Текст книги "Кто не верил в дурные пророчества"

Автор книги: Сергей Кусков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

5

Лучи прожекторов скрестились в воздухе на самолете и опускались вниз вместе с ним.

Изображение, увиденное майором Шевченко в машине на маленьком экране компьютера, не давало истинного представления о размерах самолета, там он казался небольшим. Здесь – наоборот, огромным. Шевченко видел и "Ил-96", и "Боинги" – этот казался сейчас чуть ли не больше их всех.

– Монстр, – сказал майор вполголоса.

Двигатели работали совсем тихо. Монстр коснулся колесами полосы, побежал по ней; Шевченко ожидал, что сейчас двигатели заревут в полную силу и он начнет тормозить реверсом, но этого не произошло. Видимо, в то время, когда был создан этот самолет, реверс тяги еще не практиковался.

"Это когда ж его построили?" – подумал майор.

Самолет катился к дальнему концу полосы, постепенно замедляясь. Шевченко быстро прикинул и решил, что ее длины хватит, чтобы затормозить и без реверса. В конце полосы ждал пикап со светящимся транспарантом над кабиной:

ЗА МНОЙ

FOLLOW ME

Пикап привел монстра на стоянку метрах в сорока от места, где остановился джип и ждали вышедшие из него офицеры. Звук моторов смолк, остался только свист постепенно замедляющихся винтов. Открылся люк, из него выпала алюминиевая лесенка, и по ней спустились двое. Больше никто изнутри не показывался.

– Двое, – сказал полковник. – Было трое, но одного они выкинули.

Майору на секунду стало не по себе, потом он вспомнил, что у выкинутого был парашют.

Они шли через поле от самолета, освещенные аэродромными прожекторами, один чуть впереди, другой на полшага сзади и правее, и выглядели в высшей степени нелепо в своих унтах, меховых куртках и теплых штанах в эту майскую ночь. И было видно, что тот, который шел сзади, несмотря на парашют и остальное, немолодой и абсолютно штатский человек. Шедший впереди, несомненно, был военным летчиком.

Марков остановился за два шага от полковника, в котором он безошибочно признал главного из здесь присутствующих. Приставив ногу, он щегольским движением бросил правую руку к виску и открыл рот, чтобы рапортовать об успешном завершении испытания машины времени. И застыл с открытым ртом.

Фуражка полковника сразила его наповал, только что буквально не повалила.

В резком свете прожекторов цвет петлиц на плащах офицеров терялся, казался почти черным. И общевойсковая эмблема с венком и звездочкой ничего не говорила пилоту, такие мог носить кто угодно. И кокарда на околыше фуражки была пусть незнакомая, но понятная, со звездой и дубовыми листьями вполне советского образца. А вот выше!..

На тулье фуражки, прямо над советской кокардой, широко раскинул крылья двуглавый орел с царскими коронами над головами, и точно такая же птица украшала собой фуражку майора. Марков, разинув рот, глядел на орла и не знал, должен ли он обратиться "товарищ полковник" или "господин полковник", и как вообще понимать это соседство звезды с орлом.

– Куда мы попали, Алексей Иванович? – чуть повернув голову вправо, спросил Марков хриплым шепотом, который услышал, казалось, весь аэродром.

Алексей Иванович не знал, что ответить. Еще в воздухе, когда он вел переговоры с землей, он заметил одну странность, о которой не решился сказать пилоту: все диспетчеры упорно называли Молотов Пермью, а Свердловск Екатеринбургом.

За профессора ответил полковник.

– Куда надо, – сказал он, криво улыбнувшись, и не столько даже от этих слов, сколько от интонации, с какой они были произнесены, профессору стало не по себе.

6

Полковник Лисицын сидел в своем кабинете, и на столе перед ним лежали листы распечатки допроса подозреваемых, выполненного с применением полиграфа – аппарата, более известного широкой публике под названием «детектор лжи». Слева на листе – собственно распечатка допроса: вопросы и короткие ответы. Вопросы ставились так, чтобы отвечать на них только «да» или «нет». Справа были цифры и значки, соответствующие сигналам в многочисленных каналах регистрации аппарата, еще правее – карандашные пометки и комментарии специалистов, расшифровывавших записи. На последних двух листах было напечатано заключение.

Лисицын перечитывал распечатку в четвертый раз, потому что заключение не укладывалось у него в голове. Если свести все мудреные психологические термины, коэффициенты и вероятности к компактно сформулированной сути, то эта суть выглядела так: подозреваемые либо действительно начали полет 13 января 1950 года и перенеслись на 51 год вперед с помощью машины времени, либо по крайней мере искренне в это верят. Как и в то, что никто их не забрасывал на территорию Российской Федерации, никакого шпионского задания они не получали и вообще всего лишь спасаются от репрессий.

В другом заключении – психиатрической экспертизы – утверждалось, что оба подозреваемых психически здоровы, адекватно реагируют на окружающую действительность и не находятся в состоянии гипнотического транса.

Из всего этого следовало, что в середине двадцатого века какой-то малоизвестный физик, действуя в одиночку, создал машину времени, которую после этого никто в мире (!) за пятьдесят лет (!!) не смог повторить. И обманул при этом мощнейшую государственную машину – СССР!!!

В последнее Лисицын не мог поверить никак. Он был скорее готов допустить, что наша разведка проморгала соответствующие разработки в США, и там создали биороботов, которых уличить с помощью детектора лжи невозможно. Роботы не лгут, они просто так запрограммированы, что в таком-то случае на такие-то вопросы надо отвечать таким вот образом.

Лисицын позвонил Шевченко.

– Валентин Григорьевич, зайди ко мне, обмозгуем, что у нас получается, – сказал он, когда майор взял трубку.

Шевченко появился через несколько минут.

– Садись, – сказал полковник. – Сейчас распоряжусь насчет кофе.

Он распорядился и вернулся к бумагам.

– Итак, психология у меня здесь, – полковник похлопал ладонью по стопке бумаг на столе. – Что у материаловедов?

– Самое характерное – заклепки. Они дают именно время сборки самолета, а не возраст отдельных деталей. Срезали около сотни штук. Получается, что самолет собран максимум два года назад, – сказал Шевченко, открывая принесенную с собой папку. – Но, что характерно, электроизоляционные и вообще неметаллические материалы – свойственные именно сороковым-пятидесятым годам: эбонит, бакелит, дельта-древесина…

– Ты скажи прямо: сорок девятый год постройки исключается?

– Не исключается, если допустить, что они перенеслись во времени.

Лисицын поморщился.

– Что ты заладил: если допустить, если допустить? А ты не допускай!

– Можно и не допускать, но и отвергнуть совсем тоже нельзя. Их версия наилучшим образом объясняет все.

– Естественно! Они же старались, чтобы объясняла. А что ты скажешь о принципе причинности?

– Принцип причинности, Евгений Петрович, идет из философии. А философия, я считаю, – не наука.

– Однако!.. А что говорит твоя наука физика?

– Интересная гипотеза. Особенно насчет многомерного времени. И против расчетов не могу ничего сказать.

– Ты как это себе реально представляешь – многомерное время?

– А современная физика редко имеет дело с предметами, которые можно реально представить. Она больше строится на расчете, чем на представлении. И потом, Завадский говорит, что нет противоречия между путешествиями во времени и принципом причинности.

Адъютант принес кофе.

– И ты веришь его россказням о начальном расположении частиц или о взрыве бумажки на станции Собакевичи? – спросил полковник, размешивая сахар в чашке.

– Взрыв в Собакевичах был, я запрашивал в архивах. Остальные детали сейчас, конечно, не выяснить. Большинство материалов уничтожено еще в сорок девятом году, живых свидетелей не осталось… А вы видели заключение дактилоскопической экспертизы? – спросил Шевченко.

– Нет.

– Отпечатки всех пальцев Маркова были в картотеке. Соответствуют полностью. Отпечатки пальцев Завадского снимались уже после исчезновения самолета, с предметов в квартире, того аппарата в кухне. То есть стопроцентной гарантии, как в случае, когда пальцы снимают с человека непосредственно, нет. Но опять же все соответствуют. Учтите, что и фотографии в личных делах полностью соответствуют.

– Вот фотографии-то как раз не должны соответствовать. Пятьдесят лет ведь прошло.

– Для нас пятьдесят лет. Для них – час.

– Опять ты… Черт знает что – эта твоя экспертиза! Как такое можно подделать? Ну, фотографии, но пальцы-то… – Полковник вытащил из вороха бумаг на столе заключение медиков. – Возраст пилота около тридцати пяти лет, профессора – около шестидесяти. По данным из личных дел Завадский родился в 1893 году, Марков – в 1916-м. – Он достал калькулятор, начал считать, пробормотал: "А если сбросить пятьдесят лет?" – снова нажал кнопки. Потом бросил калькулятор в ящик стола, обернулся к Шевченко и твердо, как Станиславский, сказал:

– Не верю! По собственному опыту скажу: чем лучше версия подозреваемых объясняет все на свете, тем скорее она – вранье.

– А какова ваша версия, Евгений Петрович?

– Какова моя версия? В какой-то стране, названия которой я пока не знаю, но догадываюсь, подобрали двух агентов, максимально похожих на Маркова и Завадского. Фотографии они как-то добыли – это не так сложно. Возможно, сделали им пластические операции для полного сходства. Медики проверяли их на этот предмет?

– Такой вопрос перед медиками не ставили, – ответил Шевченко.

– А надо было поставить… Они вылетели откуда-то, нейтрализовали наши РЛС своей установкой, долетели до Кунгура, а там или она отказала, или в их задание входило ее выключить.

– Но ведь вы же знаете, что установка не для этого.

– Откуда? Со слов Шерхебеля? Я теперь вполне допускаю, что и он врал. А если не врал – для чего она? Кто-нибудь знает? Для путешествий во времени? Опять же со слов этого так называемого профессора Завадского, которому верить у меня пока нет никаких оснований.

Шевченко помолчал, потом сказал:

– Есть способ проверить слова Завадского…

– Предложить ему продемонстрировать работу своей машины? Думаешь, я не предлагал? Юлит и выставляет условия в расчете на то, что окажутся для нас неприемлемыми.

– Мне так не показалось.

– Ты знаешь, что он ответил, когда я предложил ему прогуляться в прошлое лет на пять-шесть? Заявил, во-первых, что надо строить другую машину – эта, видите ли, может только в будущее…

– Вполне возможно, – вставил Шевченко.

– …И потребовал таких энергоресурсов – весь годовой бюджет управления уйдет на эту прогулку! Как тебе?

– Мне он говорил примерно то же. А как насчет небольшого броска в будущее? Скажем, на месяц-другой.

– Тоже не лучше. Момент выхода он берется определить с точностью плюс-минус две недели, место выхода – вообще туман. Получается, что для этого эксперимента надо на месяц закрыть воздушное пространство, причем непонятно еще, на какой территории. Кто на это пойдет?

Шевченко молчал. Полковник поставил на поднос пустую чашку и неожиданно спросил:

– А что, Валентин Григорьевич, может, вколоть им чего надо, они и расколются?

Шевченко внимательно посмотрел на полковника и неожиданно жестко ответил:

– Против этих методов, Евгений Петрович, я буду категорически возражать.

– Это почему же?

– Потому что после "чего надо" возможны необратимые психические сдвиги у пациентов.

– Ну, съедут с катушек – кому они нужны? Разве только тем, кто их послал, – ты о них беспокоишься?

Шевченко посмотрел на полковника еще внимательнее, понял, что не стоит объяснять ему разницу между человеком и кроликом, и сказал совсем не то, что собирался:

– Нет. Я беспокоюсь об интересах своей страны. Если хотя бы на минуту допустить – а я допускаю, – что Завадский владеет технологией перемещения во времени, эта технология должна достаться нашей стране. Как это сделать, если он, как вы выразились, съедет с катушек, – я не представляю. Потому и буду возражать.

– Ну и ладушки, – неожиданно покладисто сказал полковник. – Не будем им ничего колоть… Я тут прозондировал кое-какие возможности – скорее всего, нам дадут воздушное пространство для эксперимента.

Полковник замолчал, потом сказал негромко, как будто сам себе:

– Он думает, что у Конторы не осталось влияния, – а вот тебе, накося!

Пальцы полковника шевельнулись, как будто он хотел сложить кукиш; но показывать его было некому, разве что майору.

– Как они там? – неожиданно спросил Лисицын.

Шевченко пожал плечами:

– Живут. Читают. Телевизор смотрят. Сейчас их поселили вместе, в одном из коттеджей.

– Разговоры прослушивают?

Шевченко поморщился. Заниматься прослушиванием разговоров, даже говорить на эту тему ему было противно. В студенческие годы он относился к Конторе со смесью не очень сильной нелюбви и очень сильной брезгливости. И в связанный с ней НИИ пошел потому лишь, что его соблазнили работой по созданию технических средств, предназначенных как раз для противодействия подслушиванию и подглядыванию. Потом его, конечно, привлекли и к разработке технических средств противоположного назначения, несмотря даже на сильное сопротивление; ну, Контора и не таких уламывала.

– Ничего интересного, так, все о текущих делах – ответил Шевченко.

– Учти, Завадский – тот, а не этот – с помощью довольно простого аппарата нейтрализовал прослушивающую аппаратуру у себя в квартире.

– Этот нейтрализует без всякого аппарата – они просто выходят на улицу.

– Ну, это уже не важно… Значит, так, – подытожил полковник. – В течение двух ближайших дней я окончательно утрясу вопрос с экспериментом. Потом берем машину, едем в Новокаменск, обрадуем этих. И я хочу, Валентин, чтобы ты съездил со мной. Посмотрим вместе на их реакцию.

7

Когда кассета кончилась и на экране появилась надпись, сообщающая, что фильм снят на пленке Шосткинского объединения «Свема», Марков нажал кнопку на пульте дистанционного управления, и телевизор переключился на какой-то сериал.

– Ну, и как вам это все, Алексей Иванович? – спросил пилот.

Завадский молча показал пальцем на дверь. Они вышли на крыльцо, Марков достал пачку "Беломора", Завадский – "Явы". Марков щелкнул зажигалкой, они закурили.

Дом, на крыльце которого они стояли, одноэтажный, на две квартиры, был построен в начале семидесятых годов в числе целой улицы таких же, и коттеджами их назвали по незнанию: никто тогда толком не представлял, что такое настоящий коттедж. Вода в них была только холодная, горячая – из газовой водогрейной колонки, душ – через два квартала в городской бане, остальные удобства – в глубине двора.

– Черт, никак не могу привыкнуть к куреву с фильтром. И "Беломор" у них какой-то не такой.

– "Как вам" – вы что имеете в виду, Володя? – спросил Завадский. – Этот фильм?

– Ну, и фильм, и вообще…

– Вообще – интересная эпоха. Кое-какие вещи я даже не мог себе представить… Что интереснее всего – так это названия, которые они дают таким небольшим музыкальным коллективам; они еще их называют группами. Взять хотя бы вот это: "Запрещенные барабанщики".

– А что такого?

– Ну, во-первых, там не только барабанщики. А во-вторых, какие же они запрещенные, если все их совершенно свободно слушают?

– Выпендриваются ребята…

– Или вот еще: "Мумий Тролль". Как вам?

– Тролль – это, кажется из сказок. То ли датских, то ли норвежских.

– А мумий – что такое? Мумия мужского пола?

– Алексей Иванович, я вообще-то имел в виду серьезные вещи!

– Вы знаете, Володя, если судить по передачам радио и телевидения, то это как раз наиболее значимое, что есть в этом обществе. Если же о том, что имели в виду вы… Лисицын нам не верит.

– Не верит, – подтвердил Марков. – А Шевченко, похоже, верит.

– К сожалению, Шевченко майор, а Лисицын – полковник. Наверное, зря я тогда не принял вашего предложения – махнуть на сто лет. В конце концов, бензина в баках осталась еще чертова уйма.

Профессор замолчал. Молчал и пилот, потом неожиданно спросил:

– Алексей Иванович, а вам не кажется, что вообще все это зря?

Профессор внимательно посмотрел на него и сказал:

– Я, похоже, понял, для чего майор дал нам посмотреть именно этот фильм – "Бегство мистера Мак-Кинли".

– Для чего?

– Чтобы внушить нам мысль, что не нужно было бегать в будущее, а надо было честно выполнять в своем времени предназначенную нам роль: унавоживать почву для исторического процесса.

– Ну, не надо так грубо, Алексей Иванович…

– Надо, Володя. Надо! Я, знаете, вижу свою роль несколько иначе, уж извините за нахальство. А удобрением быть я не хочу.

– Алексей Иванович, пока мы там проскакивали год за минуту, здесь люди в космос летали! Вы меня тоже простите за нахальство, но и я, наверное, смог бы.

– Вот о космосе забудьте. Его вы не увидели бы ни при каких обстоятельствах.

– Почему?!

– Во-первых, возраст. Вспомните, сколько лет было тому же Гагарину или Титову в шестьдесят первом. И сколько было бы вам.

– Береговой летал аж в шестьдесят девятом. А он фронтовик, как и я.

– Во-вторых, нас бы посадили на следующий день после полета. Не сомневайтесь, сведения самые точные. Даже если бы вас выпустили году в пятьдесят четвертом – четыре года лагерей здоровья не прибавляют. А отбор по здоровью очень жесткий… Я уже не говорю о том, что такой эпизод не украшает биографию будущего космонавта, на которого смотрит весь мир… Но дело даже не в этом.

– А в чем?

– А в том, что вас бы не реабилитировали в ни в пятьдесят четвертом, ни в пятьдесят пятом, ни позже. Вас бы вообще не реабилитировали. Вы же собирались отстреливаться. Вспомните – револьвер под подушкой. Если бы вы стали сопротивляться аресту, то мотали бы свои двадцать пять лет без всякой реабилитации. И вышли бы на свободу в семьдесят пятом, уже после совместного полета с американцами…

Марков обескураженно молчал. О револьвере он забыл, "кольт" остался в далеком прошлом. А Завадский продолжал, как гвозди вколачивал:

– Володя, в нашем отечестве, если вы невиновны и вас посадят по облыжному обвинению, государство еще может вас простить. И выпустит на волю с неуклюжими извинениями. Но если вы, даже будучи невиновным, станете сопротивляться аресту, а тем более с оружием, – вам этого не простят никогда.

8

– Я собрал вас, господа, чтобы сообщить вам пренеприятнейшее известие, – сказал Лисицын голосом городничего из «Ревизора». – Но прежде, чем сообщать его вам, я хотел бы уточнить некоторые позиции. Вы, Алексей Иванович, – он обернулся к Завадскому, – утверждаете, что при перемещении на два месяца в будущее беретесь обеспечить точность выхода: во времени – плюс-минус две недели, а в пространстве о точности говорить вообще не приходится?

– Не совсем так, Евгений Петрович, – осторожно ответил профессор. – Я тут посчитал и пришел к выводу, что по времени можно ограничиться плюс-минус неделей. Что касается пространства, то при перемещении на такой срок точка выхода будет максимум в двадцати километрах от первоначального положения. Если для надежности взять двукратный запас – получается круг радиусом сорок километров.

Пилот посмотрел на профессора с удивлением: он не знал об этих расчетах. Но и полковник удивился не меньше. Профессор, вопреки его ожиданиям, похоже, шел навстречу следствию, облегчая условия эксперимента.

Полковник глянул на Шевченко. Завадский это движение истолковал по-своему и поспешно добавил:

– Но это только на высотах до пяти километров! Выше воздушное пространство можно не закрывать, я ручаюсь!

– Очень хорошо, – сказал Лисицын, усилием воли заставив себя вернуться к намеченному плану разговора. – Я, со своей стороны, уполномочен сообщить вам, что разрешение на проведение следственного эксперимента получено, даже без тех поправок, которые сейчас внес уважаемый профессор и которые, будь они известны раньше, сильно упростили бы дело. – Он многозначительно посмотрел на Завадского. – Я бы хотел, чтобы вы, капитан, и вы, профессор, подготовили самолет и установку как можно быстрее.

Полковник внимательно смотрел на пилота и профессора, пытаясь понять их реакцию на сообщение. Первый явно обрадовался; но и второй, похоже, тоже был доволен. Если, конечно, это не было какой-нибудь чрезвычайно хитрой игрой.

– Два дня, товарищ полковник, – сказал Марков. – Но надо вот это, – он достал из кармана и протянул полковнику листок бумаги. Видно было, что листок уже давно лежит в кармане у пилота. Лисицын развернул бумажку, увидел вверху заголовок: "Необходимые материалы". Он пробежал глазами список, ожидая встретить какую-то экзотику, – нет, ничего особенного: авиационный бензин, смазки нескольких сортов, дистиллированная вода, спирт, аккумуляторная кислота с пометкой "может не понадобиться", ветошь…

– Все получите, – сказал полковник. – Вам, профессор, что-нибудь нужно?

– В списке у капитана Маркова учтено, – ответил Завадский.

Когда за пилотом и профессором закрылась дверь, полковник обернулся к майору Шевченко и сказал:

– Нет, ты только глянь, Валентин, какая выдержка! Я даже начинаю его немного уважать.

– Пилот, похоже, доволен, – ответил Шевченко.

– Пилот – святая простота, профессор ему мозги запудрил, а он верит. Завадский – вот кто у них главный! Интересно, как он теперь будет выкручиваться? Ведь понимает же, что все кончится пшиком…

– Он вас загипнотизирует, Евгений Петрович, – сказал Шевченко, старательно пряча улыбку, – и внушит, что два месяца прошло.

– Спасибо, предупредил. Об этой стороне я не думал, – ответил Лисицын совершенно серьезно, и Шевченко пожалел о своей шутке. Лисицын в это время обернулся к майору из оперчасти Новокаменска, за все время беседы не проронившему ни слова:

– Вас, Николай Фомич, я бы попросил проследить за этими. Им сейчас самое время дать деру.

– Проследим. Никуда они не денутся, Евгений Петрович.

– Кто из управления полетит во время эксперимента? – спросил Шевченко.

– Я прежде всего, – ответил Лисицын. – Валентин Григорьевич, проследи, чтобы срезанные заклепки были восстановлены.