Текст книги "По образу дракона (ЛП)"

Автор книги: Серж Брюссоло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Вздохнув, он сверился с курсом. Синяя стрелка компаса по-прежнему показывала на север. Вокруг простирался все тот же пейзаж. Холмы сменялись холмами, дюны уступали дюнам. Порой Нат пытался взять за ориентир какой-нибудь каменистый гребень необычной формы, но быстро утрачивал определенность. Проскакав три километра, он начинал сомневаться, эту ли скалу он выбрал за указатель. Все утесы походили друг на друга, и когда Нат оборачивался в седле, чтобы оценить пройденное расстояние, ему приходилось признать свое поражение. Вон та низкая каменная пирамида в тени? Или, может, тот базальтовый выступ, который эрозия сделала острым, как лезвие? И сколько они прошли – один лье, или два, или три?

Нат передернул плечами: жест, означающий у него, что он желает выкинуть проблему из головы. Чтобы снять напряжение, он стал методично расслаблять мускулы, начиная от икр, и заканчивая плечами. Когда его тело полностью расслабилось, его сознание вытеснилось в самый тайный уголок мозга. В «уголок подведения итогов», как называл его Рацца. Внезапно, так, что он даже не успел подготовиться, его ударило воспоминание, побежало по нервным волокнам, неудержимое, как короткое замыкание. Воспоминание детства…

Сколько лет ему тогда было? Восемь? Шесть? Возможно, и меньше, но эта сцена врезалась в его память в мельчайших подробностях.

… Родос, его отец, тяжело бежит, таща за собой сына. Каждый его шаг болезненно отдается в плечо ребенку. Нат начинает хныкать. Они бегут уже больше часа по широкой равнине, что на западе; его ноги устали и болят, но Родос не слушает его жалоб: ему страшно. Каждые две минуты он поднимает лицо к небу, и в его зрачках, расширенных, несмотря на яркий свет, читается тревога.

Тем утром он разбудил сына и тихонько сказал ему с хитрой улыбкой заговорщика:

– Мы сейчас отправимся на запад, мой мальчик, – при этом отец приложил палец к губам. – Я там обнаружил россыпи зеркальных камней, о которых пока никто не знает. Если нам удастся набрать мешок, это будет настоящей удачей. Этого хватит на всю зиму. Но надо спешить. Если нас опередят, сокровище уйдет у нас из-под носа.

Дальше можно было не продолжать. Безумно гордый собой, Нат вскочил, закинул за плечо кожаный мешок, который протянул ему Родос, и выбрался из своей каменной ниши со всеми предосторожностями, чтобы не разбудить мать и сестренку Джубу.

Словно два вора, они прокрались через общую пещеру, обманув бдительность часовых дождя, пробрались через каменные завалы и по вентиляционным шахтам спустились до уровня земли. Уже начинался сезон дождей. Несмотря на свой юный возраст, Нат понимал это. Выходить за пределы пещер, в которых обитал клан, считалось тяжким нарушением законов Совета. Но властители были стары, иссушены, как охапка соломы. Да и несли всякий вздор… Тогда как Родос, загорелый и мускулистый, с белой гривой волос и бородой, золотистой, отливающей платиной, уж конечно лучше знал, что ему надлежит делать!

Без лишнего груза, одетые только в кожаные набедренные повязки, отец и сын быстро продвигались по затвердевшему песку равнины, перескакивая, словно антилопы, через каменистые гребни, не позволяя своему дыханию сбиться. Однако в это время года солнце вступало в фазу упадка. Появились первые признаки ослабления его мощи: лучи, особенно по утрам, уже не были такими яростными и палящими. Два дня назад часовые облаков официально объявили завершение сезона засухи и запретили детям огня покидать пещеры на шесть ближайших месяцев. Но находились отважные (по большей части неисправимые следопыты), кто, в обход запрета, старались по полной использовать безопасное время, пока не появились первые облака. И Родос был как раз из таких.

На этот раз игра стоила свеч: зеркальные камни, необыкновенно редкие, обладали свойством в десять раз увеличивать яркость света, исходящего от костров и смолистых факелов, которые жгли в пещерах на протяжении сезона дождей. Более того: эти природные отражатели усиливали именно ту полосу спектра, что отвечала за питание. Одна свеча, горящая рядом с таким камнем, давала пламя столь же ослепительное, как молния, прорезающая небо. Если какой-либо семье удавалось запастись этими светоусиливающими кристаллами, сезон дождей больше был ей не страшен. Поддерживать себя можно было просто светом факелов, а небольшие камни обменять на разные ценные вещи. Социальный статус такой семьи внутри клана мгновенно менялся. Тот, кто сумел добыть свет, доказывал этим свою отвагу и презрение к опасности. Очень часто эти люди в будущем становились старейшинами…

Нат едва поспевал за отцом, опьяненный бегом и мыслями о забрезжившей возможности избежать на предстоящие шесть месяцев ужасной необходимости есть через рот, этого отвратительного ритуала, к которому он так и не смог привыкнуть. Следовало принести побольше камней, полные мешки, пусть даже от этого кожа у них на плечах сотрется до кости. Потому что, к несчастью, со временем камни теряли свою мощь. Булыжник величиной с кулак полностью вырабатывался за две недели. Чтобы продлить камням жизнь, их зарывали в землю или заворачивали во что-нибудь непрозрачное, словом, хранили так, чтобы на них не падал никакой свет.

Собранных камней должно быть достаточно не только поддержания своей семьи, но также для подношения старейшинам и жрецам: пренебречь этим означало навлечь на себя множество мелких неприятностей, на которые те были большие мастера.

Около полудня Родос остановился у подножия каменной пирамиды высотой в три локтя. Составляющие ее блоки слегка разошлись; за ними угадывалась камера, наполненная предметами, назначения которых Нат не знал. Зеркальные камни были впечатаны по периметру гробницы, образуя подобие примитивного фриза. Родос тут же уселся на колени, достал свои инструменты и принялся выковыривать кристаллы. От нервного напряжения он слегка задыхался, и Нат едва разобрал его слова, когда отец обратился к нему:

– Возьми-ка те просмоленные лоскуты, сынок! – Родос говорил шепотом, словно боялся разбудить древние мумии, погребенные в этом склепе. – Будешь аккуратно заворачивать каждый камешек. Как только солнце перестанет их подпитывать, они начнут терять свою силу. А в темноте они просто заснут.

Он испустил смешок и добавил:

– Можно сказать, это замороженный свет!

Нат едва сдержался, чтобы не хохотнуть в ответ. Начиная с какого-то времени нервозность отца передалась и ему. Он занялся своей работой по укладке камней. Каждый кристалл Нат заворачивал в черный кусок ткани; его пальцы, а затем и ладони скоро оказались выпачканы. Родос кряхтел и вполголоса ругался; его удары все чаще били мимо цели. Он расколол один из камней, приведя его в негодность, и ранил себя в запястье. Нат находился поодаль. Мешок наполнялся медленно. Было очевидно, что Родос недооценил крепость впайки этих погребальных украшений. Следовало спешить; их вылазка начинала принимать опасный характер.

В очередной раз подойдя забрать камни, Нат отважился бросить взгляд внутрь миниатюрной пирамиды. Ему показалось, что он различает контуры очень маленького саркофага. Гробница карлика… Или ребенка? Ходили легенды (их обычно рассказывали в пещерах у костров), что некогда миром правила раса гномов. Народ богов-карликов, чья могущественная магия породила гидрофобов… и драконов. Но никто не знал, насколько правдивы эти бабушкины сказки. В памяти детей огня не сохранилось воспоминаний о подобном культе, и могилы, что были разбросаны тут и там среди песков, не были для них священны. Впрочем, встречались они все реже, год за годом медленно поглощаемые дюнами.

Родос уже приступил ко второму ряду камней на фризе, когда ветер внезапно усилился. По голым спинам отца и сына прошелся шквал, потом еще один… Подняв голову, Нат увидел, что небо больше не было таким ослепительно белым.

– Отец, – Нат робко дотронулся рукой до бугристого бедра мужчины. – Не пора ли?.. Это похоже на…

Но Родос не слушал его. Поглощенный своей работой он не замечал ничего вокруг. Значение имел только угол наклона зубила да та сила, которую следовало приложить, чтобы вытащить камень из оправы. Он ударял, расчищал, поддевал. С каждым кристаллом, украденным у мумий богов-карликов, возрастала его, Родоса, влиятельность. Простой следопыт, он поднимался до ранга начальника отряда, затем до распределителя жилья. Он становился главным управляющим в пещере, его избирали в совет гротов, он…

Облако, появившееся на горизонте, было похоже на притаившегося зверя, который принюхивается к ветру. Нат почувствовал, как от страха его суставы онемели, а пальцы впились в песок, словно желая спрятаться в нем. Рыхлая громада водяного пара клубилась над дальними дюнами, затем, будто решившись, она пришла в движение, и мальчику открылось ее черное брюхо, наполненное дождем, ее чрево, из которого сеялась смерть. Но, несмотря на охвативший его страх, Нат не осмелился еще раз окликнуть отца.

Наконец Родос оглянулся, словно почувствовав на своем затылке взгляд свирепого хищника. Он побледнел. Бросив свое зубило, он закинул на плечо мешок, схватил Ната за руку и бросился бежать.

Позади них туча набирала стремительность, разрасталась во все стороны щупальцами цвета сажи. Нат задыхался, хватал ртом воздух, у него невыносимо кололо в боку. Он бежал из последних сил, стараясь не отстать от отца, когда вдруг провалился по колено в песок, проломив утратившую прочность кромку, и вывихнул лодыжку.

– Быстрее! – простонал Родос. – Быстрее!

Но, увидев, что мальчик не в состоянии тронуться с места, он взвалил его на плечо и побежал дальше. Спотыкаясь от тяжести, он теперь продвигался зигзагами.

– Брось камни! – взмолился Нат. – Прошу тебя, брось камни! Мы вернемся, мы захватим с собой доспехи, мы…

Но Родос не слушал. Он бежал все медленнее, не разбирая пути, тяжелыми шагами раненого животного, но с маниакальным упрямством цеплялся за свое сокровище. Он отлично понимал, что не обладает ни достаточным богатством, ни высоким положением в иерархии клана, чтобы иметь водонепроницаемую броню, один из этих черных каучуковых панцирей, которыми так гордились старейшины. Для того, чтобы удостоиться чести хоть на день заполучить доспех, ему пришлось бы продать жену и дочь. В этом можно было не сомневаться.

Как только они перевалили через линию дюн, безнадежность их положения стала очевидной. До скалы, в пещерах которой обитало племя, оставалось еще больше часа быстрого ходу. От того места, где они сейчас находились, до горы, которую им никогда не следовало покидать, их отделяла пустыня. Плоская гладкая поверхность, отшлифованная тысячелетиями эрозии. Туча, эта чудовищная махина из пара, уже нагоняла их; ветер усиливался с каждой секундой. Родос понял, что бегство бессмысленно; он развернулся и бросился назад по своим собственным следам.

– Не туда! Не туда! Обратно! – закричал испуганно Нат.

Он забился в руках отца, но хватка только стала еще тверже.

– Слушай! – выдохнул Родос едва слышно. – Мы не успеем добраться до пещер, слишком поздно, вот-вот хлынет дождь. Ты должен выполнить все, что я себе скажу, ты понял меня?

Нат кивнул. Его веки конвульсивно дергались от рыданий – бесслезных рыданий гидрофоба. Он всем телом ощущал, как бьется сердце его отца. Теперь они двигались под темным навесом тучи. Когда Родос опустил его на землю, мальчик увидел, что они вернулись к пирамидальной гробнице, возле которой они проработали не разгибаясь все утро.

– Смотри! – приказал Родос, лихорадочно сверкнув глазами. – Сейчас ты пролезешь внутрь через эту расщелину. Ты достаточно мал, и если скрючишься хорошенько, то сможешь там поместиться. Мешок укрой своим телом, его ты потом отдашь своей матери. Никому его не показывай! Когда начнется дождь, заткни уши, закрой глаза и жди. Не выходи, пока солнце не высушит песок. Ты понял? Не раньше! Потом возвращайся к скале, но постарайся, чтобы тебя никто не увидел. Ты все понял? Ну, давай быстрее!

– А ты? Ты?

Не отвечая, Родос поднял его до уровня щели на середине высоты гробницы. Нат забился.

– А ты? Куда денешься ты? Там слишком тесно для двоих…

– Не беспокойся об этом. У нас, у взрослых, есть одна уловка. Нет времени объяснять! Ничего не забудь! Мешок!

Нат ощутил легкое прикосновение отцовских губ, и это его испугало, потому что обычно Родос не позволял себе подобного проявления чувств. Затем щель надвинулась на него, и он оказался внутри гробницы, ободрав плечи, руки и колени. Здесь, под сводом пирамиды, царила ночь; Нат сидел верхом на одном из саркофагов и не мог переменить положения, настолько пространство было тесным.

Снаружи Родос при помощи гальки спешно заделывал щель, стараясь не оставить ни одной бреши, сквозь которую могла бы проникнуть вода. Как только он закончил, раздался такой раскат грома, что основание гробницы содрогнулось, и тут же по стенам ударил дробный перестук, который Нат сразу распознал: это был шум дождя. Услышав, как застонал Родос, Нат закрыл уши руками. Но его ладони были не достаточно плотны и не могли заглушить криков боли, невыносимых воплей агонии, что еще целый час доносились снаружи.

Шквал бушевал над гробницей всю ночь, потом день, потом еще одну ночь. Нат свернулся калачиком на крышке саркофага. Камни, хоть они и были обернуты в два слоя ткани, впивались ему в бока. Сорок часов подряд он прислушивался к шуму дождя. Миллионы капель, что обрушивались на его убежище как миллионы когтей. Порой он чувствовал, что сходит с ума. Нат не сомневался: этот бесконечно терпеливый ливень в конце концов разрушит гробницу. Под потоками воды пирамида начнет ветшать, а ее стены будут становиться все более хрупкими. И вот, капли уже просачиваются сквозь них с такой же легкостью, как сквозь намокший лист бумаги.

Нат дрожал от холода, задыхался в темноте. Его тело, лишенное укрепляющей световой подпитки, все больше слабело. Он почти умирал, и смерть эта была тем более нелепой, что он продолжал сжимать в руках свое сокровище – отражающие камни, бесполезные в отсутствии света. Им снова овладел приступ сухих рыданий, а затем усталость взяла верх, и он провалился в сон. Нату приснилось, что саркофаг открывается, и мумия карликового бога хватает его за горло и утягивает в свой ужасный гроб, чтобы наказать за кражу камней.

После нескольких часов сна его разбудило ласковое ощущение солнечного тепла на плече. Нат настолько ослабел, что был вынужден ждать, пока его организм не превратит световой поток в питательное вещество. Золотистый луч проникал сквозь трещину и рассекал мрак склепа безупречно прямой линией, словно проведенной по линейке. Нат перевернулся на спину и подставил свой живот под прикосновение этого нежного пальца.

Достаточно набравшись сил, Нат поднялся на цыпочки и толкнул торфяную пробку, которой Родос закупорил узкую щель. Она покачнулась и выпала, рассыпаясь на части. В гробницу хлынул поток ослепительного света. Нат просунул голову в образовавшуюся брешь и позвал отца. Он сам не знал, зачем сделал это. Наверное, он не хотел признавать правду. Наверное, хотел убедить себя, что все случившееся было лишь дурным сном…

Было около полудня; солнце высушило верхний слой песка, покрывавшего долину, но здесь и там еще оставались широкие участки влажной земли, похожие на большие цветы с ядовитыми лепестками. Нат счел за благо развернуть два светоотражающих камня и из укрывавшей их просмоленной ткани смастерил себе кое-какую обувь. Покончив с этим, он поискал, что еще надо сделать, – только для того, чтобы потянуть время, – но, ничего не придумав, стал выбираться из гробницы.

Несмотря на солнце, дул свежий ветер, и ясно ощущалось, что живительное явление огненного светила есть не более чем приступ агонии, последний вызов сезону дождей, некая бравада. Нат спрыгнул на землю, испещренную мелкими кратерами. Слипшийся после дождя песок под его пятками заскрипел и пошел трещинами. «Отец?» – позвал Нат еще раз.

А потом он увидел… это.

Он ожидал чего-то подобного, но все же не смог сдержать крика ужаса.

Родос успел добраться до склона дюны в надежде спрятаться в песок, как это обычно делали следопыты, застигнутые плохой погодой. Но ливень не оставил ему времени зарыться в землю. Дождь обрушился на него, побежал по его коже смертоносным потоком. Каждая его клетка, привычная к жажде, начала впитывать воду как губка, растягиваясь все больше и больше, пока не разрывалась совсем. Его тело утратило твердость, кожа раздулась под действием этих чудовищных дрожжей. Конечности и торс утроились в объеме, превратив богатыря Родоса в нечто ужасное, в бесформенную студенистую медузу, в человекообразный пузырь с полупрозрачной кожей, сквозь которую в глубине просвечивали кости.

Нат сделал три шага назад, не отрывая взгляда от этого скелета, который словно эмбрион плавал в желеобразной плаценте. Расширенными от шока глазами он напрасно пытался различить черты лица, рот, нос… Нат не видел ничего, кроме колышущейся массы, переполненной влагой, после того, как внутренние органы лопнули один за другим словно надутые воздушные шары. Губка… Родос превратился в человеческую губку. Его организм, которому обычно достаточно было одной капли на кончик языка, чтобы восполнить запас жидкости, не перенес дождя. Предел насыщения был пройден, и тело разорвалось на сотни частей, в которых дождевая вода смешалась с плотью.

Нат попятился, не в силах заставить себя отвернуться от этой… кучи, от этой массы, которую смерть настигла на склоне дюны, и вид которой порождал в нем сострадание, смешанное с отвращением.

Лишь завидев, как на горизонте вновь начинает клубиться туча, Нат смог освободиться от своего ступора. Теперь его накрыла паника, и он как сумасшедший бросился бежать к скале. Это был бег из кошмарного сна, когда несешься во всю прыть, но остаешься неподвижным, из последних сил работаешь ногами, но не продвигаешься ни на йоту.

Нат бежал, мешок с камнями царапал ему кожу на спине, он бежал прямо на угасающий диск солнца, а по пятам за ним летела туча. Каждую секунду он ожидал почувствовать первые тепловатые капли. Они вонзятся в его плечи, вызвав красные волдыри. Они…

Подстегиваемый страхом, Нат мчался к скале, даже не пытаясь прятаться. Часовые дождя, облаченные в черный каучук, заметили его еще далеко на равнине – крохотный силуэт на фоне медленно возрастающей клубящейся громады.

Нат кинулся к прорубленной в скале лестнице, почти на четвереньках вскарабкался по ступеням и нырнул под защиту каменного свода в тот самый миг, когда небо рассекла первая молния. Тут же на его плечо, пестрое от кровоподтеков, опустилась чья-то рука в резиновой перчатке, другая рука забрала у него мешок, в котором с хрустальным звоном брякнули камни.

Ната доставили на совет старейшин, где почтенные матроны, отвечающие за воспитание детей, при помощи оплеух вынудили его сказать правду. Юный возраст преступника не позволял подвергнуть его телесному наказанию. К тому же было установлено, что весь его проступок состоял в том, что он подчинился приказу отца (в чем никакой закон не мог его упрекнуть). Зато Оти, его мать, признали виновной в сговоре с Родосом и приговорили к трехмесячному пребыванию в яме наслаждений, где она обязана будет отдаваться каждому, не требуя за это платы. Зеркальные камни конфисковали и, как и следовало ожидать, поделили между членами совета старейшин.

Так Нат остался один – со своей сестренкой Джубой, а также со своим позором: знать, что на протяжении трех бесконечных месяцев Оти, их мать, будет гнить в яме наслаждений – воронке, базальтовые переходы вдоль которой уводили в зал, расположенный глубоко внизу. Туда имели доступ только взрослые мужчины по праздникам, а свет там поддерживался при помощи сильной лупы и мощных отражателей. Нат отлично понимал, что означало это наказание. Оти была красивой, и теперь она будет вынуждена спать со всеми врагами Родоса, которые найдут в этом удобный способ взять над ним неожиданный реванш. А в довершение беды, врагов у него было много…

В день исполнения приговора два стража вытащили Оти из постели; ей обрили голову посреди пещеры, в которой глашатай обычно зачитывал указы старейшин. Ее белокурые волосы были брошены в огонь, а затем одна из матрон выколола ей на лбу ярко-красный символ. Отныне Оти ни от кого не могла бы скрыть свой позорный знак; она будет носить его на протяжении девяноста дней. Толстуха орудовала своим инструментом, не заботясь об осторожности, вновь и вновь пронзая нежную кожу полой иглой и вдувая сквозь нее нестираемый порошок.

Оти кусала губы, чтобы не закричать. Даже бритая голова не обезобразила ее, а подергивание ее лица еще больше подчеркивало его нежные черты и изысканный изгиб носа.

Наконец, ее заставили подняться и подтолкнули к яме, откуда уже торчала деревянная лестница. Женщины посмеивались и бросали ей вслед оскорбления, но мужчины – они часто задышали.

«… Женщина Родоса! – слышалось в этом. – Родоса-хвастуна! Родоса – искателя приключений, который плевал на законы, Родоса-Стальные кулаки! Ну-ну! Родос! Посмотри же теперь на твою суку, если у тебя еще есть глаза! Скоро все солдаты из гротов погреются в ее постели!»

Нат убежал в свою пещеру. По счастью, Джуба, его сестра, еще спала. Нат забился в каменную нишу, спрятал голову под облезлые шкуры, служившие покрывалами, и долго лежал так. Проснувшись, Джуба ни о чем его не спросила, и Нат подумал, не наблюдала ли она за разыгравшейся сценой, притворившись спящей. Впоследствии они, словно подчиняясь некоему обязательству, никогда не говорили об этом.

Впрочем, их вскоре взяли под свое начало матроны, надзирающие за общественными работами. Затерянные среди сотен других детей, они должны были связывать в охапки сухие ветки, извлеченные за лето из-под затвердевшей поверхности песка. Выжженные солнцем белесые побеги, неровные и узловатые, словно рахитичные кости.

В течение пяти месяцев женщины племени голыми руками вспахивали дюны в поисках этих остатков леса, этих сучьев, выдубленных пылающим огнем небес, когда сезон жары взял верх над сезоном растений. Теперь предстояло собирать хворост в вязанки, чтобы легче было его нести.

Дети работали посреди просторного подземного зала, очень слабо освещенного из-за опасности пожара. Действовать приходилось ощупью, растопырив пальцы и прищурив глаза, выискивая в полумраке ветки хвороста.

На исходе третьей недели этого рабского труда Нат и Джуба перестали считать занозы, впившиеся под кожу, раны и порезы, нанесенные грубыми сучьями. Недостаток света не позволял их телам полностью восстанавливать питательные резервы, а вечерняя трапеза чаще всего состояла из горькой каши, которую хотелось выплюнуть уже после третьей ложки.

Нат долго не мог взять в толк, что их, его и сестру, нарочно поместили в самом темном уголке пещеры, куда свет подпитывающих факелов доходил лишь в виде желтоватых отблесков. Он обратился к матроне, присматривающей за работами, но добился лишь удара тростью, отчего на его правой щеке две следующих недели красовалась фиолетовая отметина. От природы хрупкого сложения, Джуба вскоре начала слабеть. Она стала один за другим терять ногти, потом начали выпадать зубы. Нат хорошо знал эти симптомы. Они говорили о болезни тьмы, вызванной недостатком света. С горечью в сердце он думал тогда о кристаллах, добытых его отцом, о тех камнях, которые старейшины, потирая руки, поделили между собой, и которые сейчас изливают всю мощь своих лучей в пещерах патриархов клана, так щедро насыщая этих стариков светом, что некоторые из них становятся просто тучными.

Когда работы по укладке хвороста подошли к концу, Джуба уже не могла держаться на ногах. Нат попытался найти ей место в кружке бедных детей, сбившихся вокруг общего огня. Но каждый раз мальчишки прогоняли их, кидая в них камнями и распевая гнусную песенку, которая начиналась словами:

Стал губкой твой папаша,

Он как медуза мягкий,

В яме твоя мамаша,

И с ней забавляется всякий…

Нату и Джубе пришлось научиться жить особняком, воровать тлеющие головни и лучины, пока спит стража.

Наконец, Оти выпустили из ямы наслаждений. Ее волосы немного отрасли и покрыли голову жестким лишайником, сквозь который едва могла пробиться рука. Она выглядела как сомнамбула, и Нат вскоре догадался, что их мать утратила всякую связь с действительностью. С этого дня женщины из пещер не называли ее иначе как «помешанная».

Между тем сезон дождей достиг своего апогея. Тучи цвета сажи заполонили небо и взрезали пустыню своими трескучими ливнями. Часовым в каучуковых доспехах пришлось оставить гроты, выходящие на равнину, и отступить вглубь пещер, спасаясь от вихрей и брызг. Однажды вечером Нат, проходя через пещеру собраний, невольно стал свидетелем возвращения с дежурства двух часовых. Они были встревожены.

– Вот и все, – проворчал один из них, высокий, снимая шлем, усеянный каплями дождя. – Теперь точно все. Солнце убралось в свою берлогу, в точности как мы. Этим утром Люцини видел зеленые островки на равнине. Трава. Она начала расти…

Обступившие его кумушки в ужасе подались назад, и под гранитными сводами нависла гнетущая тишина.

– Когда зелень наступает, остается только молиться богам, – сказала одна из старух, сложив руки в заклинательном жесте. – Потому что за травой приходит лес. А вслед за лесом – драконы…

Воспользовавшись тем, что часовые свернули свою вахту, Нат взял за обыкновение подниматься на заре и относить Джубу на самый верх, поближе к выходу из пещер – насколько позволяли хлесткие порывы ветра, задувающие снаружи. Здесь девочка могла хоть немного подкрепиться бледными рассветными лучами.

Оти – мутные глаза, безвольный рот – шла за ними. Она садилась поодаль; когда дождевые капли, разбиваясь о камень, долетали до нее, вызывая на ее коже розоватые волдыри, Оти лишь испускала глуповатый смешок.

Нат же не мог отвести взгляда от пустыни, вернее от того, чем она становилась, потому что с каждым днем белесые дюны все больше скрывались под зеленым ковром молодой поросли. Побеги устремлялись вверх, распускалась листва – плотная, густая, дрожащая на ветру, словно лоскуты кожи.

Начиналось царство великого растительного ужаса.

Однажды утром мальчик проснулся и обнаружил, что он один в своем каменном гроте. Вокруг только остывшие меховые покрывала. Нат бросился к выходу из пещер, но какой-то мужчина из племени преградил ему путь. Вид у него был раздосадованный.

– Не ходи туда, парень, – проговорил он мягко, как только мог. – Твоя мать совсем помешалась. Она поднялась на вершину скалы вместе с твоей сестрой. Они на самом краю.

Боа-рабыня. Боа-губка.

Сумерки сгустились чуть быстрее, чем накануне. Однако небольшое – меньше часа – уменьшение светового дня не ускользнуло от внимания Боа, служанки-грума. Это было плохим предзнаменованием, означавшим, что сезон огня заканчивается, и заканчивается необычно рано. Солнце сперва поблекло, потом приобрело красноватый цвет, и его лучи уже казались чуть теплыми. Едва очутившись на земле, Боа тут же принялась за устройство ночлега. Она расседлала и развьючила лошадей, затем, орудуя, как граблями, собственной пятерней, разгребла песок в поисках сухих сучьев – этих разрозненных костей леса, выжженного за пять месяцев до того, и покоившихся теперь под поверхностью пустыни.

Боа соорудила очаг, способный выдержать самые переменчивые порывы ветра. Окружавший их пейзаж постепенно растворялся во мраке. Ночь предстояла быть безлунной – чернильная ночь, полная таинственных шорохов, когда необходимо удвоить бдительность. На всякий случай Боа проверила оружие Ната, осторожно проведя пальцем по кромке лезвия. Раздраженный взгляд, брошенный на нее юношей, не ускользнул от внимания Боа, но это ее нисколько не задело. С тех пор, как они покинули скалу, Нат только и делал, что предавался воспоминаниям, пренебрегая, как и все ему подобные, элементарными мерами предосторожности.

Боа уселась на пятки. Алые отблески пламени плясали на ее голых бедрах, оттеняли рельеф ее брюшных мышц. Повернув голову по направлению к дюнам, которые под настойчивой кистью сумерек уже стали едва различимы, Боа чутким ухом без труда различала редкий, но равномерный хруст. Осторожные шаги охотника, что передвигается украдкой в поисках лучшего места для засады. Их преследовали. В этом Боа не сомневалась.

В самый разгар дня, притворяясь полусонной, Боа внезапно повернулась в своем седле и успела заметить тень, быстро скрывшуюся среди скал. Кто их выслеживал? Драконы еще не пробудились, да и подобное осторожное преследование совсем не походило на их жесткую тактику. Как правило, заметив добычу, дракон тут же атаковал ее, и расправа редко длилась дольше минуты. Боа попыталась сообщить Нату о своем открытии, но молодой искатель явно не был расположен считаться с интуицией рабыни, к тому же немой.

Полная тревоги, Боа застыла в той же позе, что накануне. Она убрала от ушей закрывавшие их длинные пряди волос, расслабила плечи и корпус, заставив их налиться каменной неподвижностью. Если бы не непрерывное подрагивание ее торчащих вихров, Боа легко можно было бы принять за одну из тех таинственных статуй, что иногда попадаются в дюнах – наполовину занесенные песком божества, упрямо охраняющие перекрестки давно исчезнувших дорог.

Этой ночью ей снова не придется спать. Ну что же, такова ее роль, раз ее рыцарь-искатель пока не готов к своей. Боа искоса посмотрела на него. Нат завернулся в колючий плащ из бурой шерсти; языки пламени бросали скользящие отблески на его профиль, которому юность придавала женственные черты. Боа подумала, что это лицо никогда не узнает морщин, эти щеки не ввалятся, подбородок не обвиснет. Волосы не поредеют, сдавшись неуклонному наступлению лысины. Нет, через несколько недель этот юноша войдет в ворота смерти, безупречный, на пике своего телесного расцвета, с гибкими мышцами, в своей лучшей форме.

Боа вновь устремила взгляд в ночной сумрак. Не ее дело судить: она и ей подобные не считались полноправными членами общины обитателей пещер, они были всего лишь рабочей силой, и их презрительно называли «губками», а еще – «бурдюками». На самом деле они звались гидрофагами – то есть пожирателями воды, – что тоже было довольно глупо, ведь они, как и их хозяева, питались солнечным светом. Их позором, их несчастьем, являлась аномальная восприимчивость к влаге, и это делало их более слабыми, чем прочие члены клана.

«Мы умрем молодыми, – сказала ей Собра, ее мать, в день, когда Боа исполнилось четырнадцать лет. – Когда я говорю «мы», я главным образом имею в виду женщин. Ты, я, как и все другие, принадлежащие к нашему полу, особенно уязвимы. Скоро сюда явится старуха-отборщица; ее целью станут девушки, чья грудь полностью развилась. У тебя, как и у всех твоих ровесниц, молочные железы уже сформировались. Вас отметят, потом вас отведут в пещеры наверху, где живут богатые господа в одежде из резины. Вы будете проданы за охапку хвороста, за огниво, за светоносный кристалл, за старый зонт! И для вас начнется ад… О, моя девочка! Если бы ты знала!»