Текст книги "Донбасс: Русь и Украина. Очерки истории"

Автор книги: Сергей Бунтовский

Однако вскоре защитник украинских прав в полной мере смог убедится в том, что типажи типа Василенко – это для данного политического течения скорее исключение из правил, а верховодят там персонажи типа господина Грушевского. И что созданное ими государство по количеству негатива за несколько месяцев значительно переплюнет Российскую империю, набиравшую его десятилетиями.

В 1917 году у Вернадского обнаружили туберкулез, и он уехал в Полтаву подлечиться. Но не только этим объяснялся переезд учёного: из-за разбушевавшейся революционной бури в Петрограде стало небезопасно находиться. Именно из Полтавы Вернадский пишет несколько писем Василенко, в которых весьма сетует на действительность, проистекающую на землях, подконтрольных Центральной Раде. В этой переписке есть и такие строчки: «Здесь положение очень неустойчивое. Начинается усиленная украинизация, вызывающая скрываемую внутри ненависть; в некоторых местах взрослые люди боятся говорить «по-украински» (но как говорят!), боясь доносов товарищей. Как ещё недавно в царском режиме. Боюсь, что вообще все худшие черты царского режима будут восприняты украинск[ой] жизнью. <…> Я должен сказать, что сейчас совсем поражён той картиной, какая открывается в «самоуправлении» нашего народа, – это сводится к грабежу, бесхозяйничанию, самому беззастенчивому кормлению, развитию чиновничества и взяточничества и непотизма… <.>Но сейчас для неё здесь борьба с украинск[им] шовинизмом и централизацией полицейского государства. Удивительно странное впечатление производит археологическая реставрация: яркие мундиры укр[аинских] войск, дурацкие колпаки (немцы в разговорах с полтавцами весьма откровенно – слишком – отзываются и о раде, и об украинских войсках) <.> Всматриваясь в происходящее, я больше всего боюсь немцев и считаю шаг рады величайшей изменой и предательством всему славянству. <.> Русская культура не должна быть потеряна для украинцев, и нельзя терять связь с мировой литературой, легко доступной последнему крестьянину. <.> Вообще, можно сказать, что Укр[аинская] Рада только и годится, что для декларации. В общем, она и ничего не делает, и присылает сюда бог знает кого. <.> Очень тяжела здесь украинизация, которая проводится в духе Каткова-Победоносцева, заменённых соответствующими украинскими деятелями. Появились свои маленькие Юзефовичи и Флоринские разного типа. <…>Нас очень смущает вопрос о вероятном переходе земли в немецкие руки: никто не верит ни в социализацию, ни в раду, и, в сущности, всё держится немецким войском, которое всё прибывает. Вероятно, самостийная Украина скоро превратится в оккупированную Украину».

Последнее замечание вскоре исполнилось, но к удивлению Вернадского, германская оккупация принесла много позитивного для него лично. В Киевском цирке при поддержке немцев главой Украины был избран «гетман» Павел Скоропадский. Так же, как и Вернадский, своими предками восходивший ко временам Богдана Хмельницкого, так же, как и Вернадский, не говоривший по-украински, и так же, как Вернадский, не стоявший в украинском вопросе на позиции узколобых националистов. Правда, оставаясь послушной марионеткой в руках немцев, Скоропадский всё же пытался хоть что-то сделать самостоятельно.

Одним из таких проектов новоназначенного гетмана было создание в Киеве Академии Наук. А поскольку на территории оккупированной немцами Малороссии не было более крупного и известного учёного, чем Вернадский, именно ему Скоропадский предложил создать сие ученое заведение. Тем более, что в этом должен был помогать назначенный министром образования Николай Василенко.

Владимир Иванович с радостью согласился – правда, с некоторыми оговорками. Он согласился создавать украинскую Академию Наук как филиал Российской. Вернадский писал, что ставит целью для себя: 1) объединение украинцев, вовлечённых в национальный процесс, но «любящих русскую культуру, для них тоже родную»; 2) сохранение связи всех научных и научно-учебных учреждений Украины с русской культурой и аналогичными российскими научными организациями. За украинским языком он признавал право на развитие в образовании (но чисто в культурном аспекте) и украиноведческих дисциплинах в науке (история, литература, этнография). Допускать украинский язык в естественные, точные и прикладные науки в Академии Вернадский не собирался изначально. Так, например, разработчика весьма специфической научной украинской терминологии Александра Яната Вернадский обозвал «дрянной мелкотой».

В своих мыслях, высказанных министру образования Василенко, Вернадский настаивал на том, что на Украине выбор языка начального образования должен оставаться за родителями учеников. Также Владимир Иванович выступил против украинизации Киевского университета. Объяснялось это тем, что великий учёный своими глазами видел неестественность многих украинских элементов в Малороссии.

В своих записях Вернадский отмечал, что в Полтаве российских газет и подписчиков в несколько раз больше, чем украинских, что в Киеве на украинском языке разговаривают только люди до 40 лет и что в Харькове господствуют антиукраинские настроения, а «свидомых» украинцев лишь горстка. Поэтому Вернадский отказался от украинского гражданства, предложенного ему гетманом. Но тем не менее продолжал сотрудничество со Скоропадским, поскольку к лету 1918 года в Киеве собралось множество кадетов, и Вернадский стал руководителем подпольного кадетского центра, ставившего целью восстановление Единой и Неделимой России и пытавшегося использовать Украину как плацдарм для этого.

К концу 1918 года Вернадскому и Василенко удалось-таки создать Украинскую Академию Наук, чьё первое общее собрание прошло в Киеве 27 ноября 1918 года. Этот факт вызвал раздражение у властолюбивого эксглавы Центральной Рады Михаила Грушевского, которого сейчас записывают чуть ли не в основатели Академии. Хотя Грушевский на тот момент, не получив должность главы Академии, всячески противодействовал её открытию в Киеве. После открытия УАН убеждённый федералист Вернадский публично провозгласил (на страницах киевской газеты «Объединение»), что «будущее не в русско-украинской распре, а в русско-украинском единении». В тот же момент Грушевский в программном сборнике статей «На пороге новой Украины» заявил о конце «московской ориентации» и решительно указал «на ту великую историческую, культурную, психологическую, какую хотите, межу, которая ещё в древности отделила Украину от Московщины, украинский народ от московского».

Это было, безусловно, принципиальное расхождение. Однако оно делает понятным дальнейшее отношение обоих деятелей к судьбе Академии в условиях Гражданской войны. Так, во время краткого правления Директории Грушевский ставил перед Петлюрой вопрос о ликвидации УАН как организации, основанной правительством гетмана.

В то же время после падения Директории и прихода в Киев большевиков Вернадскому вплоть до июля 1919 года удавалось поддерживать более или менее конструктивное сотрудничество с правительством Христиана Раковского и сохранять Академию. Когда же Киев перешёл под власть Добровольческой армии, Вернадский специально встречался с Деникиным и добился определённого взаимопонимания. В киевской прессе, контролируемой белыми, Вернадский не уставал разъяснять чрезвычайную ценность новых научных центров на Украине: «То, что они связаны с украинским национальным возрождением, – писал он, – должно считаться благоприятным условием с государственной точки зрения. Оно послужит только к единению и сближению, к росту и выгоде и русской, и украинской культуры».

В 1920 году Вернадский решает хотя бы на время уехать из страны и пишет письма в Англию, в Британскую ассоциацию наук и Королевское общество. К сожалению, через несколько дней Владимир Иванович тяжело заболел тифом. Лишь в середине марта болезнь отступила, и через некоторое время семья Вернадских приезжает в красный Петроград. Вернадский вступает снова в заведование Минералогическим и Геологическим музеем, возглавляет радиохимическую лабораторию, и практически до самой смерти ученый не будет возвращаться к украинскому вопросу. В это же время, судя по его дневникам и письмам, он достаточно серьёзно пересмотрел свои дореволюционные взгляды, очень сожалел, что, в том числе, и своей деятельностью максимально раскачивал государство российское. Но, тем не менее, оставался оптимистом относительно будущего развития России, признавал успехи большевиков на пути восстановления государства, поскольку считал, что только сильное и большое государство способно двигать науку вперёд.

В декабре 1944 года Вернадский простудился, и через несколько дней у него случилось кровоизлияние в мозг. Умер он 6 января 1945 года. Одна из последних его записей гласила: «Для будущего нужны не политические решения, а идеальная глубинная духовная работа, и её центр – Россия».

Пантелеймон Кулиш

Наверное, во всём украинофильском движении XIX века тяжело найти более своеобразную и амбициозную фигуру, чем Пантелеймон Александрович Кулиш. Человек, о котором в независимой Украине вспоминают крайне редко и очень осторожно.

Оно и понятно: Кулиш – это человек-эпоха, лично знавший всех сколько-нибудь известных украинофилов своего века, принимавший прямое или косвенное участие во всех крупных украинофильских проектах. И даже определённое время считавшийся лидером этого культурно-политического движения.

Но, в отличие от того же Тараса Шевченко или Николая Костомарова (другие крупнейшие российские украинофилы XIX века), Пантелеймон Кулиш не боялся радикально рвать с прошлым и высказывать свои искренние симпатии Российской имперской традиции. Не променяв свои взгляды на общественное мнение. Думаю, современные украинские идеологи совсем бы выкинули Пантелеймона Александровича из истории и литературы Украины как, например, они это сделали с писателем Ярославом Галаном, но Кулиш уж больно большая фигура в украинофильском движении, чтобы его не замечать. Достаточно сказать, что Кулиш написал первый украиноязычный исторический роман («Чёрная рада») и оказался нечаянным отцом украинской грамматики. Так что вымарать его из истории не так-то просто. Поэтому сейчас его политические и культурные взгляды подаются в крайне урезанном виде и, как правило, охватывают лишь начальный период его творчества.

Мы же постараемся ликвидировать этот пробел, рассказав много умалчиваемого из биографии этого, безусловно, неординарного человека.

Начнем по-порядку. Родился Пантелеймон Кулиш 7 августа 1819 года в городке Воронеж (не путать с российским областным центром) бывшего Глуховского уезда Черниговской губернии (ныне Шосткинский район Сумской области). Он был ребёнком от второго брака сельского жителя Александра Андреевича Кулиша и дочери казачьего сотника Ивана Гладкого – Катерины. Почему, говоря об отце Кулиша, мы называем его «сельским жителем»? Да потому, что там была какая-то странная история: с одной стороны отец Кулиша был достаточно зажиточным и даже владел полутора десятком крепостных, с другой стороны – он не был ни шляхтичем, ни дворянином. Хотя, по идее, таковым должен был быть исходя из имущественного положения. Но, видимо, в своё время предки Пантелеймона Александровича не захотели тратиться на получение сословных привилегий, что в будущем сыграет с младшим Кулишом злую шутку.

В 1839 году Пантелеймон подал документы в Киевский университет, только лишь открытый после того, как император Николай I закрыл его изза волнений польских студентов и профессоров. В таких условиях Кулиш как природный русский (таким термином в XIX веке объединяли великороссов, малороссов и белорусов) очень легко сдал экзамены и поступил вольнослушателем на историко-филологическое отделение, которым руководил известный историк Михаил Максимович. Именно Максимович познакомил Кулиша с большим знатоком литературы и истории, инспектором училищ Киевского учебного округа Михаилом Юзефовичем.

По протекции Юзефовича в сентябре 1840 г. министерство народного образования в порядке исключения позволило отнести Кулиша к полноправным студентам Киевского университета св. Владимира, но потребовало, чтобы он до декабря предоставил документы о своём дворянском происхождении. Юноша сразу же перевёлся на юридический факультет, а вот с документами у него так ничего и не получилось. Поэтому в декабре Пантелеймона отчислили из университета. Но Юзефович не отверг нового знакомца. И послал его учителем русского языка в Луцкое губернское дворянское училище.

Но недолго пробыл Кулиш в Луцке – всего лишь с января по август 1841 года. В училище прислали нового директора, у которого случился конфликт с молодым учителем. Но и тогда Юзефович не отдал на растерзание своего любимца – перевёл его в Киев, сначала в Киево-Печерское, а затем в Киево-Подольское дворянское училище. А чуть позже устроил в археологическое общество, председателем которого являлся сам, что впоследствии обеспечило Пантелеймону Александровичу возможность летних путешествий по историческим местам Малороссии.

Во время этих археологических странствий он познакомился и подружился с известным польским писателем Михаилом Грабовским, которого в те времена все считали «Польским Вальтером Скоттом». Дружба с Грабовским сблизила Пантелеймона Кулиша с известными польскими патриотами – Константином Свидзинским, Эдуардом Руликовским и Ромуальдом Подбереским, которые оказали гигантское влияние на мировоззрение и самоощущение молодого впечатлительного малоросса.

Для того, чтобы понять, каким было это влияние, сделаем небольшой экскурс в историю политического движения поляков Малороссии.

В правобережной Малороссии в первой четверти позапрошлого столетия Российская империя сама способствовала возникновению псевдонационализма, отдав народное просвещение на откуп полякам. В 1803 году был образован Виленский учебный округ из 8 губерний (Виленской, Витебской, Гродненской, Минской, Могилевской, Киевской, Подольской и Волынской) – то есть областей, присоединённых к России при разделах Речи Посполитой. Попечителем этого округа до 1823 года состоял личный друг Императора Александра I князь Адам Ежи Чарторыйский, совмещавший эту должность первые четыре года сперва со званием помощника государственного канцлера, а потом и с должностью министра иностранных дел.

Политическая же биография Адама Чарторыйского была такова. В 1792 году он участвовал в рядах польской армии в боевых действиях против русских войск, после чего сбежал в Англию. Узнав о восстании Тадеуша Костюшко, он хотел было возвратиться на родину, но в Брюсселе по распоряжению австрийских властей был арестован. В 1805 году Чарторыйским был официально выработан план восстановления польско-литовского государства в политической унии с Россией. В 1815 году этот «попечитель учебного округа» участвовал в Венском конгрессе в качестве негласного защитника Великого Герцогства Варшавского. Во время польского восстания 1830–31 годов Адам Ежи – уже председатель Национального правительства. Уже из одного этого видно, что Виленский учебный округ находился в «надёжных» руках.

Неудивительно, что одно из наиболее престижных учебных заведений Малороссии, Базилианское (униатское) училище в городе Умани Киевской губернии, стало центром польского национализма. В нём учителя-поляки учили, что Россия – за Днепром, а здесь – Украина, населённая особой ветвью польского народа – украинцами. Один из учеников этого училища, ополяченный малоросс Духинский, впоследствии выступил с целой «научной» гипотезой, сплетённой из польских политических и исторических мифов. По утверждению Духинского, «москали» (великороссы) – не славяне, а родственный монголам народ, который несправедливо присвоил себе русское имя.

Так вот, новые друзья Кулиша были выпускниками этого самого Базилианского училища. Поэтому не стоит удивляться, что вскоре Пантелеймон Александрович отчётливо почувствовал себя «украинцем» (в польской трактовке), стал писать рассказы по истории Малороссии, добавляя в них по мере возможности пропольские мотивы. Так, он пишет на русском языке исторический роман «Михайло Чарнышенко…», стихотворную историческую хронику «Украина» и рассказ-идиллию «Орися». В тот момент Кулиш идентифицирует себя как литературного сепаратиста, считающего, что литература на народном языке Южной Руси не только обогатит общерусскую литературу, но и, возможно, задаст в ней основной тон.

^{Пантелеймон Кулиш}

Кроме того, в середине XIX века и в; России, и в Европе господствовало убеждение, что большинство бед простого народа – и социальных, и экономических, и моральных от безграмотности. Мол, достаточно будет народ научить читать и писать, вложить в его голову хотя бы основные представления о науке и мироустройстве, как все проблемы как рукой снимет. Поэтому многие передовые деятели своего времени выступали за скорейшее: просвещение народных масс. А для этого, им казалось, нужно не поднимать народ до уровня литературного языка, а опустить язык до уровня народной массы. Чем искренне и пытался заниматься Пантелеймон Александрович.

Вскоре в Киеве произошла знаменательная встреча, в значительной мере определившая судьбу Украины. Вот как Кулиш сам описывает её: «Заходит кто-то к Кулишу в полотняном пальто.

– Здравствуйте! А угадайте, кто?

– Кто же еще, как не Шевченко!

– Он и есть! А нет ли у вас рюмки водки?»

После чего Кулиш и Шевченко (который Тарас Григорьевич) упились аж до песен.

Кулиш в вольном художнике Шевченко увидел возможный рупор для своих недавно приобретенных идей. И поэтому всячески патронировал Тараса Григорьевича, давая ему не только деньги, но и самозабвенно редактируя его стихи.

Вот как об этом творческом тандеме написал белоэмигрантский историк Андрей Цариинный (Андрей Владимирович Стороженко) в своей работе «Украинское движение»: «Покровители Шевченко в Петербурге принадлежали к либеральным кругам русского общества и горячо желали скорейшего освобождения русского крестьянства из тисков крепостной зависимости. Шевченко заинтересовал их не столько сам по себе, сколько как живой протест против крепостного права. Указывая на него, они могли говорить правительству и обществу: смотрите, сколько подобных Шевченко талантов рассеяно в толще крестьянства и все они бесплодно погибают от невозможности свободно и правильно развиваться в условиях зависимости от произвола владельцев. Дайте крестьянству свободу, и таланты из его среды станут нормально подниматься вверх, освежать высшие круги и работать в пользу родины. Покровители Шевченко закрывали глаза на его пороки, готовы были все свои дарования подставить под его личность, чтобы только подчеркнуть на его примере весь ужас пережившего свой внутренний смысл крепостного права. Позднее литературную деятельность Шевченко взял под свое попечение П.А. Кулиш, человек хорошо образованный и талантливый, и лучшие произведения Шевченко 1840-х и 1850-х годов были редактированы П.А. Кулишем. По собственному выражению Кулиша, он «дороблював недороблене», то есть отделывал произведения Шевченко так, что они получали вполне приличный литературный вид. Иногда эта отделка доходила до того, что Кулиш прямо писал за Шевченко. Так, например, случилось со знаменитой автобиографией Шевченко, напечатанной в журнале Ишимовой «Звёздочка». Если сравнить рукопись Шевченко, изданную факсимиле профессором Эварницким, с печатным текстом автобиографии, то оказывается, что все те благородные мысли и чувства, все те за душу хватающие картинки, которые мы находим в автобиографии и которые создали ей громкую известность, принадлежат перу Кулиша, а не Шевченко. Печатный Шевченко эпохи предварительной цензуры – это почти то же, что Козьма Прутков в русской литературе, – имя, которым прикрылась группа лиц для достижения желаемого воздействия на общество».

Даже в советское время шевченковеды признавали, что, например, простенькая рифма в стихе «До Основьяненка»:

 
«Наш завзятий Головатий
Не вмре, не загине».
 

Была исправлена Кулешом, на более величественное:

 
«Наша пісня, наша дума
Не вмре, не загине;
От де, люди, наша слава,
Слава України!»
 

Как говорится, почувствуйте разницу.

В 1847-м году во время свадебного путешествия Пантелеймон Александрович заехал в Польшу (тогда часть Российской Империи), где молодожёнов Кулишей приветливо встретил земляк-сенатор Стороженко, который был коллекционером древностей. Стороженко рекомендовал Кулиша наместнику Польши, князю Ивану Фёдоровичу Паскевичу Эриванскому, «как чистокровного казака».

«Немедленно приведи ко мне этого казака!» – радостно воскликнул Паскевич, и в сей же момент ему принесли приказ из Петербурга об аресте Кулиша. Так что вместо дружеского приветствия Иван Фёдорович вынужден был арестовать Пантелеймона Кулиша как участника Кирилло-Мефодиевского братства (тайной организации, стоящей на пропольских и социалистических позициях).

На самом же деле Кулиш никогда не был членом этого братства, просто туда входили многие его знакомые: Николай Костомаров, Михаил Юзефович. Поэтому заподозрить Кулеша было вполне логично. Да и само творчество Пантелеймона Александровича было созвучно духу тайного кружка.

Но на следствии разобрались, что к чему. Вот выдержка из докладной записки графа Орлова на имя императора Николая I о деятельности братства и роли в этой ситуации Кулиша:

«Вина Кулиша, также не принадлежавшего к Украйно-славянскому обществу (так в записке именуется Кирило-Мефодиевское братство, прим. авт.), в некоторой степени сходна с преступлением Шевченко. Любя пламенно свою родину – Малороссию, он в напечатанных им книгах с восторгом описывал дух прежнего казачества, наезды гайдамаков изображал в виде рыцарства, представлял историю этого народа едва ли не знаменитее всех историй, славу его называл всемирною, приводил песни украинские, в которых выражается любовь к вольности, намекая, что этот дух не простыл и доселе таится в малороссиянах; описывал распоряжения Петра I и преемников его в виде угнетений и подавления прав народных. Книги Кулиша могли бы производить почти то же впечатление на малороссиян, как и стихи Шевченко, тем более, что сочинены для детей старшего возраста. Разница между ними состоит в том, что Кулиш выражал свои мнения всегда с приличием и, увлекаясь любовью к Родине, вовсе не предполагал, что эти мнения его могут быть приняты или истолкованы в дурном смысле. Когда указали Кулишу на двусмысленные места в его книгах, он с ужасом увидел, что мысли его действительно могли произвести вредные последствия. Кулиш вполне понимает, что сколько ни любил родины своей Украины, он обязан быть ещё более предан отечеству – России, – и уверяет, что никогда не думал иначе, что выражая любовь к родине, он и не помышлял смущать или колебать верноподданность её к престолу Вашего и. в.».

В результате разбирательства Пантелеймон Александрович, легко отделался: его поместили на 2 месяца в арестантском отделении военного госпиталя, а оттуда отправили на поселение в Тулу. За три года и три месяца в Туле Кулиш написал «Историю Бориса Годунова и Дмитрия Самозванца», исторический роман «Северяки», который позднее был опубликован под названием «Алексей Однорог», автобиографический роман в стихах «Евгений Онегин нашего времени», роман «Пётр Иванович Березин и его семейство, или Люди, решившиеся во что бы то ни стало быть счастливыми».

Накануне 25-летия царствования Николая І – вероятно, благодаря ходатайствам сенатора Кочубея – Кулиш был амнистирован. Знакомство Пантелеймона Александровича на Полтавщине (где Кулиш хотел приобрести собственный хутор) с матерью Николая Гоголя побудило Кулиша начать подготовку шеститомного собрания сочинений и писем Николая Васильевича.

Знакомство с творческим наследием и мыслями Гоголя постепенно производит идейный переворот во взглядах Пантелеймона Кулеша. Он потихоньку отходит от своих ранних взглядов, и хотя в нём продолжает жить местный патриотизм и он всем сердцем болеет за малорусскую литературу, но с каждым годом он становится всё большим общерусским патриотом.

И если в 1857 году Пантелеймон Александрович издает не только первый роман на украинском языке «Чёрная рада», но и грамматику, прозванную впоследствии «кулишовкой», основной принцип которой звучал «как слышится, так и пишется», то десятилетие спустя Кулиш публично откажется от своего детища. «Клянусь, – писал Кулиш галичанину Омеляну Партицкому, – что если ляхи будут печатать моим правописанием в ознаменование нашего раздора с Великой Русью, если наше фонетическое правописание будет выставляться не как подмога народу к просвещению, а как знамя нашей русской розни, то я, писавши по-своему, по-украински, буду печатать этимологической старосветской орфографией. То есть мы себе дома живём, разговариваем и песни поём не одинаково, а если до чего дойдёт, то разделять себя никому не позволим. Разделяла нас лихая судьба долго, и продвигались мы к единству русскому кровавой дорогой, и уж теперь бесполезны людские попытки нас разлучить».

Поднявшаяся в начале 60-х годов XIX века волна общерусского патриотизма, направленная против польского мятежа 1863 года, увлекает и Пантелеймона Александровича. После подавления мятежа Кулиш поступает в Варшаве на службу, связанную с активным проведением пророссийской политики в Надвисленском крае (так стали именовать Польшу после 1863-го).

По ходу работы в Польше Кулиш знакомится с обширным пластом документов, посвящённых казацким восстаниям в Речи Посполитой. И на основании их в 1873-м году Пантелеймон Александрович подготовил трехтомное исследование «История воссоединения Руси», в котором стремился документально подтвердить идею исторического вреда казачьих движений XVII века и восславить культурную миссию польской шляхты и Российской империи в истории Малороссии.

Эта книга окончательно оттолкнула от Пантелеймона Александровича надднепрянскую интеллигенцию. В результате, Кулиш связывается с галицийской интеллигенцией и сотрудничает с ней. С 1881 года Кулиш живет в Галиции, где пытается широко развернуть культурную деятельность. Но это у него не очень сильно получается. Надежда на объединение поляков и русин в борьбе против Австро-Венгрии терпит полный крах. Никаких объединений с русинами поляки не желали – только полная ассимиляция русских галичан поляками и точка. Эта ситуация окончательно выбивает пропольские настроения у Пантелеймона Кулиша и еще сильнее утверждает в нём общерусские идеи.

Вот как он описывает это в своем рассказе «Владимерия», увидевшем свет только после его смерти: «Не с кем было мне, в детском патриотизме моём, радоваться, не с кем по-детски горевать, что родственная мне по языку и обычаю Владимирия подпала под иноземную власть… И вот передо мною тот народ, который по соплеменности с днепровскими полянами не захотел быть в зависимости от полян вислянских и отдался Киевскому Владимиру, как отдались потом родственному нам Московскому Михаилу днепровские поляне, ополяченные до потери материнского языка. Называют этот край по древней великокняжеской столице его, Галициею, иначе Галичиною, Галицкою Русью, называют по расположению вдоль Карпатских гор, и Подгорьем. Но Червоная Русь приятнее всех этих имен в слухе Малоруссов, собственно говоря Староруссов, от которых он отторгнут чужеядною политикою по присоединении их к Великоруссам или Новоруссам, называемым ревниво и завистливо Москалями. И вот я вижу во Львове собственными глазами захудалых представителей двух великих наций, Старопольской и Старорусской, которые сделали друг друга мизерными противниками России, так названной у них Московии, сделали друг друга ночным отблеском Австро-Германии, воспользовавшейся их беспутною борьбою…

История разделившейся Руси томила меня в обители Св. Юра больше, нежели в самом городе. Здесь яснее, нежели где-либо, я понимал, как в силу реакции козакам с их побратимами Татарами, едва и вся южная Русь не превратилась в такую польско-русскую помесь, какую видел я во Владимирии.

“Это не русская церковь, – думал я, – не русские священнослужители: это костёл, в котором метириесают полурусские священнослужители: это Ляхи в православном облачении. Вот чего домогались в Брест-Литовском паписты от наших предков! Они хотели уподобить всю Малороссию Польше и навсегда оторвать нас от великого Русского Мира”. На чужой стороне, вдали от родной жизни сильнее чувствуется то, что все миллионы православного народа связывают в одну великую семью, способную стоять за свою национальность. Я истосковался в церкви Св. Юра о России. Как далека она отсюда! Как все здесь ей чуждо! И неужели наша славная Владимирия отчуждалась этак от нас навсегда?..»

И хотя воцарение реакционного Александра III опять ненадолго зажгло в душе Кулеша прежнее украинофильство, в середине 80-х годов он окончательно потушил его в себе, выразив свои имперские, общерусские чаяния в стихотворной форме. В таких поздних своих стихотворениях, как например:

 
Національний идеал.
Як налягло на Русь татарське Лихолітьтє,
Зісталось в Кіёві немов би тількі сьмітьтє.
На Клязьму й на Москву позабегали люде,
И визирали, хто з Киян туди прибуде.
И всі, що руськоі єдиности жадали,
На Клязьму й на Москву помалу прибували.
И засьвітився сьвіт по застумах московських,
И надив буйтурів до себе запорозьких.
И, покидаючи свою руіньню дикость,
Вбачали під Петром империі великосьть.
Империя, се власьть була над ворогами,
Над Ханом, Турчином, Литвою и Ляхами.
Боявсь про Чигирин султан и споминати,
Давай на Буджаки необзир утекати.
Ляхва з Литовцями не раз укупі бита,
Під плахою в жінок ховала езуіта.
И що б там ні було гіркого на Вкраіні,
А густо забуяв наш нарід на руіні.
Де нас десятками за Паліів лічили,
Там миліонами край рідний ми осіли.
Навчили ми Ляхву латину занедбати,
Полщизною листи й літописі писати <… >
Собі ж добро свое найкрашче приховали:
Про рай, сьвій рідний край, с Тарасом засьпівали.
Та письня по Урал и Волгу розлилася,
Стара в ній рушчина з новою понялася.
Тепер Боянська Русь козацтво занедбала,
Руінним поломьєм хвалитись перестала. <…>
Уставши с попелів козацькоі руіни,
Кликнімо до синів Славянськоі родини:
Озьвітеся, брати, з восходу и з заходу
До неприязного всім деспотам народу. <… >
Топімо ж у Дьніпрі ненависьть братню дику,
Спорудимо втрёх одну империю велику,
И духом трёх братів осьвячений диктатор,
Нехай дае нам лад свободи император.
 

или

 
Старорус-малорус до Нової, Великої Русі
Наші предки москалями вас по ляцькій моді звали,
В Азію китайську ваших славних предків одпихали,
Ви ж на займані своїй розумно господарювали,
Руську землю й руську честь од ворогів обороняли.
Наші предки з поляками руським світом тяжко колотили,
А втворити руського письменства в себе не здоліли,
Ви ж потужне руське слово в тій преславній Січі вформували,
Що над морем за московськими порогами обмурували.
Сим потужним руським словом про наш край ви заспівали,
Наш Дніпро-Славут і Дон Великий гарно змалювали.
Любо ми се малюваннє на Вкраїні привітали,
Ваші голосні пісні по-свойому переспівали.
Нехай руські вороги по всім широкім світі знають,
Що на руських займищах усі брати одно співають.
Буде час, коли між нами не стоятимуть Івани,
Що на добрий розум і на серце нам кують кайдани
Не гаситимуть нам духа політичним фанатизмом,
Не впинятимуть прогресу чужоядним егоїзмом.
Тоді ми про давнє руське братство рівноправне спогадаєм.
Вкупі з вами в вольнім храмі і науки, й жизні заспіваєм.
 

Последние годы жизни Кулиш проводит на своем хуторе Матроновка, где занимается литературной работой, в частности художественными переводами иностранных классиков. Умер Пантелеймон Александрович Кулиш 14 февраля 1897 года, значительно пережив всех своих друзей и недругов.