Текст книги "Байки офицерского кафе"

Автор книги: Сергей Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Я того все…

Служить на Кавказе было непросто. Личный состав процентов на восемьдесят, а иногда и на все девяносто был из местных. А это означает, что в группе служили грузины, армяне, азербайджанцы, осетины и другие жители многонационального Северного Кавказа. Нет, служили и русские, но часто тоже местного разлива, что бывало хуже любого солдата из названных национальностей. Славян из России, Украины и Белоруссии было совсем мало. За них взводные всячески боролись, тянули на спичках, бросали на пальцах, кто кому достанется.

Каждый призыв в части возникал армянский бунт. Молодые, приехавшие из Армении, почему-то всегда считали, что теперь в части будет все совсем не так, как до них. Что теперь порядки будут устанавливать они. В один из вечеров это, как правило, выражалось в открытом неповиновении сержантам с применением против них физической силы. Армян было много, и они думали, что поэтому они непобедимы. Каждые полгода сержанты, которые также были самых разных национальностей, совместно с офицерами «месили дашнаков», выравнивая их гордый профиль и делая, путем мануальной пластики, его более адаптированным к славянскому. После этого все вставало снова на свои места. На первый взгляд, управлять таким войском просто невозможно. Не говоря уже о решении разведывательно-диверсионных задач в тылу противника. Однако это отнюдь не так. При формировании 459 отдельной роты спецназ из Чирчикской, Капчагайской бригад было отправлено по одной группе. Из Лагодехской – две. Так вот, по свидетельству офицеров роты, самыми лучшими были лагодехские солдаты. Сто семьдесят третий отряд, сформированный в Лагодехи, также был укомплектован и начал боевую деятельность намного эффективнее 154-го и 177-го, уже находившихся в Афганистане с 1981 года. Да и до самого вывода войск оставался одним из самых результативных.

В чем же секрет, спросите вы?

Их много, но один из них – знание национальных особенностей подчиненных.

В карауле отдыхающей смене запрещено укрываться шинелями. Не вдаваясь в причины этого запрета, скажу лишь, что спать все же лучше, укрывшись. Спать, если холодно, одетому в шинель, как того требует устав, не здорово. Поэтому обычно караульные стремятся нарушить этот запрет. Однако начальник караула и проверяющие лица борются с этим нарушением. Как-то раз, будучи начальником караула, я засек, что мои старослужащие и сержанты спят под шинелями. Я приказал унести шинели. Когда молодой боец выполнял мою команду, один из сержантов сказал ему на родном языке что-то. Языка я, конечно, не знал, но о сути сказанного догадался. Мол, начкар все равно сейчас ляжет спать – его время отдыха. А ты тем временем нам шинели обратно принесешь. Тогда я сказал магическую фразу: «А кто шинелями в карауле накроется, я того все..!».

Разочарованию моих подчиненных не было предела. А суть была вот в чем. На Кавказе считается страшным оскорблением, если ты ругнулся, упомянув кого-то из родственников. Если для русского человека «е… твою мать», как с добрым утром, то на Востоке это воспринимается буквально. Тем не менее, как бы в шутку, они иногда переругиваются. «А я твой рот… А я твой жоп… А я…» – и так далее. Причем здесь могут упоминаться все родственники. Самым страшным считается сказать: «А я е… твое все и живое, и мертвое!». Это означает, что у собеседника не осталось ничего не оттраханного и никого нет из родственников ни среди живых, ни среди мертвых, кого бы не коснулся детородный орган оппонента.

Если человек не хочет, что бы кто-то делал то или иное, он часто говорит: «Я того все кто сделает то-то». И тогда считается, что если другой человек знал, что так было сказано, и все равно сделал что-то, что говоривший как бы запретил, его действительно поимел говоривший. Дурь, конечно, но таковы национальные особенности. Именно знанием их я и воспользовался. Скажу, что сразу после сказанного мной, сержанты по-русски молодому сказали, чтобы шинели не приносил.

Мой сослуживец Вася Шараевский, командуя «партизанами», даже строил их таким образом. Он объявлял: «Кто не встанет в строй через минуту, того все…». Самое смешное в том, что взрослые мужики, призванные на переподготовку, спешили в строй, услышав это. До этого можно было подавать команду «Рота! Становись!» хоть до второго пришествия Христа.

О том, как болезненно реагируют местные на всякого рода ругательства, может свидетельствовать такой случай. Однажды Гриша Бородин, будучи начальником караула, был свидетелем такого диалога двух арестованных. Армянин подрался с азербайджанцем и теперь, сидя в разных камерах гауптвахты, переругивались, виртуально трахая родственников друг друга самыми извращенными способами. Когда же не осталось девственников ни с той, ни с другой стороны, один из них нашелся и выдал фразу: «А я имел тот гвоздь, на котором висит портрет твоей семьи!». Что тут началось! Оскорбленный таким изощренным способом чуть не вынес дверь своей камеры, пытаясь добраться до обидчика.

Порнография или реклама?

Условия жизни холостых офицеров в Лагодехи были не райские. Однако вполне сносные, по сравнению с некоторыми другими местами службы. В части работала офицерская столовая, где нас за сорок рублей в месяц вполне прилично кормили. Правда, бывали периоды, когда повариха – жена замполита батальона связи, увлекалась обеспечением своей семьи… Но в целом, жить было можно.

Для проживания холостым предоставлялось общежитие. Одна из квартир финского домика, выделенная нам, в момент моего приезда была отделана, как говорили ее обитатели, «под пещеру». Если исключить одну из комнат, где проживали два хозяйственных и почти не пьющих «старлея», то все остальные комнаты были лишены обоев и каких-то других украшательных излишеств. Из удобств в домике был только свет.

Спустя некоторое время мы с Шурой Косинцевым оклеили и свою комнату, и «общий зал», где проходили «винные сессии», вполне приличными обоями, покрасили полы, побелили потолок. При этом на все мы истратили одну из наших лейтенантских зарплат. «Общага», в целом, и наша комната, в частности, преобразились. Чтобы было не скучно, стены своей комнаты мы оклеили вырезками из различных и, главным образом, «вражеских журналов», несущих чуждую нашему строю идеологию. Однако обнаженные девицы были совсем не чужды нашему восприятию, тем более живых в Лагодехи днем с огнем не сыскать. Оба мы неплохо рисовали и оформили «общий зал», расписав его стены сюрреалистическими сюжетами «а ля Дали», а свою комнату украсили плакатами своего изготовления.

Правда, дебют моего первого плаката был неудачным. В разгар ремонта в «общагу» прибыл комбриг, подполковник Фисюк. Увидев на двери нашей комнаты плакат, где на фоне силуэта в шляпе была изображена рука с револьвером и надпись поясняла, что «собакам и падшим женщинам вход воспрещен», он пришел в ярость, почему-то приняв запрещение на свой счет. Разрывая плакат на куски, Фисюк громогласно интересовался, кто он, собака или падшая женщина. Опустив глаза долу, я сказал, что он может выбрать любой из вариантов, наиболее близких ему по духу. Не уверять же мне его, что это к нему вообще не относилось. Кстати, это не относилось вообще ни к кому. Мы также не были против и визитов падших женщин, но, к сожалению, в Лагодехи они были в дефиците или на нелегальном положении.

Ремонт был закончен. Но Фисюк явился к нам вторично лишь через полтора года. Причем его сопровождали новый начштаба Пак Валерий Матвеевич и замкомбрига по кличке «майор Вихрь», прозванный так за свою резкость и стремительность.

Зайдя к нам в комнату, комбриг тут же завел песню о том, что у нас с Саней извращенная психика, коль мы оклеили свою комнату порнографией.

Не знаю, чем бы закончилось это посещение, может быть, он начал бы срывать изображение девиц со стен. Однако девки уж больно были хороши. Поэтому Пак вступился за нас.

Немного картавя, он сказал:

– Нет, товарищ полковник, это не подногдафия. Это дегдлама (реклама).

Поддержал его и Вихрь:

– Да! А это и вовсе актрисы, – сказал, он ткнув пальцем в обложку британского журнала «Дейли Миррор». – Это как ее… – Вихрь нагнулся, чтобы прочитать, и, завершив чтение, довольно заявил: – Это актриса Дейли Миррор!

Фисюк с уважением посмотрел на своего просвещенного зама.

Обалдев от такого поворота, я не преминул их подъелдыкнуть:

– Ага, – сказал я, – а рядом ее подруга Пари Матч.

И ткнул пальцем в обложку одноименного парижского издания. Все одобрительно закивали и спустя пару минут вышли. Фисюк пред уходом давал какие-то указания, но я его не слышал. Главной задачей было не рассмеяться ему в лицо.

Зато когда они ушли, мы Косинцевым хохотали до упаду минут двадцать. Смех возобновлялся, стоило только взглянуть на подружек Дейли и Пари.

Миндубай

Руслан Муталибов, по кличке «Миндубай», был действительно феноменально сильным человеком. Хотя внешне такого впечатления не производил. Впервые увидев его, я удивился про себя, как такой толстяк может служить в спецназе. Однако на занятиях по командирской подготовке, когда мы отправились в гимнастический городок, я смог с удивлением, но по достоинству оценить его силу и ловкость. Прыгал он с места просто уникально. Никто из нас, а мы были молодыми и спортивными ребятами, не мог прыгнуть дальше него даже с разбега. Позже он показывал вообще бесподобный прыжок. В Лагодехи в районе дома, где он жил проезжая часть выше тротуара примерно сантиметров на семьдесят. Тротуар от дороги отделял арык шириной чуть больше метра. Сам тротуар был шириной метра два. Так вот Руслан запрыгивал на дорогу с места, находясь даже не на тротуаре, а за ним и ниже еще сантиметров на сорок-пятьдесят. То есть он прыгал в длину метра на три с лишним и одновременно в высоту метра на полтора. Такого я ни до, ни после никогда не видел.

Силен он был от рождения. Сын дагестанца и татарки, он родился в Казани, поступил в танковое училище, и вот тут-то все и началось. В военных училищах постоянно проводятся какие-то соревнования. Особенно в почете бокс и борьба. Вот первокурсника Муталибова и выставили бороться на первенство училища от роты. Никогда до этого не занимавшись борьбой, он легко занял первое место в училище. Причем надо сказать, что на ковер выходили люди, имевшие до этого и опыт соревнований, и спортивные разряды. Последним на лопатки Руслан положил бессменного чемпиона училища прапорщика, кандидата в маете-ра спорта. Все были потрясены. Руслана тут же забрали в сборную. В тот же год он стал чемпионом Приволжского Военного округа, припечатав к ковру многих именитых военных спортсменов. Уже не помню, как он выступил на первенстве Вооруженных Сил, да и дело не в его спортивных успехах. Я уже говорил, что он не производил впечатление сильного. Как потом оказалось, большой живот был ни чем иным, как мощным прессом, который не могли «пробить» ни я, ни мои товарищи ни рукой, ни ногой.

В Лагодехи же слава к нему пришла после таких вот похождений.

Был там ресторан, который назывался «Кирама-ла». Фиг его знает, что это по-русски, но готовили там прекрасно. Вдобавок сменный администратор ресторана был другом Руслана. Поэтому посещали мы его не редко. Но качеству соответствовала цена, а денег у нас, как у офицеров, было немного. За счет друга Руслана постоянно гулять было неудобно. Тогда Руслан придумал такую штуку, как говорится, «на черный день». Посидев немного в ресторане, выпив и закусив, мы выбирали компанию побогаче. После этого я подходил к ним и спрашивал, не их ли это. «Жигули» стоят у входа. Грузины обычно возмущались:

– Ва! Какой «Жигулы»? Двадцать четвертый «Волга» черный цвет нэ видель?

Тогда я, не давая им опомниться, предлагал:

– Спорим, что вон тот толстяк за столом сейчас вашу «Волгу» вместе с вами поднимет!

Тот, кому это говорилось, как лучший знаток русского языка, весьма образно и эмоционально переводил остальным суть моего предложения. Обычно за переводом следовало довольно бурное возмущение, суть которого мне переводили кратко:

– Нэ может быть!

– Ставьте три бутылки армянского коньяка и «закусь» и увидите, – парировал я.

Когда спорщики соглашались, я начинал уговаривать Миндубая. Он для приличия ломался, но потом соглашался. После этого пятеро совсем не худых мужиков забирались в «Волгу». Один оставался вместе со мной и исполнял роль судьи. После того, как все было готово, Руслан подходил, поворачивался к капоту спиной, подсаживался, брал машину за бампер и резко вставал с ней.

– Ну что, колеса оторвались? – спрашивал он обалдевшего судью.

Тот согласно кивал.

Что после этого начиналось, трудно передать словами. Проигранный коньяк и закуска были лишь малой толикой того, что выставлялось перед нами.

Кто пережил хоть раз грузинское гостеприимство и застолье, тот понимает, о чем я говорю. Поэтому, сохраняя здоровье, мы не очень часто злоупотребляли грузинским простодушием. Но слава, слава летела птицей.

Не отступать перед трудностями

Пиво в Грузии, в отличие от вина, было довольно поганым. Но, как говорил И.С.Тургенев в своем бессмертном творении «Муму»: «Ко всему привыкает человек». Вот и мы постепенно привыкли к этому напитку, который работники питейных заведений безбожно разбавляли обычной водой. Причем делалось это открыто, и, что нас удивляло в первый год службы на Кавказе, никто при этом не возмущался. Все понимали, что человек таким образом зарабатывает «свою копейку». А почему бы и нет? Хуже было то, что для того, чтобы пиво пенилось, хинкалыцик (а пиво продавалось именно в хинкальнях[6]6
  Хинкали – национальное грузинское блюдо, похожее на наши пельмени, только более острое.


[Закрыть]) добавлял в него соды или обычного стирального порошка. После этого включался компрессор, и в бочку нагнеталось давление. Сам же кран для разлива имел весьма хитрую форму. Хитрую не смысле сложности, поскольку это была обычная тонкая медная трубка припаянная к крану, которая шла сначала сантиметров на двадцать-двадцать пять вверх, а затем также опускалась вниз. Хитрость заключалась в том, что пройдя по этому пути, да еще сквозь такое тонкое сечение, пиво вырывалось из трубки с бешеной силой. Ударяя в дно кружки, которую «хинкалыцик» специально опускал ниже крана сантиметров на пятьдесят, пиво заполняло кружку пеной, которая даже переливалась через край. «Требовать отстоя и долива» в Грузии было не принято. Правда, некоторые «хинкалыцики» изображали долив, плеснув в кружку еще граммов по сто пены. После отстоя в кружке оставалось, дай Бог, полкружки пива. Причем в разных пивных разбавляли по-разному и пенящиеся добавки также употребляли не везде. Славилась этим пивная на автовокзале и «У Роланда», находившаяся также недалеко. Видимо, хозяева пользовались тем, что место было бойкое, а контингент, главным образом, приезжий.

Коренные жители и офицеры пили пиво в хинкальнях «На рынке» и «За парком». Причем последняя пивная отличалась лучшим качеством напитков и закусок. Хозяин, понимая, что пивная у него самая дальняя, пиво не разбавлял и, соответственно, не пенил искусственно. Да, он не доливал, но пиво не портил. За это его очень уважали. У «Роланда» пили крайне редко, в случае крайней необходимости.

Такая необходимость возникла однажды у Мишки Узорова, с которым мы навострились «За парк» попить пивка. Перед этим Мишка здорово «рванул кольцо», и поэтому, дойдя до Роланда, он решил, что без дозаправки до места отдыха не дойдет. Заглотив кружку, он ожил. Я был в более выгодном положении и «пойло имени рыцаря Роланда» проигнорировал.

Выйдя из пивной, мы поспешили к конечному пункту нашего следования. Мишка оживился и весело рассказывал о своих вчерашних похождениях. Как вдруг он внезапно остановился и выматерился. Я тоже остановился и настороженно посмотрел на своего спутника. Он стоял, как будто к нему пришла какая-то мысль. Видя это, я озабоченно спросил, не забыл ли он дома рыбу к пиву. Узоров буркнул, что нет, и исчез за каменным забором, шедшим вдоль дороги.

Спустя минут пять он появился и, спокойно улыбаясь, сообщил, что дело вовсе не в рыбе, она была при нем. Просто по дороге его с «роландова пива» стало пучить. Борясь с этим чувством, он попытался неслышно выпустить газы, но вместо этого выпустил в штаны жидкую струю.

– Ну и что? – озабоченно спросил я.

– А ничего, – ответил Мишка. – Пришлось выбросить трусы и надеть брюки на голую задницу. Ну что, встал? Пошли! Не отступать же перед трудностями!

Место встречи изменить нельзя

Городишко Лагодехи находился в Восточной Грузии, в Кахетии, в знаменитой Алазанской долине, и этим все сказано. Вино здесь текло рекой, и литр этой реки стоил всего один рубль пятьдесят копеек. При этом качество вина было отменным.

Кстати сказать, после Грузии я надолго прекратил даже пробовать вино, продаваемое в магазинах. Даже марочное, разлитое на приличных заводах. Как сказал герой одного из рекламных роликов: «Простите великодушно. Качество не моей мануфактуры». Глупо было бы не пользоваться случаем и не употреблять этот эликсир богов внутрь.

В силу молодости и неопытности, а также наличия богатырского здоровья частенько прекрасное кахетинское вино переливалось через отметку нормы, определенную каждому отдельному индивидууму Господом. Поэтому, несмотря на то, что продукт был высокого качества и, как теперь принято говорить, экологически чистым, по утрам бывало нехорошо. Кстати, не только нам, грешным и бесшабашным лейтенантам и старлеям.

Как-то раз, улучив время и озадачив каким-то образом своих подчиненных, мы в рабочее время, что было безусловным нарушением, в компании вчерашних собутыльников из четверых офицеров поспешили в пивную, имевшую негласное название «У Роланда». Как я уже рассказывал, это было не самое лучшее пиво в городе, но самая близкая пивная. Взяв по кружке пива, мы уселись за столом. Первая ушла «как в песок». Налили по второй и только пригубили, как услышали звук остановившегося у пивной автомобиля. Саня Косинцев выглянул в окно, и по тому, как вытянулась его физиономия, всем стало ясно, что увидел он на улице совсем не того, кого хотел бы в данной ситуации видеть. Вскоре и мы смогли лицезреть предмет Саниного огорчения. Дверь в пивную распахнулась, и в нее стремительно ворвался заместитель командира части майор Ульянов, прозванный за свою стремительность «майором Вихрем». Он уже наливал кружку, когда вслед за ним вошел начальник штаба бригады Пак Валерий Матвеевич. Увидев этих начальников, мы поняли, что взыскания нам не миновать. Пак также, не глядя по сторонам, проследовал к стойке. Видно, что начальству было хуже, чем нам, потому что они, не утруждая себя движением к столу, отпили по полкружки сразу. С попаданием внутрь организма пива жизнь, зрение и другие органы чувств видимо, стали функционировать нормально. Поэтому, оглядевшись, они к своему немалому удивлению увидели нас в углу зала.

Ситуация была весьма двусмысленной. С одной стороны, командование, уличив нас в нарушении и употреблении и появлении в форме в неположенном месте в рабочее время, должно было задрать нас «со всей пролетарской ненавистью». Но в то же время, оно само было уличено нами же за тем же занятием. Стало интересно, как они выйдут из столь щекотливого положения. Поняв, что «правая и левая руки комбрига» еще не определились, что им делать в создавшейся ситуации, мы расслабились и заказали еще по одной. Начальство поморщилось. Ясное дело, что на нашу компанию они не рассчитывали. Допив пиво, «отцы-командиры» поднялись из-за стола и направились к выходу. Пак перед уходом подошел и обиженно сказал фразу, ставшую потом классической:

– Товарищи офицеры. Надо совесть иметь. Ну, ё…нули по клузоцке[7]7
  В.М.Пак картавил, поэтому «по кружечке» прозвучало именно так.


[Закрыть] и хватит».

К чести Пака и Ульянова, нам это ни разу не напомнили и никак не упрекнули.

Не злите диверсанта

Однажды комбриг меня все-таки достал. В части проводилась очередная учебная тревога. Бойцы соседней роты волокли какие-то ящики. При этом вид их был отнюдь не молодцеватый, как этого требует устав. Бушлаты были расстегнуты, ремни ослаблены, ну и еще что-то, что усугубляло картину, уже не помню, что именно. Поискав глазами их начальство, Фисюк воззрился на меня, особо им «любимого».

– Это ваши люди, товарищ лейтенант? – рявкнул он.

– Нет.

– А чьи это люди? И где тогда ваши, если это не ваши? – понес он какую-то чушь.

– Вообще, советские, а, в частности, ваши.

– Что? – заорал комбриг и с ходу объявил мне взыскание.

Это был явный перебор. Что называется, придрался к столбу: «Почему не так стоишь?».

Вечером мы с другом Саней дернули «по-малень-кой» из большой фляжки с чачей, настоянной на тархуне. Изумительная, должен сказать, вещь. Постонали песен под гитару. Дернули еще.

Обида не проходила.

– Блин, Саня! А какого хрена я это должен терпеть? – возопил я.

– А и не терпи, – парировал мой друг.

– И не буду! – заявил я и полез под кровать.

– Ты чего, братан? На кровати спать-то лучше, – пошутил Саня.

– Сам знаю, – ответил я и вытащил из-под кровати ящик с имитационными средствами.

Этого добра у каждого уважающего себя взводного и ротного было в избытке.

Вскоре на свет Божий появился имитатор газового нападения (ИГН), имитационный запал УИМД-5м и взрыватель замедленного действия ВЗД-Зм.

– Я тебе устрою спокойную ночку, – забубнил я, вытаскивая из взрывпакета, вставленного в ИГН, огнепроводный шнур.

– Ты что задумал? – настороженно поинтересовался Саня.

Когда я изложил план предстоящих действий, он пришел в восторг.

А план был прост. Вместо ОШ в отверстие от него вставлялся УИМД-5м. Металлоэлемент взрывателя, определявший время его срабатывания, я обрезал ножом и тем самым сократил время до необходимого минимума. Взрыватель я положил в карман, ИГН сунул под куртку, и мы вместе с моим другом двинулись к подъезду, где жил командир. Поднялись на третий этаж и остановились напротив его квартиры. На часах было час ночи.

– Давай! – скомандовал Саня, предварительно поглядев наверх и вниз и убедившись, что никого нет.

Я достал ИГН и накрутил взрыватель, затем вынул предохранительную чеку, а поставив заряд под командирскую дверь, вынул и боевую. Раздался легкий щелчок, и резак ударника начал свою работу, разрезая металлоэлемент.

– Все. Пошли отсюда, – сказал негромко я.

И мы поспешили на выход. Дома мы тяпнули еще и завалились спать.

Утром на построении комбриг с красными глазами, узрев меня, рявкнул: «Это вы, Козлов?»

– Конечно, – простодушно согласился я. – Разве за ночь я так изменился, что в этом можно сомневаться?

– Не-е-т! Это вы подложили под мою дверь ИГН? – спросил комбриг, наивно ожидая услышать положительный ответ.

– Конечно, нет. А зачем? – включил я «систему «дурак».

– Вы что, издеваетесь?

– Да Боже упаси. Я понятия не имею, на что вы здесь намекаете.

– Намекаете?! – заорал возмущенный комбриг и поведал всем, что ночью, часа в три, у него под дверью рванул ИГН. Он, естественно, вышел посмотреть, что случилось…

Если кто-то не знает, как устроен ИГН и принцип его действия, поясню. Это такая круглая картонная коробка, наполненная слезоточивым порошком. В коробке есть отверстие, куда вставляется взрывпакет. Обычно его шнур поджигают, и взрывпакет, взрываясь, разносит коробку и разбрасывает порошок, образуя слезоточивое облако в диаметре метров четыре-пять. Самое противное, что порошок, оседая, своих свойств не теряет, и стоит только, пробегая по зараженному участку, поднять пыль, как снова начинают течь слезы. Можете представить, как наплакался комбриг?

Естественно, что уличить меня ему не удалось, хотя он был уверен, что автор диверсии я.

Мне же это было на руку. Хуже мне от этого стать не могло, поскольку хуже не бывает, а понимание, что несправедливость в отношении себя я сносить не стану, у командира появилось.