Текст книги "Байки офицерского кафе"

Автор книги: Сергей Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Чина

Слово мужчины

Во времена моей службы на Кавказе был у нас в части офицер, который запомнился мне, в первую очередь, своей внешностью. Нет, он не был высоким и стройным красавцем, которые раньше служили в кавалергардах. Как раз наоборот. Азербайджанец Чингиз Гасымов был маленьким, кривоногим и пузатым. Под его «орлиным клювом» на верхней губе топорщилась тонкая полоска коротко постриженных усов. Щеки постоянно покрывала быстро отрастающая щетина. Если бы не форма офицера-десантника, то он ничем бы не отличался от своих собратьев, во множестве торгующих на наших рынках. О форме надо сказать отдельно, ибо она являла собой редкий гибрид смеси армейского шика и убожества. На голове его красовалась не обычная фуражка, которую выдают офицерам со склада, а фуражка, шитая на заказ. В нашей стране было немного военных ателье, где шились головные уборы. Их продукция заметно отличалась друг от друга. Наиболее почитаемой в воздушно-десантных войсках была «тулка», знаменитая высокой тульей. Московские фуражки шились по генеральскому фасону, севастопольские – на морской, капитанский манер. То есть всем им было присуще что-то местное.

У выпускника бакинского училища, безусловно, была «бакинка» – некая смесь капитанской фуражки и азербайджанской кепки– «аэродрома». Причем после того, как на ней кто-то несколько раз посидел, сходство с бакинской кепкой усилилось. Из-за солидного живота пояс ушитых форменных бриджей провисал в районе гульфика. Рубашка же, неспособная объять необъятное, наоборот, приподнималась в том же месте, открывая взорам окружающих фрагмент грязно-белой майки, а иногда и волосы того живота.

Кривизну ног подчеркивали глаженые сапоги. Для несведущих в таких тонкостях поясню. У армейских щеголей высшим шиком считались хромовые сапоги, шитые на заказ. Роскошь эту могли позволить себе немногие. Но если обычные хромочи обильно смазать сапожным кремом и прогладить утюгом, то они приобретали вид генеральских сапог, отливающих глянцевым блеском и имеющих минимум складок. Именно такие сапоги, но на высоком, точеном каблуке носил лейтенант Гасымов, которого все звали просто Чина.

Начальник штаба бригады, майор Манченко, недавно окончил академию имени Фрунзе и, в отличие от Чины, являл собой пример подтянутости. Человеком он был резким в суждениях и решительным в поступках. Тезка Айтматова, прибыв в часть откуда-то из пехоты, успел наслушаться от старожилов о крутости начштаба и поэтому боялся его как огня. Но, как ни избегал Чина встречи с начальником штаба соединения, она не могла не состояться.

Это случилось, когда командиры групп бригады находились на сборах.

Перед обедом проводилось занятие по физподго-товке, в ходе которого молодые офицеры лихо работали на гимнастических снарядах, красуясь друг перед другом. Нечем похвастаться было лишь Чине. Находясь чуть в стороне, Манченко наблюдал за офицерами.

Когда занятие окончилось, офицеры стали одеваться. Все разошлись на обед, а наш герой почему-то замешкался, приводя себя в порядок. Застегнув ослабленный галстук на вечно расстегнутом воротничке рубашки, Чина предстал перед начштаба во всей своей «красе». Уже недовольный уровнем физической подготовки лейтенанта Гасымова, Манченко был потрясен его выправкой.

– Эй, ты! Урод! – зарычал он. Чина недоуменно посмотрел по сторонам, в поисках того, кому адресованы эти обидные слова. Рядом никого не было.

– Это ви мнэ? – недоуменно спросил он. От волнения его акцент усилился.

– Тебе! Тебе! – продолжал реветь покрасневший от негодования Манченко. – Ко мне!

И тут, видимо, Чина понял, что перед ним не кто иной, а предмет его постоянных страхов. Однако, вместо того, чтобы подойти к начальнику, как положено и доложить о том, что «лейтенант Гасымов по вашему приказанию прибыл», Чина стал приближаться к начальнику каким-то крадущимся шагом, зачем-то по-балетному выворачивая носок. При этом он немного изогнулся вправо, а голову чуть наклонил влево. Грозя при этом указательным пальцем и почему-то сразу перейдя на «ты», он произнес:

– Товарищ майор, если ти менья сейчас ударищь, то я за сэбя нэ отвечаю! Даю слово мужчины!

Манченко был сражен такой реакцией подчиненного на его вызов. Рот его открылся, но сказать он не мог ничего. Однако Чина продолжил:

– Я… буду жаловаться в партийную комиссию!

Негодование, овладевшее первоначально начальником штаба, сменилось брезгливостью.

– Вон отсюда! – презрительно бросил он.

«Настоящему мужчине» повторять дважды не пришлось.

Самое поразительное в этой истории то, что Чина охотно рассказывал ее в кругу офицеров, при этом ничуть не смущаясь.

Зеленый берет

Лейтенант Чингиз Гасымов, а в обиходе просто Чина, был постоянным объектом злых насмешек товарищей по службе. Как угораздило его стать офицером, остается загадкой. Отец его в то время был подпольным миллионером, и Чина мог легко наследовать его бизнес. Невысокого роста, кривоногий и пузатый, он не был первым ни в спорте, ни в боевой подготовке. Ощущая свою ущербность, он стремился исправить положение, чтобы стать равным среди равных. Пытаясь достичь этого, он прилагал огромные усилия, но, видимо, не в том направлении. В первую очередь он стремился иметь добрые отношения со всеми без исключения. Встретив кого-нибудь из нас, он не здоровался, как все, на ходу пожимая руку, а останавливал объект приветствия и, как положено на Кавказе, заглядывая в глаза, искренне интересовался делами, здоровьем, здоровьем жены и детей. Если он видел, что кто-то огорчен или просто озабочен, то подробно выспрашивал причину и предлагал свою помощь. Вообще парень он был невредный и даже, наверное, добрый и отзывчивый, но проявлял эти свои качества непривычно для нашего круга и тем только усугублял создавшееся положение. К тому же, когда подобная манера общения повторяется изо дня в день, независимо от того, расположен ли ты к длительному обсуждению здоровья твоей тещи и есть ли у тебя для этого время, она начинает раздражать.

Как-то раз капитан Узоров, грустя по поводу вчерашней невоздержанности в питии грузинских вин и чачи, двигался, влекомый единственным желанием – припасть иссохшимся ртом к живительной влаге, отливающей мутным золотом в пивной кружке. К описываемому моменту Мишка Узоров прокомандовал взводом лет восемь. Начинал он еще в Батумской мотострелковой дивизии, прозванной «мандариновой» и славящейся на весь Закавказский округ своими «шутниками». Увидев одного из старейших командиров группы в столь удрученном настроении, Чина счел своим долгом помочь хотя бы участием старшему товарищу и остановил его вопросом: «Как дела, Ми-ща?». Узоров буркнул, что все нормально, и попытался продолжить путь в прежнем направлении, уж больно сильно «горели трубы».

«Что такой грустный? Э, Мища!» – продолжил Чина свою ритуальную «песнь». Узоров еще надеялся отвязаться от назойливого азербайджанца, поэтому наскоро заверил его, что у него все хорошо и дома, и на работе. Но не тут-то было! Чина, заглядывая в глаза, начал упрекать товарища в неискренности, как будто был психотерапевтом или духовным пастырем семейства Узоровых.

Надо сказать, что, несмотря ни на что, Чину «просто посылали» редко. Считалось, что послать Чину, – это все равно что обидеть юродивого. Но, узнавая «почему брат-Мищик такой грустный» и при этом не хочет говорить причину, Чина в этот раз превзошел себя в проявлении кавказской любезности. Мишка уже было собрался плюнуть на приличия и, нарушив неписаный закон, все же отправить его в известное всем место, как вдруг его осенило.

– Чина, ты можешь хранить тайну? – вдруг заговорщически спросил он.

Гасымов вмиг преобразился и весь превратился в сплошное ухо, готовое внимать.

– Ара! Конечно, могу!

– Видишь ли, – продолжал Узоров, – меня посылают в… Штаты. В Форт-Брэг, на стажировку, на полгода. Буду проходить подготовку по программе «зеленых беретов» в порядке обмена опытом.

Мишку несло хуже Остапа Бендера. Какая могла быть стажировка в Штатах, по обмену каким опытом в восьмидесятом году, когда еще Брежнев не успел умереть!?

Однако Чина не вникал в такие тонкости. При мысли, что Мишка проживет в Америке шесть месяцев, у него заурчало в животе. Чина начал лихорадочно соображать, чего бы такого попросить ему привезти из США, но коварный Узоров, не дав ему придти в себя, сразил его новой информацией.

– Понимаешь, у них там программу проходят по двое. Нужен напарник, на которого можно было бы положиться. Как ты думаешь, кому предложить? Дело непростое и ответственное.

Чина был напрочь лишен критической самооценки, поэтому, не раздумывая, предложил себя. Посмотрев на него внимательно и придав своему лицу суровость ответственных партработников, Мишка спросил: «А как у тебя со спортом? Нагрузки предстоят немалые! Опозориться не имеем права». На что, подобрав живот, насколько это было возможно, Чина на вдохе, а не на выдохе, как все, произнес: «Ара, ты разве не знаещь, какой я спортсмен? Я чемпион училища по…», дальше его понесло не хуже самого Узо-рова. Чего только не наплетешь для того, чтобы попасть в Штаты, которые рисовались в его воображении, как некая сказочная страна, откуда он привезет всего видимо-невидимо. Его не волновал тот факт, что «сотку» он бегал хуже всех в батальоне. О преодолении более длинных дистанций не могло быть и речи с его комплекцией. Главное было – не упустить вдруг улыбнувшуюся Фортуну.

Мишка сделал вид, что поверил и, обняв «напарника» за плечи, начал заговорщически нашептывать перечень документов, которые было необходимо собрать для оформления загранкомандировки. В длинном списке были и служебные, и комсомольские характеристики, и фотографии для загранпаспорта, и анкеты, и многое другое. Не доверяя своей памяти, Чина сбегал на КПП, позаимствовал у наряда ручку, листок бумаги и все тщательно записал. Помимо документов, Мишка наплел еще кучу всякой, якобы необходимой, экипировки. В конце, взяв с обалдевшего от счастья Гасымова слово о неразглашении государственной тайны, повеселевший Узоров отправился в прежнем направлении, а именно в пивную, именуемую завсегдатаями «У Роланда». Здесь, влив в себя несколько кружек нещадно разбавленного Роландом пива, Мишка поведал таким же, как и он, «страдальцам» Миндубаю и Вечтомову, как он только что разыграл придурка – Чину.

История всех позабавила, но здесь изощренный ум таких же старых «взводных», как и сам Узоров, придумал неожиданное продолжение розыгрыша. Веселая троица решила подговорить всех офицеров батальона, включая командование, принять участие в их затее и делать вид, что Чину действительно отправляют вместе с Узоровым в Америку.

Спустя некоторое время ротный писал на лейтенанта Гасымова служебную характеристику, комбат ее подписывал. В кабинете начальника штаба Чина, краснея и потея, заполнял анкету. Комсомольцы батальона выдали ему положительную характеристику для прохождения стажировки в Штатах. Офицеры, сидя в курилке, с его появлением начинали громко завидовать Узорову и Гасымову, которым так повезло. Чина ходил гордый и деловой.

Игра, которая понравилась всем, тянулась второй месяц. Чина собрал уже все возможные документы, но Узоров выдумывал все новые препятствия в виде медицинских справок, подтверждающих наличие прививок от ящура, желтой лихорадки и сибирской язвы одновременно.

Чина, спустя некоторое время, добывал и такую, причем оформленную по такой форме, какую выдумывал Узоров. За деньги на Кавказе можно было достать любую справку. Каждый новый документ, представленный кандидатом в «зеленые береты», приводил в восторг участников широкомасштабной шутки, служивших в отдельном отряде спецназ. Не знали о ней только в штабе бригады.

К концу второго месяца Чина, уставший ждать, когда же, наконец, его отправят в долгожданную Америку, решил спросить об этом у начальника штаба соединения. Прибыв в штаб бригады, Гасымов дождался своей очереди и решительно вошел в кабинет майора Манченко, которого панически боялся. Видимо, с перепугу забыв форму уставного обращения, Чина пролепетал что-то вроде: «Э-э, товарищ майор, когда меня в Америку к «зеленым беретам» стажироваться отправят?».

Реакцию начальника штаба бригады специального назначения, само существование которой считалось тайной, на это заявление в восьмидесятом году я предоставляю дорисовать читателю.

Золкин

В пору моей службы в Крыму судьба меня свела с человеком, который до сих пор в нашем кругу является живой легендой. Причиной тому не героизм, проявленный в боях, не какие-либо другие выдающиеся положительные качества этого офицера. Прославился он, в первую очередь, тем, что постоянно попадал в какие-то неприятные и в то же время комические (если наблюдать со стороны) ситуации. Зовут его Олег Золкин. Как он сам о себе однажды сказал: «Я только выплываю из одного дерьма, как попадаю в другое».

Капиталистические происки

Олег Золкин родился в семье военного разведчика. По его словам, отец долго проработал за рубежом по линии ГРУ. Однажды, когда Золкин старший служил в Военном атташате в Норвегии, он пригласил на зимние каникулы семью в полном составе. Олегу тогда было лет двенадцать-четырнадцать. Проживая в Москве в трехкомнатной квартире, он наивно полагал, что это – верх достатка.

Прибыв в номер отеля, который снял для семьи отец, он был потрясен размерами и великолепием. Больше всего его поразил санузел. Огромная комната, в которой стояла такая же огромная, по советским понятиям, ванна и два унитаза. Отдельно стоял умывальник. Все это сияло кафелем и хромом. Неясно было только, зачем проклятым буржуям два унитаза. Не садятся же они рядком справлять нужду, как это бывало в наших общественных сортирах? Да и унитазы были какие-то необычные. Вернее, один из них. Что такое биде, тогда в нашей стране, наверное, знали очень немногие. Когда подошло время, Золкин решил опробовать именно его. Добросовестно наполнив раковину продуктами жизнедеятельности, Олег стал несколько запоздало соображать, как теперь все это смыть. Продолжая сидеть на «унитазе», он обнаружил какие-то краники, синий и красный. Вывернул синий до отказа. Результата нет. Вывернул красный. Все тоже. Поискал глазами, за что бы дернуть, но не нашел. Однако под ногами обнаружилась педаль. Не раздумывая долго, наш герой надавил на нее «со всей пролетарской ненавистью». Мощная струя воды, поднимая из раковины фекалии, ударила в зад советскому исследователю. Напор был таков, что часть дерьма оказалось на спине под рубашкой, а часть прилипла к трехметровому потолку.

Олег, конечно, постарался устранить все следы своих исследований, но то, что прилипло к потолку, оказалось вне его досягаемости. Утром пришедшая горничная, взглянув на потолок ванной, смогла выдавить из себя только: «Ох уж эти русские!».

На этом приключения в капиталистической ванной не закончились.

В разгаре были рождественские праздники. На каникулы к своим родителям приехали и дети работников советского посольства. Для них был организован вечер с танцами и прочая «веселуха». Олегу очень понравилась одна девочка. Натанцевавшись до того, что весь взмок, он решил пойти ополоснуться в ванну, чтобы смыть запах пота и в медленном танце произвести на избранницу благоприятное впечатление. Приняв душ, Олег поискал глазами полотенце и обнаружил его на стене. Не желая ходить босыми ногами по полу, он решил дотянуться до него, наступив на унитаз, стоящий рядом с ванной. Ох уж эти проклятые вражеские унитазы! Сидение его было поднято, а сам он оказался неимоверно скользким агрегатом. Мокрая босая нога соскользнула, и Олег рухнул прямо в емкость. Эти капиталистические гады, как нарочно, соорудили ее широкой и глубокой. А надо сказать, что наш герой не отличается гигантским ростом и атлетическим сложением. И сейчас-то он ростом, от силы, сто шестьдесят пять сантиметров. В пору своего отрочества Золкин был еще меньше. Одним словом, он провалился в унитаз своей пятой точкой опоры так, что из него торчали только руки, ноги и голова. Опереться было не на что, и Золкин скоро понял тщетность своих попыток вылезти самостоятельно. Оставалось только ждать помощи со стороны. На вечере его хватились и стали искать. Старший брат с друзьями зашел в номер, но младшенького там не обнаружил. На удачу, но и на позор, кому – то потребовалось в туалет. Когда он включил свет и обнаружил объект их поиска торчащим из коварного унитаза, то захохотал в голос. Товарищи, среди которых были и девчонки, поспешили разделить его радость…

После этого случая об Олеге иначе не говорили: «А, это тот, который в очко упал?». Об успехе в любви нечего было и думать.

«Стучаться надо!»

После школы Олег пробовал себя в разных ипостасях. Он даже умудрился поступить и немного поучиться в «Щуке». Но в конечном итоге, его или выгоняли, или он сам уходил. Так не могло продолжаться бесконечно, и Золкина призвали в танковые войска. Как проходила служба, история умалчивает. Сам же Золкин рассказывал такую забавную историю.

Как-то раз, убрав территорию возле штаба, Золкин расположился со своими сослуживцами на травке. Через некоторое время один из них отправился в дощатый туалет, находящийся недалеко от здания штаба. Трудно сказать почему, но в сортире, которым пользовались и мужчины, и женщины, работавшие в штабе, отсутствовал запор. В связи с этим новый посетитель решил эту проблему с присущей русскому воину солдатской смекалкой. Он «смекнул», что если продеть ремень сквозь дверную ручку и держать за него, то потревожить его во время акта дефекации никто не сможет. Однако такое средство запирания создавало одно существенное неудобство. Одна рука была постоянно занята. А во время посещения туалета многие любят выкурить сигаретку. Чтобы вынуть ее из пачки, чиркнуть спичками, нужны обе руки. Да и для использования по назначению окружной «Окопной правды» тоже одной руки маловато. Ни оторвать, ни помять как следует. Но солдатская смекалка и здесь пришла на помощь. Если солдатский ремень несколько ослабить, то можно его удлинить. Застегнув его, можно накинуть петлю на шею и таким образом держать дверь закрытой. Руки освобождаются, комфорт увеличивается. Безопасность несколько страдает, поскольку «поза орла» весьма неустойчива. Но ведь никто не ломится в общественный туалет «со всей дури». Все так, но только тогда, когда потребность его посещения не вызвана экстренной необходимостью.

Трудно сказать, с чем были связаны в тот день частые забеги к дощатому домику возле штаба машинистки секретного делопроизводства Наташки с неприличным прозвищем «Жопа». Молодая деваха Наталья в свои двадцать весила больше центнера. Перефразируя известный анекдот, остряки говорили, что у Натахи голубые, голубые глаза, а… остальное все жопа.

Золкин оживился, когда из штаба в очередной раз вышла Наталья и устремилась к туалету, где спокойно заседал защитник Родины с ремнем на шее, продетым в ручку двери. Если кто-то может представить воплощенное желание весом в сто с лишним килограммов, то без труда воссоздаст картину того летнего полудня. По мере приближения к заветной цели Натаха ускорялась все более и более. Все ее тучное тело колыхалось в такт быстрому шагу, переходящему в рысь. Ноги, обутые в туфли на высоком каблуке, предательски подворачивались. Последние метра три она практически бежала. Все мысли были о грядущем облегчении, поэтому она даже не подумала проверить, есть ли кто внутри, а просто рванула на себя дощатую дверь. Расслабившийся посетитель осознал грозящую опасность слишком поздно и поэтому не ухватился рукой за ремень. Да и вряд ли такая мера спасла бы его. Рывок был такой силы, что бедняга, как был со спущенными штанами и бычком во рту, вылетел на свет Божий. Натаха юркнула на освободившееся место, даже не обратив внимания на упрек, сказанный на лету: «Стучаться надо!».

История эта написана так, как ее рассказывал Зол-кин, но, зная его довольно хорошо, сдается мне, что он был непосредственным участником событий, а не сторонним наблюдателем.

«Здорово, Золкин!»

Послужив немного в армии рядовым, Золкин поступил в Высшую школу КГБ.

Окончив ее, работал на Лубянке. Не знаю, уж, что именно послужило причиной его увольнения из органов, только зимой 1986 года старший лейтенант Зол-кин прибыл для прохождения службы в десятую бригаду специального назначения на должность переводчика отряда, дислоцированного в центре Феодосии.

Золкину врать – это все равно, что дышать. А поскольку язык у него подвешен именно туда, куда нужно, он сумел убедить командование батальона в том, что до этого занимал должность с категорией подполковник. Наивный начштаба решил его ставить в наряд дежурным по части.

Первый опыт заступления Золкина в наряд стал легендарным. Помощником дежурного заступал капитан Ишбульдин, служивший ранее где-то на складах инженерного имущества и тоже не вкусивший всей «прелести» строевой службы. Не знаю, чему учат в «Вышке», но только точно не военному делу. На разводе, который они проводили, по-моему, знали, что нужно делать и какие слова говорить, только сержанты и рядовые, стоящие перед ними в строю. Одно то, что Золкин прибыл на развод в офицерском бушлате и брюках «об землю», говорит само за себя. О том, что на нем должны быть шинель, сапоги и портупея, Олег и не догадывался.

После того, как помощник все же доложил, что внутренний наряд на развод построен, Золкин, как воспитанный человек, решил поздороваться. Находясь в этой роли впервые и не потрудившись даже открыть устав, где описана эта процедура, он повернулся лицом к строю и бодро произнес: «Здравствуй, развод!». Строй от такого приветствия онемел. Пауза затянулась, и тогда кто-то из остряков прямо из строя выдал: «Здорово, Золкин!».

На роликах и в кимоно

Олег Геннадиевич Золкин наверное должен был родиться женщиной, поскольку только представительницы слабой половины человечества способны в невероятно короткое время потратить в никуда денежную сумму любой величины. Золкин же мот и транжира редкостный. Денег в руки ему давать нельзя. Он обязательно либо устроит грандиозное гуляние с обязательными ценными подарками всем прохожим, либо купит на всю сумму абсолютно ненужную вещь. Так было и в Феодосии.

О том, что Золкин такое же редкое трепло, как и мот, я уже упоминал.

Наврав всем в батальоне, что он – крутой каратист, не купить с первой же получки кимоно он не мог. С одной стороны, это оправданно, несмотря на то, что кимоно это надевалось не более трех раз. Но вот с какой целью были приобретены ролики, я до сих пор ума не приложу. Хотя Золкин сообщил, что «вся заграница» теперь катается на роликах, и он, «как человек весьма продвинутый, отставать от передового человечества не желает». Если кто-то полагает, что Золкин исхитрился в то время купить ролики «Roces» или хотя бы китайские «погремухи», то он заблуждается. Это были обыкновенные двухрядные ролики советского производства, которые подобно «снегуркам» привязывались к обуви. Присутствуя во время покупки, я лишь пожал плечами. После обеда должно было начаться служебное совещание, которое проводил комбат, поэтому следовало поспешать.

Батальон наш тогда только развернули. Военный городок, где раньше стояла пехота, а при «царе-батюшке» драгунский полк, без капитального ремонта, который бы следовало произвести лет десять назад, разваливался. И если казарм, отапливаемых печами, еще хватало, то теплых служебных помещений просто не было. Единственной комнатой, где стоял электрический обогреватель и несколько столов и стульев, была канцелярия моей роты. Именно поэтому служебные совещания офицеров управления и командиров рот комбат проводил у меня. Канцелярия находилась в конце длинного коридора, в который выходили двери двух больших каптерок. Золкин еще не успел снять в городе квартиру и жил в каптерке моей роты вместе со старшиной.

Стоит ли говорить о том, что пока на совещании мы решали проблемы обустройства, организации службы и боевой подготовки, Золкин поспешил примерить и опробовать обновки. И вот когда доклад начальника штаба об организации службы войск был в самом разгаре, хлопнула дверь моей каптерки, и после этого послышался странный звук, будто бы что-то катилось по полу. Офицеры прислушались. Звук затих. Начальник штаба продолжил прерванный доклад. Из всех присутствующих только я понял, что происходит, и поэтому напрягся, ожидая недоброе. Но даже я не мог предположить дальнейшее развитие событий. А случилось вот что.

Спустя минуту звук возобновился и стал нарастать, приближаясь. Все снова повернули головы в направлении двери. Начштаба раздраженно замолчал. Комбат собирался уже выяснить, что происходит за дверью, как вдруг она с грохотом распахнулась и в помещение на роликах въехал Золкин, одетый в кимоно. Не сумев остановиться, он проехал до угла, где рухнул на стол. Потрясенные увиденным, участники совещания застыли. А Золкин, глупо улыбнувшись, выдавил из себя «Извините!» и был таков, прикрыв за собой дверь. Пришедший в себя комбат только и смог спросить: «Что это было?».

Кому не должен Золкин

Будучи мотом и пьяницей, Золкин не мог не иметь долгов. Иначе бы он просто умер с голоду. Полученную зарплату он сразу большей частью раздавал, возвращая долги. И… тут же занимал снова. Отведя очередную жертву от неудовлетворенного кредитора, он доверительно нашептывал: «Старик! Ты же меня знаешь. Тебе-то я обязательно отдам». Как вы понимаете, труды его вознаграждались соответственно испрашиваемой сумме.

Золкин был должен всем. Причем, когда он уехал в Афганистан, так и не расплатившись, собравшиеся обманутые офицеры и прапорщики подсчитали, что общая сумма долга составляла около трех с половиной тысяч рублей. Сумма весьма солидная, поскольку рубль тогда еще был Рублем. Самое поразительное, что каждый раз он находил лохов, готовых вновь ссужать его. По этому поводу я даже придумал шутку.

Обычно, услышав от очередного бедолаги, что Олег занял у него до ближайшей получки сто рублей и не возвращает их уже полгода, я задавал вопрос, знает ли он людей, кому Золкин в Феодосии не должен. Несчастный с горечью признавал, что таких людей нет. Я возражал ему и говорил, что знаю, как минимум, четверых и называл четыре памятника, установленных в городе. Несчастный кисло улыбался, но я продолжал допытываться: «А знаешь, почему у них Золкин не смог занять? Все дело не в том, что он же памятник, кто у него займет». «А в чем?» – интересовался собеседник. И тогда я рассказывал, что первый это пионер-герой Витя Коробков. Он маленький, денег у него еще нет. Второй – А.С.Пушкин. Он бы дал, но Золкин не нумизмат. Ему старинные деньги ни к чему. Третий – матрос-революционер Назукин с мятежного «Потемкина». Он физически не способен, поскольку изображен со связанными руками. Ну и последний – вождь мирового пролетариата. Он просто еще не успел вынуть руку из кармана, где у него наверняка лежат наличные.

Бытовуха

Проживая всю свою сознательную жизнь в столице нашей родины городе-герое Москве, Золкин абсолютно не был готов к бытовым условиям, с которыми ему пришлось столкнуться. Офицеры нашей бригады, служившие в Феодосии, за редким исключением, не были обеспечены жильем. К этому исключению относились четыре семейных офицера, коим посчастливилось «урвать» комнаты в семейной «общаге» мото-стрелецкой дивизии. Среди них был и я. Сделав столь «широкий» жест, родина вознаградила нас за выполнение интернационального долга. Все мы недавно вернулись из Афгана.

Остальным приходилось квартиры снимать. Причем квартиры – это весьма громко сказано. Жилье сдавал в основном «частный сектор». К найму предлагались летние домики, отапливаемые печами. Удобства, как говорил Ширвиндт, во дворе, а двора нет.

К лету хозяева от зимних жильцов старались всячески избавиться, поскольку с той же площади можно было снимать в несколько раз больший урожай «капусты», поселив в эту комнату не одного офицера, а четверых на все готовых отдыхающих.

Вот такую «времянку» и сняли старшие лейтенанты Золкин и Пашка Кабачный. Хозяйкой у них была еще молодая, но здоровенная хохлушка. Коня на скаку и в горящую избу – это как с добрым утром. Как всем крупным женщинам, ей нравился «мелкий мужик». Золкин был ее «любимый размер». Причем предмет ее воздыханий всячески уворачивался от близости, боясь быть задавленным в постели.

Если бы не Пашка, Золкин бы давно бы сгинул. Печку он топить не умел. Умываться приходилось, разбивая лед в умывальнике и ведре, поскольку в Крыму тепло только летом. Зимой в Феодосии погода довольно холодная и сырая. Ее мерзость усугубляли сильные ветры, дувшие то с моря, то с Крымских гор. В довершение ко всему жизнь Олегу здорово отравлял хозяйский пес. Огромный черный кобель сразу понял, что новый постоялец его панически боится. Всякий раз при его появлении пес норовил его пугануть как следует своим рыком, чтобы тот не забывался.

Но однажды ситуация изменилась. Обычно угля, заброшенного в печь, хватало на полночи. После того как он прогорит, надо было встать и подбросить новую порцию, чтобы не окоченеть к утру. Хозяйственный и умелый Пашка с печкой был «на ты». Он ее растапливал, знал, когда поддувало нужно открыть, а когда закрыть. Он и приносил в дом необходимую порцию угля для того, чтобы не выходить среди ночи во двор. Золкин был от всего этого крайне далек и вечно нетрезв. Поэтому как-то, когда Пашка заступил в наряд, Золкин, возвратясь из ресторана в изрядном подпитии, само собой забыл про уголь. Когда часа в три печь стала остывать, Олег, не открывая полностью глаз, натыкаясь на углы и матюкаясь при этом, поплелся подкинуть уголька. Однако в ящике было пусто. Пришлось, оставаясь в трусах, влезать в ботинки, накидывать сверху бушлат и идти на улицу за углем. На дворе мело. Чтобы справиться с задачей как можно скорее, Золкин схватил совковую лопату наперевес и бросился на кучу с углем, как пехотинец в отчаянную штыковую атаку. Также энергично он всадил лопату в чернеющую на снегу кучу угля. Окрестности огласились жалобным собачьим воем. Предмет Золкинских страхов, ночевавший на куче с углем, скуля, скрылся в темноте. Надо сказать, что Золкин перепугался не меньше. Бросив лопату, он укрылся во «времянке» и не выходил до утра, несмотря на собачий холод. Однако собаке досталось не слабо. После этого случая пес не только не лаял и не скалил зубы на Зол кина, но и покидал место возможной встречи при возвращении того домой.

«…В горящую избу войдет!»

Однажды хозяйке все же посчастливилось прижать к своей необъятной груди тщедушное тельце Золкина.

В силу того, что пребывал он постоянно либо в состоянии алкогольного опьянения, либо, страдая остаточными явлениями после злоупотребления горячительными напитками, выучить, что на самом деле нужно делать с печными заслонками было выше Золкинских сил. Как-то, когда Пашка не ночевал дома и Золкин остался один на один с коварной печкой, произошел случай, едва не закончившийся трагедией. Придя домой, он растопил печь, закрыл заслонку и лег спать. По причине тяжелейшего алкогольного отравления он даже не почувствовал, как комната наполнилась дымом. Благо, проходившая мимо хозяйка узрела, как из-под двери валит дым. Женщина она была могучего сложения, поэтому даже массивная дверь, на кованых петлях и закрытая на такой же засов изнутри, не смогли остановить ее на пути к спасению предмета ее обожания. Спустя минуту она вынесла, как младенца на руках, тело Золкина, которому уже очевидно приготовили место в чистилище. Неблагодарный и беспутный Золкин, как мужчина, так и не отплатил ей добром за спасенную жизнь. Он продолжал «бить в колокола пьянства и разврата».