Текст книги "По ту сторону Псоу"

Автор книги: Сергей Катканов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Ментальный консерватизм

Давно собираюсь побольше узнать об абхазском языке, да всё как–то не до этого, впрочем, и того, что мне известно достаточно для некоторых выводов. Абхазский язык практически невозможно изучить тому, кто с детства не является его носителем. Говорят, что по степени сложности он сопоставим только с венгерским. Одно лишь это обстоятельство делает абхазский народ совершенно уникальным и малодоступным для понимания в современном мире.

Дело в том, что у всех народов язык, развиваясь, упрощается. Это общее правило. Например, в современном русском языке меньше глагольных времен, чем было в древнерусском, исчезло двойственное число, стало меньше четко различимых звуков, некоторые слились с другими, похожими на них звуками, и так далее. Язык стал проще, и, разумеется, в чем–то беднее. Так вот абхазский язык на протяжении многих веков не упрощается. Там до сих пор существует где–то 60 четко различимых звуков, не для всех даже буквы есть, но и букв больше чем в любом европейском алфавите – четыре десятка. Абхазский алфавит создан на базе кириллического, наши буквы снабжены у них всевозможными закорючками и завитушками для обозначений тех звуков, которых у нас нет.

Вот это можно как–нибудь понять? Почему у всех народов язык упрощается, а у абхазов нет? И ведь не надо объяснять, насколько тесно язык связан с мышлением. По–абхазски не только говорят, но и думают. И если мы не можем изучить их язык, то можем ли мы понять образ их мышления? Абхазы думают не по–латински, не по–славянски и не типично даже для Кавказа.

Здесь самый важный для нас вывод – о глубинной, корневой, генетической природе абхазского консерватизма. Многие современные общества, которые мы склонны считать консервативными, являются таковыми в силу случайных, во всяком случае – внешних обстоятельств. Одни живут в слишком суровых условиях, им просто не до развития, другие живут изолированно, не испытывают на себе особых влияний, и только поэтому у них всё остается «как было». Но только абхазы живут в прекрасных климатических условиях, они отнюдь не вынуждены всю свою энергию тратить на простейшее выживание, и они уже не первую тысячу лет живут на перекрестке самых различных, причем очень развитых, культур – успевай только впитывать. Но они остались самими собой, остались такими, какими были, какими, может быть, и мы были много веков назад, но мы изменились, в основном – не к лучшему, а они хранят то, что другие потеряли. Консерватизм абхазов не ситуационный, не случайный. Это ментальный консерватизм. Одна из самых значимых национальных черт абхазов – верность традициям вплоть до мельчайших деталей.

Нам, конечно, не привыкать умильно ахать и охать по поводу сохранения национальных традиций. Мы просто не понимаем того, что глубинный, ментальный консерватизм – штука очень суровая. Настолько суровая, что у нас могут волосы дыбом встать, так шокирующее он выглядит для нашего развращенного сознания.

Мне давно уже известна одна семейная история. Славянка вышла замуж за абхаза, приехала в Абхазию с его родней знакомиться, пригласили гостей, она очень старалась, над столом хлопотала, очень хотела, чтобы всем всё понравилось. И вот пришли гости, а её даже за стол не пригласили. Абхазская женщина не может сидеть за одним столом с мужчинами. И она сидела где–то в уголке на кухне и тихо плакала. Потом у них сложилась очень хорошая семья, она поняла и приняла абхазские традиции, но сначала было очень трудно.

А вот мы в гостях в абхазской деревне недалеко от Лыхны. Две девушки, дочки хозяйки, накрывают для нас стол в саду. Мы уже едим и пьем вино, а девушки так и стоят рядом с нами. За столом – мужчины, они не могут сесть за стол. Девушки и молодые женщины рядом с абхазским столом всегда стоят. Или уходят. Если их отпускают.

Кстати, хозяйка сидит вместе с нами за столом. Она – мать, ей можно. Женщина, имеющая взрослых детей, получает те права, которых не имела раньше. Как–то в абхазской электричке, где нравы, конечно, не такие консервативные, как в деревне, возникла всё же вполне абхазская ситуация. Вышел в тамбур покурить, возвращаюсь – место занято пожилой женщиной. Она виновато посмотрела на меня и извиняющимся тоном сказала: «Дорогой, я твоё место заняла?.. Ну я, как мать, да?» Перевожу на русский. То, что женщина заняла место мужчины– это большой скандал. Тут без объяснений не обойтись. Вот она и сослалась на свой статус матери, который дает ей некоторые права, а будь она молодой, так не было бы ей ни каких оправданий.

Как–то мы с женой и племянницей нашей хозяйки поехали в Сухум. Она накупила там всего, я на обратной дороге попытался взять у неё сумки – ни в какую. Несколько раз я предлагал: давай сумки понесу, но она молча мотала головой. Нашли такой выход: я плюс к своим взял сумки, которые несла жена, а она взяла половину сумок девушки. С женщиной та без разговоров поделилась своей ношей, но с мужчиной – ни когда бы не согласилась. Здесь, видите ли, нет скандала в том, что мужчина идет налегке, а женщина – с тяжелыми сумками. Не говоря уже о том, что её ношу хотел облегчить чужой мужчина – вот это уже скандал.

Мы уже готовы завопить по поводу женского бесправия? Глупые мы, глупые. Мы видим только маленький фрагмент системы отношений, не зная их целиком, и уже торопимся со своими дурацким возмущением.

А давайте я вам ещё ужаса добавлю. Абхазский мужчина ни когда не должен брать своего ребенка на руки. Однажды я узнал о таком случае. Отец с маленьким сыном шёл по горной тропе рядом со своей деревней. Сын оступился, ухватился за уступ, вот–вот сорвется в пропасть. Отцу бы на руки его подхватить, но он не может взять его на руки. Вы понимаете – не может. Отец страшно побледнел, понимая, что сын может погибнуть, но не нарушил незыблемую традицию. Ситуацию спас вовремя подоспевший дед, который вытащил мальчонку. Старик одобрил своего взрослого сына: «Ты настоящий абхаз». А что, если бы дед не подоспел? Не спрашивайте. Не надо. Просто поверьте, что абхазские мужчины любят своих сыновей не меньше, а больше, чем мы.

Некоторые абхазские традиции могут показаться нам нецивилизованными и негуманными. Мы не хотим видеть, что европейская цивилизация со всем её фальшивым гуманизмом летит в пропасть, а абхазы, благодаря своему суровому консерватизму, находятся куда дальше от пропасти. Неужели не понятно, что наши женщины, которые теперь с ног до головы в «правах», на самом деле добились только двойной нагрузки – и дома, и на работе. И теперь они тоскуют по настоящим мужчинам, потому что им не на кого опереться. А абхазская женщина, которая не может сесть за один стол с мужчиной, за тем самым мужчиной – как за каменной стеной, вся ответственность за всё лежит на нем. Как–то мне сказали: «Абхазские женщины редко работают, у нас работают чаще всего старые девы». А наши дети, заласканные и зацелованные, вырастают хлюпиками, которые всего боятся. Абхазские дети, получающие суровое воспитание, вырастают воинами. Когда пришла война, они все до единого взяли в руки оружие.

Настоящий мужчина– это прежде всего умение брать на себя ответственность. Полную ответственность за всё. Но это влечёт за собой и особые права – чисто мужские права. А у женщины только два варианта: или признать эти права, или самой пытаться играть роль мужика. Европейская цивилизация пошла по второму варианту. Абхазы, пусть с большим трудом, но пытаются сохранять органичные, естественные отношения между мужчиной и женщиной.

Абхазская власть

Я только недавно понял, насколько тесно связана проблема отношений полов с характером государственной власти. Положение абхазского мужчины особое и по отношению к женщине, и по отношению к ребенку, потому что мужчина здесь является не просто главой семьи, а носителем власти, которая аналогична государственной. Реальная власть в Абхазии принадлежит тем, на ком лежит реальная ответственность за свои семьи. Некоторые наиболее уважаемые главы наиболее уважаемых семей в преклонных летах становятся старейшинами. А перед решением старейшин здесь до сих пор любое государственное решение теряет всякую силу. Говоря нашим языком, общество здесь сильнее государства.

В 2004 году по итогам выборов президента в Абхазии сложилась патовая ситуация. Победил Багапш, но с минимальным перевесом, и сторонники Хаджимбы не признали результаты выборов. Ни одна из сторон не хотела уступать. Обе стороны были вооружены. Ситуация балансировала на грани большого кровопролития. Стороны всё–таки пришли к компромиссному решению. Всё это выглядело несколько странно: сначала они не хотели компромисса, а потом вдруг захотели. Значительно позже мне рассказали, как всё было на самом деле. Пришли старейшины и безо всяких разговоров просто показали пальцем: «Ты будешь президентом, а ты – вице–президентом». И никто не посмел ослушаться. Ни кому и никогда в Абхазии не придет в голову ослушаться старейшин.

Вы только вдумайтесь: люди, официально не облеченные вообще ни какой властью, на деле оказываются носителями высшей власти. Нет, они не управляют страной и крайне редко вмешиваются в управление, но, когда надо, они говорят лишь несколько слов, и эти слова всегда оказываются последними.

Слово старейшины, это совсем не то, что у нас слово уважаемого, авторитетного человека. У нас от любого авторитетного суждения можно спрятаться за другим, не менее авторитетным. У нас даже слово человека, которого уважают все – не более чем козырь в дискуссии. У них это способ прекращения дискуссии. Через слово старейшины не перешагнешь, от него ни за чем не спрячешься. Это «слово со властью».

Вот были раньше в Абхазии абреки. У нас слабо представляют, что это такое, а мне объяснили. Человек хочет совершить кровную месть, но старейшины почти наверняка ему это запретят. И тогда человек оставляет свой дом, оставляет семью, уходит в горы, туда, где его ни кто не найдет, он отрекается от всего с одной только целью – чтобы старейшины не нашли его и не смогли запретить кровную месть. Абхазу легче отречься от всей своей жизни, чем пойти против слова старейшин. Не удивлюсь, если абреки есть в Абхазии до сих пор, да кто ж нам об этом расскажет.

В Абхазии постоянно происходят какие–то внутренние скрытые процессы, о которых за редкими исключениями мы ни чего не знаем, нам о них не расскажут, это не для внешних, внешние ни чего не поймут. Мне как–то рассказали про одного человека, что он был изгнан из Абхазии. Я удивился: как это «изгнан?» Объяснили. Если человек совершает некий неблаговидный поступок, может быть и не уголовное преступление, но нечто крайне безнравственное, собирается весь его род, как тут по–простому говорят «однофамильцы» и принимают решение об изгнании его из страны. Ни одного абхаза и мысль не посетит проигнорировать такое решение. Его исполнение куда более неотвратимо, чем приговор суда.

Алексей рассказал мне, что в их семье отец рано умер, и власть перешла к старшему брату. Это именно власть, она абсолютна и непререкаема. Когда Лёша закончил школу, брат подошёл к карте Советского Союза, ткнул в неё пальцем и сказал: «Учиться будешь здесь». Палец попал в Новосибирск. Трудно сказать, намеренно ли брат целился в этот город или так случайно получилось, только Лёша без разговоров поехал в Новосибирск, хотя можно себе представить, что такое Сибирь для человека, который вырос в субтропиках. А вы попробуйте отправить абхаза в Сибирь при помощи какого–нибудь государственного решения. Ничего, кроме смеха, не будет.

Вы понимаете о чем речь? В Абхазии до сих пор эффективно работают древние механизмы общественного регулирования, и они имеют для абхазов куда большее значение, чем механизмы регулирования государственного. А сегодня органы государственной власти в Абхазии выстроены по европейскому образцу. И не передать, в какое сложное положение они попадают.

Как–то я спросил Алексея, что он думает про одного абхазского политика. Алексей подумал, улыбнулся и сказал: «Он – настоящий абхаз. Но настоящий абхаз не может быть главой государства.» Вот так. Если вы поймете глубинный смысл этого утверждения – вы поймете очень многое. Понять только весьма непросто. Но давайте попытаемся.

Настоящий абхаз – это прежде всего носитель древних абхазских традиций, это человек, для которого нет пропасти между абхазской древностью и современностью. При этом абхазские традиции – это традиции общественного саморегулирования. Если им строго следовать, для государства почти не останется места. И как тогда настоящий абхаз может быть главой государства, если он по своей природе склонен решать все вопросы без участия государства?

Я вдруг понял одну поразительную вещь: как русские ни когда не примут власти слабой, так абхазы ни когда не примут власти сильной. Для русских, начиная с норманов, власть – нечто внешнее, нечто отдельное от народа. Общество у нас привыкло к тому, чтобы порядок извне наводило государство, и если оно не в состоянии навести порядок, его не уважают. Отсутствие сильной руки у нас всегда приводит к анархии. Для абхазов власть – это то, что внутри общества, растворено в обществе, само общество внутри себя наводит порядок, поэтому на абхазов очень опасно давить извне, они этого ни когда не примут. Любая сильная власть, которая железной рукой наводит порядок, будет вопринята здесь, как нечто антинациональное, антиабхазское. В Абхазии государства должно быть мало. Иначе всё переклинит. В России государства должно быть много. Иначе – анархия.

Нам очень мало известно о древней абхазской монархии, но можно уверенно утверждать: цари Леоны правили у них совсем не так, как у нас правили цари Иваны. У нас ни чего и ни когда не получалось без кнута, а у них с кнутом ни чего и никогда не получалось бы. Иначе говоря, Леоны имели гораздо меньше реальной власти, чем Иваны.

Но это чистая схема, в жизни всё гораздо сложнее. Достойно величайшего изумления то, что древние механизмы общественного саморегулирования в Абхазии по–прежнему работают, но они работают уже не всегда, не во всех сферах, и порою небезупречно. Традиции живы, но они разрушаются. Многие абхазы мыслят уже отчасти по–европейски, отчасти по–русски, что, кстати, далеко не одно и то же. И это приводит к внутренним противоречиям, которые выглядят неразрешимыми. Я вруг начал слышать от абхазов слово «порядок» в чисто русском значении.

Алексей говорит:

– Я хочу, чтобы был порядок, чтобы я у себя в саду чувствовал себя в полной безопасности. Хочу, чтобы милиция работала.

– А она не работает?

– Ни хрена не работает.

– Алексей, но ты же сам говорил, что настоящий абхаз, если что случись, ни когда не пойдет в милицию, что абхазы привыкли сами решать свои проблемы. Милиция вам как бы не нужна и, кажется, она об этом знает. А теперь ты хочешь чтобы милиция работала?

Алексей молча с улыбкой разводит руками. И я понимаю, что вышел на реальное противоречие современного абхазского сознания. Абхазы порою уже чисто по–русски хотят порядка, но они по–прежнему чисто по–абхазски не хотят, чтобы государство лезло в их дела.

В другое время Алексей говорил: «Ардзинба после войны всех распустил, Багапш хотел быть для всех хорошим, мы выбрали Анкваба, чтобы он навел порядок, но сейчас уже большинство абхазов разочаровались в Анквабе».

Постепенно я понимаю, что президент Александр Анкваб оказался в траическом положении. Он стал заложником вот этого самого противоречия в абхазском общественном сознании.

Анкваб

«Настоящий абхаз не может быть главой государства». Это понятно. А ненастоящий абхаз – может? Кажется, ещё понятнее, что это тем более невозможно. Мне объясняют: «В Абхазии родственные отношения значат больше, чем нормы права. А вот Анкваб, не задумываясь, посадил бы за решетку даже родного брата, хотя для настоящего абхаза это совершенно немыслимо». Мне говорят это с явным осуждением, пытаясь доказать, что Анкваб – неправильный президент. Но вы представьте себе, что где–нибудь в Европе, да хотя бы и в России, президент, «посадил бы за решетку родного брата». Это расценили бы как высшее проявление честности, справедливости, объективности. Народ был бы в восторге, такого президента носили бы на руках. А в Абхазии одно только предположение: «да ты и родного брата посадил бы», звучит как самое страшное оскорбление. Вот почему настоящий абхаз не может быть президентом, он будет править по принципу: родственникам – всё, остальным – что останется, а это хрен не государство. Но если к власти приходит «не настоящий» абхаз, ему отказывают в доверии.

Я ушам своим не поверил, когда услышал, как один абхаз говорил про Анкваба: «В Абхазии сейчас 37‑й год. К власти пришел маньяк». Потом другой абхаз сказал: «Анкваб – умный, сволочь. Он очень умный, но сволочь». А потом прочитал опубликованную посмертную записку покончившего самоубийством абхазского генерала Кчач, где он говорит про Анкваба: «Это дьявол, он предатель и похоронит нашу Родину».

От этих эпитетов у меня просто волосы дыбом встали. Это у нас в России могут поливать правителей самыми отборными оскорблениями, а для Абхазии это не просто не типично, до недавнего времени это было совершенно немыслимо. Маньяк, сволочь, дьявол – и в страшном сне невозможно себе представить, что хоть одно из этих слов хоть один абхаз употребил по отношению к одному из двух первых президентов Абхазии. Разумеется, деятельность Ардзинба и Багапша так же у многих абхазов вызывала неудовольствие или несогласие, с ними могли спорить или несоглашатся, но чтобы публично оскорблять – ни когда. Они были свои, они были абхазы, а Анкваб – чужой, он вроде бы абхаз по крови, но он не абхаз по духу.

На Александра Анкваба было уже шесть покушений. Для Абхазии это нечто совершенно неслыханное, да и в мировой истории было не так уж много правителей, которых столько раз пытались убить. Чем же так разозлил Анкваб если не всех абхазов, то очень многих и явно – весьма влиятельных. Сухумский журналист Изида Чаниа писала: «Круг людей, на которых пало подозрение в покушении на президента, это владельцы курортных и промышленных объектов и больших участков земли в Гагре, Пицунде, Рице, Гудауте. Эти объекты – их послевоенный трофей, чаще всего владение ими не отвечает либо некоторым, либо ни каким правовым нормам. Но за много лет они свыклись с правом на собственность, вложили большие деньги в расширение бизнеса. И вдруг власть меняется и президент Анкваб говорит, что его задача: «восстановить в первоначальное положение правовое состояние многих объектов» Это значит, отобрать собственность у самых влиятельных людей Абхазии. В передел собственности втянуты такие силы, что он может стать катастрофой для Абхазии».

Итак, всё предельно понятно. «Если кто–то кое–где у нас порой» незаконно владеет собственностью, то Александр Золотинскович приводит ситуацию в соответствие с законом. Ведь так и надо, да? Да ведь этого абхазы и хотели. Можно подумать, их приводит в восторг то, что кто–то после войны нахапал себе «трофеев» выше крыши, а кому–то достался хрен с маслом, или даже без масла. Нет, абхазов это не приводит в восторг. Но почему же тогда деятельность Анкваба не только вызывает активный протест у горстки абхазских богачей, но и столь же активное отторжение у значительной части нищего абхазского общества? Да потому что в Абхазии нельзя вот так открыто проявлять неуважение к уважаемым людям. Но как же тогда наводить порядок, устанавливать законность, утверждать справедливость, если нельзя ни кого задевать? А вот об этом лучше не спрашивать.

Да и дело тут далеко не только в переделе собственности. Стоило бы обратить внимание на то, что первые пять покушений на Анкваба были совершены, когда он ещё работал в правительстве Багапаша, то есть не был президентом и ни какого передела проводить не мог. Тогда–то он кому и чем не угодил? Конечно, ни сколько не удивительно, что деятельностью премьер–министра и вице–президента Анкваба и тогда были многие недовольны, но очень уж это не по абхазски – вот так просто взять и замочить человека, который тебе мешает. Абхазы очень не любят конфликтов, и любые возникшие противоречия стараются сгладить, а не раздуть. Можно же спокойно сесть, вина выпить, всё обсудить и обо всем договориться. Зачем ругаться, а? Абхазы и в малой доле не похожи на наши представления о горячих горцах, которые чуть что – хватаются за оружие. Тут всё наоборот, это виртуозы компромисса. Когда же они готовы убить оппонента? Когда не удалось договориться? Нет, этого мало. Когда не удалось договориться – продолжают договариваться. Когда же абхаз может оставить попытки найти компромисс? Когда очень сильно задето его достоинство, когда его смертельно оскорбили, ещё страшнее – если смертельно оскорбили его родственников. Тогда всё. Тогда кровь.

Но даже смертельно оскорбленный абхаз всё же помнит, что тронуть одного человека, это всё равно что тронуть один камень в горах – вызовешь лавину. За каждым в Абхазии стоит целый род, убивая одного задеваешь целую группу. А вот так последовательно, целенаправленно, раз за разом пытаться убить человека можно только в одном случае – если он одиночка, если за ним ни кого нет, если он поставил себя вне традиций, вне общества. Тогда лавины не будет. Вообще ни чего не будет. Просто исчезнет один человек и всё.

И ведь действительно – ни одно из покушений на Анкваба не было раскрыто. Хотя в Абхазии слова «не было раскрыто» звучат почти как шутка. Абхазия – не Россия. Здесь всем хорошо известно, кто заказчик покушения, ещё до того, как исполнитель нажал на спуск. Здесь слова «преступников не нашли» означают, что их не считают нужным наказывать. Не считают правильным. Целесообразным. Или даже не считают безопасным. То есть покушавшиеся на Анкваба знали, что не подвергают себя опасности. Вот наказать их – это будет опасно.

Да, Сергей Багапш прекрасно понимал, что осудить покушавшихся на Анкваба, значит нарушить баланс интересов, поставить под угрозу систему сдержек и противовесов, сложившуюся в послевоенной Абхазии. Это чревато катастрофой. А вот смерть Анкваба катастрофой не чревата.

Похоже, организаторам последнего покушения было безразлично, кто станет президентом в Абхазии. Ни один абхазский политик, который мог бы придти на его место, не начал бы преследования наиболее влиятельных в Абхазии людей, которые обеспечивают общественное равновесие.

Мне очень симпатичен Александр Анкваб. Это человек большого ума, железной воли и редкого бесстрашия. Выдержать шесть покушений и не отказаться от власти – это о чем–то говорит. Анкваб и сейчас каждый день после работы ездит к себе домой в Гудауту. На этой трассе было совершено на него последнее покушение, здесь он максимально уязвим, в Сухуме было бы куда легче обеспечить его безопасность, но он как будто сознательно играет со смертью. Эдакая «абхазская рулетка»

А в Абхазии его называют «железный Алик». Чувствуете, сколько иронии, а то и презрительной усмешки в этом прозвище? Храбростью в Абхазии ни кого не удивишь, а его ежедневные поездки в Гудауту вызывают скорее осуждение, чем восхищение. Зачем, дескать, валять дурака и напрягать охрану?

Алексей говорит: «Сейчас в Абхазии много строится: дороги, уличное освещение, стадионы… И ни кто Анквабу за это не благодарен. Он не то строит, что надо. Показухой занимается». А я подумал: Анкваб мог бы строить что угодно, а всё равно сказали бы, что не то. То за что другому были бы благодарны, ему поставят в вину.

Нельзя сказать, что его совсем не уважают, я слышал, как о нем говорят: «У него есть личная сила. Его отец был рядовым милиционером, а он стал генералом. Он сам себя сделал». Но беда в том, что он правит не по–абхазски, «он ни с кем не считается».

Вот Багапша и уважали, и любили. Когда говорят, что он «хотел быть для всех хорошим», отнюдь не имеют в виду, что он был слабым. Аслан, хорошо знавший Багапша, рассказал такую историю: «Однажды Васильичу предложили: «Хочешь за восемь месяцев всю Абхазию отстроим?» Он стукнул кулаком по столу и сказал: «Этого не будет!» Вам здесь не станут объяснять смысл таких историй. А я объясню. Россия неоднородна. В России есть довольно–таки грязные силы. У них есть достаточно возможностей, чтобы разом отстроить всю Абхазию, но за это придется пойти в услужение к мерзавцам, придется фактически расплатиться суверенитетом. Вот про это Васильич и сказал: «Этого не будет!». Чтобы выдержать подобный прессинг, надо иметь не малую силу. Да надо ещё вспомнить те обстоятельства, при которых Багапш пришел к власти, как его тогда пытались сломать через колено ну очень влиятельные люди. И подкупали, и угрожали, и как только не изощрялись, но сломать его не смогли. Это был человек огромной внутренней силы, и он стал настоящим национальным лидером. Конечно, у его правления были очень серьезные недостатки, но это были чисто абхазские недостатки. Когда правитель старается «раздать всем сестрам по серьгам» и ни кого не обидеть, порядка бывает маловато. Но это понимали, это прощали, потому что это по–абхазски.

И всё–таки в обществе формировался запрос на порядок. И Анкваб ответил на этот запрос. И общество ему этого не простило. У Анкваба недостатков не больше, чем у Багапша, но недостатки «железного Алика» – неабхазские, чужие. Собственно, единственная вина Анкваба в том, что он политик европейского типа. Поэтому национальным лидером он так и не стал[14]14
  Я написал это ещё до того, как Анкваба свергли. То, что произошло, в основном подтвердило мои выводы. По европейским меркам это был государственный переворот. В Абхазии иначе интерпретируют эти события: «Анкваба изгнали».


[Закрыть].

Впрочем, это не говорит ни о чем кроме того, что становление новой абхазской государственности идет со скрипом. Иначе и быть не могло. В России скрипа не меньше. Но мы должны понимать: абхазская власть, чтобы быть успешной, должна быть не такой, как в России. Главное, что должен сделать правитель Абхазии – найти баланс между силой государства и древними традициями абхазского самоуправления. Надо почувствовать, сколько государства должно быть в Абхазии, чтобы оно органично сочеталось с желанием общества многие вопросы решать без государства. Если государство попытается отодвинуть общество в сторону – это крах. Если государство устранится от тех вопросов, которые общество решить не в состоянии – это крах. Государство должно заполнить те пустоты власти, которые оставляет общество. Ни больше, ни меньше.

Разные Абхазии

С утра идет дождь, и я сижу в своей комнате, весь в тоске. Обложился абхазскими газетами, времени не теряю, но не для того же я сюда приехал, чтобы устраивать в своей комнате избу–читальню. Здесь каждый день для меня драгоценен, и вот один из этих дней пропадает. Время от времени с надеждой подхожу к окну, но дождь всё не прекращается. В душе нарастает глухое раздражение.

Дождь перестал только после обеда. По–прежнему облачно, солнца нет, кругом сыро. Захожу к Алексею, а он копается в своем саду такой счастливый, что просто светится, и солнца не надо. Увидев меня, говорит:

– Ты не представляешь, как нужен был этот дождь, как мы его ждали. Ещё бы несколько дней без дождя и всё, конец, земля пересохла.

– У нас с вами две разные Абхазии, – заметил я, грустно улыбнувшись. – Что для нас плохо, то для вас замечательно. А бывает и наоборот.

Он кивает, так мол и есть, но смотрит не на меня, а на землю, которая наконец напиталась влагой.

***

Абхазий на самом деле не две, а очень много, так много, что не о всех мы даже и слышали. Абхазия для нас – это кромка земли у моря, глубиной в пару километров. Дальше – горная Абхазия, которую ни кто из отдыхающих ни когда не видел, а между тем именно там, в горах, в деревнях – настоящая, коренная Абхазия, не доступная ни нашему взгляду, ни нашему пониманию. Там хранители традиций, там подлинная народная жизнь. Нодар как–то сказал мне: «Наша сила в деревнях». Значит, мы ни когда не видели настоящей абхазской силы.

Порою отдыхающие, возвращаясь из Абхазии, начинают рассуждать: «Абхазы – вот такие, и ещё вот такие». Да неужели мы думаем, что на пляже можно увидеть настоящих абхазов? Это пена. Это, мягко говоря, не лучшие, да и не типичные представители народа. Для абхаза, даже проживающего в курортной зоне, шляться по пляжу, это всё равно, что для европейца гулять по кварталу красных фонарей – нечто постыдное, вызывающее общественное осуждение. Представьте себе человека, который никогда в жизни не пробовал пива, сделал из кружки глоток пены и теперь рассуждает, что такое пиво.

Мне рассказали про одного абхаза, который вырос в деревне и до 15-ти лет не видел моря. Нам в это трудно поверить. Море от деревни было километрах в тридцати, а он никогда там не был. В России, очевидно, не найти деревенского подростка, который живет в тридцати километрах от города и ни когда не был в городе. В Абхазии всё по–другому. Горная деревенская Абхазия и городская приморская – это две разных Абхазии, они очень слабо соприкасаются. Зачем деревенскому мальчишке на море? Что там хорошего? Что там вообще делать? А в деревне дел не переделать ни когда – труд с утра до вечера. Вы думаете, тот мальчик вырос дикарем? Совсем наоборот. Он получил высшее образование в престижном вузе. Значит неплохо его учили где–то там в горах, в деревенской школе. Вы думаете горные абхазы далеки от цивилизации? Нет, они далеки от территории разврата. Они – носители другого типа цивилизации. Приморские абхазы – это уже немножко не тот народ.

Крохотная Абхазия резко делится на разные миры не только вдоль, но и поперек. Гал – это вам не Гагра, и Очамчира это вам не Пицунда. А Ткуарчал – совсем не Сухум. Чем отличаются Бзыбская Абхазия от Абжуйской Абхазии? Наверное, это лучше бы объяснять не мне, поскольку я даже не уверен, что правильно написал слово «Абжуйская». Я лишь хочу сказать, что нам, едва прикоснувшись к одному из многих абхазских миров, не стоит думать, что мы имеем об Абхазии хоть какое–то представление.

Нам это трудно понять. Россия, не смотря на гигантские размеры, ментально куда однороднее. Русский из Калининграда не так уж сильно отличается от русского из Благовещенска, хотя между ними – бесчисленные тысячи километров. А гальский абхаз может куда сильнее отличаться от бзыбского абхаза, хотя между ними и двухсот километров не будет.

Я сейчас знаю об Абхазии уже достаточно, для того, чтобы понять одну простую вещь: я ни чего не знаю об Абхазии. Люблю, к примеру, читать абхазские газеты и уверяю вас: уровень абхазской журналистики очень высок. Здесь столько умных талантливых журналистов, сколько у себя на родине я не назвал бы. С многими из них я лично встречался, и они оказались интересными собеседниками. Могу назвать своих любимых абхазских журналистов: Виталий Шария, Изида Чаниа, Инал Хашиг. Они из того мира, в котором журналисту требуются интеллект и талант. Когда–то так же было и в России, но у нас уже всё по–другому. Журналистика превратилась в территорию шакалов, где кроме наглости и беспринципности ни какие качества больше не требуются. В том числе и поэтому – абхазский мир это мой мир.