Текст книги "Байки офицерского кафе"

Автор книги: Сергей Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

Конская дипломатия

Как уже было сказано выше, воинская дисциплина в девятой роте традиционно хромала. Ясно, что за это командира роты совсем не жаловали. Доставалось ротному больше всего от полковника Ашихмина – начальника учебного отдела и от начальника училища генерал-лейтенанта Чикризова. О том, что в роте произошло ЧП, он, конечно, узнавал самым первым. Будучи «молодым» ротным, он исправно прибывал к начальству за своей порцией звиздюлей. Но, приобретя опыт руководства, понял, как этого можно избежать. Как-то он поделился своей дипломатией уклонения от периодических взбучек начальства:

– В роте залет. А я уже жду звонка. Звонит мне Ашихмин: «Срочно прибыть!». А я и не шевелюсь. Скоро звонит генерал: «Явиться в кабинет!». Я собираюсь и иду… в буфет гостиницы «Приокская». Дерну там пару стаканов и обратно в роту. Тут снова звонит Ашихмин: «Почему не явился?». А я ему: «Былу генерала». Спустя некоторое время звонит генерал: «Почему не прибыл?». Я ссылаюсь на Ашихмина.

Аккордные работы на благо девятой роты

На втором курсе незадолго до летнего отпуска я залетел по-крупному. Пьянка и драка с патрулем недалеко от комендатуры. В конце-концов, их оказалось намного больше. Меня скрутили и принесли в комендатуру «пред светлы очи» дежурного. На следующий день комендант объявил мне семь дней ареста. Конь же пообещал, что отсижу я их в своем летнем отпуске. Для того, чтобы не терять драгоценные дни, я позвонил на гауптвахту и забронировал себе место для посадки. Запросто могло оказаться, что мест нет, и пришлось бы сначала ждать в роте, пока посадят, а потом еще и сидеть. В назначенный срок я с вещами был готов «убыть к местам лишения свободы». Но Конь сказал: «Вот что, Козлов, я подумал, а че ты там будешь дурака валять целую неделю? Поработаешь у меня в роте три дня, и я тебя отпущу». Я был вне себя от радости, но Коню этого показывать нельзя. Поэтому я с деланным равнодушием протянул: «Ну, как скажете. А я вообще-то уже на «губу» собрался». На что Конь мгновенно парировал: «А не переживай. Будешь плохо работать, я тебя еще и посажу».

Конь показал, какие стенды я как художник должен был обновить, а какие переделать. Работы там было на день-полтора. Но раз Конь сказал три дня, то раньше не отпустит и по мере готовности только работенки прибавит. Поэтому я не спешил. Первые два дня обозначал деятельность в течение пары часов, а затем шел в Рязань, пил пиво, купался в Оке, встречался с девчонками и т. д. На третий день, когда Конь появился в роте, я наносил последние штрихи.

Конь удовлетворенно хмыкнул и сказал: «Молодец, Козлов! Ты хоть пьяница, но талантливый!»

Черт меня дернул за язык, и я ответил: «А кто бы вам эти стенды переделывал, если бы я не напился?». «И то верно», – сказал Конь и сделал для себя «правильный» вывод. После этого, сколько я ни старался не «залетать» перед отпуском за сорок дней (десять дней у командира для принятия решения и тридцать дней для приведения его в исполнение), Конь обязательно объявлял мне взыскание, и я в отпуске ему что-то рисовал.

Но однажды он перегнул палку. Объявив мне пять суток ареста за расстегнутый крючок на вороте, он дал мне в первый день отпуска старый, убитый стенд, на котором слой старой бумаги был около сантиметра. Бумага эта где-то была оторвана, а где-то осталась, поэтому поверхность стенда напоминала лунный рельеф. Еще вручил набор плакатов, посвященных дню

Победы. Больше ничего из материалов мне не дал. Ни краски, ни клея, ни бумаги, ни кистей, ни перьев.

Похихикав, Конь сказал, что со всем этим и дурак сможет оформить стенд. Я должен был все найти сам. Время работало против меня. Поэтому весь вечер я пытался как-то выровнять поверхность старого стенда. Не могу похвастать, что мне это удалось. Чем и как его оклеивать, было непонятно. Походив по кафедрам, где работали знакомые девчонки, я разжился клеем, перьями и краской. Не было бумаги. И тут мне пособил наш каптенармус – Кузя. Он вытащил из закромов роты несколько рулонов обоев. Конечно, по-хорошему, можно было их наклеить тыльной стороной, а потом пройтись несколько раз «эмульсионкой». Но это по-хорошему. Поскольку Конь меня вынудил «халтурить», мне ничего другого не оставалось.

С помощью того же Кузи я обтянул обоями стенд. При этом не приклеивал их по всей поверхности, а только по краям. В результате неровности исчезли. Правда, следы от клея были заметны, да и бумага была безобразно желтоватого цвета. Но это я попытался скрыть, разместив на стенде выданные мне плакаты. Все это убожество я озаглавил, написав гуашью «Великая Победа». «Халтуру» мы с Кузей поставили так, чтобы свет на нее не падал. В тени это выглядело сносно. Именно используя «игру света и тени», я продемонстрировал Коню свою работу. Он остался доволен и выдал мне отпускной. Правда, перед этим он попытался заставить меня повесить стенд, но я сказал, что это не творческое занятие, для решения таких прозаических задач есть дневальные. Конь согласился. Теперь было главное – вовремя смыться.

Схватив чемодан, я рванул из роты и уже в дверях услышал, как Конь ставит задачу наряду относительно размещения стенда. Находясь на втором этаже, я услышал рев раненного буйвола. На первом, в дверях я услышал вопль Коня: «Козлов! Стой!». – «Поздно!» – крикнул я в ответ. За пару секунд я добежал до забора и, перебросив чемодан, последовал за ним.

Вернувшись из отпуска, я столкнулся с Конем. «Халтурщик!» – укоризненно сказал он. «Вы меня сами вынудили» – парировал я. После этого я предложил ему «мировую», суть которой заключалась в том, что, если ему нужно было что-то нарисовать, он мне говорил об этом перед отпуском, а не задерживал меня искусственно.

О пользе «конского» воспитания

Девятая рота была настолько крепким и спаянным коллективом, что связь с выпускниками не терялась практически никогда. Очень многие курсанты, став офицерами, считали своим долгом приехать в роту, рассказать тем, кто только готовится надеть офицерские погоны, об особенностях службы, о том, на что в ходе обучения нужно больше обращать внимание, а что можно изучать относительно поверхностно, не тратя драгоценное время и силы. Приезжали и просто пообщаться, потрепаться и повыпендриваться.

Как-то у курсантов в курилке речь зашла о Коне с выпускником третьего взвода Игорем Абросимовым, по кличке «Сян», что в переводе с китайского «Слон». Наперебой рассказывали о новых «конских кознях» и «дурках», пытаясь найти понимание у недавнего курсанта, который и сам немало пострадал от «Коня». Однако «Сян» поразил оппонентов новизной видения проблемы.

При комплекции и силе, соответствующих кличке, Абросимов имел очень тонкий и негромкий голос. Именно таким голосом он и изрек фразу, которая заставила заткнуться даже самых громогласных горлопанов:

– Напрасно вы на Коня бочки катите. Он все правильно делает. Потом спасибо ему скажете.

Далее последовала немая сцена и попытка понять, все ли мы правильно услышали.

– Да все вы правильно услышали, – также негромко продолжил Сян. – Конь для вас же старается.

Народ затосковал, предполагая в продолжение мысли услышать «жвачку» о том, что все, что ни делается в училище для воспитания в нас высокой воинской дисциплины, идет только на пользу. Однако «Сян» развил мысль совершенно неожиданно.

– Вот судите сами. Опоздал я утром на развод. Ну, задержался у бабы в Феодосии. А оттуда до части пятнадцать верст. Одним словом, опоздал. Вызывает меня ротный в канцелярию и начинает меня, образно говоря, «иметь во все дыхательные и пихательные». И так увлекся, полагая, что он девственности меня только что лишил. Дурачок. Ему и невдомек, что после Коня ему там делать нечего. Ибо все мои чувствительные места давно ороговели. Потому и вздрючка его для меня, «как с гуся вода». Вышел из канцелярии, отряхнулся и пошел по своим делам. Вот я и говорю, спасибо потом Коню скажите. Он своей «дурью» так волю закалил, что теперь выпускнику девятой роты ничего не страшно.

С высоты своего житейского опыта, думаю, что «Сян» был прав.

Новое мышление

В начале нашего четвертого курса на смену Онищенко прислали капитана Вылегжанина. Прибыл он к нам из белорусской бригады, где лет семь-восемь командовал отличной группой.

Началась передача имущества роты, которого было не меньше, чем в линейном отряде спецназ.

Курсанты – народ злопамятный. Поэтому, несмотря на большую радость, связанную с уходом Коня, ему решили подложить свинью. Дело в том, что в роте была большая проблема с шинельными хлястиками. Не знаю, куда обычно девается первый пропавший хлястик, но дальше срабатывает «принцип домино». Их пропажи нарастают, как снежный ком. Не проходит и двух трех дней, как в роте на вешалке вы не увидите ни одной шинели с хлястиком. При этом в строй почти все становятся без нарушений формы одежды. Каждый, раздеваясь, снимает этот весьма юркий предмет и убирает подальше. Поскольку, если подальше не положишь, то уже нигде и не возьмешь. Стоит тебе только на пяток минут оставить без присмотра свою шинель, подготовленную к увольнению, как все. Его нет. Улетел, уполз по центральному проходу, растворился на атомы. Вот тут-то опытные курсанты и достают резервный хлястик из заначки. А иначе увольнения не видать. Кто же вас «в таком затрапезном виде» в увольнение отпустит?

Вот об этих хлястиках и стуканули новому ротному. А тот и рад стараться. Раз хлястика нет, то и шинель в комплекте считать нельзя. Дурь, конечно, но формально-то он прав – шинелей в роте не хватает.

Не знаю, о чем шла у них беседа, только Конь выскочил из канцелярии злющий-презлющий.

Стоял на лестничной площадке, нервно курил и, не обращаясь ни к кому, яростно матерился.

А в это время за мной и моим другом Саней Сол-нышкиным, курсантом первой роты, приехали на такси девицы облегченного поведения, чтобы умчать нас в даль светлую от серых армейских будней к плотским утехам.

Счетчик щелкал, девицы изнывали, Саня яростно матерился по поводу моего опоздания. Когда словарный запас непечатных выражений иссяк, он позвонил с КПП и весьма образно объяснил, как быстро я должен передвигаться к месту стоянки такси. Идя навстречу пожеланиям моего друга, я рванул из роты, пренебрегая всеми мерами предосторожности, и буквально столкнулся с Конем. Надеясь, что он меня не остановит, я мимо него скачками ринулся вниз, застегивая на ходу шинель. Но не тут-то было.

– Козлов! – услышал я до боли знакомый глухой голос ротного. – В самоход собрался?

– Ну, что вы, товарищ старший лейтенант? Я как образцовый курсант, в самовольные отлучки не хожу! – начал я оправдываться, замедлив бег.

– В самоход! В самоход! – забубнил сверху Конь. И далее выдал такое, что я даже остановился, чтобы дослушать и понять, не снится ли мне это все.

– Да вали! Все уе…ывайте! В городе встречу, слова не скажу!

Вот это был пример нового мышления, на пять лет опередивший горбачевское.

При этом, в отличие от генсека, Конь обещанное выполнил и больше никогда не препятствовал нашим самоволкам.

Разведчик должен уметь…

Как-то, когда я был курсантом второго или третьего курса, к нам из ГРУ приехал майор Макаров. Встречаясь с нашим взводом, он поинтересовался, нет ли среди нас нарушителей воинской дисциплины. Незадолго до его приезда кто-то, уже не помню кто, залетел с пьянкой. Его и подставили отцы-командиры. Мы думали, что в несчастного будут метать гром и молнии, но Макаров неожиданно сказал: «Ну что же вы, товарищ курсант, пить совсем не умеете, попадаетесь? Как же вы дальше служить думаете? А если вам придется встречу с вашим резидентом организовывать? Не знаю, нужны ли нам такие курсанты». В его словах, конечно, была бездна иронии, но и здравый смысл, безусловно, присутствовал. Разведчик, кроме употребления спиртных напитков в больших количествах без потери сознания, должен уметь еще многое.

…изготавливать легализационные документы

К Андрюхе Тарасову, с которым мы дружили, приехали родители. Недавно назначенный командир девятой роты капитан Вылегжанин откровенно морочил ему голову. Нет, он был не против того, чтобы курсант четвертого курса Тарасов встретился с родителями и провел с ними вечер буднего дня. Просто ротный хотел потрепать Андрюхе нервы. Надо сказать, что это у него получалось. Сначала он сказал, что отпустит Тараса в одно время со всеми увольняемыми четвертого курса и не ранее. Но когда Андрей сказал, что приехал отец, который просил отпустить его на час раньше, Вылегжанин вроде бы пошел навстречу и сказал, чтобы Андрюха переодевался в парадную форму одежды, а затем предстал пред его светлые очи. Отец Андрея был полковником и служил тогда, кажется, в ГРУ. Когда же Тарас, переодевшись, начал искать ротного, его нигде не оказалось.

Уже не помню зачем именно Андрею надо было уйти именно на час раньше, но он здорово психовал. Подойдя ко мне, он сказал: «Козлевич, я сейчас свалю, и будь что будет». На Тараса, который в увольнение то почти не ходил, потому что было лень, это похоже не было.

«Погоди, возьми для «отмазки» хоть увольнительную. Вдруг на патруль нарвешься», – посоветовал я.

Нашли у кого-то чистую увольнительную с печатью и заполнили ее. Оставалось только расписаться за ротного. Дело это было не очень простым. Ротный расписывался по-немецки и с левым наклоном. Однако я уже освоил и его автограф, как, в общем, и подписи других офицеров роты. Быстренько расписавшись, я вручил Андрюхе увольнительную, и он, перемахнув через угол забора, называемый третьим КПП, был таков.

На построении увольняемых, когда на фамилию Тарасов никто не вышел из строя, Вылегжанин вычеркнул его из списка увольняемых в книге. На вечерней поверке, понятно, Андрюхи тоже не было. Ответственный офицер записал, что «в первом взводе на вечерней поверке самовольно отсутствовал курсант Тарасов», но дежурному по училищу докладывать не стал. «Зачем выносить сор из избы? Сами разберемся», – решил он.

Утром пришел Андрюха и, как ни в чем не бывало, встал в строй на утреннем осмотре. Вылегжанин уже все знал и подошел к нему для того, чтобы объявить взыскание. Каково было его удивление, когда Андрей «на голубом глазу» сказал, что ротный сам его отпустил, только запамятовал. В подтверждение он показал увольнительную с моей подписью. Ничего не понимая, Вылегжанин взял записку, повертел, зачем-то посмотрел на свет и сказал: «Странно, роспись действительно моя». Тарас потом выставил пиво, а мой авторитет как специалиста по подделке документов значительно вырос. Шутка ли, подделать подпись человека, чтобы он сам не смог ее отличить от подлинной, – это мастерство.

…легендировать

Летом в воскресенье расположение нашей роты пустело. Народ разбредался, кто в увольнение, кто на стадион, кто просто позагорать на спортивном городке. Наиболее недисциплинированные, такие, каким был и я, уходили в город в самовольную отлучку. Для того, чтобы избежать каких-либо неприятностей при встрече с патрулем, мы обеспечивали себя увольнительными, как это было описано выше.

Переодевшись в «парадку», я перемахнул через забор. Цель у меня была одна – городской парк, где находилась танцверанда. Идя в нужном мне направлении, я, несмотря на увольнительную в кармане, неустанно крутил головой в разные стороны, дабы не нарваться на кого-нибудь из своих офицеров. Тогда никакая увольнительная не поможет. Но, наблюдая, курсант подсознательно ищет глазами опасность в военной форме.

Старший лейтенант Баландин шел навстречу мне в гражданке. Увидев меня, он решил, что я в увольнении, и прошел, ничего не сказав, а я его так и не увидел. Утром, придя в роту, он проверил списки увольняемых, но меня там не обнаружил. Когда же они вместе с моим взводным начали давить на меня, чтобы я сознался в том, что был в самоволке, я откровенно рассмеялся, сказав, что весь вечер находился в казарме. Даже когда Баландин конкретно напомнил, где он меня видел и в какое время, я продолжал стоять на своем, утверждая, что на вечерней поверке я был, и что вообще меня тут все видели. Доводы по поводу того, что мне сразу легче станет, как только я сознаюсь, на меня не действовали, – это был уже конец второго курса. Впрочем, я и на первом на такую ерунду не реагировал. Нагло улыбаясь, я ответил, что мне и так не тяжело.

– Видно, пока тебя за руку не поймаешь, ты не сознаешься, – сказал Баландин.

– Зачем же мне на себя наговаривать? – ответил я. – Обознались вы, товарищ старший лейтенант!

…готовить алиби

Спустя полгода после описанного случая, незадолго до Нового года, мы с Борькой Сусловым решили сходить в баню. Было в нашей роте такое популярное увлечение. Народ у нас попариться любил, а особенно нравилось после парилочки принять кружечку холодненького пива. Мы же шли еще и потому, что, будучи в наряде, помывку пропустили, а потом пролетели и с баней, когда в город отпускали тех, кто стоял в наряде в банный день. Новый год хотелось встретить чистыми. Для этого мы решили посетить не баню на улице Гоголя, где была лучшая парилка, а баню на улице Подбельского, что в пяти-десяти минутах быстрой ходьбы от нашего училища.

Идти решили вместо ужина. Но, на нашу беду, ротный (уже известный вам Конь) организовал пришивание новых бирок на саперные лопаты. Для этого всем выдали кусочки красных тряпок и картон, на который нужно было натянуть материал. Далее надо было написать свою фамилию. Мы с Бобом торопились. Периодически я подходил к ротному и спрашивал, который час. Он отвечал, что без двадцати пяти восемь, затем, что без пятнадцати. Наконец мы с Борькой закончили работу, предъявили ее взводному и, незаметно захватив приготовленные пакеты с бельем, в шапках, но без шинелей выскочили на улицу. В роте народ собирался на ужин. Преодолев отработанным движением забор, мы вскоре вышли дворами к бане. Нас ждало разочарование: в бане взорвались котлы, и она была закрыта на ремонт. Не теряя времени, мы быстрым шагом поспешили обратно.

Курсант Суслов отличался редкой прожорливостью, объясняя это тем, что он еще молодой и ему надо расти. Вот и в этот раз Боб начал уговаривать меня выйти к гастроному на площади Ленина для того, чтобы купить булочек на ужин. Я отказывался, говоря, что там сейчас полно офицеров нашего училища, которые возвращаются домой со службы, и мы там обязательно залетим. Споря таким образом, мы дошли до улицы Подбельского и пошли по ней в сторону площади Ленина. Суслов за еду способен был уговорить даже паровоз.

Было темно, и на улице шел снег крупными хлопьями. Как и положено в самоволке, моя голова вращалась на триста шестьдесят градусов, пытаясь обнаружить опасность. Однако ничего, что предвещало бы неприятности, визуально выявить не удалось. Тем не менее внутри меня все напряглось, когда мы приблизились к освещенному кругу под фонарем. С другой стороны к нему подходил человек в светлом пальто. Офицерская шинель темная и я бы ее ни с чем не спутал. Но подсознательно напряжение увеличивалось и не напрасно. На освещенный участок вышел старший лейтенант Баландин в светлой парадной шинели. Мы увидели друг друга и я, двинув беззаботно болтавшего Суслова в бок, прошипел: «Атас! Баландин!». Тут и Боб узрел опасность, и мы быстрым шагом стали переходить на другую сторону улицы. Баландин попытался остановить нас, окликнув по фамилии, но мы не оборачивались. Скосив немного глаза, Борька сказал: «Он бежит!». Я ответил: «Побежали и мы». Повторять не пришлось. Мы рванули и скрылись в темной подворотне, где ловить нас было занятием абсолютно бесперспективным.

Когда мы перепрыгнули через забор, рота строилась во дворе для того, чтобы идти на ужин. Спрятав пакеты с бельем под деревом, мы встали в строй, а я подошел к Коню и еще раз зафиксировался, спросив, который теперь час. Конь заревел, что я его достал и давно должен купить себе часы, но потом все же сказал, что на его «командирских» без трех минут восемь. Я поблагодарил и встал в строй.

Мы ни минуты не сомневались, что утром Баландин доложит о нас командиру роты, поэтому, когда нас вызвали из строя, а все остальные пошли на занятия, мы были невозмутимы, как индейцы.

В канцелярии начался грубый прессинг. Конь сказал, что его мои штучки уже достали и теперь наверняка меня отчислят из училища. Суслову он тоже что-то обещал.

Я не спорил, но когда он выговорился, спросил: «А в чем собственно дело? На образец воинской дисциплины я явно не тяну, но с прошлого залета вроде бы ничего не произошло». Тут Конь взорвался: «Вчера вечером вы были в самовольной отлучке! Вас обоих видел старший лейтенант Баландин на улице Подбельского! Вы несли в пакетах водку для новогодней пьянки! Где она?!». Тут я не выдержал и возразил, сказав, что весь вечер находился в казарме, и что меня все видели. Про какую водку здесь спрашивают, я и понятия не имею (и это было чистой правдой). Как бы между делом я поинтересовался, когда именно видел нас Баландин. Тот ответил, что примерно без двадцати, без пятнадцати минут восемь. Состроив обиженную физиономию, но ликуя в душе, я напомнил Коню, что в это самое время спрашивал у него в казарме время. «Скажите, как я мог быть одновременно в двух местах? – очень правдоподобно возмутился я, – да и на ужине вы нас с Сусловым видели». Конь прекрасно это помнил и уже неуверенно спросил Баландина: «Вова, а ты точно их видел?». На что тот ответил вопросом: «Саша, это я?» и ткнул в себя пальцем. Конь подтвердил: «Ты». Потом Баландин указал на ротного и спросил: «А это ты?». Конь подтвердил и это. «Ну, вот так же я их вчера видел», – оскорбленный недоверием, выкрикнул старлей. Конь тупо и недоверчиво посмотрел на меня. Я в ответ пожал плечами и сказал: «Но вы ведь тоже меня вчера видели». На что ротный заорал: «Не видел я тебя!».

Наверное, понятно, что нам ничего не сделали. Спустя еще полгода, когда у нас с Баландиным наладились отношения настолько хорошие, насколько они могут быть у офицера и курсанта, он, видимо, долго раздумывая, спрашивать или нет, все же спросил:

– Скажи, а тогда у «Снежинки» был ты?

– Конечно, я.

– А перед Новым годом на Подбельского от меня убежали вы с Бобом?

– Естественно, – подтвердил я.

Баландин облегченно вздохнул:

– Уф! А я думал, что у меня крыша поехала.

…находить выход из любой ситуации

Не помню фамилию курсанта, с которым это произошло, поскольку описываемый случай имел место за пару лет до моего поступления в училище. Рассказали мне его старшие товарищи. Назовем героя для удобства курсант Белов.

Рота строилась на ужин. Курсант четвертого курса Белов разговаривал, находясь в строю. Не замолчал он и тогда, когда старшина скомандовал: «Равняйсь! Смирно!». Увидев это вопиющее нарушение воинской дисциплины, ответственный офицер, допустим, Петров, окликнул его и, когда тот повернулся в его сторону, показал два пальца, что означало два наряда вне очереди. На что Белов показал в ответ фигу.

В это время прозвучала команда «Шагом марш!», и рота двинулась в столовую. Обиженный офицер доложил обо всем ротному, который в это время находился в канцелярии. Как только рота вернулась с ужина, Белова вызвали к ротному, где курсанту сказали, что это верх наглости, что за это его обязательно отчислят, а если не отчислят, то ближайший зимний отпуск он проведет на гауптвахте. Курсант лишь сказал, что его неправильно поняли. «А как еще тебя понимать? Пиши объяснительную!» – вконец осерчав, крикнул ротный.

Вот что он прочитал, когда курсант закончил писать: «Я, курсант Белов, по поводу инцидента могу пояснить следующее. Во время построения роты я разговаривал в строю. Лейтенант Петров меня окликнул и показал два пальца, что на его языке означало «Два наряда на службу вне очереди». Тогда я в ответ показал ему фигуру из трех пальцев, что на моем языке означало «Есть!».

…оборудовать тайник

Курсант Берестнев по кличке «Дусик» обладал редкими способностями. Не было замка, который бы Дусик не смог открыть. Простой навесной он открывал любым найденным под ногами ржавым гвоздем. К замкам посложнее подбирал ключи.

Рассказывали, что как-то его вызвали к начальнику училища. И сам Дуська и его товарищи очень переживали из-за этого. К генералу курсанта за хорошим не вызывают. Ротный, зная это, злорадно потирал руки, мечтая, что теперь этого разгильдяя отчислят наверняка… Все просто обалдели, когда Берестнев, как ни в чем не бывало, вернулся и рассказал, что генерал забыл где-то ключи от своего сейфа, а ему срочно потребовался какой-то документ, лежащий там. Дусика спросили, сможет ли он открыть сейф и сколько понадобится времени. Курсант Берестнев попросил всех выйти и через пятнадцать минут пригласил снова к открытому уже сейфу.

В 1976 году девятая рота переехала в новое расположение. Новым оно было только для роты, которая раньше здесь не жила. Расположение, находившееся на третьем этаже помещения, где до революции жили семинаристы, требовало хорошего ремонта. Поскольку подобные работы в армии производились хозяйственным способом, надо понимать, что на ремонт казармы командир девятой роты капитан Се-луков от начальника тыла училища не получил ни гвоздя. Однако ремонт был произведен вовремя и качественно. Вечерами ротный отпускал курсантов в город в свободный поиск. Тащили со строек Рязани все, что плохо лежало. Как-то курсант Берестнев принес ротному в подарок сейф. Ротный обрадовался, но рано. Сейф был закрыт, а ключа к нему не было. Берестнев обещал со временем подобрать его. Сейф установили в канцелярии. Время шло, а ключ все не подбирался. Иногда ротный вызывал к себе каптенармуса рядового Сапрыкина. «Ну что, Коля, хороший у меня сейф?» – спрашивал Селуков, сияя. «Классный! Жалко, ключей к нему нет», – отвечал Сапрыкин, который прекрасно знал, что в этом сейфе Дусик хранит гражданскую одежду, транзистор и другие вещи, которые запрещено иметь в казарме военнослужащему срочной службы.

Получив диплом и отгуляв выпускной бал, Дусик пришел в канцелярию и в присутствии обалдевшего ротного открыл сейф своим ключом, забрал вещички и, уходя, оставил в подарок ключ от сейфа, как бы в уплату за аренду.

Кто бы мог догадаться, что свою гражданку Берестнев хранил под носом у командира роты почти год.

…маскировать тайник

Иван Фомич Селуков был прирожденным разведчиком. Еще будучи нашим ротным в училище, он проводил с нами прекрасные увлекательнейшие занятия, которые при высокой интенсивности давали очень стойкие знания и навыки. Знал он массу признаков и примет, имел богатейший опыт выживания в тайге. Всем этим он делился с курсантами и офицерами. Наблюдательности был редкой. Как-то, поучая молодого взводного Николая Невмержицкого, он показывал свое мастерство:

– Вот, Коля, смотри. Я, к примеру, зимой себе всегда к выходным могу соорудить бутылку водки-другую. При этом денег из семейного бюджета не тратя.

– Это как? – недоумевал лейтенант.

– А вот так. Вот, смотри. Сквер напротив нашей казармы. Вот через сугробы идут следы к забору. Ясно, это самовольщик ходил. А зачем он ходил, спрашивается?

Коля недоуменно жал плечами:

– Может, к девушке?

– Верно, вьюнош! А может быть, и за водкой?

– Может быть, – соглашался взводный.

– Но если он нес водку, то в казарму нести сразу опасно, поэтому, где ее лучше всего спрятать?

– Где?

– Да тут же в сугробе, и не поймают офицеры и холодненькая будет. Вот видишь, следы от тропки в сторону пошли и вернулись обратно на тропу? Что он там делал, в сугробе-то? Ясно, водку прятал! А вот и снежный покров нарушен. Не иначе, где-то здесь.

Тут, чтобы не рыть снег руками, Иван Фомич начинал потихоньку простукивать сугроб. Вскоре послышалось характерное звяканье.

– Ну вот, я же говорил, – сказал довольный Бздынь, сунул руку в сугроб и вляпался в кучу дерьма.

Нет, бутылка там была, правда, пустая. Дело в том, что курсанты, озабоченные периодической пропажей водки, решили выследить вора. И выследили. Но выследить мало, надо же и наказать. Наблюдательность, которой их учил сам ротный, помогла им понять, как он находит тайники. Тогда и решили сделать ложный тайник и в назидание «заминировать» его, а водку спрятать в другом месте.

…уходить от наружного наблюдения

Арктика! И человеческое воображение сразу рисует яркое солнце и безупречную чистоту белого безмолвия, переливающуюся сиянием миллиардов алмазов… Но только, дудки! Это воображение обычного человека. Воображение курсанта по данной команде отказывается рисовать вообще что-либо. Ибо команда эта означает запрет увольнений в город личного состава воинских частей и курсантов военно-учебных заведений. Связано это бывает с прибытием в город иностранных делегаций, повышенной боевой готовностью частей гарнизона, либо ухудшением погодных условий (сильные морозы).

Но скажите, дорогие мои читатели, разве при морозах или в случае прибытия иностранцев происходит снижение выработки молодым здоровым организмом тестостерона? Или, может быть, молодые девицы становятся менее привлекательны? Или, может быть, они сами становятся более скромными и благоразумными? Что уж тут говорить, любовь это такой мощный энергогенератор, что вся Арктика вместе с Антарктикой тает и превращается в субтропики.

Было это зимой на четвертом курсе. Несмотря на внеурочное для любви время, в разгар одного из самых захватывающих амурных приключений моей курсантской молодости. Весьма юная особа настолько воспылала страстью, что грех было ей отказывать. Тем более, что ее материальное положение позволяло обставлять наши встречи с высокой долей изысканности. Во всяком случае, однокомнатная квартира с телефоном в центре Рязани, находившаяся в ее распоряжении, позволяла проводить наши бурные свидания с высокой долей комфорта и безопасности. По телефону дневальный предупреждал, если появлялись проверяющие или дежурный. Это помогало оперативно вернуться в училище при возникновении угрозы обнаружения моего отсутствия.

Из-за «высоких» показателей в воинской дисциплине в увольнение я ходил крайне редко. Поэтому сообщение о том, что в гарнизоне объявлена Арктика, меня трогало значительно меньше всех остальных. Просто в городе следовало быть начеку. Если в обычное время появление в городе курсанта не вызывало повышенного интереса у офицеров, то в арктических условиях любому становилось ясно, что данный курсант находится в самовольной отлучке, что уже уголовно наказуемо. Но голь на выдумки хитра. Для того, чтобы не привлекать внимания, некоторые переодевались в офицерские шинели или бушлаты, оставленные в канцелярии. Прибегал к таким уловкам и я. Но в этот раз я пошел без всякого прикрытия, надеясь на быстроту своих ног и силу кулаков. В городе действительно стояли морозы. Поэтому я решил проехать на троллейбусе несколько остановок. На площади Ленина вошли слушатели школы МВД, которые проживали в городе на квартирах. Я постарался затеряться среди них на задней площадке. Оставалась последняя опасная остановка: Дом художника. Там обычно садился в троллейбус старший преподаватель тактикоспециальной подготовки полковник Митрофанов по кличке Митька. Это был наиболее опасный для меня, в данной ситуации, противник. С напряжением я ждал, пока все пассажиры войдут в троллейбус. И вот, когда я уже набрал воздуха, чтобы спокойно вздохнуть, послышался высокий и до боли знакомый голос Митяя. Дело в том, что дядька он был очень деятельный и активный. Если на остановке было много народу, то он обязательно организовывал грамотную посадку гражданского населения, которое, несмотря ни на что, строевым шагом не ходило. Однажды он даже жаловался на низкую культуру рязанских женщин. Мужик он был довольно начитанный. Где-то он вычитал, что в средние века дам в карету подсаживали кавалеры, поддерживая под пятую точку опоры. Поэтому, организовав посадку гражданских, он решил подсадить таким образом впереди стоящую даму, которая никак не могла достать до ступени. За сию вольность был бит по лицу той дамой, а вдобавок почти до самого дома слушал: «А еще папаху надел!».