Текст книги "Шиндяй. Колдун тамбовских лесов (СИ)"

Автор книги: Сергей Доровских

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

  – Надо найти. Отца хоронить должен же приехать! – с трагизмом сказал Пиндя, и закашлялся.

  – Да типун тебе на язык, ирод! – Ильинична покачала головой. – Ты чего удумал, старый? Народ вон весь взбаламутил, уж весь посёлок токмо про тебя и говорит. Больше смеются, конечно! Мол, иди к своему, душу решил Богу отдать. Им смешно!

  – Да так и есть, мать, так и есть, – промямлил он. – Мне помирать, а им индешь от – смешно! Обхохотаться можно.

  – Доктор скоро должен быть, в райцентр уж звонили, – сказала она.

  – Это ещё зачем? – Пиндя чуть не вскочил с матраса. – Не надо мне никаких докторов! Лучше о гробе позаботьтесь, да могилку выройте. Мне рядом с Вихранком, с дружком моим закадычным, вместе с ним лежать хочу!

  – Думаешь, и там, под песочком с ним горькую гонять будете? – Ильинична покачала головой. – Самогонный аппарат там наладите, трубу промеж могил высунув?

  – Да ну тебя, старая! – Пиндяй брякнулся и застонал. – И ты туда же, со всеми, значит! Ну смейся, чего уж, давай! Хохочи!

  Сообщение Трофиму я отправил, сжато объяснив суть. Обрадовало то, что на странице загорелось, что он находится «онлайн». Такой важный человек всегда остаётся на связи и доступен. Работа требует.

  И вот телефон «мяукнул»:

  «Добрый день! Передайте отцу моё пожелание скорейшего выздоровления! Номер мой я сейчас вам скину, но мне сейчас лучше пусть не звонят! Я всё равно не могу ответить. Я на Бали. Как только вернусь в Москву, я с ними сразу же свяжусь! Дней через пять примерно!»

  – Что там? – спросил Пиндя.

  Я не ответил, набрал, нахмурившись:

  «Трофим, вы меня, наверное, не поняли, всё серьёзно. Ваш отец умирает, вызвали доктора. Важна каждая минута, он ОЧЕНЬ вас просит приехать как можно быстрее! Ему нужна помощь!»

  Шиндяй тем временем аккуратно приподнял голову Пинди, подложил большую подушку, и поил его с ложечки отваром. Тот морщился, глотая:

  – Небось, лапки летучих мышей заварил с когтями ведьмы? Знаю я тебя, чернокнижник!

  – Пей, не бурчи! – сказал он, и обратился к старухе. – А то, что доктора позвали, это правильно!

  Мне пришло сообщение:

  «Пришлите мне фотографию отца, ведь он рядом с вами? Щёлкните его на телефон, и киньте. Простите, по-другому я не могу, хотя не подумайте, что я не доверяю. Просто формальность. После фото я через мобильный банк сброшу вам деньги, передайте как-нибудь родителям! В Пичаево, или в Моршанске, снимите там! Я отблагодарю вас за хлопоты! Очень прошу, помогите им!»

  – Так он что там, пишет что-то? – спросила Ильинична.

  – А? – я сделал вид, что не услышал. – Да нет, это я не с ним. Вроде бы есть его страничка, но не отвечает. Занят, наверное. Может, потом ответит.

  – Конечно, занят. Он большой человек у нас, вырос, зарабатывает хорошо, по миру ездит! – сказала Ильинична. – Трофим с детства таким рос, в школе хорошо учился, хотел всего добиться сам. И смог. А главное – он заботливый, нас с отцом любит и уважает. Он обязательно приедет, когда прочтёт! – женщина достала платок. Её трясло от слёз.

  Шиндяй подозвал меня пальцем. Я наклонился:

  – Родители всегда хвалят детей больше всего за то, чего в них нет, – сказал он, и теперь уже обратился к Пинде. – Старик, раз уж ты говоришь, что всё так серьёзно, может быть, мне сходить?..

  Пиндя посмотрел на него:

  – Сходи! Прошу да – сходи за ним!

  Ильинична тоже завопила сквозь слёзы:

  – Вить, ты уж на нас не обижайся и зла не держи, коль мы тебе какое грубое слово когда сказали! Но ведь и я, коль хочешь, на колени встану, но – молю тебя, сходи, приведи инока! Пусть он помолится за нас, грешных! Ведь ить видно, небушко на нас, грешных, за что-то прогневалось, пожар, разорение... может он, человек Божий, хмарь от нас отгонит! Пусть помолится!

  – Да какая там хмарь, чего ты несёшь, глупая? Меня, грешника, пусть отпоёт! – прохрипел Пиндя. – За этим его позови, а не тучи над дураками разгонять, объясни, что и как. Иначе же может и не пойти.

  – Да, может отказаться, он же обет дал – жить отшельником, пустынником, – сказал Шиндя.

  – Давай я с тобой пойду, Вить! Я сама ему в ноги упаду! – причитала Ильинична.

  – Этого ещё не хватало, да ты туда по буеракам и не дойдёшь!

  Я посмотрел на Шиндяя. Он кивнул.

  – Побудьте пока здесь. К вечеру, даст Бог, вернёмся!

  Мы вышли.

  Я попросил Шиндяя дать мне несколько минут.

  – Ты что, зачем ещё? У него жар самый настоящий! Под сорок точно! Можем и не успеть!

  – Я мигом, – и показал ему телефон. – Нужно позвонить... отцу, а потом матери. Правда, важно.

  – Ну, тогда ладно, – он улыбнулся. – Я пока соберу кое-что в дорогу. Не хочу идти к пустыннику с пустыми руками. А этот, Трофим... и не говори, я всё понял.

  Я кивнул, набирая номер.

  – Мам? Как вы там, мам? Со мной всё в порядке, прости, я не звонил долго...

  Глава шестая

  Созвездие Пчелы

  У меня никогда не было какого-то чёткого отношения к религии. Когда рос, вопросы веры в доме практически не поднимались, мои родители – типичные столичные интеллигенты-атеисты советской закваски. Мне никогда не объясняли, есть ли высшие силы, душа, и куда мы попадаем после смерти. Вообще об этом не говорили. Внушали другое: что такое хорошо, а что плохо, как вести себя, как относиться к другим. Чего и кого избегать – но всё вне рамок веры.

  И вот теперь, когда мы с Шиндяем спешили к монаху со сложным и загадочным именем Ианнуарий, мне было и интересно, и боязно одновременно. Я понятия не имел, как нужно вести себя с монахами, даже как с ними здороваться – не знал. По-обычному, или ручки целовать, кланяться в пояс?.. Лучше, наверное, по-обычному – поприветствовать кивком, и ладно, а ко всему остальному я как-то не готов.

  Ещё я представлял, что этот Ианнуарий сразу же станет ругать Шиндяя за то, что привёл меня. Тогда уж мне точно будет не по себе... Да, всё-таки странный это народ – монахи. Ничего о них не знаю, но хоть впервые увижу.

  Посёлок, тем временем, давно остался позади, мы шли по лесной тропе. То ли я бывал на ней, то ли нет – хотя уже почти неделю прожил на Жужляйском кордоне, всё равно ориентировался плохо. А точнее – никак.

  – Пахнет-то как, наконец-то! Чуешь, по-грибному! – сказал Шиндяй. – Скоро уж маслятки вылупятся, если только засуха долгая грибницы не пересушила. Обычно летом грибы на третий-четвертый день после хороших дождей появляются.

  – Ты прям как про куриные яйца сказал – вылупятся.

  – Так они на яички похожи, только коричневые, – он остановился. – Ты погляди! А этот вот – вообще вылитое яйцо! Беленький.

  Шиндяй наклонился и аккуратно выкрутил шляпку.

  – Знаешь такой гриб?

  – Откуда? Хотя вроде видел. Шампиньон, что ли?

  – Сам ты шампиньон, он только на навозе хорошо растёт, у тебя поблизости может встретиться, хвала соседской корове. А это – дождевик! Посмотри, красивый какой!

  – Съедобный?

  – Вполне. Но только когда такусенький, как сейчас. Когда сорвёшь, надави на шляпку вот так – если упругая, значит, годится. Промял – всё, не бери. А вообще, когда хорошего гриба в лесу много, такую ерунду никто не собирает, – и он выбросил гриб через плечо.

  – Что же ты, Шиндяй, природу защищаешь, а гриб просто так выкинул? – спросил я, думая, что «поймал» его.

  – А ты не знаешь, что ли, что грибы – это плесень? Ты, когда у Трындычихи погреб чистил, жалел плесень-то? Ну... хотя ты и прав! Хороший гриб губить не стоит. Но дождевика жалеть – это уже перебор. Ладно, чего болтать, пошли!

  – Шиндяй, а этот, как его, монах, грибы ест?

  – Ещё как! – ответил он, и покривил рот. – Особенно такие – красные, с пятнышками.

  – Мухоморы, что ли? – удивился я.

  – Да, они же, если отварить пару раз, и отвар слить, потом вообще как курятина.

  Я так и не понял, серьёзно ли он говорил.

  – Как ты думаешь, этот Ианнуарий согласится пойти в посёлок и, как это называется? Отпеть...

  – Типун тебе на язык! Пиндя ещё не помер! К тому же монах наш не пойдёт, я-то точно знаю!

  – Тогда зачем мы?..

  – Слушай, надоел! Если ты и дальше так будешь ныть, лучше возвращайся назад! Держись всегда по прямой, не промахнёшься! Давай, иди! – он не собирался идти дальше.

  Я развёл руками:

  – Извини!

  – Вот и не болтай! А коли охота, так иди вон к бабке Трындычихе, она-то как раз языком чесать любит! Часами может – попробуй останови!

  – Шиндяй, ладно, чего ты завёлся-то? Мне же просто интересно.

  – Интересно ему! Сказано же: сам всё увидишь! Ох, и не думал я, что ты, москвич, такой балабол! Вот теперь и не знаю – может, зря тебя взял? Ведь о том, что увидишь, никому рассказывать нельзя!

  – Я ни-ни, ты что!

  – И там своих вопросов глупых тоже не задавай! Усвоил?

  Усвоить-то я усвоил. Только зачем мне тогда вообще идти? Но больше я не проронил и звука, даже сделал вид, что обиделся. Шиндяю было наплевать.

  Мы долго брели краем старого, поросшего мхом и обставленного мёртвыми деревьями болота. Иногда, как мне казалось, вновь выходили на какую-то едва заметную тропу, которая привела нас к большой, изрытой кротами поляне. Я решил, что мы уже скоро будем на месте и выйдем к жилищу монаха, но прошло ещё полчаса, а мы всё двигались, часто сворачивая. Шиндяй принюхивался, будто главным ориентиром служили запахи леса. Издавали голоса какие-то птицы, а, может, это были и звери. Если бы я был один, то испугался бы этих звуков. Хотелось пить, но Шиндяй и не думал останавливаться, а, наоборот, всё больше ускорял шаг.

  «Скоро уже, скоро! – думал я. – Не могли же, в конце-то концов, пчёлы так далеко улететь к этому Ианнуарию».

  Добрались же мы, можно сказать, неожиданно для меня. Шиндяй остановился у разветвлённого ствола дуба, за которым был обрыв. Прислушался, огляделся, словно бы даже в этой глуши боялся ненужных свидетелей. И велел:

  – Давай, сигай вниз! Токмо аккуратней, ногу не подверни, я тебя, кабана такого, назад потом не потащу!

  Я и прыгнул. Как показалось, под яром была высота примерно второго, а, может даже, и третьего этажа. Сравнение пришло на ум не просто так: в последний раз я так прыгал подростком, когда мы играли на новостройках в прятки. Я приземлился сразу на обе ноги, и они ушли по колено в песок.

  – Мягкая посадка! – сказал я. – Крутые тут горки!

  Шиндяй приземлился рядом на корточки, и распрямился не сразу:

  – Хорошее место. Сюда никто и не ходит. Что тут делать нормальным, скажем так, людям.

  А вот и жилище монаха! Я увидел впереди зажатый в ущелье, укреплённый грубыми досками домишко. Или землянку – так, наверное, правильнее назвать строение. Удивило другое – из укрытой камышом крыши торчала телескопическая труба. Я присмотрелся, поправив очки – да, труба, и она явно не служила для отопления. Неужели подзорная? Я посмотрел на Шиндяя, но тот лишь тронул меня за плечо и жестом велел следовать за ним.

  – Только, как договорились – ни о чём не спрашивать и ничему не удивляться! – напомнил он. – И потом ни слова никому, как сюда добираться!

  – Ты думаешь, я путь запомнил, что ли?

  – Это и хорошо, и плохо, – усмехнулся он.

  Шиндяй толкнул небольшую круглую дверь.

  «Как у хоббита», – подумал я.

  – Мир дому сему! – обратился Шиндяй в темноту.

  Я спустился за ним следом по земляным ступенькам – они были ровными, аккуратными и, как мне показалось, их выкопали и выровняли простой лопатой. Да и вся эта хибарка была сделана топором и лопатой, как говорится, по-старинному – без единого гвоздя.

  Когда я шагнул, наклонившись почти до пола, в нос ударил запах сырости, но был он лёгкий, приятный. Точнее, не сырости, понял я: пахло грибами! Или плесенью – ведь Шиндяй уверял, что это одно и то же. Я ожидал увидеть внутри маленький золотой огонёк лампады, или горящие свечи, гладящие светом огоньков медового цвета иконки. Что-то такое – мирное, тихое, молитвенное. А как ещё должно быть у отшельника по имени Ианнуарий?

  Но ничего подобного внутри не оказалось. Вообще ничего, имеющего отношение к религии.

  То, что снаружи напоминало трубу, и оказалось самой настоящей подзорной трубой – довольно массивной, занимающий весь центр единственной комнатёнки. Но, как мне показалось, труба эта вполне может собираться компактно, например, в большой чемодан. Как-то же её в эту глушь донесли... Было темно, и я не сразу, но привык, и огляделся.

  Стены в тонких прутьях – сложены примерно так, как делают забор-плетень. А к ним крепились карты звёздного неба – их было очень много! И всё убранство внутри говорило, в общем-то, о том, что здесь обитает астролог, звездочёт, алхимик – кто угодно из огромного сказочного списка, но только не православный монах! Ещё было много непонятных схем, а также записей, каких-то иероглифов. Но больше всего меня поразила чёрно-белая фотография плохого качества – Александр Башлачёв выступает на сцене, стоит, слегка опустив глаза, а за его спиной в кулисах, скрестив руки на груди, грустит задумчивый Борис Гребенщиков... Фото интересное, раньше я никогда не встречал. Но что оно делает тут, в этой странной келье?.. Если это помещение ещё можно так называть...

  – Иван, вставай! Встречай гостей! Это я, Витёк, со мной ещё новенький! Хорош дрыхнуть-то!

  Я заметил шевеление в углу – приглядевшись, различил там сколоченные из тонких брёвнышек и укрытые какой-то рваной тканью нары. Там кто-то лежал – одетый во всё чёрное, как самый настоящий монах. Да, этого человека мы видели вчера, когда купались с Шиндяем.

  Нашего визита хозяин и не заметил, лишь что-то промычал.

  – Опять всю ночь, небось, в небо глаза проглядел! – засмеялся Шиндяй. – Так можно и с ума сойти, – он пошевелил его за плечо. – Сойти с ума, Ваня! И даже стать идиотом!

  – Да слышу я, – ответил тот заспанным голосом и повернулся бледным, уставшим, осунувшимся лицом. Выглядел он как самый настоящий аскет, который довёл себя постом и ограничениями до истощения.

  – Сколько раз тебе повторять, Витёк, я не Иван, а Ианнуарий! Привыкни уж меня так называть! А то потом проговоришься, что делать станем? Народ не поймёт, а дальше – крышка нашему общему делу.

  Голос его был слегка глуховат и тонок, словно у небольшой лесной птицы.

  – Не волнуйся, тут все свои. Так что ты – Иван, как Креститель.

  – Какой Креститель? – не понял тот.

  «Так, совсем плохо дело: напоминает ему Евангелие. Совсем это никакой не монах», – окончательно понял я.

  – Который саранчу с мёдом ел. Да ты что вчера ел-то опять? Опять грибы эти? Я же тебе говорил!

  Человек в чёрном не ответил, приподнялся с лежанки, головой задев подвешенный за крючок чайник:

  – Мать мою! Никак не привыкну! – меня немного передёрнуло – совсем уж не сочетались ругательства с его облачением. А Иван – или Ианнуарий, я уж и не знал теперь, как правильно, наклонил чайник и, прильнув к длинному носику, жадно глотал и морщился. Затем едва отдышался, и утёр рот.

  – Ты не ответил: опять грибы эти поганые ел, негодник? – не отставал Шиндяй. – Добром не кончится! Ты послушай, послушай, Ваня, не отворачивайся! Один ведь тут целыми днями, а одному нельзя! Не приведи что случится! Себя не бережёшь, о других подумай! Я же не переживу!

  – Да ладно тебе, Витёк. К тому же я грибки ем не для радости и халявных удовольствий, а лишь для связи моего микромира с макрокосмосом.

  – Ну, знаешь... Индейцы кечуа для общения с духами предков тоже готовят и пьют эту, аяуаску, та ещё дурь! Только принимают её строго под контролем шамана, который следит за тем, кто в мир теней отправился. А ты – один!

  – Грибы – это не то, что эта, как ты назвал...

  – Аяуаска – лиана духов, или лиана мёртвых. Поднимает самые глубинные слои подсознания, а ещё все страхи и переживания. Но это всё не наше, индейское, а наши грибочки только с виду милые, но они ещё похлеще любой аяуаски будут! – присвистнул Шиндяй. – Мухоморы – те по-разному действуют. Помню, рассказывал один, что использовал их, как телепорт, чтобы побыстрее дойти с кордона до райцентра. Съел – и не заметил, как два часа в пути пролетело. Только, говорил, что надо идти хорошо известной дорогой. Другие грибы шуток не любят: объелись чего-то как-то одни мои знакомые охотники, а потом рассказывают, что очнулись под утро в двадцати километрах от места стоянки. Помнят разве, что ночью за ними великое, как стадо, множество этих грибов погналось, только с огромными челюстями, еле, говорят, от них убежали. Что интересно – трое их, а глюк все одинаковый поймали. А ты – один тут, братец, один, и что случись...

  Иван-Ианнуарий утёр бороду, икнул, и, ничего не сказав, уставился в фотографию на стене. На меня он вообще не обращал внимания – будто и не было.

  Я тихонько решил вставить:

  – Читал где-то, что и Башлачёв тоже от грибов погиб. Он не самоубийца был вовсе. Употребил грибы, ходил потом, как чумной, говорил всем, кто с ним был: «Идём в баню, идём в баню!» А на всех, как морок напал, спали. Тоже, наверное, не совсем трезвые. Так он в окно и вышел, под их влиянием.

  Человек в чёрном посмотрел на меня с интересом. Шиндяй звенел чем-то в углу.

  – Да, и в окно он вышел, – повторил я. – Кто теперь знает – может, для того, чтобы взлететь. Или паническая атака у него началась, как у охотников этих, раз от грибов бывает. Но не суицид, точно, другое.

  – Александр Башлачёв – ребёнок макрокосмоса, милый, нежный, и потому ранимый, – сказал хозяин лесной каморки. – В чём-то ты, может, и прав. Ранимый был, не уберегли, значит, уронили. Вот он и упал. Но нам-то откуда знать, что, как, почему? Позвал его Создатель на небо, обратно к звёздам. А, может быть, ему заранее такой путь был написан. Я хотя много о звёздах знаю, смотрю на них, общаюсь, но про СашБаша спросить боязно. Маленький я очень, чтобы такие вопросы Вечности задавать. А ты, – он посмотрел на меня внимательнее. – Ты молодец. Я тебя вчера приметил, кто такой, думаю? Раз Витёк с тобой возится, значит, не совсем пропащая душа. А теперь вот – раз о Башлачёве слышал, стало быть, начальная база какая-то у тебя есть.

  Я хотел спросить – а что, меня собираются отдавать в какую-то «космическую школу», но не стал. Вдруг не поймут.

  – Только ты всякие глупости про грибы больше не говори, домыслы это всё, да и только, – сказал он, и протянул мне руку. – Иван, Ваня, а вообще, как нравится, так и называй. А хочешь официально – Ианнуарий, – он растянул имя по слогам.

  – А почему же всё-таки два имени?

  – А тебе Витёк что ж, не растолковал? А, всё просто, не бери в голову! – он схватился за ворот и подёргал. – Даже облачение вот это – он, Шиндяй наш, мне раздобыл, голова! Думаешь, в наше время можно взять, и вот так просто жить себе да поживать спокойно в лесу? Даже в такой глубине, где глухарь токует на три области? Не дадут! Сейчас не те времена. Не времена Сергия, и даже – не Серафима, когда они в леса удалялись.

  Он снова посмотрел на фотографию, и пропел:

  Отче мой Сергие, отче Серафиме...

  Звёзды наверху, а кони здесь на пути.

  И замолчал.

  – Ну и? – спросил я.

  – Ах, да, – он будто очнулся. – Никто не даст сейчас жить на территории гослесфонда – во, выговорил. Но Шиндяй – голова! К церкви-то у нас отношение особое, на всё, что с ней связано, как бы сквозь пальцы смотрят. Многое можно. Когда я с Витьком познакомился – а он сам нашёл меня, чтобы предупредить о том, что моим появлением тут сильно интересуются, он и предложил мне стать для всего окрестного мира православным монахом-отшельником! И что у меня есть официальное благословление на такое житьё-бытьё лесное то ли от епископа, то ли от митрополита какого даже – тоже он придумал.

  – А оно – есть? – спросил я.

  Иван посмотрел на меня с недоумением.

  – А как же! Ты сомневаешься? – сказал Шиндяй. – Я сам лично видел! Где-то тут было! Слово в слово помню – «Дано сие чаду Божию, да не остается в доме своём и не живёт в том городе, в котором грешил». Это я сам сочинил, здорово, да? А всё для того, чтобы его в покое оставили просто. А так Иван сначала сюда по-простому прибился, со своим этим, – он положил руку на телескоп,– чудо-прибором, и недалеко совсем от кордона стал жить-поживать в шалашике. Он-то думал, что скроется в лесу, и никогда больше людей не встретит. Как, разбежался! Хоть в самую глушь иди – чем дальше от Тамбова, тем ближе к Рязани, а там снова тысячи лиц на тебя смотрят! Вот так... А ты решил уединение найти.

  – Я решил найти Истину.

  – Да пусть бы и так, – не дал договорить Шиндяй. – Он сидит себе, истину в телескоп ищет, а на него то грибники, то охотники набредут. Потом и я набрёл, так и познакомились. Я его, милого, в это местечко и отвёл, чуть подальше, а теперь вот проведываю. Видишь, какое козырное место ему дал! Никто, кроме нас троих, о нём вообще не знает! В народе слух-то быстро пошёл, что кто-то в лесу прячется. До начальства дошло. Мало ли – беглый какой? Но я успокоил, сказал, что нет, монах православный, по благословению у нас подвизался чистейшей монашеской жизни. Лес не запалит – проинструктирован. Вроде пока не трогают, не ищут...

  Иван протирал глаза.

  – Только это, если до зимы сидеть собрался, братец, надо тебе эту трубу на другую менять, которая дымит, – сказал Шиндяй. – Это можно устроить, я класть умею. Камни только где брать... Хотя можно, знаю...

  – А мне, может, и недолго тут оставаться осталось. Может, и день всего... остался мне до Истины.

  – Ишь ты, во даёт! – присвистнул Шиндяй, глядя то на меня, то на отшельника. – Ты мне лучше скажи: пчёлки-то до тебя долетели?

  – Какие пчёлы? – удивился Иван. Шиндяй окинул его строгим и, казалось, ядовито осуждающим взглядом. – А, пчёлы. Должно быть, да... сходи, проверь, посмотри. Ну чего ты так уставился! Говорю же – не успел, я как вернулся вчера, так сразу к макрокосмосу прильнул, считай, на всю ночь, до первой зари, не отводя глаз.

  – Это я уж понял.

  – Истину не постиг пока, только часть, но и она, Витёк, верь или нет, но твоих любимых пчёл напрямую касается! – Шиндяй удивился этих слов, а в глазах Ивана промелькнул горячий, нездоровый огонёк. Отшельник посмотрел на меня, видимо, не зная, стоит ли говорить дальше:

  – Я почти готов доказать теорию о том, что пчёлы имеют прямую связь с одной далёкой звездой в созвездии, у которого, я даже и не знаю, есть ли название. Если я дойду до Истины, то вернусь в мир только для того, чтобы открыть всем глаза и правду на новое Созвездие Пчелы!

  Шиндяй покачал головой – то ли принял слова с иронией и недоверием, то ли удивлялся возможному открытию:

  – Знаешь, я никогда и не сомневался, что пчёлы имеют контакт со звёздами, а, возможно даже, вообще космическое происхождение. Уж больно их мир не похож на все другие системы, выстроенные в природе Земли. Разве что муравьи похожи, так и те далеко не во всём. Внешне – да, а в глубоко и по сути – нет, – сказал Шиндяй.

  – Вот и я о том же, – ответил отшельник. Мне показалось, его даже немного трясло. – И я не проследил, прилетели твои пчёлы, или нет, только потому, что ждал тебя. Хотел сначала об этом сказать! – слушая его, я всё больше убеждался, что парень не совсем здоров. Может, был таким изначально, или стал после времени, проведённого в лесном затворе. – Ты мне должен будешь помочь и кое-что объяснить, скоро! Нам нужно будет одновременно как-то суметь проследить за этой звездой и активностью пчёл, – он поперхнулся и прокашлялся. – Когда наступит затмение. А оно будет, я уверен, следующей ночью, после этой.

  – Не удивлён, – сказал Шиндяй. – Ведь предстоит купальская ночь, если по старому календарю, дореформенному.

  – А это и есть единственно правильный календарь, и был какой-то злой умысел в том, чтобы нас увести, заставить отказаться от него! – продолжал отшельник. – В этом тоже предстоит разобраться. Эта история – тоже часть моего открытия Главной Истины!

   – В купальскую ночь, знаешь ли, что хочешь может произойти, и чертовщина всякая тоже творится... Я приду к тебе. Точнее, мы придём вдвоём с ним, – он указал на меня. – Не спорь, так правильно! К тому же для твоего, как ты называешь, открытия, в любом случае нужны свидетели. Так было и есть в науке, да и во всём, свидетели порой важнее тех, кто открывает новые двери познания. Только обещай мне, – он посмотрел строго, – обещай, что не станешь собирать никакие грибы, тем более те, которые вызывают твой самый нездоровый интерес. Обещай!

  – Ладно, ладно, что ты, Витёк, не буду, конечно. Ну, обещаю! – последние слова он произнёс нехотя и неуверенно.

  – Раньше говорили, что в купальскую ночь даже деревья имеют право один раз в году с места на место перейти, – добавил Шиндяй. – А уж звёзды – подавно, наверное, местами меняются. На небе что хочешь может происходить.

  – Значит, придёте? – с надеждой спросил Иван.

  – Ну, раз ты обещал воздерживаться, что тебе как отшельнику и так по всем статьям положено, значит, будем? Будем ведь, Миша?

  Я кивнул, про себя отметив, что Шиндяй хоть редко, но обращался ко мне по имени. В этом было какое-то особое доверие.

  – И ты тоже приходи, хорошо, – добавил Иван, глядя на меня. – Но только, ради всего святого, перестать смотреть на меня, как на сумасшедшего, мы так каши не сварим.

  Я удивлённо кивнул – и этот, выходит, умеет всё видеть насквозь.

  – Во время затмения что-то должно необычное происходить с пчёлами, да? – спросил Шиндяй.

  – Точно не знаю, наверное. Увидим.

  – Созвездие Пчелы, – произнёс Шиндяй по слогам. – Звучит-то красиво! Если не для всего мира, то хотя бы для себя, маленьких и грешных, если не откроем, то хотя бы прикоснёмся к твоей, как ты завываешь, Главной Истине. И без помощи меняющих сознание ядов, будь они все вместе и трижды неладны! А так интересно, конечно, хотя бы одним глазком взглянуть на эту звезду, далёкую родину пчёл...

  – В телескоп одним глазком и глядят, – решил пошутить я, но никто не отреагировать на банальные слова.

  – Ты принёс, что я просил?

  – Ах да, чуть ведь не забыл. Вон сумка, положил, так и хлеб тебе, и консервы, не вздумай отказываться – ещё не хватало, чтоб ты перед самым открытием своей Истины с голоду помер.

  – Да какие ещё консервы! Диктофон! Диктофон какой-нибудь ты раздобыл? Нужно записать звук пчёл, как будет меняться шум во время затмения. Хотя, скорее всего, они совсем затихнут, и это будет самым точным доказательством!

  – Принёс я тебе! Правда, не диктофон, телефон вот с таким экраном, когда кнопок нет, как он там называется... Там есть встроенная программа. Он выключен, а заряжен полностью. Когда нужно будет – используем. Думаю, не подведёт.

  – У меня пауэр банк есть! – вставил я.

  – Чего? – спросил Шиндяй.

  – Внешняя зарядка такая, с собой возьмём. Можно будет подзаря...

  – Годится, – оборвал он. – Ладно, мы пойдём. Может, ты с нами, о великий отшельник Ианнуарий? Мы, собственно, чего шли-то – тебя проведать, главное. Но повод другой: у нас там в посёлке старик один хороший помирать надумал, жена его вся в слезах, у них там Санта Барбара целая на почве алкоголизма и табакокурения. В общем, я им сказал, что постараюсь уговорить монаха прийти и помолиться. Или это, молитву отходную прочесть, если, не дай Бог, потребуется. Ты как?

  – Да никак! Какой я монах, чего ты, сам уже в байку поверил?

  – Я что-нибудь придумаю. Да и ушёл, собственно, чтобы семейную драму не наблюдать, она, как на грех, прямо у меня дома разворачивается. Может, поутихла уже, можно назад топать.

  – Имя его какое?

  – Чьё?

  – Да этого, помирающего вашего.

  Шиндяй назвал. Отшельник подошёл к своим записям, потом к звёздной карте на стене, что-то бормотал и считал.

  – Дату рождения не знаешь, хотя бы примерно?

  – В марте день рождения, вроде бы. А лет – ну, в районе семидесяти.

  – Да, хоть бы чуть поточнее, но неважно, – Иван посвистел, щёлкнул ногтем, – неа, не помрёт, точно говорю! В этом году точно не выпадает ему. Передай ему от меня, от старца, – он посмеялся. – Что нет ему воли неба пока помирать, пусть живёт. По-новому только! Хотя от него это и не зависит по всему звёздному раскладу – перемены уже начались, большие, последние, окончательные. Ну, а в остальном ты лучше меня людей и их психологию знаешь, что и как говорить. В конце концов, ты же главный колдун тамбовских лесов!

  – И ты туда же, – Шиндяй протянул ему руку. – Бывай, до скорого!

  Когда прощались, отшельник спросил меня:

  – Хочешь, и тебе расклад дам? На будущее, на жизнь, на любовь? Теперь, как Шиндяй её называет, незадолго до купальской ночи, расклады крайне точные идут. Давай?

  Я покачал головой.

  – Не веришь? По глазам вижу! И зря. Тебе, верно говорю, большая любовь на роду написана.

  – Прям, как цыганка...

  – Сам ты цыган! Ладно, приходи с Шиндяем...

  – Вот такой ещё один горе-пасечник у нас есть, даже пчёлок не удосужился проверить, это ж надо?! Звёзды только пасти и умеет! – сказал Шиндяй, когда мы поднимались по земляным ступенькам. – Смеркаться скоро будет – эх, как времечко-то бежит, не угонишься! И всё же посмотреть, убедиться, что всё в порядке, надо! Пошли!

  Мы обогнули хижину отшельника, и зашли с другой стороны – не знаю, как правильно назвать это место, но деревьев там было мало. Здесь стояли деревянные домики, сделанные из больших стволов. Наверное, их правильно назвать колодами. Шиндяй велел мне оставаться в сторонке, а сам на цыпочках подошёл. Присел на корточки, прислушался. И засмеялся – тихо-тихо, будто боялся спугнуть:

  – Прилетели, ага, как мирно жужжат-то, милые! Зря я боялся. Ух, будто камень с плеч, – он помолчал, слушая, посмотрел на меня. – Ещё бы не прилетели! Я же так готовился, всё по старинным правилам делал. Траву нужную им заложил, домашний нектар дал, соты приготовил – живи да радуйся!

  – Я так понял, это какой-то допотопный метод собирать мёд?

  – Тише ты, разорался, не в лесу! – он усмехнулся. – Точнее, в лесу, и потому веди себя по его законам. Уж не знаю, как собирали мёд до потопа, а наши мордовские предки – примерно так. Хотя они, конечно, поступали проще, инструмента современного не было. Готовили специальные гнёзда прямо в дереве – борти. Отсюда и само понятие «бортничество» пошло, так-то. Ладно, потопали домой, не будем мешать нашим жужам осваиваться на новом месте. Да и Пиндя помрёт ещё там, не зная, что макрокосмос отпустил ему все грехи и это, дал шанс на какую-то новую жизнь.

  Когда мы шли обратно, начало темнеть. По пути я расспросил Шиндяя, и тот рассказал:

  – Откуда он, Иван? Да я почём знаю? Из Тамбова, наверное. А может, и местный, пичаевский, или моршанский, тут всегда боговидцев, сектантов, искателей небес и прочих чудиков хватало, места-то знатные, – он осмотрелся по сторонам, будто бы в сумерках сам боялся заблудиться.