Текст книги "Трансвааль. Земля в огне ."

Автор книги: Сергей Бузинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

– А почему вы из армии ушли? – недоуменно протянула Полина, обводя взглядом бурское семейство. – Побеждали же ведь…

– Кто наблюдает ветер, тому не сеять, и кто смотрит на облака, тому не жать, – назидательно обронил патриарх и приподнялся с лежанки. – Не дозволяй устам твоим вводить в грех плоть твою, и не говори пред ангелом Божьим: «это – ошибка!» для чего тебе делать, чтобы Бог прогневался на слово твоё и разрушил дело рук твоих? Ибо во множестве сновидений, как и во множестве слов, много суеты; но ты бойся Бога.

– Поня-я-я-тно-о-о, – многозначительно протянула явно ничего непонимающая девушка. – А чего тогда вновь в Трансвааль возвращаетесь?

– Так англичане ж Блумфонтейн взяли! – тяжело вздохнул Мартин и зябко передернул плечами. – Папа говорит – беда пришла. А свои своих в беде не бросают, помогать надо.

Глава восьмая

18 мая 1900 года. Южная Африка, окрестности Претории

– Ну и чего мы опять встали? – недовольно проворчала Полина, комментируя очередную, как бы не пятую за утро, остановку.

За завтраком бурские женщины до отвала накормили чрезмерно тощую (по их мнению) девушку кукурузной кашей – футу, щедро приправленной чиллибайтсом* (chilli-bites – острая закуска). Умяв двойную порцию каши, Полина с трудом отговорилась от снятия пробы с машонжа* (mashonzha – гусеницы, живущие на деревьях mopani), но зато, распробовав, какая прелесть настоящий домашний бильтонг* (biltong – кусочки вяленой говядины, дичи или страусиного мяса) и бурворс* (boerwors – пикантные домашние колбаски) жевала их еще часа полтора после отправки в путь. Правда, теперь она маялась от обжорства, и каждая минута, отдаляющая от долгожданного привала, воспринималась ею как личное оскорбление. А тут ещё, как на зло, – то у бурского фургона чека с колеса соскочит, то недостаточно прочный настил над ручьем неугомонным бюргерам приспичит укрепить, то Фея, наотрез отказавшись греть переполненный хозяйский живот, удерёт к Пелевину на козлы.

– Пейзажами любуюсь, – процедил Алексей, донельзя утомленный дорогой и бесконечными придирками и стонами пассажирки, и, пресекая очередную порцию возмущенного бурчания и жалоб, добавил. – Приехали. Вот она, Земля твоя Обетованная…

С трудом перевалившись через ею же самой созданный из мешков и тюков завал, Полина протаранила головой брезентовый тент и, как была на четвереньках, с любопытством высунулась наружу.

У подножия холма, на вершине которого замер их фургон, полукругом огибая изумрудный, с фиолетовыми вкраплениями цветущей жакаранды, мыс, стелилась желто-серая лента Тсваны. К самому краю мыса прилепились пятнистый от ржавчины, грузно осевший в воду чуть ли не по поручни, дебаркадер и маленькая пристань. Чуть дальше, над длиннющими рядами деревянных пакгаузов возвышалась громада железнодорожного вокзала, напоминающего Лондонский Тауэр, с тянувшимися к небу столбами дыма и пара. В просветах между круглыми, пыльно-коричневыми кронами деревьев виднелись ряды приземистых каменных домиков, среди которых редкими сталактитами возвышались двух– и трехэтажные особняки. Примерно посередине скопления невысоких строений вавилонским столпом надменно возвышалась конусообразная башня, прилепленная к полукруглому длинному зданию из красного кирпича. Отличаясь формой и цветом от остального города, она словно подчеркивала коричневым камнем свою исключительность. Чуть правее, окружая псевдоримскими порталами квадратную площадь, выстроились в разорванное каре четыре песочного цвета сугубо официальных даже на вид здания. Словно не устояв под натиском возвышающегося над городом монстра, фронтальная линия каре дрогнула и отступила, открывая взору квадратный плац, на котором суетились еле различимые фигурки людей.

– Это что… Претория? – пристально, всматриваясь в раскинувшуюся перед ней картину, с непонятным Алексею разочарованием спросила Полина. Почему-то шёпотом.

– Претория, Претория, – неохотно буркнул Пелевин, поправляя упряжь. – Претористей не бывает… Ты хоть знаешь, где твой дядюшка обитает?

– Ага! – девушка, бурча что-то под нос и корча рожицы, закопошилась в бесчисленных карманах своей куртки. – Куда ж я её засунула-то?

В конце концов, поисковая операция увенчалась успехом и откуда-то чуть ли не из-под подкладки была извлечена мятая, пожелтевшая от пота и пыли бумажка. – Вот! Я ж говорила! – горделиво ухмыльнулась Полина, потрясая запиской в воздухе. – Мы, Кастанеди, славимся точностью, всякие там Тиссо, Февр-Жако и прочие Таг Хойеры с Шопарами* (швейцарские фирмы по производству часов и хронометров) и рядом с нами не стояли!

Показав язык скептически фыркнувшему Пелевину, девушка аккуратно расправила заветную бумажку с адресом и пробежалась глазами по выцветшим чернилам. Потом ещё раз. После очередного прочтения короткого текста Полина перевела беспомощный взгляд на траппера.

– Похоже, Chevalier a Marseille* (Шевалье из Марселя. Шевалье – известная марка французских часов 19 века) дал сбой? – язвительно прищурился Пелевин, глядя на обескураженную девушку. – Чего хоть пишут-то? Опосля третьего баобаба направо и три версты посолонь солнцу?

– Что-то вроде этого, – удрученно протянула Полина, в очередной раз покосившись на записку. – Цване. Воортриккер. Угол Буковой Рощи и Старой Башни напротив пекарни Паулуса Наактеборгена. Спросить Матеуса ЧернОффа…

– Угу, – озадачено почесал подбородок Пелевин. – Ситуация прям по Антону Палычу – на деревню дедушке… Не адрес, а карта пиратского клада. Но ты не боись, в буше не заплутали, авось и в каменных джунглях не сожрут. А попробуют, так подавятся.

Алексей ободряюще подмигнул примостившейся на козлы Полине и, выводя лошадей из сонного транса, зычно щелкнул языком.

Примерно чрез час тряски по ухабам фургон выкатился с просёлочной дороги на приличный, даже по европейским меркам, тракт. Дожидаясь приотставшее семейство Ван Зелькиртов, путешественники остановились у обочины. И даже порадовались отдыху. Недолго. Время шло, а буров всё не было.

Спустя час ожидания, три выкуренных трубки и неспешную Полинину инспекцию окрестных кустов бюргеры так и не появились. Проведя еще две четверти часа в напряжённом ожидании, Алексей вполголоса чертыхнулся и, проинструктировав присмиревшую и чуть испуганную Полину, свистнул Бирюша и растворился в фиолетовом море жакаранды.

Проводив траппера тоскливым взглядом, девушка, нарисовала в мозгу картину необычайно героического подвига, выволокла из-под мешков все трофейные винтовки и разложила их вдоль бортика кормы фургона. Правда, к величайшему её облегчению, все прикидки по тактике и стратегии возможной обороны оказались не нужны: буквально через четверть часа из зарослей послышались громогласные пелевинские чертыхания и солидарное рычание Бирюша. Парой минут позже на дорогу вышел донельзя злой траппер, а чуть погодя неторопливо припылили «потерявшиеся» буры.

Окинув одобрительным взглядом Полину фортификацию, Алексей взгромоздился на козлы и, одарив бюргеров нелестными эпитетами, стронул повозку с места. Поля, не зная, что ей делать – радоваться молчаливому одобрению её военных талантов или возмущаться отсутствием громогласного их восхваления, сунулась к Пелевину за разъяснением причин длительного отсутствия бородатых попутчиков и нарвалась на очередную гневную тираду.

Траппер, не обращая внимания на пунцовеющие уши собеседницы, ярко и смачно сравнил замшелых буров с уральскими староверами. Судя по возмущенному Алешиному бурчанию, в вопросах злоупотребления религией старообрядцы проигрывали бурам по всем статьям, а их «домострой», на фоне жизненного бюргерского уклада, смотрелся весело, задорно и необычайно прогрессивно. Завершая эмоциональную лекцию, Пелевин с чувством сплюнул на дорогу и умолк. Все попытки Полины растормошить угрюмого возницу успеха не имели. Тот, кидая через плечо злобные взгляды на пылящий позади бурский фургон, молчал до тех пор, пока из-за очередного поворота не показался пост на въезде в Преторию. Если можно назвать постом ветхий шлагбаум под охраной трех увешанных патронташами подростков и старика, бодро хромающего на деревянном протезе.

Несказанно удивив Полю, Алексей тепло попрощался с Ван Зелькиртами и, со всевозможным почтением отговорился от предложения пополнить ряды коммандо. Едва попутчики тронулись в путь, траппер, выясняя, где находится искомый адрес и что за человек Матеус Чернов, вступил в длительную полемику с одноногим начальником охраны.

Выслушав неторопливую, густо приправленную цитатами из Библии инструкцию, Пелевин, оптимистично рассуждая, что старый бюргер – умный бюргер, смело направил фургон к ведущей к городу аллее. И менее чем через час блужданий по лабиринту пыльных улочек, благодаря (а скорее – вопреки) наставлениям старого бура, остановил повозку возле добротного особняка из желтого кирпича.

– Ну вот и приехали, – буркнул Алексей, с интересом разглядывая полукруглые арки террас. – А во-о-о-н та прохлаждающаяся личность, – траппер ткнул пальцем в человека, стоящего на маленьком балкончике на втором этаже, – наверное, твой Матеус и есть.

– Приехали, – печально согласилась Полина, неловко топчась перед витой оградой особняка. – Прощаться будем?

– А что ещё остается? – пряча глаза, невыразительно пожал плечами Алексей и почесал за ухом жалобно мяукнувшую Фею. – Будем. Только не затягивая. Долгие проводы, они… – траппер на мгновение замялся, – толку нет от них, в общем. Да и в частности тоже толку в них нет. Так, что будь счастлива и прощай.

– Лёша-а-а! – обрадовавшись возможности хоть ненадолго задержать Пелевина, крикнула Полина вслед отъезжающему фургону. – А деньги? Деньги-то возьми! – Девушка взмахнула банковским векселем и, не оглядываясь на затопотившую следом Фею, побежала к остановившейся повозке.

– Да Бог с ними, с деньгами, – смущённо пробубнил Алексей, глядя на запыхавшуюся девушку. – Я и без твоих грошей не помру, а тебе пригодятся…

– Как же, перебьешься, – упрямо сжала губы Полина. – Тут не буш твой любимый, тут город. Здесь зверя на ужин не съохотишь – за всё платить надо, а у тебя ни сантима. Ни за еду, ни за ночлег не рассчитаешься… Так, может, – внезапно покраснев, потупилась девушка, – у нас пока поживешь? Уверена, дядя не откажет…

– Нет, не останусь, – немного подумав, отрицательно качнул головой Пелевин. – Не дело это, с небритым рылом да в барские хоромы. А за меня не переживай. Щас фургон, продам, коняшек с трофеями, вот монетой и обзаведусь. На первое время хватит, а там что-нибудь да подвернется.

– Так мы что, – девушка вскинула набухшие влагой глаза, – больше не увидимся? Никогда-никогда?

– Отчего ж никогда? – наклонившись к девушке, Алексей ласково взъерошил ей чёлку. – Жизнь длинная, тропинки у нее узкие, авось, где-нибудь да пересекутся наши дорожки.

– Лёш! – обхватив руку мужчины двумя ладошками, Полина, мучительно решая про себя что-то невероятно для неё важное, беспомощно взглянула в глаза трапперу. – Если мы никогда не увидимся, я хочу, чтобы ты знал, я… – сглотнув враз ставшую вязкой слюну, она немного помолчала и выдохнула: – Я всегда буду рада тебя видеть…

– Я… тоже… – не понимая, почему же ему так тоскливо, непослушными губами прошептал Пелевин. – Тоже буду рад тебя видеть. Ладно, Поль, беги, ждут тебя.

Мягко высвободив руку из девичьих ладоней, Алексей жестом позвал унылого Бирюша к себе и с силой щёлкнул поводьями. Лошади обиженно всхрапнули и, увлекая за собой грустно поскрипывающий на выбоинах фургон, шагнули вперед.

Повозка уже давно скрылась за углом, а девушка, проклиная себя за нерешительность и давясь беззвучными слезами, всё стояла на месте и смотрела ей вслед. Долго. До тех пор, пока из особняка не вышел сухопарый мужчина и не увёл её в дом.

Тем временем мытарства разыскивающего временное пристанище Алексея затянулись до такой степени, что он уже начал жалеть о с ходу отвергнутом предложении пожить в дядюшкином особняке. А посетив очередную, то ли шестую, то ли седьмую гостиницу, всерьёз стал задумываться, как бы половчее вернуться к дому Полины и напроситься переночевать хотя бы и во флигельке… Нет, будь его воля, он бы и в фургоне отлично переночевал, но не судьба. Военное положение, чтоб его…

Едва Алексей, возмутившись заоблачными ценами за постой, озвучил мысль о ночлеге в фургоне первому же трактирщику, тот состряпал сочувствующую физиономию и с деланным сожалением поведал несведущему путешественнику о нововведениях. Оказывается, согласно приказу коменданта Претории, все приехавшие в столицу имели право оставить свои фургоны либо в пределах города, либо за его окраинами. Правда, надумавшим держать транспорт в городе пояснялось, что делать это можно только на специально отведенных площадках при трактирах, заплатив немалую денюшку… В государственную казну. А ежли кто вздумает посреди улицы в ночное время фургон оставить, тот и штраф заплатит, и повозки лишится. А самое плохое, что и за город выехать милсдарь Пелевин уже не успевает, потому как с минуты на минуту комендантский час начнется… И потому…

Торжествующе взглянуть в осунувшееся Алёшино лицо и озвучить завышенную вдвое плату трактирщик ещё успел, а вот проклятия скупцу он уже выхаркивал вместе с зубами, злобно уставившись в спину неспешно удаляющегося Пелевина.

Правда, в других постоялых дворах ситуация повторилась, как в двухпенсовом романе, только что без битья хозяев. Город был переполнен. Сначала его наводнили беженцы из Оранжевой, из числа тех, что по каким-либо причинам не нашли убежища на фермах друзей или родственников. Следом за оккупировавшими трущобы провинциалами нагрянули горожане – обитатели Блумфонтейна, чем несказанно порадовали хозяев гостиниц. Цены на жилье разом выросли втрое, на еду – вчетверо, на воду – впятеро. Фураж стало невозможно достать ни за какие деньги. Три дня Преторию трясло в «гостиничной лихорадке». А на четвертый комендант столицы Ван Дирк, шестидесятилетний весельчак со специфическим чувством юмора, изрядно позабавил общественность, повесив троих и расстреляв пятерых особо жадных лавочников и хозяев странноприимных домов. Торгующий народ шутку оценил и цены снизил. Правда, и пониженные расценки от довоенных отличались значительно, но хотя бы стали приемлемыми. Относительно приемлемыми.

Резонно рассудив, что возможность самостоятельно найти ночлег необратимо стремится к нулю, Алексей окончательно махнул рукой на гордость и направил повозку к дому Полины. И за полквартала до оного наткнулся на здоровенный домище, увенчанный аляповатой трехфутовой вывеской с горделивым названием «Гордость Цваны». Как он, едва распрощавшись с Полиной, умудрился не заметить громаду гостиницы, для Алексея так и осталось загадкой.

К вящему его удивлению, в гостинице имелись свободные номера и вполне приличный трактир, а цены даже не кусались, так, покусывали. Да вдобавок портье, разбитной ирландец с розовой проплешиной, рыжими баками, краснющим носом и пивным брюшком, увидев Бирюша, расцвёл и заявил, что землякам положена скидка. Ласково улыбаясь собаке и благосклонно кивая её хозяину, ирландец без всякого смущения принял охапку английских винтовок в качестве платы за постой, провиант и фураж лошадям, а на сдачу надавал кучу советов. В принципе – бесполезных, но кто знает, что и когда может пригодиться. Особенно в военное время.

Облегчённо сверзив тюк с походным барахлом на кровать в номере, Алексей повесил винтовку на первый попавшийся настенный крюк, наскоро сполоснулся и чуть ли не кубарем скатился в трактирный зал, есть – нет, жрать – хотелось неимоверно. В харчевне было полно народа, и свободное местечко удалось отыскать с трудом. Трапперу повезло: из-за стоящего поблизости стола выпала пьяная личность галльского облика, которая уперлась лбом в пол и невнятно, но чрезвычайно патриотично что-то замычала. Видимо, «Марсельезу». Вслед за певцом из-за того же стола, чертыхаясь и пошатываясь, выбрались двое то ли почитателей таланта, то ли собутыльников, которые споро подхватили товарища под микитки и потащили его к выходу.

Обрадовавшись освободившемуся месту, Пелевин плюхнулся на лавку, подозвал официанта и только тогда с удивлением заметил, что он за столом не один: с противоположной стороны лавки горделиво, словно на троне, восседал, подкручивая усы и прихлебывая вино, субтильного вида мужичок во французском военном мундире без знаков различия. Бегло обменявшись невнятными приветствиями, соседи занялись каждый своим делом: француз продолжил крутить ус и тоскливо давиться вином, а Алексей – высказывать гарсону свои пожелания насчет ужина.

Лихо отбарабанив, чем он и Бирюш предпочли бы украсить вечернюю трапезу, траппер открыл было рот, чтобы заказать чего-нибудь горячительного, но, представив, как Полина будет морщить нос, долго и ехидно высмеивая стремление мужского рода вообще и Пелевина в частности опуститься до уровня андоманских дикарей, осёкся и попросил принести морса. Парой мгновений спустя он врезал себе по лбу: несносная девчонка добилась, чего хотела, ныне счастливо обитает под гостеприимным дядюшкиным кровом и теперь будет всячески отравлять существование другого мужчины. А жаль.

Остановив гарсона залихватским свистом, Алексей заказал порцию виски, нет, две! Нет, три! А, черт с нею, с печенью, тащи бутылку! И ещё одну! Официант покладисто пожал плечами, флегматично потрусил к барной стойке и через минуту водрузил перед Пелевиным две бутылки, заполненные мутно-коричневой жижей. Покосившись на скептически сморщившегося Бирюша, Алексей с тяжелым вздохом отодвинул одну из бутылок гарсону, потрепал пса по загривку и, ожидая, пока принесут горячее, развернул валявшуюся на столе газету.

Заглавная статья была посвящена падению Блумфонтейна. Свободный репортер А.В. Хангри из газеты «Daily Telegraph», воспевая тактический и стратегический гений английского главнокомандующего, разливался соловьем. Если верить журналисту, Робертс, подобно Нострадамусу или иным великим провидцам, усилием мысли вызнал коварные замыслы буров, и те, проведав о тщетности своих планов, разбежались без боя. А потери британцев во время штурма оказались слишком незначительными, чтобы придавать им какое-либо значение.

– Странно, – удивленно проворчал вслух Алексей, откладывая газеты в строну. – Штурма и боя не было, но потери имеются. Странно.

– Прошу прощения, мсье! – француз, проследив за отброшенной в сторону прессой, прислушался к пелевинскому ворчанию. – Мсье поляк?

– Мсье – русский, – угрюмо буркнул по-французски Алексей и отсалютовал соседу полным до краёв стаканом. – Ваше здоровье, сударь! – траппер залпом замахнул спиртное, скривился и прошептал в сторону: – Как Бог свят, ваше, сударь, здоровье. Потому как моего такими темпами надолго не хватит…

– Судя по тому, как исказилось ваше лицо, – француз, решительно отодвинув в сторону бутылку виски, протянул Алексею наполненный рубиновой жидкостью бокал, – вы читали про героизм англичан и непревзойденную мудрость их военачальника? Прекрасно вас понимаю – полнейший бред, не имеющий ничего общего с реальными событиями…

– А фы, фначит, – Пелевин, еле дождавшись, пока гарсон сгрузит на стол многочисленные тарелки и судки, впился в прожаренный кусок мяса, – жнаете, как фсё на шамом деле обшстояло?

– Oui! Я был аккредитован при штабе Робертса, – галл азартно взмахнул пустым бокалом, словно саблей, – а Жан-Батист, ну тот, кого унесли Рене и Шарль, последние две недели не вылезал из Блумфонтейна!

Парировав недоверчивый пелевинский взгляд самоуверенной ухмылкой, журналист запалил длиннющую сигару и, помахивая ею, словно дирижируя собственными мыслями, начал эпический рассказ. По мерности повествования и старательно подчеркиваемым гиперболам становилось ясно, что он цитирует собственную статью.

– Избрав Паардеберг своей штаб-квартирой, сэр Робертс три недели не только дожидался подхода всех намеченных им для участия в штурме Блумфонтейна подразделений, но и загонял разведку и штабных до полусмерти. И даже, подтверждая легенды о своей храбрости и рассудительности, трижды лично выезжал на рекогносцировку.

Упомянув о достижениях британского командующего, француз пыхнул сигарой и преувеличенно небрежно заметил, что был в числе немногих сопровождающих. Почему немногих? Так рекогносцировка – дело опасное. Пули свистят над головой… снаряды… гнус вьётся. Вспоминая тяготы и лишения воинской службы, журналист выдохнул густую струю дыма и, проигнорировав ехидный вопрос, а не свистели ли сапоги над головами разведчиков, продолжил повествование.

– Ничто не предвещало беды. Склоны Высокого Велда были изрезаны траншеями, куртинами, редутами и прочими фортификационными изысками. Везде, насколько позволяли видеть бинокли и подзорные трубы, траншеи сочились дымом костров, виднелись расплывчатые пятна бородатых харь и редкие цветные витражи из чьих-то мундиров. Буры были на месте, и они готовились к бою. Terrifically! It is wonderful! Правда, непонятно, куда эти дикари запрятали свои пушки, но не беда: одна-две атаки – и вся бурская артиллерия будет как на ладони. А пока… пусть тешатся своим мнимым могуществом.

Услышав последнюю фразу, Алексей удивленно чавкнул, но уточнять, что же француз имел в виду под «мнимым могуществом» не стал. В борьбе между голодом и любопытством, чревоугодие одержало безоговорочную победу. А рассказчик, не обратив внимания на секундную заминку соседа, вскинул руку в патетичном жесте:

– И вот пришел ОН – День Славы! Сэр Робертс встретил рассвет счастливой улыбкой, но буры… Эти… потомки голландцев и бошей свершили величайшую подлость, какой от них не ждал никто… Британские войска, готовясь к броску через простреливаемые вдоль и поперек лощины, полночи выстраивали свои боевые порядки. А буры… Они просто не пришли на поле боя. Или, переняв традиции своих противников, ушли по-английски. Не попрощавшись. Не поверивший своим глазам фельдмаршал, заранее поставив на бойцах крест, отправил к первой линии траншей две роты ирландских стрелков под командой полковника Карлстона. Отдавая честь, полковник буркнул: «Morituri te salutant!», что-то проворчал под нос, и роты растворились в знойном мареве. С концами. По крайней мере, за три часа с момента отправления рот с рубежа атаки никто не слышал ни выстрела, ни взрыва, от Карлстона не последовало ни одного донесения и, что ни удивительно, из лабиринта лощин региона Кару к предгорьям Велда никто так и не вышел.

Подчеркнув трагедийность ситуации интонацией, рассказчик шумно отхлебнул из бокала и, интересуясь реакцией слушателя, выжидательно уставился на Пелевина. Тот, на мгновение перестав жевать, размашисто перекрестился и, констатировав про себя, что журналист явно сам собой заслушивается, махнул французу полуобглоданной костью, продолжай, мол, продолжай. Ожидавший более душевного отклика со стороны слушателя журналист прочувствованной мимикой выразил свое недовольство бессердечием русского, пожал плечами и затараторил дальше:

– Внутреннее радуясь, что сможет изменить мнение о бурах в лучшую сторону, и хваля себя за предусмотрительность (ведь в хитромудрую вражескую ловушку попали всего две роты!), Робертс послал улан и австралийскую легкую кавалерию совершить обходной фланговый манёвр. И те, и другие должны были проверить оба фланга. Одновременно. Буквально получасом позже фельдмаршал получил возможность вновь возблагодарить себя за предусмотрительность: в полутора милях от рубежа атаки разразилась жесточайшая перестрелка. Битва длилась минут сорок, может, немногим дольше, после чего гром ружейной пальбы стал стихать, а ещё немного погодя к лагерю вышли первые раненые: уланы, австралийцы и… ирландцы Карлстона…«Friendly fire» он только на словах – дружественный, а потери от него ничуть не меньше, чем от вражеского.

А еще через час «Юнион Джек» гордо возреял над первым бурским редутом, потом над вторым, третьим… пятым… И что примечательно – без пальбы. Траншеи были пусты…

Француз смакующе вытянул последние капли вина из бокала, с видимым сожалением покачал в руке пустую бутылку и, подзывая гарсона, звонко щелкнул пальцами. Потом ещё раз. Безрезультатно. Чтобы перекрыть многоголосый гвалт, щелчков пальцами было явно недостаточно. А ручной пушкой или хотя бы револьвером француз разжиться не удосужился. Видя, что у журналиста то ли от жажды, то ли от безысходности наворачиваются слёзы, Алексей оглушительно свистнул с изяществом Соловья-разбойника. Неизвестно, о чем подумал официант, услышав разбойничий посвист, но буквально через пару минут он бухнул на стол две бутылки шартреза и, видимо, на всякий случай, – ещё одну бутылку виски… Удивленный француз благодарно кивнул ошарашенному русскому, оросил пересохшую гортань глотком вина и продолжил:

– Полагая, что пустые траншеи и редуты – обманка и настоящие проблемы ещё впереди, а основная масса паршивых сюрпризов поджидает атакующих непосредственно в городе, Робертс недрогнувшей рукой послал в разведку бронепоезд с ротой Нортумблендских фузилеров в качестве десанта. Бронированный монстр, сторожко поводя по сторонам свиными рыльцами пулеметных и черными хоботами орудийных стволов, словно обожравшийся на полгода вперед удав, втягивался на станцию медленными рывками. Под рассерженный сип спускаемого пара и тоскливый скрежет тормозов распахнулись двери товарных вагонов и на насыпь споро посыпались десантники. Безукоризненно выполняя требования Полевого Устава, фузилеры заняли оборону вдоль железнодорожного полотна по обе его стороны. Навстречу атакующим оглушительно ударила… – француз интригующе замолчал, отсалютовал Пелевину бокалом вина и торжественно провозгласил:

– Ударила тишина. Враг молчал.

Видимо, ожидая восторженных рукоплесканий своему таланту, журналист вопросительно покосился на Алексея. Тот ободряюще махнул собеседнику полуобглоданной костью и сосредоточился на жарком. Ошалев от подобного равнодушия, француз поперхнулся глотком вина, но профессионализм сумел переселить недоумение и он продолжил:

– Проведя почти час в бесплодном ожидании контратаки буров, командир десантников отправил два пехотных взвода проверить здание вокзала. Противник по-прежнему безмолвствовал. К шести часам пополудни вокзал и прилегающие к нему пакгаузы полностью контролировались британскими войсками. Оказать им сопротивление буры так и не решились. Или не пожелали. Командир десантников капитан Гаррисон собрался было выдвинуть своих солдат дальше в город, но телеграмма командующего (как ни странно, телеграф оказался исправен), ссылающегося на позднее для атаки время, заставила его остаться на месте. Утром к десантникам подошло подкрепление: рота первого батальона Королевских мюнстерских фузилеров, взвод сигнальщиков из Вустерширского полка с гелиографом, два эскадрона драгун из Стафордширского Королевского и батарея полевых скорострелок. Вот только полевую кухню никто из прибывших захватить не догадался. Разбив прилегающие к вокзалу районы на сектора ответственности, Гаррисон послал кавалеристов на разведку. К полудню разведчики дошли до центра города, тщательно обследовали ратушу, но противника так и не обнаружили. Дав сигнал белыми ракетами, что центр города чист и опасности не представляет, драгуны двинулись на Запад, к подножию гор Малути, а мюнстерские фузилеры решили проверить, как обстоят дела на восточных окраинах города… В условленное время в небо над различными частями города устремились ракеты: с запада – белые, с востока – красные…

Француз, прополоскав горло вином, выдержал вполне себе театральную паузу и только когда в глазах Алексей загорелся неподдельный интерес, продолжил:

– Специальная комиссия занималась расследованием этого инцидента почти две недели, но так и не смогла с уверенностью назвать виновных в гибели двадцати двух и ранении шестидесяти девяти британских военнослужащих, накрытых огнем британской же артиллерии. Неизвестно и доныне, то ли сами стрелки, дав сигнал ракетой не того цвета, ошибочно вызвали огонь на себя, то ли артиллерийские наблюдатели неверно поняли поданный сигнал. Или ещё какая напасть приключилась. Достоверно установлено только одно – бурами в том районе и не пахло. На третий день с начала штурма в Блумфонтейн, под приветственные крики выстроившихся вдоль тракта солдат, торжественно въехал сэр Робертс. Захваченный город поразил его красотой зданий, разгулом цветущей зелени и… безлюдьем. Следующее потрясение настигло его возле ратуши, где героев-освободителей стоически поджидали десятка три ойтландеров – практически все, кто решил остаться в оккупированном городе. Торжественная делегация вынесла навстречу главнокомандующему поднос, на котором покоился сизый, с заметными следами счищенной ржавчины, ключ размерами и формой напоминающий амбарный. По сути он таковым и являлся, но «освобожденная» общественность, не найдя ключ от города, пришла к выводу, что символ – он символ и есть, чего символом обзовешь, то им и будет. А нам, журналистам, не очень-то интересно, какую именно железяку генералу вручают, главное – на ключ похоже, а там хоть потом! Похоже, что Робертс считал примерно так же, ибо на площади он принял «ключ от города» с благодарностью. Правда, уже на следующий день господа офицеры из контрразведки буквально вынули душу из господ встречающих… Но это уже совсем другая, скучная и никому, даже пишущей братии, не интересная история.

А трехдневная операция по захвату Блумфонтейна стоила Британской империи минимальной крови: полсотни убитых, сто семнадцать раненых… Учитывая, что взят третий по масштабам и второй по значению город двух республик, – практически бескровно. А то, что буров в городе не было, так эта история ещё более скучна и неинтересная, чем случай с городским ключом…

По окончании истории о героической победе британской армии Алексей настороженно покосился на газету, потом – на француза, после – на бутылки и в сердцах сплюнул на пол: война – чужая, проблем – нет (по крайней мере, на этот вечер), спирт – есть, до утра – далеко. Чёрт с ней, с политикой, сегодня напьемся, а думать будем завтра. На свежую голову.

Услышав последнюю фразу, самосознание огорошено покачало головой, презрительно покрутило у виска пальцем и, заявив, что умывает руки, скрылось в неизвестном направлении.