Текст книги "Легенда о механизме"

Автор книги: Серж Лу

Соавторы: Вольдемар Демар
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Механики переглянулись и согласно закивали. Брэди понял одно: разобрать Механизм невозможно. Можно только разрезать ацетиленовой горелкой и переплавить. "Ишь ты, контрагайка... Мне бы такую...". Лино Труффино, у которого разламывалась голова после бессонной ночи, трубно высморкался и сказал: – Повесить ему "клопа" на шею, и все дела. Выйдем на главного. – Это идея, – согласился главный механик. – Впаяем ему автономный пеленгатор между ног – ни одна собака не найдет. – Да? – Брэди подозрительно оглядел подчиненных. – А кто поручится за успех? Поручаться никто не хотел. Но за неимением лучших предложений, остановились на этом. Тем же вечером на пустынном морском берегу остановился мусоровоз, взрыв колесами мокрый песок. Мягко откинулась дверца мусороприемника и на песок вывалился тяжеленный контейнер. Автомобиль развернулся и уехал. Тяжко и устало катились к берегу морские волны. Со скрипом покачивались точеные стволы королевских пальм, шелестели листья. Далеко-далеко, у самого горизонта, разгорался пожар ночных огней Вавилона. Контейнер запрыгал от могучих ударов изнутри. Пробив железо, в клочьях промасленной бумаги, из контейнера выбрался Механизм. Он постоял, прислушиваясь к шепоту волн. Но это были не волны. Это было гугуканье Брома, который так и не переварился. – Изыди, окаянный! – с тихой ненавистью проворчал монстр и выделил из себя несносного галогена. Бром, оказавшись на воле, радостно взвизгнул и побежал, приплясывая. Чудовище взглянуло ему вслед и отвернулось, заскрипев шарнирами, со стоном омерзения. – О, какую инфекцию держал я у себя в животе! Механизм неспешно побрел к кромке прибоя. Наполовину объеденное волнами, в море тонуло кровавое солнце. Дико кричали чайки. Небо быстро и неумолимо темнело. Механизм вошел в воду. Десяток шагов – и вот уже скрылась в пене чугунная голова. Лишь блеснул на прощанье побитый окуляр телескопа. Бром остановился, с ужасом провожая глазами фигуру чудовища. Когда стихия поглотила железного монстра, Брому вдруг стало нестерпимо тоскливо. Он помчался по берегу, шлепая босыми ногами по мокрому песку. Механизм все шагал и шагал, давя ногами морских звезд и моллюсков. "Прочь от них, бессердечных, безжалостных механизмов! Все глубже, глубже... Пусть пищит их проклятый прибор. У-у-у! Здесь меня уже никто никогда не найдет. Прощай, Великий Доктор!" Когда глубина вдавила его в дно, не давая шагать дальше, он лег и застыл, и глубоководное течение стало понемногу заносить его вязким песком. Так проходит земная слава. КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ. ЧАСТЬ ВТОРАЯ АЩЕ ЗАБУДУ ТЕБЯ, ИЕРУСАЛИМЕ "Аще забуду тебя, Иерусалиме, забудь меня десница моя". Псалом 136-й. Глава 22 ЭКСПЕДИЦИЯ ПРОФЕССОРА КОЛЛИНЗА Пока в Вавилоне происходили описанные в предыдущих главах события, неутомимый путешественник, страстный исследователь неоткрытых тайн Земли профессор Коллинз готовился к экспедиции в шельву. Эта экспедиция должна была стать прорывом в одно из последних "белых пятен" в бассейне великой реки Фармазонки. У Коллинза было несколько учеников и последователей, которые рьяно, неистово, беззаветно и бескорыстно были влюблены в науку. Это были молодые ученые, настоящие честные парни, готовые ради научного эксперимента отдать свои жизни. И все было бы хорошо. Единственное затруднение состояло в том, что у Коллинза не было денег, необходимых на экспедицию. Ночи напролет обдумывал профессор планы предстоящих действий. Огромная карта Фармазонии, висевшая у изголовья спартанской кровати профессора, вся была исчерчена смелыми линиями, а кое-где даже продрана насквозь. Ночью, сидя на кровати, Коллинз вперял воспаленный взор в поруганную карту и вопрошал сам себя: – Можно ли допустить, чтобы последние фармазонские тайны были открыты разными жуликами и проходимцами вроде профессора Спенглера? – делал паузу и решительно возражал: – Не можно! Профессор Спенглер был извечным научным врагом Коллинза, его альтер эго. Целыми днями Коллинз занимался приготовлением чудодейственного концентрата, который, по мысли профессора, должен был стать основным продуктом питания участников экспедиции. В качестве ингредиентов профессор использовал бобы какао, гусиный жир, ливерную колбасу и овсяную кашу "Геркулес". Коллинз смешивал эти компоненты в разных пропорциях, толок в ступке, варил и выпаривал, и в результате каждый раз получал нечто липкое и абсолютно несъедобное. Но профессор не отчаивался – это было не в его правилах. Он вновь и вновь бежал в продуктовую лавку и брал в кредит новые порции продуктов, и снова изводил их. А также и своих соседей, которые вынуждены были мириться с ароматами помойки, постоянно витавшими вокруг профессорского дома. Кроме того, профессор собственноручно шил себе особо прочный безразмерный рюкзак. Уж кто-то, а он-то знал, как важно в пути иметь удобную поноску! Дни бежали за днями. С трудом, но деньги на проезд были найдены. И вот в одно прекрасное утро профессор в полной походной амуниции, бодро дудя себе под нос, отправился на вокзал. Путь его лежал в Ведрополис – город в шельве, откуда обычно начинается путь всех исследователей Фармазонии. Поездом до Вавилона, потом – самолетом с пересадками. Трое суток дороги – и вот Коллинз у цели. В Ведрополисе, однако, его ждали неприятные известия: всего несколькими днями ранее отсюда вместе с десятком спутников в неизвестном направлении отбыл профессор Спенглер. – Зазнайка! Лгун! Болтун! Карьерист! – потрясенно шептал Коллинз, сжимая сухонькие кулачки. – Бесстыдный стяжатель! Нечистый на руку дилетант! Бандит! Хапуга!.. Да разве можно отдавать науку на откуп таким прожженным аферистам? Не-ет, не можно! В тесноватом номере ведрополисской гостиницы профессор устроил военный совет. – Слабодушные, неуверенные в себе пусть возвращаются домой! – обратился профессор к своим спутникам. – Я не осудю их. Вернее, не осуждю. Джунгли не терпят фальши! Кто хочет оставить меня в этот суровый час? Исследователи – а их было ровно пять – не шелохнулись. Лишь глазки рыжего маленького Сема Нортона воровато стрельнули по сторонам и внезапно расширились от ужаса, наткнувшись на огромный – до потолка – профессорский рюкзак. Возможно, Сем Нортон и хотел бы отказаться от участия в экспедиции, но вид профессорской поклажи лишил его дара речи. – Спасибо, ребята! – Коллинз растрогался и пустил слезу. – Я знал, что могу на вас положиться. Ну, Спенглер, не жди пощады! Мы обгоним этого негодяя. Я поведу вас, друзья, прямым, как стрела, путем. Ибо в большую науку не можно попасть обходными тропками! В тот же день были наняты носильщики и проводники из числа местных ундейцев людей нищих и изголодавшихся, готовых за мизерную плату идти хоть на край света.

Цепочкой экспедиция двинулась по раскаленным полуденным зноем улочкам навстречу Неизведанному. Глава 23 ГЛОРИЯ В ПЛЕНУ Глория очнулась. Вокруг было шикарно и спортивно. Откуда-то лился приглушенный голубовато-лиловый свет, веяло прохладой от бесшумного кондиционера. Глория повернула голову и вздрогнула: на фоне серебристых обоев четко выделялась согбенная фигура. Глория вгляделась. Что-то неуловимо знакомое было в этом человеке. Старец отделился от стены и скрежещущим от волнения голосом спросил: – Узнаете ли вы меня, моя радость? Глория отрицательно покачала головой, ее чудные волосы рассыпались по атласной подушке. – Магнифико... шармант... – проскрежетал старец, вперяясь ненасытным взором в девушку. – Где я? – спросила юная аристократка, закутываясь в простыню. – Что происходит?

Долгожитель пустил слюну, затрясся и вдруг рухнул на колени: – Керида! Безумство имеет владеть мой мощный рассудок! Мой херц разбит. Я сражен наповаль!.. – Что вам угодно? – в испуге вскрикнула Глория. – Мне угодно... один капелька вашей любви... О! Я открою вам чудный мир! Я подарю вам все сокровища Фармазонии! Я... я... – Тут старец от волнения потерял дар речи. – Фармазонии? При чем тут Фармазония? – Но мы же с вами находимся в Фармазонии, моя дорогая! – пробормотал старец, ухватив трясущимися руками край простыни. – Как в Фармазонии?.. Да прекратите же! – Она попыталась вырвать простыню, но старец держался крепко. – Один капелька... Всего один... Весь мир будет у ваших ног... – Это моветон! – вскричала девушка. – Вы старый, больной, вы импотент от старости! Она высунула ножку чтобы оттолкнуть противного старика, но тот тут же припал к ноге мокрыми губами. – Фуй! Маразматик! – Глория сильно двинула старика ногой. Несчастный опрокинулся навзничь, клацнув вставными челюстями. Глория вскочила, спрыгнула с постели и бросилась к двери. Старец попытался поймать ее за ногу и тут же получил зверскую затрещину. – Магнифико... – скрипя в сочленениях, ровесник папоротника и угля поднялся с ковра. – Подождите, я еще не сказал вам свое имя! – Я в этом не нуждаюсь! – ответила Глория и метнула в старца хрустальный графин.

Получив графином в ухо, несчастный перелетел через кровать и затих, выставив вверх длинные ноги в полосатых носках и неизносных ботинках 52-го размера. Глория уже видела где-то эти носки и ботинки... Но думать было некогда. Она толкнула дверь – дверь была заперта. Тогда она схватила массивную бронзовую Психею и приготовилась, ожидая новых домогательств. Обнаженная, с распущенными волосами, она была в этот момент прекрасна, как богиня. Старец, которому, наконец, удалось приподняться, забулькал от восторга. – О прекраснейшая! Мой херц разрывается от любоф! Вы будете моя! – Ни за что! Глория расхохоталась жутким смехом и запустила статуэткой, целя в замшелую голову старца. – Магнифико! – старец пригнулся, статуэтка свистнула над лысиной. – Лгун! Поганец! Гнусот, обманщик, мухомор!! На каминной полке стояло несколько разнокалиберных Психей и Амуров. В старца полетела очередная. – Вы будете моя, будете! Не будь я Хуго Заххерс! Рука Глории дрогнула и статуэтка упала на пол. Глава 24 ДЕБОШ НА КОНЕ По гулкому коридору шли санитары. Вот они вошли в палату №1. Раздались вопли, ругань, и все стихло. Снова топочут по коридору дюжие молодцы в белых халатах. Палата №2. Вопли. И тишина... Палата №3... №4... №5... Санитары проводили в психиатрической больнице обязательные утренние процедуры. Всем психам ставили клистиры и заворачивали больных в мокрые простыни. Шел второй час процедур. Вот неумолимые белые халаты появились в поле зрения бывшего графа Дебоша. Дебош засиял, предвкушая неземное блаженство и райскую сладость клистира. – Аллилуйя, аллилуйя! – в восторге завопил граф. Санитары истово перекрестились и с умиленными и благостными рожами накинулись на графа. – Осанна в вышних! Осанна! – иерихонской трубой взмыл голос Дебоша. Тут не выдержал санитар-старичок. Его дребезжащий голосок разнесся по палате: – Мизерере, Домине, мизерере!! Видимо, старичок пел в детстве в католическом хоре. Санитары замерли. И вдруг грянули: – Де профундис клямави ад те, Домине! Эгзауди воцем меам! (Что означает – для недостаточно верующих – "Из глубин воззвал к тебе, Господи, услышь голос мой!") Моление оказалось заразительным. Нестройным хором затянули больные: – Доминус, дет тиби пацем!.. (Да пошлет вам Господь мир!) Под нестройное пение санитары продолжали свое дело. На соседней с графом кровати, постанывая в предвкушении клистира, лежал изобретатель аппарата для прямого превращения материи в энергию и наоборот. Слева располагался худой скорбный Чайник. Дебош его не любил. Но если Чайник тихо просил: "Снимите, пожалуйста, крышку – я закипаю", – Дебош без слов исполнял его просьбу. За Чайником лежал Сократ, Диоген и бочка. Он был един в трех лицах и поэтому санитары, не вдаваясь в подробности, вкатывали ему тройной клистир. Каждое утро одержимый стучал себя кулаком в лоб и завязывал сам с собой следующий разговор: – Это ты, Диоген? – Ты чо, шизанулся? Это я, Бочка! – А где Диоген? – Где-где... В сортир ушел! Дебоша сильно раздражало такое изобилие философии. Еще дальше была койка угрюмого мрачного типа. Когда его спрашивали, на чем он шизанулся, он невразумительно толковал о каких-то бровебрах. И вот лежал Дебош, завернутый в мокрую простыню и все думал, как бы так устроить, чтобы Зло было побеждено, а повсюду чтоб была справедливость. И чтоб всем было одинаково хорошо. Думал он думал, и вдруг его осенило. Однажды он как бы невзначай спросил у Чайника: – Скажи, о чем ты мечтаешь? – О мясе! – простодушно ответил Чайник. – Правильно! – обрадовался Дебош. – Все о мясе мечтают. Но едят его те, кто не работает. А кто работает – тот одним рисом питается! Чайник вытаращил глаза и стал медленно закипать. – А ведь в мире уже есть примеры, где справедливость восторжествовала, зашептал Дебош. – Так не должно быть, чтоб у одних было все, а у других ничего. Надо все перевернуть. Тут он задумался, а потом продолжил: – Есть самый угнетенный класс в мире. Класс, которому нечего терять, кроме своих цепей. Это мы, психи! Палата затихла, прислушиваясь к крамольным речам Дебоша. – Мы возьмем все лучшее, что дал миру научный чучхизм. Мы отнимем у нормальных излишки и отдадим больным и детям. Это будет Гармония! Мы гармонично поделим все богатства, и никому не будет обидно, и все будут довольны... – Не может такого случиться! – вдруг высокомерно заявил Сократ, Диоген и Бочка. – Как это не может? – вспылил Дебош. – Очень даже может. Главное – дать массам оружие, это оружие – Правда! Организовать их и повести за собой... Тут Дебош остановился и снова подумал: – Конечно, на первом этапе построения Гармонии не обойтись без жертв. Ведь не каждый же санитар добровольно отдаст свой кусок мяса! – Не каждый! – откликнулся Чайник и засвистел. Дебош машинально смахнул с него крышку и продолжал: – Поэтому на первом этапе нужна будет строгая дисциплина. Это будет диктатура угнетенных. А когда сопротивление санитаров пойдет на убыль, диктатура постепенно отомрет и тогда наступит вечная и нерушимая Гармония. Вечная Гармония! – Ура! – закричали психи. – Да здравствует Гармония! – Нет, не да здравствует! – закричали в ответ Сократ, Диоген и Бочка. – Ага! Оппортунисты! – обрадовался Дебош. – Не дадим опорочить идею! Под арест их, братцы! Циническая троица была тут же взята под арест и привязана к кровати. – Стойте! – вдруг сказал псих, пришедший послушать Дебоша из соседней палаты. Санитаров много! Набросятся – и конец Гармонии! – Конец!.. – согласился Чайник, остыл и заплакал. – Вооружаться! Мы будем создавать отряды психической самообороны! – сказал Дебош. – Ага! – завопили тут Сократ, Диоген и Бочка. – Измену замыслили, крамолу! Пришлось заткнуть им рот подушкой. Психи возбужденной толпой окружили тумбочку, на которую взобрался Дебош. – Ух как здорово при Гармонии заживем! – начал вещать Дебош. – Ходить будем строем, с песней и с радостью! Свобода – это осознанная смерть! То есть, тьфу... В общем, все у нас будет общим. И кровать, и клистир... И одной простыней стоместной будем накрываться! – Ур-ра! – обрадовались психи. – Слава Гармонии! Слава Первому Гармонцу! – И принялись качать Дебоша. Вдруг все замолкли. Исполнялось зловещее предсказание психа из соседней палаты. Приближался очередной час процедур: по коридору тяжело гренадерили санитары. С клистирными трубками наперевес они ворвались в палату. Первое выступление гармонцев было жестоко подавлено. "Эх, не созрели еще массы, не созрели!.." – сокрушался Дебош. Но вечером в палату графа одна за другой потянулись серые бесшумные тени подпольщиков. Избрали председателя. Им стал Дебош. Он открыл первое собрание Великой Поднебесной Гармонии ударом в кроватный набалдашник (вместо гонга). Выступавшие один за другим ораторы говорили: "Черный дракон хочет проглотить Солнце Гармонии! Не дадим Дракону проглотить солнце! Построим красную стену до неба и убьем черного дракона!" План был разработан, изложен в виде тезисов, написан на простыне и вывешен на видное место. Председатель Дебош поднялся на тумбочку. – Труженики-психи! Все будет вашим! Вижу светлый, радостный день! Вижу чистые, светлые коридоры! Труженики маршируют колоннами. Из бани – в парикмахерскую, из парикмахерской – в столовую. У каждого труженика – свой светлый, чистый... – И просторный! – восторженно вставил Чайник, но его тут же подвергли критике и самокритике за правый уклон. Чайник раскаялся и был направлен на перевоспитание в концентрационный лагерь под кровать. – ...светлый и чистый джутовый мешок с прорезями: для головы, для рук и для ног! – вдохновенно закончил Дебош. – Председатель Дебош заботится о ногах! – пронеслось по палатам. Кто-то начал всхлипывать от умиления. Но вот по коридору снова загрохотали шаги. В палату ворвались убийцы в белых халатах, зверски размахивая клистирными трубками и мокрыми простынями. – Тираны! Палачи! Сатрапы!! – закричал Дебош. Санитары бросились на него. – Бумажные тигры хотят погасить Красное Солнце! – завопили психи. – Не отдадим любимого Председателя! Защитим Красное Солнце Гармонии! Психи набросились на санитаров, вставили всем им клистиры и завернули в мокрые простыни. И как победная песнь взвился над толпой дискант Чайника: – Победа! Победа! Слава Гармонии! Слава Председателю!.. Психи уже бежали по коридору, сбивая замки с изоляторов и освобождая политзаключенных, лежавших в смирительных рубашках. Толпы носились по дурдому, избивая последних наемников капитала. Палаты братались. Большой Красный Друг почувствовал на своих плечах бремя ответственности. "Я должен привести народы к Гармонии, – размышлял он. – Что для этого нужно? Нужно усилить классовую борьбу. Нужно покончить с врагами, стоящими на пути к светлому гармоничному будущему. И незамедлительно переходить к Гармонии, усиливая критику и самокритику!" Эта политика сейчас же была доведена до широких масс и получила название "политики трех флажков". Началась новая жизнь. "49-й кооператив вызывает 17-й на соревнование!" – этот плакат психи из 49-й палаты повесили на дверях бывшей палаты, по-новому – кооператива. И 49-й и 17-й трудились не покладая рук. Психи яростно шили мешочки для хранения свежего воздуха. – Я тружусь по заветам председателя Бо-Ши! – скромно сказал Чайник корреспондентам, собравшимся у груды мешочков. – Перевыполняю план на 500 процентов! На следующий день шизоид из 6-го кооператива – родного кооператива Дорогого Председателя – пошил тысячу мешочков сверх нормы. Дебош радовался: экономический фундамент крепчал на глазах. Все кладовые были завалены продукцией. – Будем экспортировать наши мешочки на второй этаж, – объявил Председатель на слете мешочников. – А взамен ввозить джутовые мешки! Известие было встречено бурной радостью и долго не смолкающими овациями. На следующий день передовики производства и номенклатурные работники уже щеголяли в импортных мешках. – Недалек тот день, когда у каждого будет свой джутовый мешок! – провозгласил Председатель с трибуны съезда. – А нам – три мешка! – выступили Сократ, Диоген и Бочка. – Искаженцы! – заклеймил их Председатель. – Вы проводите черную линию правого уклона внутри Гармонии. Вы – черное знамя, которое надо сорвать! В последующей трехчасовой речи, транслировавшейся по внутрибольничной радиосети, Председатель сурово заклеймил искаженчество и уклонизм. Искаженцев подвергли критике и самокритике и отправили на перевоспитание под кровать. Психи ринулись к новым свершениям. Горшочки с цветами были удобрены и засеяны. Вскоре был снят огромный урожай. Бывшие изоляторы, превращенные в закрома Родины, ломились от изобилия. Гармония приближалась. Но внешний враг не дремал. Чтобы защитить завоевания народа, гармонцы не переставали овладевать военным делом. По коридорам под руководством старых политкаторжан шагали шеренги бойцов. Каре умалишенных упражнялось с клистирными трубками. На зеленом коврике пасся кооператив старых лишенцев. В темном углу яростно спорили изобретатели вечных двигателей, собравшись вокруг странного сооружения из табуреток и раскладушек. За полуоткрытой дверью неистовствовал хор буйных девочек: они разучивали песни на стихи Председателя – "Укрепим дисциплину на производстве" и "Гармонично люблю Председателя". Утром каждой проходящей колонне вручали психа, изображавшего газету. Псих верещал: "Величайший скачок! Вчера в сортире второго этажа запущена первая домна по переплавке кроватей! Есть первая плавка!" "Мы близки к гармоничному способу передвижения! В кооперативе №12 коллективом ученых имени Председателя изобретено биде с ручным приводом. Теперь колонны делегатов будут попадать на собрания в два раза быстрее!" "Иностранные гегемонисты готовятся к войне. Но у Гармонии есть все необходимое, чтобы уверенно смотреть в будущее. Наши армии сильны, как никогда! Наши клистиры – самые толстые в мире!" "Сегодня в третьем корпусе компетентными органами разоблачена подпольная организация садистского типа. Убийцы в белых халатах устраивали диверсии, прокалывая шприцами мешочки для воздуха. Они приговорены к высшей мере наказания. Приговор приведен в исполнение в Парке культуры и отдыха трудящихся на заднем дворе". Однажды собравшиеся на площади гармонцы увидели, как из изоляторы работники науки и искусства выносят что-то, задрапированное простыней. – Это гармоничный человек! Буря восторга пронеслась по рядам. Псих из восьмого кооператива был действительно почти круглым. – Ура! Мы тоже будем, как гармоничный человек! – обрадовались гармонцы. Долго еще на площади скандировали: "Гармонии – слава! Председателю – слава! Мудрой кадровой политике – слава!" Но тут случилось непоправимое. Откуда ни возьмись со всех сторон налетели санитары в бронежилетах и с огнетушителями. От Гармонии только клочья полетели. Дебош был схвачен наймитами и подвергнут сорока восьми клистирам. Гармония была жестоко подавлена. Повсюду царил жестокий террор. Слышались шипение и чмоканье клистирных трубок. Дебош лежал в заточении в смирительной амуниции, посреди остатков былого изобилия. Но не напрасен был подвиг героев! Упавшее знамя Гармонии подхватят другие угнетенные! Из искры возгорится пламя! Так думал Дебош, и он провидел будущее. Правда, будущее оказалось вовсе не таким, как ему представлялось... Глава 25 В ДЖУНГЛЯХ ФАРМАЗОНИИ Второй месяц профессор Коллинз, пятеро его сподвижников, проводники и носильщики-ундейцы пробирались сквозь шельву. Жаркий и влажный воздух, болотные испарения, тропические ливни, непроходимые заросли... Случалось, что кроны гигантских деревьев совершенно закрывали небо. С гигантских бугенвиллий на головы исследователей шлепались огромные пупарии и ядовитые кипотумы. Путь вперед приходилось иногда буквально прорубать в сплошном переплетении лиан. Район изобиловал хищнецами. То и дело на путников пикировали смрадные липкие пупарии и пытались высосать хоть каплю крови сквозь камуфляж и прорезиненные накидки. Это им не удавалось. Они взлетали обратно на деревья и обиженно квакали. Из бездонных болот вздымались пучеглазые катиары и норовили цапнуть шагавших мимо людей. Уже на третий день пути экспедиция потеряла одного из проводников: укушенный бушмейстером, он отказался принять противоядие и, погружаясь в болотную жижу, булькал: – Меня покарал дух Са! Злобный Са, который царствует в этих местах!.. Эта смерть произвела большое впечатление на невежественных ундейцев. Часть из них побросала поклажу и повернула назад, несмотря на страстные призывы, посулы и угрозы Коллинза. Однажды экспедицию едва не скушала двигавшаяся без дорог и тропинок железная колонна кипотумов. Пото, грязные хищнецы нигуа и черные зловещие бровебры словно сговорились погубить путешественников. Пакость резвилась, водила хороводы, а по вечерам устраивала машкерады. Среди ундейцев усиливались изменнические разговоры. Вечером пятьдесят первого дня пути проводники встали в торжественные позы и провозгласили: – Завтра вы будете иметь счастье видеть страну, где властвует Са. Вы чувствуете его смрадное дыхание? Са здесь. Он где-то рядом. Да поможет нам Ракамадурская Божья Матерь! После этого на головы проводников вдруг свалился хвостатый сукуруку и придушил обоих. Болото со вздохом облегчения всосало трупы. Носильщики, пораженные властью незримого Са, побросали поклажу и ринулись прочь.

– Куда же вы?.. – воззвал в пространство Коллинз. – Эгоисты! Бездельники! Подлые трусы! Вы заботитесь только о себе!.. Ну, ничего. Я не сгибаюсь под ударами судьбы. Я еще покажу этому прохвосту Спенглеру!.. Пятеро спутников теснее сплотились вокруг вождя. Профессор поудобнее закинул за спину свой трехсоткилограммовый рюкзак, выбрал азимут и смело вступил на неизведанную землю. Впереди была выжженная полоса. Путники без труда пересекли ее и врубились в заросли. На предводителя тут же обрушился водопад ядовитых пупарий. Когда профессор очнулся, его стащили с тропы. Короткое совещание. Профессора назначают замыкающим. Первым отваживается идти энтомолог Оделл Шеппард. Энтомолог шагнул вперед и остановился: в чаще вдруг истошно завопил рыжий ревун, адским хохотом ему ответили ушастые вампирры. Шеппард постоял в нерешительности, но тут подоспел неустрашимый Коллинз. – В чем дело? – бодро спросил он у Шеппарда, растолкав остальных. – Э... Звуки, профессор... А? – неуверенным голосом произнес Шеппард. – Ах, Боже мой! – возопил профессор. – Звуки! Ну надо же!.. А ну – прочь с дороги, изменщик! Трус, падаль! Тьфу!.. И он неуклонно врубился в чащу. Чаща набросилась на него. Тянулись изнурительные часы жестокой борьбы с джунглями. К закату солнца исследователи окончательно выбились из сил и решили готовить ночлег. Вскоре завиднелось и подходящее место: среди деревьев показался просвет. Профессор неутомимо устремился вперед. Внезапно мимо него просвистел страстный этнограф Кен Мердок. Он издавал радостные вопли. Все подняли глаза и сквозь сплетения лиан увидели грандиозный тотемный столб. Путники поспешили за этнографом. А Мердок уже приплясывал вокруг столба, срывая с него бусы, связки черепов, выцветшие тряпочки и консервные банки. Все это он складывал в свой объемистый рюкзак. – Ага! – радостно воскликнул профессор, вращаясь вокруг столба. – Есть неизвестное науке племя! Спенглер, ты посрамлен! Ликование было неописуемым. Профессор сожалел лишь о том, что не можно вырыть столб и прихватить его с собой. А потом на джунгли пала тьма. Путешественники развели костер и поужинали. Через пять минут профессор уже храпел, положив голову на рюкзак. Еще через несколько минут храп стал пятикратным. Не спалось одному Шеппарду. В чаще стенали ревуны. С жутким топотом бегали, резвясь, какие-то мелкие твари. Пугая до смерти, из ветвей высовывала фосфорическую рожу обезьяна чичи. Рожа была похожа на череп. На свет костра слетались вампирры и гнуссы, пикировали в огонь и сгорали со слабыми хлопками. Где-то рядом, за деревом, чавкал длинноносый гугнивый таппир... Постепенно Шеппард успокоился, глаза его стали слипаться и вскоре он погрузился в сон. ...– Вставайте, ребятки, вставайте! – добродушно дудел профессор. – Сначала зарядка! Потом обтирание. Эх, ребята, когда я был таким же молодым, как вы, я всегда по утрам делал усиленную зарядку и был бодер цельный день! "Был бодер, стал одер," – машинально подумал Шеппард, открывая глаза. Было утро. Костер давно погас и сырая прохлада ползла из зарослей. Все уже были на ногах и только Кен Мердок упорно лежал, накрытый противомоскитной сеткой. – Растолкайте-ка этого засранца! – добродушный Фрэнк Бредстрит с ожесточением делал приседания. – Сейчас он у меня узнает, паршивец! – Питерс подскочил к Мердоку и сдернул с лица противомоскитную сетку. Вместо лица под сеткой скалил зубы объеденный добела череп. Питерс завопил от ужаса. ...Мердока похоронили под тотемным столбом, отсалютовав выстрелами. – И все-таки я предлагаю не сгибаться! – голос профессора дребезжал. – Сначала – проводники, теперь – Мердок. Кто следующий? Мы все тут погибнем, профессор! – горячо отозвался Шеппард. – Да, гиблое место. Надо поворачивать, – согласился Сем Нортон. – Боюсь, ребята, что у нас нет шансов вернуться тем же путем, – ответствовал профессор. – Проводников нет, кругом на сотню миль – ни одного цивилизованного жилья. Так что, ребята, послушайте меня. У нас один выход: идти вперед и не сгибаться! – Ну уж дудки! – отрезал Шеппард. – С меня довольно. Я дальше не иду. – Я тоже! Дудки! – Сем Нортон спрятался за спину Шеппарда. Профессор сделал еще одну попытку: – Ребята, природа приготовила для нас такой ребус, который мы должны разгадать. Наши имена войдут в золотой фонд мучеников науки. Подумайте! Галилей, Джордано Бруно, Жанна д'Арк... то есть, тьфу! В общем, вы в курсе. – В курсе, в курсе. Еще Яна Гуса забыл. Профессор кислых щей... – Шеппард принялся укладывать рюкзак. Сем Нортон засуетился рядом. – Посрамленный Спенглер... – завел было опять профессор. – Слышали! Надоело! Мотаем отсюда, Сем! – И Шеппард широким шагом пошел прочь. За ним поспешал коротышка Сем Нортон. Сильно поредевшая экспедиция Коллинза двинулась в противоположном направлении. Глава 26 ДЕЛА СЕРДЕЧНЫЕ Глория переодевалась перед утренним купанием. В крыше соседнего флигеля образовалась дыра, сверкнул на солнце объектив телескопа. Доктор Заххерс, тяжело и страстно сопя, вперился взором в окуляр, непрерывно скатывая и глотая гуттаперчевые пилюли. "Магнифико... Шармант..." – срывалось с губ престарелого влюбленного. Даже на таком расстоянии, в искаженном объективом виде, Глория была прекрасна. Через минуту Глория вышла из дома в изящных мини-бикини-69. Она прошла к бассейну по шелковому песку дорожки. Вода под кронами апельсиновых деревьев была прохладна и свежа. Глория упруго изогнулась и бросилась в воду. Техничным кролем она пересекла бассейн и обернулась на шум: из пучины всплыл доктор Заххерс. Он был в маске, с аквалангом, и в громадных мозаичных ластах. – Ах, как вы меня напугали! – О, не уплывайте, обворожительная... – промычал Заххерс, выплюнув мундштук и барахтаясь возле Глории. – Это просто неприлично! Вы повсюду преследуете меня! – Это потому, – пробулькал доктор, – что я не могу жить без вас. – Ах, так! Магнифико! Догоняйте! – И Глория поплыла олимпийским брассом. – О, не торопитесь, прошу вас! – Заххерс конвульсивно задвигал конечностями. О, моя печень!.. – И он с бульканьем отодрал оверкиль. * * * Вот уже две недели Глория жила на вилле доктора. В первые дни все здесь было ей противно, она отказывалась принимать пищу. А однажды в ответ на петиметрство Зах-херса (он осмелился лобызнуть рукав ее платья) даже надавала ему затрещин, после чего несчастный старец несколько дней не появлялся в поле ее зрения. Но нестандартно! – в эти дни ей сильно наскучило одиночество. Она изучила виллу, а также сад, который был окружен железной оградой. Ограда гудела от электрического напряжения. Ни одного человека на вилле, кажется, не было. Постепенно Глория начала привыкать к беззаботной жизни на вилле. Лишь упорные, навязчивые знаки внимания со стороны доктора по-прежнему ей досаждали, хотя и не в той мере, как в начале. "Будем реалистами, – решила Глория. – Надо жить. Но, разумеется, в пределах". – Что вам нужно от меня? – иной раз спрашивала она Заххерса. – Немножко ласки!.. – ответствовал доктор. – Старая перечница! Ты хочешь, чтобы я тебе отдалась? Никогда. Гнусот, лишенец, плохиш! – Поживем-увидим... – гундосил доктор и растворялся в дверном проеме. Он шел во флигель, где устроил небольшую обсерваторию, и часами, восхищаясь и ужасаясь, смотрел в телескоп на предмет своего обожания. Дрожа, он созерцал эти божественные ноги, этот бюст, эти прекрасные волосы... Коралловые губы Глории бывали так соблазнительны, что Заххерс в порыве восторга устремлялся к ним – и лишь высекал лбом искры из окуляра. В 88 лет доктора настигла и скрутила любовь. В заскорузлой душе Хуго Заххерса разразился тропический ливень. Грохотал гром и распускались рододендроны, орхидеи и эдельвейсы. С опозданием на 70 лет доктор почувствовал, как глубоко в его сердце вошла отточенная стрела Купидона. – Страмец, валет, дормидонт!! – грохотал по галереям голос Глории. – Старый какаду с выщипанными перьями! "Отдаться ему? – мелькало в сознании Глории. – Фуй! Дряхлец противен, как краснозадый павиан. К тому же он импотент от старости!" Глория пыталась уверить себя, что не пройдет и месяца, как ее отец найдет ее, и тогда гнусный доктор непременно окажется в самом сыром подвале вавилонского централа. Но дни шли. Надежды Глории постепенно таяли... Однажды Заххерс исчез. Тянулись дни и недели, а доктор не показывался. Глория бродила по саду, купалась, в библиотеке рассматривала старинные гравюры, но ничто не радовало ее. "Душа моя – бездна!" – думалось Глории. И вот однажды утром на стоянку возле центрального входа въехал несуразный драндулет доктора. Из него вышел высокий худощавый мужчина в неполном расцвете сил и уверенной стандартной походкой направился к дому. – Это Он!! – возопила в Глории бездна. – Да!.. – Нет!! – воспротивился рассудок. – Этого не может быть! Мужчина поднимался по ступенькам. Знакомый пегий цвет волос, выцветшие глаза, легированный подбородок – все это придавало ему сходство с унитазом. Да. Это был Он – доктор Хуго Заххерс, омолодившийся в результате какой-то чудодейственной операции, словно полвека исчезло из его жизни. Он вошел в дом. Через минуту за дверью будуара послышались его уверенные шаги. Дверь открылась. – Вы здесь, дорогая? – осведомился знакомый нордический голос. – Узнаете ли вы меня? Твердый взгляд. – Да... – слабо шепнула девушка. Под его взглядом она вспыхнула и затрепетала. Глаза встретились. Страсть внезапно охватила обоих. Он жаждал Глории. Она жаждала Хуга*. Заххерс глядел со страхом. Душа Глории представлялась ему бездной. И сейчас он летел в эту бездну вверх тормашками. "Да, я – бездна, – поняла Глория. – И вокруг меня – бездны". Не в силах совладать с собой девушка схватила доктора за уши и поцеловала. Хуго вспыхнул. – Любоф моя! Прочь условности! – Его голос звучал, как Меч. – Будем как боги! Они упали на кушетку. – О, этот дивный момент наивысшего напряжения, которое сливает наши тела и души в высший аккорд блаженства! – Голос Глории. Ее голос – как Меч. – О, мучительная жажда радости! – стон Хуго. Он высвободил руку и дернул снурок. Портьера рухнула, скрыв их от всего мира. ...– О, Глория, я чувствую веяние Новой Морали. Я ищу нового скорбно и страстно. Иногда поиски уводили меня не туда. Простишь ли ты меня за то, что я похитил тебя? – Ты похитил меня из презренного мира! О, Хуго! – Ты – святая! Я – злодей! Топчи меня, бей, унижай! Я недостоин тебя!.. – Нет, Хуго! Это ты святой! Исхлещи меня кнутом до полусмерти! Глория кинулась ему на шею с диким воплем. – Она снова поцеловала меня! Свершилось чудо!! Падает портьера. И снова: – Хуго! Ты чувствуешь, что мы перестали верить в сверхъестественное? Мы замыкаемся в узкие рамки позитивизма! – Где?! – в восторге вскричал доктор. – Где кончается фосфор костей и начинается ощущение святости жизни? – Где?.. – привстала Глория. Заххерс властно простер руку: – Лень усталости – это яды, вырабатываемые организмом, которые атрофируют... – О! – И даже хлороформируют... – О-о-о! – Позитивизм нашего мышления! – О, Хуго! Ты нашел панацею! Падает портьера. И снова: – Глория! Я хочу видеть тебя голой! – У! Запрятали телу* в полотняный мешок! – Глория с треском разодрала бюстгалтер. – Опошлили альковом. Превратили в предмет низменного запретного любопытства! Ненавижу! – Презираю комнатную любоф! – подхватил Хуго. – С ее приспущенными фитилями! – Ненавижу буржуазию! – Посрамим буржуазную мораль!! Портьера. – Ты – гиацинт за стеклом! – завопил Хуго, срывая с шеи розовый галстух. Прозрачная! Осиянная! Светлая!! Глория кинулась на него. И последняя тяжелая портьера рухнула за ними. Глава 27 ПРОПАВШАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ После гибели Мердока экспедиция продвигалась с особой осторожностью. Впереди, несколько опережая остальных, двигался мощный Бредстрит. Он держал наготове ствол ранцевого водомета, заправленного дезинсектицидной жидкостью. Вторым шел Коллинз. Тропку, проложенную Бредстритом, Коллинз посредством своего рюкзака превращал в просеку. Последним, тоже с водометом наготове, двигался Питерс. Кроме водометов, каждый был вооружен винтовкой, а у Питерса на поясе болталось несколько осколочных гранат. Каждый раз, когда, грохоча в барабаны, вблизи путников проходила колонна кипотумов, Питерс нервничал и судорожно ощупывал гранаты. Замыкающий колонну кипотум со штандартом в лапах скрывался в высокой траве, и опять наступала тишина. Только раздавались чавкающие звуки шагов. Лес постепенно редел. Сквозь решето лиан проглянула светлая полоса. – Профессор, река! – Бредстрит вышел на берег. Широкая тусклая гладь открылась перед ними. Путники расположились на краткий отдых. Решили строить плот, но приближавшийся вечер заставил отложить строительство до утра. Ночь поделили на три части, по три часа каждому. Первым остался дежурить у костра Питерс. Коллинз и Бредстрит сразу же захрапели. Питерс тоже начал клевать носом. Вдруг раздался подозрительный шорох: в жестянке из-под консервов что-то копошилось. Питерс напрягся. Из жестянки, шурша волосатым брюшком, вылез мрачный бровебр. Он остался без обеда. Потерев лапки и чихнув, бровебр плотоядно воззрился на Питерса. Ядовитый хвостик инсекта подрагивал, извлекая из жестянки тревожный стук. Питерс схватил трубку водомета, прицелился... Бровебр облизнулся раздвоенным языком и нырнул в траву. Питерс облегченно вздохнул. Но через пару минут к костру стали сползаться все гадости Фармазонии. Пупарии забултыхались в прибрежной тине. Грязные нигуа раскачивались на ветвях, а поодаль, на опушке, собралась огромная толпа бровебров. Вот давешний бровебр подбежал к сородичам. В стае началось волнение. Бровебры как по команде повернулись и уставились на Питерса. Питерс прикинул – расстояние было слишком велико для водомета. И тут инсекты с воплем "гайда!" полезли на Питерса. Питерс заорал и пустил струю ядовитой жидкости в гущу нападающих. Яд зашипел, пузырясь, инсекты валились, как подкошенные, но на их место лезли другие. Питерс заорал еще громче и проснулся. Костер догорал. Постанывал во сне Бредстрит. Коллинз взмахивал руками и бормотал: "Можно? Нет, не можно! О, мерзавец Спенглер!.." Остаток ночи прошел спокойно. С рассветом путешественники позавтракали и взялись за сооружение плота. Вскоре хлипкое плавсредство было спущено на воду. Экспедиция начала переправу. На середине реки шесты перестали доставать дно. Плот начало сносить течением. – Слушайте, проф, – деревянным голосом сказал Бредстрит, – мне кажется, на середине вода выше уровнем, чем у берегов. Такое же явление наблюдал Александр Гумбольдт в одна тысяча восемьсот... – А? – перебил Коллинз в испуге. – Прочь отсюда, ребяты! Он принялся бешено грести самодельным веслом. Несколько минут отчаянной гребли и плот ткнулся в противоположный берег. Исследователи передохнули и снова врубились в чащу. Ближе к полудню лес начал редеть, постепенно переходя в саванну. Когда впереди открылись чистые, ровные просторы пампы, Коллинз оглянулся: проклятый лес стоял за спиной, как стена. А впереди, у самого горизонта, в скоплении облаков угадывалась горная гряда. – Ну вот, ребята, большая часть пути позади! – фальшиво бодрясь, профессор приставил "цейсс" к глазам. – Поглядите-ка направо, проф! – Бредстрит тоже смотрел в бинокль. Там, куда он указывал, из высокой травы вздымались полукружия серых, по виду железобетонных сооружений. – Что? Что это?.. Исследователи поспешили к сооружениям. То, что издали казалось чем-то вроде осиных гнезд, при ближайшем рассмотрении обрело вполне понятные черты. Перед путниками возвышалась полоса мощных укреплений – доты, колючая проволока, траншеи полного профиля, наблюдательные пункты, надолбы. Там и сям возвышались башни вкопанных в землю танков. Людей не было видно, но вокруг в изобилии валялись снарядные гильзы, обломки фанерных мишеней, на земле темнели пятна солярки и машинного масла. – Ну вот, – угрюмо проворчал Бредстрит. – Это есть последнее белое пятно. Где не ступала нога человека. – Может быть, это ундейские поселе... – робко начал было Питерс. – Заткнись! – Бредстрит яростно сплюнул. – На грозильский военный полигон вышли. А все этот, проклятый Ливингстон со Стэнлеем! – Он с ненавистью поглядел на Коллинза. – Нет, это невозмо... – шептал профессор потрясенно. – Этого не мо... Тут что-то не... Так не должно... – Во-во, "этого не мо..."! – передразнил Бредстрит. – Сейчас нас арестуют и порешат, чтоб секреты не выдали. Доисследовались. Ух, дать бы тебе... Бредстрит сжал кулак и надвинулся на Коллинза. Внезапно невдалеке со страшным грохотом вздыбилась земля, распустилась цветком и рассыпалась. – Что это? – завопил Питерс. – Гаубица. Калибр двести восемьдесят, – объяснил Бредстрит. Грохнул второй взрыв. И еще один. Заверещав, Питерс зайцем понесся к укреплениям. Бредстрит солидно помчался за ним. Следом потрусил Коллинз. Грохнул новый взрыв, но путешественники уже лезли в дот. Правда, профессора слегка контузило. Но это ему, как заметил Бредстрит, в общем, не повредило. В смотровую щель было видно, что снаряды ложатся все ближе к доту. Прямого попадания даже этот мощный колпак мог не выдержать... * * * Шеппард и Нортон заблудились. Поплутав в поисках полосы выжженной земли, они вышли к реке, лениво катившей коричневые воды в окружении непроходимой чащи. – Держу пари, что этой реки здесь не было, – сказал Шеппард, не оборачиваясь. Ответа не последовало. Со стороны мелкого Сема Нортона это было верхом наглости.