к себе не принимать; да к нам, впрочем, никто и не придет из страха. Я на время переселюсь в город, а к тебе горячка не пристанет. Пройдет несколько дней – увидим, выздоровеет девочка или умрет, и тогда мы отсюда переедем и устроимся где-нибудь в другом месте…

– Хорошо, мой друг! – сказала, отирая слезы, Жозен, успокоенная словами сына. – Никто не имеет права сказать, что я не исполнила своего долга по отношению к покойной. Буду теперь ухаживать, сколько сил хватит, за девочкой. Тяжело, конечно, в такую жаркую погоду сидеть взаперти, но я отчасти рада, что малютка без сознания. Сердце разрывалось у меня, когда я наблюдала, как она убивалась по матери…