Текст книги "По ту сторону Псоу"

Автор книги: Сергей Катканов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Сергей Катканов
По ту сторону Псоу

Предисловие автора
Абхазия в моей судьбе

Впервые мне довелось побывать в Абхазии относительно случайно. Во второй половине девяностых мы с женой ежегодно ездили в какие–нибудь паломнические поездки, и вот в 1998 году добрались до Соловков. Помню, идем мы по лесной тропинке соловецкого острова Анзер: дождь, холод, грязь, а позади 4 часа перехода на утлом суденышке через штормящее Белое море, и впереди – то же самое. Желая приободрить жену, да и себя тоже, я сказал: «Всё, в следующем году едем на Черное море». Слово – не воробей.

Только куда именно на Черное море? Нам обязательно надо было ехать в какое–нибудь святое место. И вот я увидел на карте слова «Новый Афон». Я что–то краем уха слышал о том, что там есть какой–то интересный монастырь, и мы решили ехать туда. Про Абхазию, как таковую, мы тогда ни чего не знали, и она нас не интересовала.

Тогда, в 1999 году, мы познакомились с Абхазией. Самым интересным в этой поездке были разговоры с абхазами, среди которых мы жили, да я ещё накупил в Сухуме книг, и для меня начал понемногу открываться целый мир. Но когда наша хозяйка сказала: «Обязательно приезжайте в следующем году», я ответил: «Мы больше не приедем. Мы не ездим два раза в одно место». Да, такими мы были, хотелось всё нового и нового.

Прошел год, пошёл второй, и я вдруг почувствовал, что для меня было бы счастьем опять оказаться там, среди новоафонских кипарисов. В 2001 году мы снова приехали в Абхазию, на сей раз уже вчетвером – с моей сестрой и нашей дочкой. Очарованы были все.

И вот в октябре 2001 года я услышал о чечено–грузинском вторжении в Кодорское ущелье. Сразу же решил: «Я должен быть там». Я работал тогда обозревателем областной газеты, и у меня не раз появлялось желание поработать в Абхазии по профессии, чтобы побольше узнать и поосновательнее написать, а тут такие дела – стреляют. Надо ехать. Конечно, редакция не могла оплатить мне такую командировку, я забегал в поисках спонсоров, что самое удивительное – нашел их, а потом, как угорелый, бегал по мартовскому Сухуму, искал и находил собеседников. К стрельбе, конечно, опоздал, но узнал не мало.

В 2003 году мы опять поехали в Абхазию с женой и дочкой. Помню, мой абхазский друг Алексей, свозивший нас на Рицу, после поездки сказал моей жене: «Если мне сегодня удалось вас порадовать, то я хочу сказать, что сделал это ради Сергея. Когда нам было трудно, он был с нами». Это очень дорогие для меня слова. Хотя, конечно, ни чего особенного я для Абхазии не сделал, это она в очередной раз сделала для меня что–то очень важное.

Потом я на много лет забыл про Абхазию. Не забыл, конечно, но дела мои вертелись в таком режиме, что было не до поездок. Уже думал, что никогда больше здесь не побываю, но моя повзрослевшая дочка всё ни как не могла забыть про Абхазию и уговорила меня вновь приехать сюда.

Это было в 2011 году. Помню, сошли мы с дочкой с автобуса, я поставил сумки на землю, посмотрел на эти горы, на эти кипарисы, на памятник победы и сказал: «Вот мы и дома». Конечно, я и сам не понимал свои слова буквально, но всё же было в них реальное содержание.

Помню, ходил по возрождающемуся Новому Афону, смотрел на толпы отдыхающих и думал про себя: где вы все были в 1999 году, когда мы гуляли тут чуть ли не в полном одиночестве? А потом спросил самого себя: а где я был все эти 8 лет? Где я был в 2004‑м, когда тут стало горячо? Где я был в 2008‑м, опять довольно горячем? Так у меня же дома был забот полон рот. А их тогда в чем упрекать? Всё–таки они сюда приехали и довольно впечатляющими толпами, ну и слава Богу.

С той поездки абхазский маховик внутри меня опять раскрутился, и я начал приезжать сюда раз за разом. В один из приездов Алексей спросил: «Ты на сей раз поработать или отдохнуть?» Я говорю: «И сам не знаю. Перестал понимать разницу – где работа, а где просто так».

И правда, зачем мне нужна Абхазия? Да ни зачем. Остановиться не могу. Как только начал тут хоть что–то понимать, так хочется понять всё больше и больше. Это такая разновидность жажды, которую всё никак не можешь утолить. Знаете, сколько раз я говорил себе, что это мой последний приезд в Абхазию? Почти столько же раз, сколько и приезжал сюда. А потом опять – будто что–то в спину толкает. Не передать, какое чувство возникает у меня, когда я пересекаю речку Псоу. Раз за разом мне хочется вновь испытать это чувство.

А пишу зачем? Да не писал бы, если бы мог. По мотивам очередной поездки, хоть и не каждой, в сознании возникает что–то такое, от чего обязательно надо освободиться. Надо выговориться, иначе покоя не будет. Сейчас вот решил собрать вместе всё что когда–либо написал об Абхазии. Может быть, тут прорисовывается нечто цельное.

Первые очерки (1999–2003 годов) сильно отличаются от последующих. Во–первых, я тогда был вынужден подгонять свои тексты под газетный формат, что не шло им на пользу. Во–вторых, это был своего рода «период первоначального накопления информационного капитала», так что выводы и сама манера изложения немного наивны. В-третьих, они во многом отражают те реалии, которых больше нет. Но я всё–таки решил включить их сюда, потому что они в некотором смысле играют роль предисловия ко всему последующему, с ними легче понять то, что будет потом. Факты и чувства не устаревают, они становятся историей. Для нас сейчас имеет смысл вспомнить или узнать то, что было на рубеже веков. К тому же, некоторые люди только сейчас открывают для себя Абхазию, для них важна хотя бы небольшая предыстория сегодняшней ситуации.

Возвращаюсь недавно из Абхазии, а в Адлере на вокзале молодой мужчина взахлёб рассказывает о том, как побывал в Абхазии впервые. Колумб, когда пересек Атлантику, вряд ли так радовался, как этот человек, когда пересек речку Псоу. А я‑то – ветеран, без счету раз «за речку ходил». И я почувствовал, что для него и для тысяч (я надеюсь) таких как он, имеет значение то, что было раньше. Но, конечно, я больше дорожу теми текстами, которые появились, начиная с 2011 года.

Решил ещё сделать некоторые комментарии. Так трудно поставить последнюю точку… Всё хочется что–то добавить, уточнить, освежить. Да и где она, последняя точка, если мы всё ещё живы?

Пляж для двоих

За Адлером земли нет

Наш поезд «Воркута – Адлер» несколько часов тащился вдоль берега моря. Берег был густо покрыт разомлевшими телами, и не возникало ни каких сомнений в том, что эти тела переместили себя на море с той самой единственной целью – разомлеть. Этакий нескончаемый праздник плоти. На каждой станции пассажиры стайками покидали вагон, а мы все тащились вдоль моря.

В Сочи, на предпоследней станции, я вышел покурить на перрон и тут же был встречен вопросом в лоб: «Квартира в Адлере нужна?» (квартирные шустрилы встречали потенциальных клиентов на станцию раньше, потому что в этом году северорусская «жажда разомления» в огромном количестве погрузила себя именно на адлерский поезд).

– Нет, мы едем дальше Адлера.

– Дальше Адлера?! – на лице шустрилы отразилось недоумение, смешанное почти с жалостью, как будто за Адлером земли нет, скала обрывается в море и ни какого разомления, одно сплошное самоубийство. Действительно, во всем нашем огромном поезде дальше Адлера кроме нас ни кто не ехал.

– Как попасть на Новый Афон? – пытаемся узнать в справочном Адлерского автовокзала.

– Только до границы.

Псоу

И вот мы уже на мосту через реку Псоу. Это граница. Пограничники проверяют документы. Быстро пролистав паспорт моей жены, пограничник в форме русского офицера спокойно сказал: «Проходите». Протягивая свой паспорт, я уже расслабился, считая проблему решенной, однако, исследовав все печати в моей «краснокожей книжице», офицер неожиданно спросил:

– Родственники в Абхазии есть?

– Нет, – ответил я оторопев, – мы просто идем на Новый Афон.

– Мы не можем вас пропустить.

– А как же быть? И почему жене – можно?

– Как быть – не знаю. А для женщин граница открыта.

Я отошел от офицера даже не в растерянности. Сознание наполнилось спокойным мрачным гневом. Меня, российского гражданина с исправным отечественным паспортом, свои же отказались пропустить через границу, словно в насмешку сказав жене: «Пожалуйста». А ведь здесь – безвизовый режим, то есть, вроде бы, «прозрачная» граница. Или «железный занавес»? Полужелезный, полупрозрачный, издевательский и бредовый. Как выяснилось позднее, мужчинам–абхазам тоже нельзя через Псоу в Россию, а женщинам–абхазкам можно.

У меня не было желания все это осмыслять, я только чувствовал, что надо мной глумятся. Я был сам себе неприятен, когда очень жестко подумал про себя: «Все равно перейду эту границу». И тут же, словно привлеченные самой этой мыслью, ко мне приблизились два кавказца:

– В санаторий в Пицунду хочешь?

– Нет.

– А что тогда хочешь?

– Хочу границу перейти (на языке так и вертелось: «Хочу незаконно перейти государственную границу»).

– Это будет стоить триста рублей. Ты дашь нам свой паспорт, а через 5 минут мы тебе принесем справку о том, что у тебя родня в Абхазии. Ты дашь три сотни и спокойно переходишь границу.

– Но я только что говорил пограничнику, что у меня нет родни в Абхазии.

– Это наши проблемы.

– Я задумался на минуту, прекрасно понимая, насколько рискую. Если я отдам паспорт чужим людям, через минуту мне могут просто предложить выкупить его штук за пять, а ни о какой справке и речи не пойдет. Или еще веселее: пограничник резонно скажет, что справка липовая, под этим предлогом посадит меня в кутузку, а там из меня без проблем можно будет вынуть все деньги до копейки. Не торгуясь. Кавказец заметил, что мое «чело печать высоких дум несет» и сказал: «Если думаешь, что обманем, сделаем так: даем тебе справку, а денег пока не просим. Ты переходишь границу, а твоя жена остается здесь. Когда она увидит, что ты уже в Абхазии, заплатит нам».

Этот вариант порождал новые, вполне понятные риски. Но стиснутые зубы – плохой советник (ох, не люблю я себя, такого). Отдал паспорт, вскоре получил его обратно со справкой («сестра в Гаграх») и, оставив жену чуть ли не в заложницах, двинулся к погранпосту с полным комплексом ощущений уголовного преступника. Офицера на посту не было. Очевидно, пропускать меня, только что не пропустив, было бы уж очень паскудно. А солдатик вполне удовлетворился моей липовой справкой.

Шел по мосту. Пересекал границу. В висках стучало, каждую секунду ждал окрика в спину: «Эй, стой». Но вот уже показались абхазские посты. Абхазские пограничники были подчеркнуто дружелюбны и ни к чему не придирались. Вроде бы как «свои». А те, за спиной, в форме русской армии, они… чьи? Теперь я уже не знал этого. Я был на абхазской земле. И жена, слава Богу, вскоре догнала меня. Мы пошли на автобус до Нового Афона.

Это был 1999 год. И вот в 2001‑м мы снова пересекаем границу на Псоу. Свободно, безо всяких справок и проблем. Как всё, оказывается просто, и зачем тогда было глумиться над людьми? Мои спутники смеются: «А тебе не кажется, что ты своей публикацией границу открыл?» «Нет, – говорю, – не кажется. Но то, что это сделали мы, журналисты… Может быть».

Монахиня

Старая, согбенная монахиня, стояла у входа в автобус, который должен был отправляться на Сухум через пару минут. Она просила шофера, чтобы он ее, безденежную, бесплатно довез, но тот отмахнулся, отказал. Удивительная монахиня даже не пыталась уговаривать шофера, но все–таки не отходила от дверей автобуса. Опираясь на палочку, она всем своим видом являла невозмутимое спокойствие, словно все эти границы, деньги, автобусы, для нее как бы не существовали, то есть были несущественны, призрачны. Она не сжимала зубы, не суетилась, озабоченная дорогой, ни о чем как будто не переживала. Просто она тихо и мирно была уверена, что всё будет нормально. Так путешествуют с Богом.

Жена шепнула мне: «Давай заплатим за нее». Мы уже любили старенькую монахиню, которую и видели–то две минуты. Не раздумывая, сунули за нее шоферу две десятки. Она поблагодарила: «Да воздаст вам Господь всемеро».

Глазницы войны

Рейс до Нового Афона был для меня страшен. Природа – райская, но великолепные особняки, санатории, пансионаты были раздолбаны, разбиты, раскурочены. Тотальная разруха, сплошные руины, на десятки километров они тянулись вдоль дороги, выворачивая душу наизнанку.

Никогда ранее не доводилось столь явственно заглядывать в глазницы войны. Что же произошло? Прекрасные здания рождаются в человеческих душах, прежде чем воплотиться в камне. И руины тоже рождаются в душах, прежде чем начнет пазгать дальнобойная артиллерия. Руины – материальное воплощение человеческих страстей. Любой войне предшествует очень простая вещь: несколько политиков мрачно стискивают зубы и в голове у них начинают вертеться фразы типа «во что бы то ни стало», «любой ценой»… Вспомнил себя на мосту, вспомнил старенькую монахиню…

Белый лебедь

На Новом Афоне мы довольно быстро сняли жилье[1]1
  Тогда мне показалось, что это быстро. Мы полтора часа бродили с сумками по Новому Афону, спрашивая у всех, где можно снять комнату. Ни кто жильё не сдавал. Сейчас жильё здесь предлагают на каждом углу.


[Закрыть] и пошли поужинать в единственное здесь кафе. Оно было очень красивое, на острове посреди пруда. Мы заказали шашлыки и, развалившись в пластмассовых креслах у самой воды, устало и опустошенно рассматривали двух чудных белых лебедей. Поневоле вспомнились строчки из песни: «А белый лебедь на пруду качает павшую звезду, на том пруду, куда тебя я приведу». Я улыбнулся первый раз за этот день и сказал жене: «А все–таки, Лариса, я привел тебя на этот пруд».

Пустыня на море

Мы шли вдоль нескончаемого новоафонского пляжа. Под ногами хрустели причудливые ракушки. Сначала мы собирали их, а потом надоело, их было здесь слишком много. Я никогда не видел пляжа, усеянного ракушками. Обычно отдыхающие быстро разбирают их на сувениры. Но здесь лишь изредка встречались группы людей, на километр их набиралось не более десятка. Люди почему–то боятся отдыхать на этом великолепном участке Черноморского побережья. А потому ракушки постепенно разбиваются в крошку, так и не дождавшись встречи с восхищенной ручкой ребенка.

А море было очень чистым, не как на загаженных шумных курортах, где о такой прозрачности воды только мечтают. Там за чистый участок пляжа платят. Здесь уже за всё заплачено. На берегу очень тихо, спокойно. Можно подолгу лежать у кромки прибоя, да так и не увидеть ни в одну сторону ни одной человеческой фигурки. Изредка над головой пролетают боевые вертолеты с красными звездами. Должно быть, абхазские пограничники[2]2
  Конечно, это был российский вертолет.


[Закрыть]. Можно не сомневаться, что подвесные пулеметы заряжены боевыми, но от этого только спокойнее. Это свои.

Тарковщина

Нам с женой всегда было скучно часами плавиться на солнце на одном и том же месте. И мы бредем вдоль пляжа, пока не упираемся в заборчик из ржавых прутьев. Огромная дыра в этом сооружении лишала его всякого смысла. Однако, за этой условной преградой не просматривалось уже вовсе ни одного человека…

Да, за заборчиком все было немного по–другому: берег почище, галька вроде бы даже благороднее. А вдоль пляжа тянулся парапет, который был отделен от трассы, параллельной морю, уже солидным бетонным забором. Этот парапет поневоле заставил вспомнить «Сталкера» и соответствующее словечко «тарковщина».

Великолепные дорожки явно были созданы для того, чтобы выметать их три раза в день. Но они не были выметены и, одновременно с этим, не были замусорены людьми. На них лежала печать естественной природной заброшенности, словно люди решили оставить свой сад.

Пальмы всех мыслимых разновидностей, олеандры, магнолии, невероятные агавы, более всего нас поразившие, все это было высажено с великолепным искусством и разнообразием, но здесь давно уже всё росло, как хотело, вроде бы ни для кого и ни для чего. Отделанный добротным кафелем бассейн, очевидно, уже забыл, когда его наполняли водой. Маленькие помещения были полуразрушены, но не разбиты до полных руин. Кое–где висевшие замочки, намекали на возможные встречи, а с кем – неизвестно. Эта «зона», как у Тарковского, не сулила исполнения желаний. Здесь впору было искать «аленький цветочек», но интуиция шептала, что, при обнаружении, срывать его не стоило.

Три дня гуляли мы по этому саду, райско–бесхозному, купались в море. Хотелось остаться здесь навсегда, но та же интуиция нашептывала: так не бывает.

Однажды я залез в море и увидел, что с парапета мне что–то кричит молодой парень в гражданке. Из–за прибоя я не мог расслышать его слов и подумал, что если у него серьезная тема – подойдет сам. Вскоре он действительно спрыгнул с парапета и направился ко мне. Только теперь я заметил у него в руках автомат наизготовку. Довольно спокойно, хотя и немного раздраженно он спросил:

– А в другом месте нельзя купаться?

– Можно и в другом, – ответил я как можно дружелюбнее, и мы с женой стали собирать свой пляжный скарб. Люди с заряженным оружием, как правило, не любят ни расспросов, ни дискуссий. Но страха у меня почему–то не было. Человек в мирном городе открыто носящий автомат, не может быть бандитом. Это был, очевидно, чей–то охранник, вполне удовлетворенный нашим скорым исчезновением. Ведь мы же не покушались на «аленький цветочек», к тому же мы – русские, то есть «свои».

Дерёвня

В Абхазии утром нас будили петухи с явным русским акцентом. Известно, что птица эта орет очень рано и, перевернувшись на другой бок, я ворчал: «Дерёвня». Вечерами заливались лягушачьи хоры, заставляя вспоминать о глухих уголках Вологодчины, и мы опять улыбались: «Дерёвня». А вот однажды, вернувшись с прогулки, мы услышали от своей хозяйки, что нас видели там–то и там–то и не надо бы нам туда ходить. Мы с женой действительно лезли всюду где могли, но поразило нас даже не дружеское предостережение, а то что мы еще не вернулись, а хозяйка уже знала, где мы были. Зайдя к себе в комнату, я опять невольно расхохотался: «Дерёвня». А ведь и правда, только в русских деревнях так зорко и внимательно отслеживают немногочисленных приезжих.

Среди пышной субтропической экзотики меня постоянно не покидало ощущение, что мы – в России. И не удивительно, что на Новом Афоне есть большая русская диаспора. Видимо, наш кондовый русский мужик здесь очень легко «натурализуется». Как–то у меня даже вырвалось: «Вторая Родина». Не имея обыкновения бросаться такими словами, я сам на себя удивился. Ни где и ни когда, ни на каких других «югах» у меня даже и близко не возникало такого ощущения.

Апсуа

Мы очень полюбили абхазов, апсуа, не уставая, впрочем, на них изумляться. Наша хозяйка жила в полной нищете, ей, еще не старой женщине, работать было не где. Но она не жаловалась ни на что, кроме жары, часто повторяя: «Проживу и на капусте, с голоду не помру».

Задумали мы орехов купить, а хозяйка говорит: «Берите мои». Мы обрадовались возможности дать ей подзаработать, но когда орехи были собраны, высушены и затарены, она вяло махнула рукой: «Дарю». Я чуть не сел, где стоял. У нее редко рубль в кармане ночевал, а она легко дарила мешочек орехов, который стоил не меньше полусотни.

Симпатичная двадцатилетняя племянница хозяйки как–то в наше отсутствие сказала тетушке: «Когда они приедут в следующий раз, они уже будут «свои», и денег за проживание мы с них брать не будем». Впору было прослезиться. Думаю: «Родные вы наши, вам же есть нечего, а вы так спокойно готовы отказаться от столь значительного для вас дохода» (Кстати, за две прекрасные комнаты, да еще с верандой, да еще в 10 минутах от моря они взяли с нас меньше, чем стоил «курятник» на окраине Адлера).

Удивительны водители местного транспорта. Водители автобусов на входе не помню что бы деньги спрашивали. «Проходи, – говорят, – или ты чего хочешь?» Платят на выходе. А если я обманул, и у меня вообще денег нет? Верят, значит. Но даже не совсем так. Если я не заплачу, значит я опозорен, а это уже мои проблемы.

Однажды сев в маршрутку, я спросил водителя сколько будет стоить проезд и выразил возмущенное недоумение слишком высокой цифрой. Шофер абхаз с хладнокровным удивлением и без тени обиды сначала сбавил цену, а потом вообще сказал: «Я могу и бесплатно довести». Мне стало нестерпимо стыдно, я понял, что унизил его, заподозрив в хапужничестве, и к тому же несправедливо, потому что он называл стоимость двух билетов, а я думал, что одного. Он, однако, оставался спокойным и по дороге дружелюбно угощал нас вареной кукурузой.

Однажды присели мы у незнакомых абхазов шашлыков поесть, а молодой повар, так что бы мы не слышали, сказал себе под нос: «Надо получше сделать». Душу обдало теплой волной. «Почему же, – думаем, – для нас – получше?». Потому что мы русские? Братья!..

Иногда казалось, что абхазы имеют в национальном характере много черточек, свойственных именно русским. Например, одна абхазка на Новом Афоне говорила: «У нас тут много армян живет, так вот вы обратите внимание: у армян огороды аккуратные, прекрасно возделанные, каждая травинка по ниточке, а на наших абхазских огородах всё запущено, всё вкривь да вкось».

К слову сказать, это мягко говоря, не совсем правда, я потом видел много великолепно возделанных абхазских огородов и с абхазами познакомился, просто влюбленными в сельское хозяйство. Но дело даже не в этом. Скажите, кто кроме русских с таким ленивым смаком будет ругать самих себя? Ещё абхазы. Вот поэтому–то мы и не можем быть националистами – ни настоящие русские, ни настоящие абхазы. Мы лучше других знаем свои недостатки и охотно о них говорим «ибо не превозносимся». А что касается до лености… Да трудолюбивые мы, ёлы–палы.

Мы идем по главному Сухумскому проспекту, более всего удивляясь вывескам: девять из десяти написаны по–русски (а даже если и по абхазски, так весь алфавит–то у апсуа наш, славянский). Абхазы, кстати никогда не говорят «Сухуми» – это грузинская огласовка названия их столицы. И для меня теперь существует только «Сухум».